Ряд №10 / Aisle 10

После той ночи я не выспался и пришёл в школу сонный и неловкий. Добрался до школы на велосипеде и во время ланча ещё раз подошёл к Кенни. — Он сказал, что не хочет тебя видеть? — спросил я его. — Он сам так сказал. Тогда Кенни не поможет. Клайд и Токен тем более. Я больше не хотел, чтобы они разгребали мое говно вместо меня, и в любом случае необходимо было какое-нибудь нейтральное лицо. Располагающее к себе, приятное нейтральное лицо, тот, кого даже Твик не посмеет прогнать с порога дома. Тот, кто не был замечен в связи со мной. Кенни терпеливо стоял рядом и смотрел, как я, ломая голову над следующим своим шагом, затягивал и наматывал кисточки шапки вокруг пальца. — Кто из нашего класса живет ближе всех к Твику? Знаешь таких? — Знания о своих одноклассниках я старался свести к минимуму, естественно, я не знал никого. — Оу, Бебе живет через дорогу, Джимми — через два дома… А! Петуски, он живет напротив, через три дома вниз по улице. Не поблагодарив Кенни и даже не отметив никак его слова, я развернулся и ушёл, не обращая внимания на крики недоумения и протеста, которые он бросил вслед моей отдаляющейся фигуре. Только когда нас разделяло несколько метров я остановился, порылся в рюкзаке в поисках чистого, неисписанного листа бумаги. Нашёл лист и ручку, и отправился на футбольное поле, что простиралось позади нашего школьного спортзала. По периметру школу окружал сетчатый забор, отчего атмосфера тюрьмы, которую строители наверняка и пытались воссоздать, только усиливалась. Рядом с частью забора, что граничила с полем, росли высокие осины, а между осинами и забором было углубление в земле, которое вело к длинной полоске грязи позади школы. Вода от дождя и растаявшего снега стекала вниз и собиралась в этом углублении, и это значило, что грязь оставалась сырой и вязкой круглый год. Там я и нашёл Регги Петуски. Его имя может показаться незнакомым, и всё потому, что большинству из нас этот парень был печально известен как Дог Пу. Не самое лестное прозвище, но все звали его Дог Пу буквально с начальной школы. По ускользающим от нас, людей, которые помнят тот самый день, причинам, Дог Пу однажды утром пришёл на урок покрытый въевшейся грязью, и пахнул он, как промокший пёс. Вокруг него кружили какие-то маленькие мушки, и он не поленился дать им клички. Уверен, ни для кого не станет открытием, что именно Эрик Картман первым и придумал это прозвище (хотя, по-моему, изначально его слова были «Дог Шит», а не «Дог Пу»). Прозвище подхватили друзья Картмана, потом популярные девочки, а в итоге в конце дня вся школа его так называла. Несмотря на дружелюбие и хорошие манеры парня, который мог бы подняться вверх по социальной лестнице, если бы очень захотел, он продолжал появляться на людях, размалеванный в разнообразные оттенки коричневого и пахнущий хуже, чем мальчиковая раздевалка, и это был его выбор. Никто не знал, почему он был такой, никто не догадался спросить, а так как люди обычно противятся изменениям, прозвище приклеилось. Для большинства из нас, по крайней мере. Кенни стал первым человеком из моих знакомых, кто настоял на том, чтобы звать Дог Пу как угодно, но только не этим ужасным прозвищем. Когда я спросил его, почему, он ответил, что хотел вернуть пацану его личность. Что же, для Кенни это было важно, да и мне его предложение показалось логичным, поэтому я тоже стал также делать. — Петуски, — сказал я, подойдя достаточно близко, чтобы он услышал меня, но на достаточное расстояние, чтобы не нюхать его. Регги лежал на животе на земле, до этого момента его внимание было приковано к томику «Отверженных». Он поднял взгляд на меня и улыбнулся одними губами. Я улыбнулся в ответ: — Чувак, сделаешь мне одолжение? С ответом он замедлился, брови его медленно насупились. Я понял, что был слишком прямолинеен, и переспросил: — Не беспокою тебя, нет? Он бойко замотал головой, и с этим движением у него нелепо затряслась копна волос мышиного цвета, сыпля землей, ветками и травой во все стороны. — Спасибо. — Я тоже сел, в двух метрах от него, но перед этим спросил: «Не против, если я присоединюсь?». Он кивнул, отбросив очередную порцию грязи, и я плюхнулся на землю, быстрым движением вытащив из заднего кармана лист бумаги и ручку. — Если ты не против, я хочу чтобы ты передал вот это кое-кому, — сказал я, сосредоточенно выписывая слова на бумаге. Потом встретился с Регги взглядом. — Твик Твик, ты его знаешь? На твоей улице живёт. Рэгги снова неистово закивал, и снова грязь и трава полетели во все стороны. — Его в школе не было несколько дней, и мне нужно с ним поговорить. Покончив с запиской, я принялся складывать и сгибать бумагу, крутил ее так и этак, пока она не приняла нужную мне форму. — Ты можешь отдать Твику вот это? Когда придёшь домой из школы? Это был кораблик, примитивный, но кроме бумажных корабликов и самолетиков я больше ничего не умел складывать. Я подполз поближе, протянул записку, и он принял ее, без лишних колебаний. — Дело в том, что я не могу пойти, потому что его мама запретила приходить, особенно мне, и друзей не попросить, так как она бы догадалась, что они от меня. — Я залез в рюкзак и вытащил папку, в которой сложил предназначенные для Твика домашние задания, отдал папку Рэгги. — Она знает, что мы не общаемся. Пусть и дальше так думает. Если что, ты зашёл только задания отдать. Меня ты не знаешь. Я тут ни при чём. Подняться к нему она может не разрешить, но тебе надо постараться хотя бы пять секунд с ним выбить. Главное, чтобы он получил этот кораблик, чтобы увидел. Справишься, чувак? Осмотрев кораблик-записку пару секунд и покрутив его перед глазами так, словно тот плыл по невидимой реке, Рэгги неожиданно потянулся, погладил меня по ладони и кивнул, не переставая улыбаться. От его прикосновения я непроизвольно вздрогнул, но не отдёрнул руку. Вместо этого попытался улыбнуться в ответ, но Рэгги уже успел откатиться туда, где лежала его холщовая курьерская сумка. Он аккуратно засунул кораблик в сумку и прикатился обратно, попутно собирая грязь на свою одежду. — Спасибо, бро, я твой должник. Я протянул кулак, и он машинально стукнул его в ответ. Что надо, сделано, и я опёрся ладонями о грязь, приготовившись подняться. Но перед этим снова оглядел Рэгги. Он вернулся к чтению своей книги, плечи его дёрнулись от беззвучного вздоха. Руки вернулись в прежнее положение, на колени. — Можно мне тут остаться до конца обеда? На уроки можем вместе пойти. Я тебе не помешаю, обещаю. От звука моего голоса он слегка подпрыгнул и, взглянув на меня, заморгал, и тогда стало ясно, что моя просьба не на шутку его удивила. Удивление длилось недолго. Его прежнее выражение лица — широко распахнутые глаза и чуть приоткрытый рот — сменилось широкой улыбкой, на этот раз он улыбался во все зубы. По-моему, между коренными зубами у него застрял ещё один комок грязи, но шарма это не убавило. Не успел я сделать что-либо ещё, как он охотно похлопал рядом с собой и показал наверх. Следуя его молчаливым указаниям, я разлёгся на земле на спине и вперил взгляд вверх. Через крону зелёных листьев простиралось просторное голубое небо с ползущими пушистыми облаками самых разных форм. Рэгги склонился ко мне. От него пахло не так плохо, будто бы рубашкой, что пролежала несколько недель на дне корзины с грязным бельём, но ничего особо ужасного. Потом он придвинулся и неуклюже столкнулся со мной головами, воскликнув: — Кучевые облака! Красиво, правда? Вон то похоже на щеночка! Я улыбнулся и кивнул. Рэгги воспринял это как приглашение к разговору, и я был не против, нужно же чем-то разгрузить свой мозг. Сказать, что я не нервничал, хотя бы чуть-чуть — значит соврать. Я боялся, что Твик мог не получить мою записку, не принять приглашение. Но больше всего боялся встретиться с ним лицом и к лицу и того, к чему бы это привело, вариантов развития событий — сотни. Но хоть что-нибудь сделать-то нужно. Когда я вчера проснулся от кошмара, у меня было достаточно времени, чтобы обдумать своё нынешнее положение. Вот уже почти неделю я не видел Твика, и снова появилось то самое знакомое чувство. Вспомнилось, как это было месяц назад, когда абсурдность ситуации не достигла ещё своего предела, а наши отношения ограничивались тем, что я просто хотел, чтобы Твик сидел рядом со мной за обедом и разговаривал со мной, смотрел на меня. Как будто это произошло тысячу лет назад, с абсолютно другим Крэйгом. Неужели я хотел, чтобы подобное повторилось? Замкнуть бесконечный круг из Крэйгов — ленивых эгоистичных баранов, которые чуть что — сразу сдаются, если дело кажется слишком сложным для них? Ждать, пока друзья сделают первый шаг вместо меня, мириться с любым говном, что попадается на моем пути без всякого возражения или участия с моей стороны? Я должен был что-то сделать, что-то не слишком масштабное, не мелкое, что-нибудь, что исправило бы положение вещей. Или так, или никак. Приближалось лето, и погода становилась жарче, неприятнее. Здесь же, однако, жара почти не ощущалась. Более того, было вполне уютно. Деревья отбрасывали на нас широкие круги теней, грязь была не слишком сырой, скорее влажноватой и прохладной. Низколетящий ветерок сновал между деревьями, танцевал на моей коже, теребил волосы, трепал одежду. Я положил руку под голову и закрыл глаза, поддаваясь нежному касанию ветра и погружаясь в дремоту под голос Рэгги, который я редко слышал; он называл облака по видам и формам, одно за другим, и в какой-то момент я не мог сказать, приснилось ли мне это, или облака действительно проплывали надо мной в нескольких милях отсюда.

***

В пятницу я пропустил утреннюю поездку с Клайдом в третий раз, но предусмотрительно доехал до школы на велосипеде, чтобы добраться на нём до нужного мне места после занятий. Когда я очутился у начальной школы Южного парка, звонок с уроков прозвенел только-только, из ворот потихоньку начали выползать детишки. Велосипед я оставил на велопарковке, а сам примостился на низенькой кирпичной стенке рядом с парковкой и стал ждать. Дети и родители сновали туда-сюда, машины и автобусы тормозили у края тротуара и отъезжали снова, а я надеялся, что не выгляжу со стороны слишком стрёмно и никто не прогонит меня за то, что сижу тут, болтаюсь без дела и ещё за какую-нибудь другую фигню. В какой-то момент я увидел свою сестру, её стеснительные смешливые подружки показали на меня, сестра обернулась, задрала большой палец вверх и погнала с подружками на остановку. Когда толпа рассеялась, я понял, что большинство детей ушли. Я поднялся и зашагал к заднему двору школы, туда, где находилась игровая площадка. Снег почти растаял, то тут, то там землю покрывали клочки грязной и влажной травы, и мои кеды скользили с каждым шагом. Я чуть притормозил, внимая тому, что меня окружало. Давненько я здесь не был; будучи опустевшим, это место казалось волнующе жутковатым. В таком виде оно мне по-своему нравилось, не так, как раньше, когда я ходил в эту школу, и на площадке всегда кучковались знакомые дети. Карусель стояла точно там же, где и раньше, одинокая и манящая на фоне просторной игровой площадки. Я чуть улыбнулся, как будто хотел ее успокоить, что вот он я, пришёл и стою рядом, пальцами скольжу по облупившейся краске на поручнях. Когда я залез на неё и сел, карусель дернулась, скрипнула и накренилась к земле, и я испугался, что под весом моей задницы она совсем поедет. Представил себе, как сломал карусель нафиг, испортив всё удовольствие ребятишкам, которые придут сюда в понедельник, и усмехнулся про себя. Телефон сообщил мне время — примерно 3:45. Если Твик не опаздывает, значит он скоро будет здесь. Мои конечности были слишком длинными для этой штуки. С поджатыми ногами сидеть оказалось тесно и неудобно, поэтому я их вытянул, так что ботинки свисали над краем карусели и болтались над землёй. Я лениво толкнулся одной ногой о землю, карусель медленно наворачивала круги, снова и снова, а я в это время сидел и смотрел вдаль. И горы, и деревья, и здания вокруг меня превратились в поток мутных пятен и размытых очертаний. Тишину нарушал громкий скрип и скрежет. Это место ни капли не изменилось. Потом я увидел Твика, его маленькую приближающуюся издалека фигуру, и тут же притормозил карусель ногой. Я не видел, как он добрался, дошёл ли пешком, сам ли доехал, или его привезли. Руки он держал в карманах, взглядом упирался в ботинки. Когда он, наконец, подошёл достаточно близко, чтобы заговорить, прошла, как казалось, вечность. — Эй, — сказал я, не обращая внимания на то, как у меня всё в животе перевернулось, когда Твик встретился со мной взглядом. Мы не виделись слишком давно, и сейчас, когда это случилось в первый раз за долгое время, стало понятно, как сильно мне его не хватало. Я думал отчитать Твика за то, что тот игнорировал меня всю неделю, но хоть убейте, не мог сосредоточиться ни на чём другом, кроме того, что он стоял прямо передо мной. Твик дёрнулся, что можно было бы принять за приветственный жест, потом полез в задний карман. — Я, гм, вот, кораблик твой принёс. И протянул мне его. Немного помятый от лежания в кармане кораблик, но целый. Со своего места я мог ясно разглядеть написанное своим почерком на одной из сторон сообщение: «Пятница. 4 часа. Начальная школа Южного парка. Увидимся». — Понравилось? Извини, что не так круто, блин, как Эйфелева Башня какая-нибудь. Навороченная фигня — это твоя тема. Он повертел кораблик в руках. — Ну, над сгибами можно было бы поработать, но в луже продержится. — Заткнись, — сказал я сквозь улыбку. Твик тоже улыбнулся, впервые за весь разговор, давно я такого не видел. — Итак, — он слабо вздохнул, — зачем именно я здесь? Я показал на место рядом с собой. Сначала Твик не решался сесть на карусель, но потом сел таки. Под нашим общим весом карусель застонала, но крутиться всё же могла. И начала крутиться медленно, уже с Твиком. — Не видел тебя несколько дней, — бросил я мимоходом. Твик помолчал, потом ответил, осторожно подбирая слова: — Я, э… Я был дома. — Да неужели. Какого черта ты меня избегал? — Это и есть твой первый вопрос? — он улыбнулся, но во взгляде улыбка не отразилась. Я на это никак не откликнулся, и улыбка исчезла с его лица. — Нет, мы не будем сейчас играть в эту игру, — сказал я. — Серьёзно спрашиваю. — Я не избегал тебя… конкретно. Иногда мне не хочется быть рядом с людьми или разговаривать с кем-то. Бывает такое. Раньше бывало. — Так ты болел или как? — Хех? Нет? — Так сказала твоя мама. На днях я заходил, чтобы отдать тебе домашку. — А, это. — Он пожал плечами. — Она знает, что мне иногда нужно побыть дома: в противном случае она отправила бы меня в школу. Она прикрывает меня, чтобы никто не задавал вопросов. — Мог бы и мне сообщить. — Чтобы не смотреть ему в глаза, я потянулся к ранцу и начал там рыться. — Извини. Честно сказать, я на самом деле отрезал связь с миром. Оставил телефон в другой комнате. — А сегодня почему передумал? — Ты только взгляни на эту лодочку! Как можно тут сказать «нет»? — Краем глаза увидел, как Твик повертел кораблик в руке, лицо его на мгновение озарилось любовью. — В итоге я проверил таки свой телефон. Извини, что не отвечал. Был не в настроении, чтобы разговаривать. Когда я ничего не ответил, Твик со смехом продолжил: — Ты как девушка прилипчивая, однако. Реально. В среднем ты звонил восемь раз за день. Не говоря уже о сообщениях. — Ну, мне просто… — Я перестал рыться в сумке, крепко закрыл глаза, и внезапно из меня вырвалось: —… не хватало тебя. — Господи, как это странно, слишком странно. — То есть, нам тебя не хватало. — Всё ещё странно. — Как бы, мы заметили, что тебя не хватает. Гм. Хорошо отмазался, идиот. — Да? Я мельком глянул на него. На лице Твика появилась слабая улыбка надежды. Я полюбовался этим зрелищем и снова уткнулся в сумку. — Да. Я давно нащупал то, что искал, и наконец, вытащил это, протянул Твику. — У меня есть для тебя сюрприз. Взгляд Твика опустился на камеру, и улыбка сошла с его лица, которое залилось румянцем. — Ты… — Он сильно прикусил губу, и, оторвав взгляд от камеры, уставился прямо на меня своими широко распахнутыми глазами. — У тебя осталась эта штука? Я кивнул и положил камеру в его ладонь, которая раскрылась сама собой. Я надеялся, что он сам нажмёт кнопку запуска, но несмотря на то, что камера лежала у него в руках, Твик смотрел на неё так, словно не верил, что она настоящая. Поэтому я нажал на кнопку сам. Судя по выражению лица, можно было сказать, что Твик знал лучше меня, что же было на этом видео. Сначала он нервничал, но видео крутилось дальше, и выражение лица постепенно изменялось. Вскоре он улыбался, нерешительно, потом широко, а потом тихонько смеялся про себя. В конце ролика взгляд его снова опустился в пол, брови насупились. — Не знал, что ты сохранил это, — тихо сказал он, опустив камеру на колени. — А как же. — Я думал, ты её выбросил или записал что-нибудь поверх этого видео, типа того. — Слышал, что сказал этот малолетка? Он сказал, что не хочет забывать тебя. Конечно же, он сохранил это видео. Твик подвинулся вперёд, нахмурился: — Но ты забыл! — Я не хотел! Так получилось! — «Так получилось», — усмехнулся он. — Блин, у тебя же осталась эта штука! В этом и был весь смысл, чтобы так не получилось. — Да, я думал над этим. — Я старался сохранять спокойствие, чтобы подать Твику пример. — Насколько я помню, после того, как ты уехал, я частенько смотрел это видео, раз в день хотя бы. Но чем больше времени проходило, тем реже я к нему возвращался. Сначала через день, затем раз в неделю, затем раз в месяц. Где-то через год я просто перестал его смотреть. — Почему? — Мне от него становилось… грустно? То есть, конечно, видео напоминало о твоём существовании, но также напоминало, что реального тебя рядом нет. Это другое. — Тебе становилось грустно, и ты решил забыть? Вау. А как же я, а? Не думал, что мне может быть грустно только потому, что у меня даже возможности такой нет. Нет видео с тобой, о котором я мог бы забыть просто так. Я немного помолчал. — А мог бы? Забыть? Не обижусь, если ты скажешь «да», ничего страшного. Твик горько посмеялся: — Какая, блин, дурацкая шутка. Не могу представить себе, даже в другой вселенной, чтобы я забыл тебя. Ты даже не представляешь. И что, если бы вдруг я мог забыть тебя, если бы захотел? Это было бы невозможно, настолько легко и свободно ты поселился в моих мыслях. Твик покачал головой. — Боже, тебе не понять, как крепко я цеплялся за тебя. — Он посмотрел в небо. — Я запечатлел тебя в памяти. Мог бы воссоздать твой образ. Если бы мы не виделись сто лет, я бы всегда помнил тебя. — Почему? Он взглянул на меня. По его глазам я понял, что он знал, о чём именно его спросили, но всё равно сказал: — Что почему? — Почему ты… цеплялся за меня? Твик отвернулся, уставился куда-то за горизонт. — Южный Парк — отстой, но я скучал по нему, куда бы не поехал. Это был мой дом, а про другие места так не скажешь. Наверное, я цеплялся за тебя потому, что самые мои тёплые воспоминания о тебе были самыми тёплыми воспоминаниями о доме. Я цеплялся за свои воспоминания о чем-то устойчивом, постоянном, неподвижном и неизменном. Вздох вырвался из меня, причём я сам не заметил, как задержал дыхание; в холодном воздухе растворилась вытянутая струйка пара. Внутренности мои кувыркались. В воцарившейся тишине один-единственный вопрос прокручивался в моём мозгу снова и снова, до тех пор, пока мне не начало казаться, что голова моя взорвётся, как вулкан. Почему я? Страсть, как хотелось это спросить, и останавливал меня только страх перед тем, что Твик мог сказать. Но ещё сильнее оказался страх, что я протяну слишком долго и упущу момент, и он вообще не даст никакого ответа. Твик заговорил снова раньше меня, и тогда я испугался, что потерял свой шанс: — Представляешь? Спустя столько времени, я помню о тебе всё, и когда через восемь лет мы впервые встречаемся, ты даже имени моего не помнишь. — Он потёр глаза кулаком. — Только время зря потерял. Когда-то и Рэд за несколько дней до выпускного призналась, что рада была избавиться от чувств ко мне. И те годы, что она сохла по мне, она также назвала пустой тратой времени. Похоже, что всех, кто опрометчиво решил привязаться ко мне, ждала похожая участь. Впустую потраченное время. Всё встало на свои места. Я мог бы раньше об этом сказать. И табличку себе на лоб прикрепить. — Твик, я кусок говна, — вырвалось из меня, и от неожиданности моих слов Твик взглянул на меня с удивлением. — Слабак и трус. Когда мои эмоции уходят в разгул, я хороню их глубоко внутри себя и стараюсь забыть. Я не смог смириться с тем, что ты уехал, и за восемь лет сделал то, что всегда делал — заставил себя забыть. И решил проблему. А ты не забыл. Не знаю, через что ты прошёл за эти восемь лет, вдали от дома, друзей и всего, что тебе было знакомо. Не знаю, потому что сам никогда через подобное не проходил. А ты знаешь. Твоя жизнь катилась в самое дерьмо, но ты встретил трудности лицом к лицу, самостоятельно, и не мог позволить себе нежиться в блаженном неведении. Полагаю, от родителей не дождаться было утешения, да? — Не, не особо. — Также подумал. — В суетливом порыве я накрыл его ладонь, которой он держался за металлические поручни карусели, своей ладонью. — Ты охрененно невероятный, знаешь об этом? Чёрт тебя дери. Твик недоверчиво покачал головой: — Нет, я не такой! Разве не видишь? Ты совсем не знаешь меня, блин, говорил же тебе… — Заткнись, пофиг. Ты выжил, и поэтому ты крут. Боже, Твик, я сказал тогда тебе, что ты — самый сильный человек из всех, что я знаю, зуб даю. Его тело стало как будто деревянным. Он уставился на наши сцепленные руки, потом на меня. — Ты тоже это помнишь? — После упоминания больницы в видео вспомнил, — кивнул я, — но вообще да. Помню. Помню, как ты надрал мне зад на площадке и в палате. Помню фингал под глазом и сломанный нос. Помню, как мы остались ночевать в больнице, потому что были все избитые и в синяках, и отправлять нас домой было слишком рано. Помню, как в ту ночь мы засиделись допоздна, потому что не могли уснуть, и ещё мы поняли, как плохо знаем друг друга, хотя ходили в одну школу. Было два часа ночи, и ты рассказал мне про коллекцию камней, про безделушки из «Индианы Джонса» и про свою птичку. Про небрежных родителей, про свои переживания, про то, что другие дети смеются над тобой за спиной и в лицо, потому что считают чудиком. Я сказал, что считаю тебя самым сильным человеком из всех, что мне доводилось встречать, и защитник тебе не нужен, и восемь лет спустя ничего не поменялось. Надеюсь, что это отложилось в твоей голове. Он долго вглядывался в моё лицо, как будто искал в нём что-то… что? Честность? Искренность? Что бы там ни было, но спустя долгих пять секунд его лицо скривилось. Я не успел сообразить, что делать с этим, потому что Твик быстренько отвернулся, чтобы я не видел его эмоций. А ещё он выдернул руку и схватился за голову. Снова и снова он дёргал себя за волосы судорожными и суматошными движениями, дыхание стало частым и быстрым, плечи затряслись. Наконец, суета прекратилась, плечи его расслабились, глубокий вдох и — руки опустились на колени. — Ты единственный, кто сказал мне это. — Ну, таких людей должно быть больше, потому что это правда. — Помолчи. — Твик повернулся и посмотрел на меня помрачневшим взглядом. — Говорил ли тебе кто-нибудь то, о чём ты комплексовал всю жизнь? — Я не… — Это был риторический вопрос. — Он закрыл глаза, сглотнул и произнёс следующие слова, как будто держал в себе их слишком долго: — Я влюбился в тебя в тот день. Не сразу до меня дошёл смысл его слов. Они пронеслись мимо меня словно в спешке, чтобы остаться незамеченными, но я всё равно их услышал, и во рту пересохло. —…что? Глаза Твика распахнулись, он густо покраснел, как будто ему не хотелось повторять то, что он уже сказал. — Когда нам было восемь и мы лежали на соседних кроватях в больнице, и ты сказал мне, что я сильный, я влюбился в тебя. Настолько, насколько восьмилетка может влюбиться в восьмилетку. — Да? — я сглотнул. — Да. — Твик перевёл взгляд на снег под ногами. — До сих пор помню свои ощущения, когда это случилось. Будто… будто меня сейчас вырвет? Но в хорошем смысле? — Знакомо… — Связная речь до сих пор давалась мне с трудом. — Не сомневаюсь, — сухо улыбнулся Твик. Я надеялся, что Твик разовьёт тему дальше, но на этом всё закончилось. Тысячи вопросов столпились в моей голове, и я не знал, с чего начать и стоит ли. Всё происходящее сейчас было настолько причудливым и нереальным, что, казалось, скажи я что-нибудь невпопад — и иллюзия разрушится. — Ну и… — Начало фразы хорошее, как и любое другое, наверное. — Что… потом? — Год мы побыли друзьями, а потом я уехал! — Он всплеснул руками. — Я надеялся, что смогу забыть тебя, так как не ожидал, что мы когда-нибудь вернёмся. Но, как я уже говорил, за годы моего отсутствия я не мог перестать думать о тебе. И ещё больше влюбился, из-за того, как много воспоминания о тебе для меня значили, понимаешь? Но самое хреновое — мы приехали обратно! Я надеялся, что дурацкая подростковая влюбленность закончилась, но в первую же неделю увидел тебя мельком в школе и на улице, и стало так стыдно, насколько сильны были мои чувства. — Чем больше он говорил, тем сильнее краснел. — Я пытался избегать тебя, но не смог, в таком маленьком городе это невозможно. И даже когда я узнал, что ты забыл меня, я ненавидел тебя за то, что по-прежнему очень сильно тебя любил. — Тогда зачем… То есть, — смущённый, я с трудом подбирал слова. — Почему ты не сказал ничего, когда я признался тебе? Ты вёл себя так, как будто мои чувства невзаимные! — Пытался переубедить тебя, чтобы ты отставил это дело. Я имею в виду, что если у меня к тебе были чувства, это не значит, что ты должен чувствовать что-то в ответ. — Он пожал плечами. — Если бы ты узнал меня получше, я бы тебе не понравился. И не хотелось бы, чтобы это произошло. Быть любимым такой стресс, когда чувствуешь, что этого не заслуживаешь. Само собой, я хотел возразить, снова прикоснуться к нему, переубедить, используя все слова, какие возможно — нет, ты заслужил, ты мне очень нравишься, мне всё равно, какой ты на самом деле… Но он продолжал. — Но Твик, — вздохнул он, в подражание мне его голос лишился эмоций, стал гундосым, монотонным, — Почему именно сейчас? Ты же хотел, чтобы я не узнал и не строил больших надежд, так какого черта? — Он взглянул на меня и, заговорив своим обычным голосом, сказал: — Так ведь? — Яяя… — Не переживай. Пусть это будет твой первый вопрос. — Твик откашлялся. — Мне не впервой сталкиваться с постоянными искушениями, которым трудно сопротивляться, но которые вредны для меня. Бороться с ними трудно, легче сдаться и поплыть по течению. И вот я, плыву по течению. Кажется, впервые я увидел Твика на работе, когда он украл яблоко. Каждый день он потом возвращался в магазин и крал что-то новое. И я недоумевал, с чего бы вору возвращаться на место преступления снова и снова. Вспомнил те моменты, когда он показывал свою неприязнь, и в тоже время — те редкие моменты, когда он становился заметно любезнее. Его манера поведения одновременно сбивала меня с толку и ещё больше притягивала к нему. Вот всё и прояснилось. Твик не играл со мной, он боролся с самим собой. Изо всех сил хотел задавить собственные чувства, избегал близости, но не смог устоять. И это тоже было знакомо. — На вопрос Крэйга ответили, — продолжал Твик, лениво показав пальцем в мою сторону, потом этим же пальцем он ткнул себе в грудь. — Моя очередь. Первый вопрос: что теперь? — А? — Я никак не мог оправиться от случившего, не спасала даже простота вопроса — не мог сосредоточиться. — Ты притащил меня сюда, чтобы показать эту штуковину, выжал из меня слишком много информации, теперь-то что? Ответа у меня не было. Ничего я не ожидал. Но надеялся, что все само собой волшебным образом наладиться, хотя и не представлял, что скрывалось за понятием «наладиться». Наверное, хотелось, чтобы мы снова стали друзьями и все стало как обычно. Но чего я не ожидал, так это признания в чувствах. — Ничего особенного, я только… хотел показать это тебе. Что у меня до сих пор есть это штука. Извини, что забыл тебя, ничего? Я попытался доказать, что мне и вправду жаль, и ты бы простил меня, и мы бы зажили дальше, как обычно, только и всего. — Я отвёл взгляд вверх. — Но сейчас я понимаю, почему ты так обиделся. Не только потому, что я забыл твоё имя, всё гораздо серьезнее. И я понимаю это. Твик поднял бровь: — Понимаешь? — Или нет? — засомневался я. — Может быть, не в полной мере, не буду гадать, но по крайней мере, хотя бы какое-то представление появилось. Знаю, что облажался. Ты в полном праве на меня злиться. Прости. Твик ничего не сказал, и я продолжил: — Смысл был в том, чтобы оставить прошлое позади. Начать всё заново. Не забить на прошлое, как будто оно не случалось, а создать новые воспоминания, вот так вот по-гейски. Особенно сейчас, когда… — Когда выяснилось, что у нас обоих есть чувства друг к другу? — фыркнул Твик. — Ладно, второй вопрос, который как бы вытекает из первого: какие новые воспоминания, Крэйг? Те, в которых мы ходим на свидания? Хочешь быть моим парнем? Одно дело — грезить о чем-то, другое — когда это говорят посторонние люди, и третье — когда говоришь это самому себе. Его слова, произнесённые вслух, разбудили во мне совершенно новое чувство, из тех, которым сложно дать название, как будто сердце плюхнулось вниз живота, а по каждому кусочку твоей кожи пробежался холодок. Теперь я понимаю, почему Марш блевал на каждого, к кому испытывал романтический интерес. — И что будет, когда ты устанешь от меня? Или когда ты опомнишься и поймешь, насколько ужасно быть рядом со мной подолгу? Эти воспоминания станут лишь новой порцией воспоминаний, которые можно забыть, да? — Не будет такого! — сказал я. — Чувак, блин… То есть, если тебе хочется поливать себя говном, валяй, пофиг! Я лично считаю, что ты крутой, но сидеть здесь целый день и переубеждать тебя я не буду. И также не буду обещать, что больше не забуду тебя, потому что раньше такое уже случалось, и вряд ли ты мне поверишь. Хотя скажу вот что: всё это не имеет большого значения, потому что я всё равно тебя не отпущу. — Так уверенно говоришь… — Твик поднял бровь. — Ты в самом деле так считаешь? — Да. — Почему? — Это твой третий вопрос? — Ага. Я вздохнул: — Потому мне ничто и никто не нравился так, как ты, и вряд ли понравится. Поверь, это самое странное, что когда-либо со мной происходило, и вряд ли произойдёт снова. Твик чуть приподнял голову, не переставая смотреть на меня, не переставая изучать меня. — Что, если бы я попытался свалить? — А? — Не в смысле, что сначала бы встречался с тобой, а потом свалил, нет. Что, если бы просто свалил? В другое место? — Я бы уговорил тебя остаться, наверное. — Но ты бы пошел за мной? — Если бы ты уехал? — Если бы я уехал. Я поморгал, раздумывая. — Думаю, да, смог бы. Я не такой импульсивный, как ты, но ради тебя, смог бы. Снова тишина, а затем: — Потому что я хочу, знаешь. — Что? — Я взглянул на Твика. — Хочу уехать. — Уехать? Куда? Куда ты собрался? — Уехать из Южного Парка. Я замер. — Что? Когда? Зачем? — Как ты сам сказал. Начать жизнь заново, создать новые воспоминания и типа того. Я хочу уехать, куда-нибудь далеко. Вспомнилось, как на днях я заходил к Твику домой. — Так вот почему у вас коробки в гараже стояли? Опять переезжаете? — Нет, — на секунду Твик опустил взгляд. — Ну, родители хотят переехать, опять. Почему, не скажу: ты сможешь задать этот вопрос в другой день. Со мной это не связано. — Ты же говорил, что скучал по дому? — А ещё говорил, что сражался с самим собой в долгой битве, которую никогда бы не смог выиграть. Я цеплялся за это место, но пришло время уехать. Никаких родителей. Никакого плана. Только мои правила. Надоело осторожничать. Хочу вырваться. Хочу уехать. — А это не… — Я облизал губы. Не собирался спрашивать я об этом именно сейчас, лучше чуть позже, в более хладнокровном тоне, и с моей стороны делать это было рискованно, но я всё равно спросил. — Не связано ли случайно со взломом магазина? На секунду его взгляд вспыхнул огнём: — Никак не связано. Больше я ничего не сказал. Не хотел своими расспросами разрушить то, что между нами уже образовалось. Наверное, не лучшее время сейчас спрашивать про пропавший ключ. — Не, я просто хотел уехать на какое-то время. Собрать сумку со своим барахлом и отправиться в путь. Да он прикалывается. Существовало буквально миллион причин, почему это была не очень хорошая затея. Мы были семнадцатилетними школьниками, нельзя просто так сорваться с места, отбросить прежнюю жизнь и ожидать, что всё закончится хорошо. Эта идея далеко не такая романтичная, как убеждают нас фильмы и книги. — Как бы убедить тебя, что это тупая идея? — сказал я. Твик пожал плечами: — Может быть, найдёшь, ради чего стоит тут застрять? Это будет сложно. Я тоже не особо любил наш маленький городишко. Не многое он мог предложить. Твик понял, что ответ давался мне с трудом, и оскалился своей самодовольной улыбочкой. — И в конце концов, зачем мне оставаться? Чтобы закончить школу и поступить в колледж? Как будто я настолько амбициозен. Что же, на это у меня было что ответить. — Я думал, ты хочешь стать археологом или геологом, что-то вроде того. Тогда нужно закончить школу. — И ещё я хотел быть Индианой Джонсом. — Он же профессор! Очень не хочется расстраивать тебя, недоучка, но для этого образование нужно. — Не, доктор Джонс был профессором, а Инди был авантюристом. Тоже верно. После того, как я протупил с ответами, неудачно начиная свою мысль раза два или три, Твик, из жалости ко мне, улыбнулся, и я сдался. — Ну, если ты закончил со своими убедительными доводами, — сказал он, — могу я высказать опровержение? Я промолчал. — Если ты отправишься со мной, — с этим словами он поднял камеру, что лежала, позабытая, возле нас, — новые воспоминания появятся прямо сейчас. — Пальцы его застучали по кнопкам, нависли над красной кнопкой записи, и прежде чем я успел остановить его, Твик надавил на неё большим пальцем и направил камеру на меня. — Глянь, это Крэйг. Скажи «Привет», Крэйг. — Какого чёрта ты делаешь? — Крэйгу семнадцать лет, и скоро он отправится в приключение. Вместе мы пройдём до Норвегии или Мали, или до Айдахо какого-нибудь засратого, типа того. — Да? Ты уверен? — Да, и вот почему, готов узнать? — Он развернул камеру на себя и начал говорить прямо в неё: — Надеюсь, что когда ты забудешь меня во второй раз и посмотришь это через восемь лет, то вспомнишь, что было потом, придурок? А потом он опустил камеру, потянулся вперед, схватился за шнурки на ушах моей шапки, притянул меня к себе и впился в мои губы. Я смог рассмотреть мельчайшие детали на его лице, увидеть изгиб его носа, подсчитать ресницы на опущенном веке. Я почувствовал, как задрожали его губы, когда он промычал что-то в мой рот, как потерся о меня кончик его носа, когда он сменил наклон головы на более удобный. Я запомнил все подробности, проглотил их жадно, и как только у меня самого начали закрываться глаза, Твик отстранился и выпрямился. Немного стрёмно признаваться, что меня вырвался стон, а туловище непроизвольно потянулось вслед за Твиком. Должно быть, моё лицо приняло нелепое выражение, на что он не без удовольствия улыбнулся, и спасибо ещё, что сдержался и не засмеялся. — И это ещё не всё, — сказал он, протягивая руку. — Хочешь всё сам увидеть? С моей стороны это было ужасно глупо. Никаким образом его план не мог сработать, и я был убеждён, что если мы не затеряемся или нас не похитят, или не убьют где-нибудь, то в тот же день мы вернёмся домой. Но Твик сделал свой выбор, и я не мог дать ему уехать в одиночку. Если что, можно будет всю дорогу его уламывать, доказывать, что повернуть назад — это лучшее решение. Нет, никаким образом это не было связано с тем, как сильно мне хотелось поцеловать его снова. Или с тем, что в моем теперешнем состоянии я бы согласился с любым его предложением. Конечно же, нет. Я схватил его за руку, он помог мне встать на ноги, мы не отпускали друг друга, так и стояли, держась за руки, пальцы наши переплетались, и тогда я подумал, к чёрту, почему бы и нет. С пропавшим ключом я потом разберусь.