Исполнения с Destiel One String Fest

В кольцо на пальце, кажется, вправлен осколок того самого камня, что где-то в Преисподней все еще катит Сизиф. Руку оттягивает сильнее, чем когда-то мачете. Серп, заткнутый за пояс, осторожно покалывает бок острым зубом: я здесь, помни обо мне. Правда, он давно свыкся и с первым, и со вторым. Сколько уже прошло – пять секунд, сутки, три месяца, тысяча лет? Между Той стороной и Этой время – как неньютоновская жидкость: отпустишь – течет киселем, тронешь – пружинит больно. Нет ни ночи, ни дня – одно бесконечное серое мглистое «сегодня». Свыкся. Сердце уже не болит. Да и нет его, этого сердца – с тех самых пор, как кольцо с Сизифовым камнем прыгнуло на палец, а серп – к боку. И пальца уже нет, и бока – одна только голографическая проекция того, кто когда-то носил имя «Дин Винчестер», серая и бесстрастная, как все, что на Грани. Бесчувственная. Он выполняет свою работу почти механически: свериться со списком, прийти, забрать душу, произнести какие-то фальшивые слова утешения… что там дальше – не в его компетенции. Свериться, прийти, сказать, забрать. И так – раз за разом, как на грёбаной скрипучей карусели по кругу. Без скидки на то, чья душа. Праведники, грешники, мужчины, женщины. Ставшие жертвами аварий и стихийных бедствий, поймавшие нож или пулю и источенные долгими болезнями. Без-раз-лич-но. Карусель делает еще один полный круг. Перед мысленным взором загорается новое имя. Кастиэль. Дин пробует имя на язык, сглатывает его вместе с порцией не нужного теперь воздуха. Имя липнет к стенке пищевода, как большая, невыносимо горькая пилюля. Жжет между ребер. Разбегается под кожей, как рой искр от точильного камня. Поразительно. Сердце, которого давно нет, колет и сжимается, как живое. Миг – и Дин уже на месте. Кастиэль – Кас – сукин-сын-почему-ты-опять-умер-так-рано – распростерт на полу дрянного сарая для зерна. Весь в крови, с запрокинутой головой, рубашка и грудь под ней – в лоскуты. А лицо безмятежное, будто у спящего. Ангельское. Внезапное дежа вю заставляет ноги подкоситься. – Здравствуй, Дин. Он стоит в изголовье собственного тела. От чертова сюрреализма перехватывает в горле – вот он, Кас, который смотрит на него и говорит с ним… и вот он, Кас, который уже никогда не посмотрит и не заговорит. – Ты… – Охотился на вервольфа. Не знал, правда, что у него осталась подруга, обуреваемая местью. – Он говорит спокойно. Не говорят так о собственной смерти. – Невозможно же вот так, – Дин судорожно сглатывает, – ты же ангел, ты же вернул благодать, тебе не страшны должны быть когти вервольфа! – Как и кулаки человека, ближе которого нет никого?.. – он печально улыбается и обрывает себя. – А я не ангел более, Дин. Ровена… помнишь ее? В нашу последнюю встречу она испробовала на мне одно смертельное проклятие, действенное даже против ангелов. Последние крохи моей благодати ушли на то, чтоб побороть его. Они стоят друг против друга – как в старые времена, когда у одного трепетало сердце под ребрами, а у другого – крылья за плечами. И Кас просто рассказывает – как очнулся человеком, как присоединился к Сэму для поисков его, Дина, потом стал напарником в охоте… И Дин просто слушает, и что-то ноет слева в груди фантомной болью по утраченному и несбывшемуся. – …и вот мы здесь. Я очень рад нашей встрече, Дин, – он улыбается одними глазами, – знаешь, умереть ради того, чтобы увидеть тебя еще раз… оно того стоило. Болит фантомное сердце Дина, как будто он рвет его на куски своим же серпом. – И… куда ты теперь? В рай, конечно? – спрашивает он сипло. – Не думаю, что так, я все-таки изрядно нагрешил… Кроули, вероятно, уже приготовил для меня место пожарче в своих чертогах. – Нет! – Дин подается вперед и почти кричит. Хочется схватить этого дурака прекраснодушного, тряхнуть сильнее, чтоб груз вины наконец свалился с плеч, и не отпускать, черт, хоть после смерти… – Нам пора, Дин, – Кас оказывается внезапно совсем рядом, трогает ласково за плечо, рассыпает под кожей новые колюче-жаркие искры, – это ведь твоя работа – проводить меня… куда бы то ни было. Не хочу, кричит разум Дина, не хочу, не хочу провожать тебя, Кас, несносный, невозможный… ты же сам знаешь, что теперь – на самом деле последняя встреча, что ты обретешь посмертие, а я останусь здесь, на Грани, и больше никогда!.. Никогда. Так дай же еще минуту… – Мы больше не увидимся, ведь так? – Кас, повторяя его мысли, бьет больнее, чем Дин когда-то. – Наверное, я должен сказать тебе. Ты знаешь, что Джимми Новак дождался свою жену в раю? Что люди всегда дожидаются тех, кого любят, на Небесах? – Не знаю, зачем мне? – Дин ненамеренно груб, потому что… – Мне жаль, что я тебя никогда не дождусь. Кас осторожно, будто боясь, касается пальцами щеки Дина, пробегает шершавыми подушечками по губам, а затем опускает голову и закрывает глаза. *** Время снова тянется густым медом, в котором они застряли, как две глупые пчелы. Две глупые-глупые пчелы, которые так и не дотанцевали вместе свой танец при жизни. Кольцо на пальце жжет нестерпимо, требует исполнить свой долг и идти дальше. Дин сжимает руку в кулак. « Господи чертов Боже, сущий где-то совсем не на небеси, – бормочет он про себя, – услышь меня в последний раз! Я не молился Тебе, я продолбал все шансы, что Ты мне отпустил, но, пожалуйста…» – Дин, пора прощаться… – Кас не говорит, он почти шепчет, а в глубине его глаз плещутся две Марианские впадины, полные боли. – Нет, Кас, – Дин сводит брови к переносице, – не в этот раз. Он хватает ладонь Каса и роняет в нее кольцо с белым камнем – ровно такое же, что носит сам. Больше не отпущу, думает он. Не в этой жизни. Он смотрит на Каса, а Кас – на него. Оба молчат. Для слов у них впереди вечность.