Покер

Её разрывало изнутри, медленно скручивая органы, сдавливая и сжимая, словно невидимые руки плели из них тугой, сочащийся кровью канат. Тело неторопливо горело среди алых, тлеющих углей, покрытая испариной кожа плавилась, готовая, кажется, вот-вот начать отслаиваться лоскутами, а перед глазами стояла темная, багровая пелена. Темари едва дышала — из груди вдох за выдохом слышались булькающие, прерывистые хрипы. Она тонула в вечном пламени, в тумане из миллионов лезвий, в густой ледяной жидкости, разъедающей плоть. Боль пронзала тело, и будто реки крови текли и текли из ран, не то настоящих, не то призрачных. Где она, что она, кто она — Темари не понимала и не помнила. Слабое сознание пробуждалось толчками, волнами смутных, неясных образов, сплошь обрывистых, тёмно-красных, заполненными деталями настолько, что осознать невозможно. Звук где-то рядом, совсем близко — легко поймать и сжать до хруста. Холодное, влажное прикосновение к пульсирующему, будто лишённому кожи лбу, и Темари вздрагивает, дёргается, кажется, крича проклятья. Скатившуюся по виску теплую каплю она почувствовала неожиданно остро, так же внезапно возвращаясь вместе с ней в воспоминаниях к яркому свету, бьющему прямо в глаза, от которого не скрыться и не спрятаться. Крепкие ремни прижимают её тело к стальной ледяной кушетке, а в мыслях — чёткая параллель с операционным столом. Темари храбрится, лежит спокойно, просто молча ждёт, стараясь не трястись и не плакать, но одна слеза вновь стекла по виску вниз, затерявшись во влажных волосах. Теперь это будило в ней совершенно иные чувства и желания, но чьи-то сильные руки схватили её, прижали к горячей, скатавшейся комом под поясницей ткани. Сопротивляясь, Темари шипела, желая терзать, лить реки крови, пока всё живое не испустит последний вдох — вот для чего она здесь. Должна была убивать, рвать на кусочки руками, зубами. Запах крови, её привкус во рту. И это она пустила её, она пролила. Кровь человека с именем Алиса. Сопротивляясь уже не рукам, а огню внутри, Темари завыла, горюя и оплакивая, просила прощения, проклиная себя. Должна была просто сгинуть, умереть под светом ламп на холодном столе. Кипящая лава внутри выжигала чувство вины, испаряла подступающие к глазам слёзы горя, но уже не могла вернуться назад, заползая в трещины и раны, которые успела прожечь. Сжав зубы с такой силой, что свело челюсти, Нацухи стиснула в пальцах ткань, на которой лежала, и вновь принялась вырываться из рук, ни на минуту не отпускавщих её. — Прекрати это… — Голос Тики прозвучал устало и вымучено, полыхнув ещё одним, забытым сейчас образом, связанным с кровью и болью. Темари замерла, впившись в его бледное, чуть влажное от пота лицо яростным взглядом, мгновенно вспыхнувшим ядовитым янтарём в глубине серых глаз. Он все ещё здесь. Он забрал ее. Он удерживал ее. Отдал Графу. Она не простит его. — Не делай глупостей, Чудик. — Тики поморщился и неожиданно отпустил, отсаживаясь с кровати на стул и касаясь дрогнувшей ладонью собственного лба. Темари смотрела на него красными от лопнувших капилляров глазами, и её едва не скручивало от желания сжать его шею пальцами и не отпускать. Сгорбившись, Микк тяжело выдохнул, комкая в свободной руке влажную тряпку. На его лице застыло напряжённое выражение. Ему словно было… больно. Слабый. Какой же он слабый и жалкий. Искусанные губы растянулись в ухмылке, пока Микк не швырнул тряпку в миску с водой и резко встал со стула, не говоря ни слова, прежде чем скрыться за косой дверью. Злость постепенно отхлынула, сначала потерявшись в бесконечном потоке обрушившихся звуков и запахов, а затем сменившись тяжёлой, вязкой пустотой внутри от настойчивых воспоминаний об Алисе. Темари тихо всхлипнула, вспоминая о подруге, и перевернулась на спину, смотря в тёмный потолок. Она молча плакала несколько минут, просто закрыв глаза, игнорируя давящее сознание резко расширившееся окружение даже в тот момент, когда звук донёс приближение Ноя. Вернувшись в комнату, Микк снова сел на кровать. Темари почувствовала это, когда матрас прогнулся под его весом. На лоб вновь опустилась холодная тряпка, в этот раз просто принося небольшое облегчение лихорадочно горящему лбу, боль в котором ощущалась совсем иначе, чем во всём остальном теле. Это было странно и порождало внутри целый океан противоречий. Забота. Что-то в груди протестующе жгло, поднимая к горлу жгучий ком эмоций. Это все было неправильно, совершенно не так, сломано, испорчено. Но разве это не доверенная Графом обязанность Тики? Удовольствие должен смотреть за пленницей. От попыток понять это голова становилась чугунной. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы поднять руку и снять ненормально быстро нагревшуюся проклятую тряпку со лба. Микк, даже если наблюдал за ней, не стал мешать. Только забрал влажную ткань и вновь кинул в воду. — Я убила их, — утверждение, не вопрос. Темари помнила кровь, сочащуюся в рот от впившихся в шею Рейнсворд собственных зубов. Горячую, вязкую, отдающую солью и металлом на языке. И за этим кошмаром был Канда, неожиданно лёгкий, повисший на ее наполненных силой руках. Она пробила его тело насквозь легко, как раскалённое железо прорезает лёд. А когда мечник был повержен… Нацухи слишком хорошо помнила, что было дальше. Руки были объяты темной матерей, ее разрывало от желания убивать и люто, жгуче ненавидеть. Гнев. Вот чем она была. Яростью солнца, выжигающего всё живое в пустыне, злобой молнии, поразившей дерево и начавшей пожар. Желанием уничтожить все и не оставить ничего, потому что мир был виновен и не заслуживал прощения. Темари всхлипнула и закрыла лицо руками. Чем она стала? И скольких ещё убила, но не помнила? А должна была помнить? — Что я наделала… Как я могла… Она знала. Она точно знала, как и почему. Граф тоже был виновен. Внутри с новой силой, ещё более невыносимо и нестерпимо начало жечь. Словно ее сердце, душа — все сгорало от рвущегося наружу гнева, но в этот раз направленного на саму себя. И это не могла быть она. Она была не такой. Тики рядом тяжело выдохнул. Этот вздох ей захотелось затолкать ему обратно в глотку. — Они выжили. Даже тот суровый мечник. Он чертовски живуч. — Отняв руки от лица, Темари взглянула на осточертевший ей профиль. Микк смотрел не на неё, а куда-то в сторону, куда у неё не было сил повернуться. Болезненно осунувшийся, уставший, как сотня старцев, застывший рядом с отстранённым, измотанным видом. Он был жалок. Но он не врал. И он знал, когда на него смотрят. — Сейчас твоя подружка отчаянно пытается догадаться, в чём причина всех бед. Одна. И, конечно же, она пытается не сойти с ума от того, что стало с тобой. — Он ухмыльнулся, слабо дёрнув плечами. — Интересно, на сколько её хватит. — Заткнись, — прохрипела Нацухи, но с такой злобой, что Микк обернулся. На его губах всё ещё была мерзкая усмешка, которую девушка заметила. И это взбесило до кровавой дымки перед глазами. Тики долго смотрел на неё, а потом достал сигарету и закурил, черканув спичками о бок коробка. Темари было так жарко, что ей казалось, он мог бы прижать сигарету к её лбу и она бы начала дымиться. Пот покрывал тело, и только немного успокоившись в момент этой затянувшейся паузы между долгими, глубокими затяжками Ноя, она заметила, насколько надетая майка мокрая и как мерзко она липнет к коже вместе с бинтами, покрывавшими её руки, ноги, торс. Захотелось рыкнуть, чтобы с неё сняли эту дрянь, но Темари не смела нарушать их молчание, ощущая физический дискомфорт от прожигающего в ней дыру взгляда Удовольствия Ноя. — Ты тоже скоро сломаешься, если будешь вот так давать себе волю. Посмотри на себя. — Микк чуть дёрнул головой, зажимая сигарету в пальцах. — Мне нечего будет докладывать Графу, продолжи ты срываться из-за любой мелочи. — Он фыркнул, и изо рта вылетело облачко дыма. — Из-за любого пустяка. — Моя подруга не пустяк! — рявкнула Темари, дёрнувшись в кровати, но Тики одним сильным толчком в грудь уложил её обратно, вжав в матрас всего одной рукой. Кожа его потемнела, и за упавшей на лицо чёлкой стали видны стигматы. Яростно буравя его глазами, Нацухи шипела, в то время как Микк спокойно затянулся сигаретой и освободившейся от неё рукой убрал чёлку обратно. — У тебя теперь такие же, Чудик. Как ощущения? — Жёлтые глаза чуть сощурились. Микк тоже злился, она видела это по взгляду, пока губы обманчиво растянулись в ухмылке, будто это всё его забавляет. — Пошёл к черту! — Она вновь дёрнулась, и его рука ещё жёстче вдавила её в жалобно заскрипевшие пружины. Нужно было только ещё чуть-чуть поднажать, чтобы рёбра не выдержали. — Я хочу, чтобы ты услышала меня. Ты вернёшься к Графу, если не начнёшь вести себя хоть немного разнообразнее. И побег, чтобы убить своих друзей, не считается. — Она потянулась к его горлу, но Ной легко сбил её руку. Жёлтые глаза смотри на неё будто на нечто жалкое, скучное, сломанное. Темари тошнило, выворачивало и колотило от этого взгляда. Неожиданно хмыкнув, Ной убрал руку с её груди и отвернулся. — Прекращай уже. У меня есть ещё несколько дел, которые хотелось бы сделать. А ты рушишь все планы. — Какие планы? — Её трясло от злости. — Как добить Алису и Канду? — Нет. Сначала нужно бы найти для тебя еды. В отличие от меня, она тебе пока что нужна больше. Но чтобы я мог оставить тебя здесь одну, ты должна взять себя в руки. — Облачко дыма прошло сквозь его кожу. Сделав ещё затяжку, Микк затушил сигарету и кинул её куда-то в угол, подхватывая миску с водой и тряпкой. Посмотрев на Темари, он снова издал тот странный, тяжёлый вздох. — Если ты опять сбежишь, я сам тебе переломаю руки и ноги, поняла? Соберись, Чудик. — Он продолжил говорить, не дав ей момент для новой порции бешеной, чистой ярости. — Я знаю, что ты можешь. Встав с кровати, Тики ушёл, оставив её лежать одну довольно надолго, будто устроил ей проверку. И Темари старалась: рассматривала тёмный деревянный потолок с широкими балками. Местами в углах была паутина, на которой скопилась пыль. Нацухи так чётко видела её серые комья, что захотелось отвернуться или хотя бы просто закрыть глаза. Похоже, это был старый дом. Вот только где? Между стен бегали крысы  — сейчас, успокоившись, она могла их слышать, пусть даже и не хотела. Это всё бесило её, но не настолько, чтобы начать опять сходить с ума. Хотя что её теперь не выводит из себя, до зуда, до скрежета зубов, до чёрной дыры, поглощающей весь свет внутри? Разве может быть такая вещь? Абсолютно все теперь будило в ней настоящий пожар внутри. И этот огонь будто пришёл из центра их чёртовой, прогнившей планеты, настолько он был горячим, выжигающим всё, хоть сколько-нибудь способное успокоить или принести облегчение. Переборов слабость, Темари коснулась своего лба. У неё не было сил хоть на какую-то осторожность, и она просто опустила горячую ладонь прямо на пульсирующие огнём стигматы. Они ощущались под рукой, будто язвы, чужеродные, неуместные, но у неё было такое дикое, невозможное ощущение, что эти мерзкие ещё не затянувшиеся порезы, которые будто кто-то ножом высек у неё на коже  — они будто на своём месте. Так было правильно — шёпот огня внутри. Но это нихера не правильно. Темари подогнула пальцы, ногтями подцепляя кожу и потянула. Лоб взорвался огнём, и Нацухи застонала, смаргивая слёзы. По лбу потекла кровь, и девушка убрала руку, смотря на свои окровавленные пальцы. Из горла вырвался смешок. Затем второй, третий. Перед ней появился Тики, мрачно рассматривающий её, словно сумасшедшую. Он молча подошёл, и она, несмотря на боль, была готова схватить его руку и выкрутить под невообразимым углом, чтобы он не вздумал больше попадаться ей на глаза. Однако Микк достал из тумбочки бинт, затем рывком усадил её, едва не порвав мокрую майку. От этого резкого движения у неё закружилась голова, и Темари потеряла ориентацию в пространстве. — Не делай так больше. — Это было единственное, что сказал Тики о её поступке, но Нацухи хорошо поняла намёк.

***

Тёмная, маленькая кухонька кое-как вмещала в себя стол и два стула, помимо чёрной от грязи и копоти плиты, шкафа без дверок с битой посудой, рабочей поверхности с липким, коричневым пятном ближе к плите и раковиной с горой кастрюль, закопчённых сковородок и жирных, промасленных банок. Темари смотрела куда-то между лопаток Тикки, нервно стуча босой ступнёй по деревянному полу. Заламывая руки, всё ещё перевязанные бинтами, кожа под которыми мерзко зудела, она пыталась сосредоточиться на ярком, пульсирующем чувстве в своей горящей огнём груди. Это чувство позволяло ей не сгорать от желания разнести к чертям всю чёртову кухню, весь чёртов дом и убить каждого, кто встретится ей на пути. Одно чувство вместо десятка изводящих её и доводящих до белого каления. — Ну и сколько? — задумчиво мешая ложкой субстанцию в более-менее чистой, действительно на совесть помытой кастрюле, спросил Удовольствие Ноя. — Что? — громко выплюнула Темари, не сдержавшись, хотя она пыталась быть спокойной. Они договорились, что он разрешит встать с кровати и немного пройтись, если ей действительно лучше и она станет вести себя хорошо. Но это оказалось так сложно. Словно она была стеклом, треснутым, с дырами там и тут. И кто-то заставил её удерживать целое цунами. Она хотела сломать ему шею. Или оторвать одну из частей тела и посмотреть, что будет. Сломать стул об ссутулившуюся спину, схватить отломившуюся ножку и воткнуть ему под рёбра, с наслаждением прокрутив. И то, как складно подобная картина рисовалась перед глазами, должно было пугать, заставлять её мелко трястись где-нибудь в тёмном углу, сжаться в комок под тонким одеялом. И ничего из этого не было. Только кипящая лава внутри, расплавляющая её внутренности, и ещё немного кровоточащий лоб. Стигматы не затягивались, безостановочно принося боль и постоянно отвлекая какую-то часть сознания. До трясучки хотелось сорвать с головы все бесполезные повязки, ослабшие бинты, а потом, наконец взглянув на своё отражение в зеркале, закричать что есть сил. Но зеркал здесь не было, и она ещё пока могла сопротивляться самой себе. Рука Микка, за которой Темари тоже наблюдала краем глаза, остановилась, переставая мешать содержимое кастрюли, но только чтобы продолжить движение уже в обратную сторону. Однако даже такое изменение его действий заставило дико оскалиться, разом сосредотачивая всё её рассеянное внимание в одном месте. — Ты и сама знаешь. — В его голосе было столько убеждённости, уверенности в своих словах… Даже не поворачиваясь и не смотря ей в глаза, он точно знал, что творится у неё в голове. Последующий вопрос нисколько не удивил: — Сколько способов меня убить ты придумала? — Меньше, чем хотелось. Тики только усмехнулся от её ответа, и это вызвало внутри болезненную волну, толкнувшую к краю стула, чтобы вскочить. Ей нужно было почувствовать на своих руках его кровь, сжать пальцами его печень или почки, хоть что-нибудь у него внутри, и раздавить. Схватив одну дёрнувшуюся руку другой, Темари сгорбилась, зажмурив глаза. Встав вполоборота, Ной испытующе посмотрел на неё, оценивая. Как уродливую зверюшку или экспонат на выставке, где всё делали из мусора. Её трясло, колотило. Сцепив зубы, Нацухи сипло выдохнула. Было всё равно, что он там о ней думает, но он, кажется, и не собирался ничего говорить. Только опять выдохнул, устало, испытывая эмоцию, которую Темари могла бы угадать, не мечись её мысли в голове от припадочного, бешеного «убить-убить-убить» до непонятных споров с самой собой, что было правдой, а что нет. Она не успокоилась вплоть до того момента, как Тики поставил на стол перед ней тарелку. Каша в ней испускала густой, колышущийся от сквозняка горячий пар. Источающая жар белая субстанция легко поглотила в себе ложку, которую Ной после некоторых раздумий вытащил из кастрюли. Запах еды, совершенно нормальный и знакомый, казался тошнотворным. — Ешь. — Не совсем ещё отдавшая концы интуиция подсказывала, что утомлённый её нестабильным состоянием Микк, как и она, пока ещё держится. Однако она уловила в коротком слове те самые интонации — шипящие и холодные — намекающие на предстоящее насильное кормление. Темари посмотрела в гипнотизирующие её жёлтые глаза, а затем взгляд скользнул выше. Стигматы. Такие же, как у неё. И это так больно. Пожар в груди впервые за несколько дней немного утих, поддавшись напору отчаянной решимости из того уголка сознания, что ещё не сдался. — У тебя тоже так болело? — вырвалось само собой, но Нацухи не жалела, не боясь показаться слабой. Уже давно поздно. Лицо Тики даже не дрогнуло, однако Темари всё же заметила — его взгляд теперь тоже был устремлён на окрашенные красным повязки, которые он сам не так давно менял. — Да. — Он потянулся за сигаретой, откинувшись на спинку стула. Чиркнула спичка, и первое облачко едкого дыма поднялось вверх, к тёмному от грязи и копоти потолку. Темари всё это время наблюдала, проследив даже за глубоким, медленным вдохом, наполнившим лёгкие Микка новой порцией табачного дыма. — Боль пройдёт, — зачем-то вновь заговорил Ной, взглянув на неё, и его спокойный взгляд опять поднял в её груди волну удушающей лавы. Будто когтистая лапа чудовища сжала все органы, требуя, чтобы она сейчас же вырвала Удовольствию язык за его слова. Издав тихий хрип боли, Нацухи согнулась, пытаясь притупить режущее ощущение, блуждая взглядом широко распахнутых глаз то по бугристой поверхности уже остывающей каши, то по белой керамической тарелке с едва заметным сколом и тонкой трещиной. — А у тебя… — она заставила себя говорить, разжав стиснутые челюсти ровно настолько, чтобы не прикусить себе язык, пусть даже очень хотелось это сделать, — тоже было… Так? — Ты эксперимент. — Тики сделал ещё одну глубокую затяжку, напоминая ей важную, однако прописную истину. — У тебя должно быть так же, как и у всех. Она не успела обдумать его слова, но пульсирующей, жгучей ярости внутри они совсем не понравились. И нечто голодное и злобное заворочалось, беспокойно задёргалось, и тело охватила новая дрожь. На лбу словно кто-то вновь рисовал ей стигматы — повязки стремительно тяжелели и по виску уже скатилась первая капля тёмной, красной жидкости. Темари хотелось подойти, с силой сжать лицо Удовольствия Ноя, заставив открыть рот, и запихнуть ему туда эту воняющую гарью и пеплом мерзость, чтобы он не смел больше… Нацухи затрясло, в висках пульсировало нестерпимо. Пришлось закрыть глаза и сжать пальцами дрожащие плечи, чтобы не сорваться. — И зачем тебе надо было трогать… — Тики не договорил, закончив фразу очередным усталым выдохом. — Вставай, пошли. Микк поднялся со стула, она услышала это по скрипу дерева и шороху одежды, и медленно поднялась сама, делая несколько нетвёрдых шагов к нему с закрытыми глазами. И только оказавшись рядом, она посмотрела на мужчину. В отражении его зрачков она видела отсвет своих горящих гневом жёлтых глаз. — Помни, Чудик — Граф будет рад разобрать тебя по кусочкам, когда мы вернёмся. — Ной продолжал смотреть ей в глаза, и Темари прищурилась, не зная, что он ищет среди углей и пепла. — Идём. Потом вернёшься поесть.

***

Взгляд Тики последовательно переходил с её ран на собственные руки, уверенно сжимающие очередной бинт, и обратно, пока он занимался перевязкой. Точные, выверенные движения без единого лишнего раздражали, но рука, которую он сжал до хруста, когда Нацухи решила взбрыкнуть, ещё болела. Хмуро смотря на Ноя исподлобья, Темари пыталась запастись терпением и хорошо подумать. Ничего из этого не помогало привыкнуть, не делало легче и выматывало, истощало, словно пиявка, присосавшаяся, когда у неё и так почти не осталось крови. Но думать… Она должна, если не хочет повторить чужую, страшную судьбу, о которой знала не понаслышке. Перестав думать, она чуть не убила Алису и Канду. Это не должно повториться. Первое, что Темари заметила — мысли Тики были заняты чем-то другим. Глаза цвета янтаря смотрели отстранённо, хотя раньше она всегда замечала эмоции, пусть даже не знала, что крылось за его напускным весельем или тихой угрозой. С того дня, как Граф начал свои эксперименты, Темари мало что удавалось замечать — многое перестало быть важным. И даже то, что она сейчас видела, требовало усилий и последних сил. Но оно стоило того. Микк отстранился, потянувшись за новым бинтом, придерживая тот, что уже намотал, и в вороте его расстёгнутой на пару пуговиц рубашки мелькнули шрамы. На тёмной коже они выделялись ярко. Такой же яркой, болезненной и совершенно неожиданной вспышкой в ней отозвалась боль в груди. Тяжело дыша, комкая ткань своей майки напряжёнными, дрожащими пальцами, Темари прикрыла веки. Это немного помогало, но, кажется, подъём на ноги принёс с собой то, о чём Тики предупреждал — она расслабилась, отвлеклась и теперь её снова колотило от всего, что хоть немного не вписывалось. Сейчас ей хотелось крушить всё вокруг, ломать и уничтожать. Нет. Почувствовать запах не только своей крови. Нет. Наконец-то вырваться отсюда, из этой затхлой, пыльной тюрьмы. Отомстить за шрамы. За боль. Покарать виновных. Заставить их ответить. Она никого не тронет и заставит ответить Микка. — То, что я чувствую, — рука с трудом медленно поднялась вверх, цепляясь за мокрую от пота ткань на груди, — это ведь Память Ноя. Она пытается поглотить меня. Тики пожал плечами, вновь принимаясь бинтовать её голову, словно пытался сделать из неё чёртову египетскую мумию! Нацухи опустила руку и медленно втянула воздух сквозь стиснутые зубы. — Ты всегда была умной, Чудик. Но прекращай говорить об этом со мной. Огонь внутри снова лизнул все внутренности, выбивая из лёгких воздух, и, согнувшись в кашле, Темари заметила, как темнеют кончики пальцев, готовясь вот-вот соединиться с другим таким же пятном, доходящим до запястья. Её кожа ещё не полностью изменила цвет, однако скоро светлых пятен совсем не останется. И она не знала, страшно ей или нет. Преодолевая внутреннее, неподконтрольное ей сопротивление, девушка не позволяла себе сорваться на крик. — Тики… — начала она едва слышным шёпотом. Он посмотрел на неё, а внутри всё похолодело и закипело одновременно. Нацухи схватила его за руку и тоже сжала, но не так, как хватала Канду в своих воспоминаниях, или как под светом слепящей лампы цеплялась за острые края стола. — Тики, пожалуйста… Я не хочу к Графу.  — Это не тебе решать. — Отдёрнув руку, он нахмурился и начал быстрее бинтовать её готовый взорваться от головной боли кровоточащий лоб. Темари действительно была умной и успела почувствовать, что её слова не ударились о непроницаемую, глухую стену. Раскалённые докрасна угли вместо органов вновь начали гореть, и Нацухи, схватившись за голову, со вскриком упала на спину. Кусая губы до крови, она не давала вырваться наружу опасным словам. Её тело плавилось, и бесконтрольные слёзы текли из глаз, пока обгрызенные до мяса ногти пытались пробраться под кожу. На лоб снова опустилась что-то холодное и мокрое, руки прижали к постели. Тяжело стучало чужое сердце, где-то скреблись и пищали крысы, скрипело дерево, качаясь на ветру, шуршала ткань. И запахи, запахи, запахи. Плесень, пот, сигареты, мокрая древесина, подгоревшая каша. От нахлынувших ощущений сознание плыло, и Темари провалилась в спасительное небытие. Девушка не знала, который был час и сколько прошло дней, и прошло ли вообще. Открыв глаза, она чётко видела сквозь густой мрак всё то немногое, что сохранилось в её комнате. Старый шкаф, косая дверь. На трёхногой табуретке стояла миска с водой. Высохшая тряпка нашлась на расстоянии вытянутой руки, недалеко от откинутой в сторону, порванной напополам подушки. Приподнявшись на локтях, Нацухи схватилась за голову и тихо застонала. Но никто не пришёл, хотя уверенное сердцебиение за дверью слышалось отчётливо. Запах сигарет витал в воздухе, и каждая новая затяжка приносила его всё больше с собой, вместе с привычным звуком тлеющей бумаги и листьев табака. Микк, видимо, не собирался приходить. Оно и понятно, тоже вымотался. Вряд ли Граф сказал ему, что именно ему предстоит делать. Тики. Это имя приносило с собой столько злости, выжигающей всё внутри ярости, будто там ещё что-то могло тлеть, и в то же время слабой, подавленной надежды, что блуждающий в поисках непонятно чего взгляд замер на обшарпанной двери. Однако лишь до того момента, пока за стеной не пробежала крыса, и девушка не вскочила с кровати с такой лёгкостью, будто у неё не ломило кости столь сильно, что они все казались неоднократно сломанными. Пальцы легко пробили подгнившее дерево и сжали зверька. Резкий хруст — и из ещё тёплого тельца уходит жизнь. Сдавленные, лопнувшие органы, кровь… Она наслаждается этим какое-то мгновение, пока тело не прошибает холодный пот от осознания того, что она сделала. Пальцы разжимаются сами собой, и тельце падает на пол. Темари отступает от стены, ещё чувствуя ощущение меха и тепла в своей руке, ошарашенно осознавая произошедшее. И злорадное нечто внутри с мучительным блаженством шепчет — так будет с каждым. Перед глазами всплыло лицо Алисы, бледное как мел, с тёмной струйкой запёкшейся крови на губах и подбородке. — Нет... Нет! — Она в ужасе отшатнулась от стены, едва не рухнув, когда сшибла табуретку. Миска упала, и гул металла, казалось, звучал у неё внутри черепа. Дверь открылась, принося с собой ещё больше запаха табака. Тики стоял в дверном проёме с зажатой в губах тлеющей сигаретой, красный огонёк которой ярко мерцал в темноте. Молча окинув взглядом представшую ему картину и заметив крысу, Микк внезапно хмыкнул, а Темари отвернулась, страшась своей и его реакции. В голове было чуть меньше тумана, и она хотела сохранить эти крупицы здравого смысла, пусть даже всего пятью секундами ранее едва не начала биться в истерике. — Они и меня достали. — Ной подошёл к кровати и сел, похлопав по жёсткой поверхности рядом, призывая Нацухи тоже сесть. Она чувствовала его взгляд на себе, краешком сознания, какой-то крупицей себя, но она знала — он наблюдает. Стараясь не смотреть ни на Тики, ни на убитую крысу, девушка осторожно забралась на кровать. — Я устала, — признаётся Темари, и Микк уже открывает рот, чтобы остановить её, но Нацухи резко дёргает головой, начиная злиться. — К чёрту! Говори Графу! Говори! — Она срывается, но заставляет себя остановиться, сжав зубами свои искусанные губы. — Тики… У меня совсем не так, как у других. — Она почти плачет, зная, что говорить это вовсе не нужно. Что сама же уничтожает свою защиту, лишая её надзирателя возможности врать самому себе по одной только ему понятной причине. Враньё. — Знаю. — Его мягкий, лишённый каких-либо эмоций тон не делает легче, однако всё равно помогает. Тики рядом. Ной. Её брат. Нет. Она кусает губы ещё сильнее, смаргивая слёзы. — Почему он сделал это со мной? — Ты знаешь. Нет смысла спрашивать почему и зачем. — После глубокой, долгой затяжки следует такой же долгий выдох. Микк повернул голову, рассматривая крысу, а затем произнёс, негромко, словно делая наблюдение: — Однажды ты убьёшь человека. Экзорциста. Должна будешь. Захочешь. — Его обрывистые слова звучали всё так же — без эмоций, отстранённо, и совсем непонятно, что сам Ной об этом думает. Она знала: Тики Микк любит убивать, и часть её радовалась этому, как радовалась и его словам. Но он говорил не про себя. — Когда это случится — это буду уже не я. Тики ничего не ответил, решив промолчать, докуривая одну сигарету, а потом доставая другую. Табачный дым наполнял комнату, постепенно убивая все другие запахи. Нацухи смотрела на свои трясущиеся руки, но искусанные, с неровными, обгрызенными ногтями кончики пальцев и сбитые костяшки вновь были светлыми. По щекам потекли тёплые слёзы, и облегчение наконец-то обволакивало грудь вязким, холодным бальзамом. И даже не важно, что у рук ужасный вид. Она вся сейчас ужасно выглядит — подобное беспокоит в последнюю очередь. Покосившись на неподвижную спину своего задумчиво дымившего сигаретой собеседника, Темари сконцентрировала внимание на чётких линиях складок белой, помятой рубашки. Ной давно закатал её до локтей, наплевав на свой внешний вид, пока Нацухи и он сам сидели взаперти. Вместе. Хотя раньше взаперти Темари ощущала только себя. Всё так сильно изменилось, став совсем не таким простым и понятным, как было вначале. В какой-то момент она ещё верила, что сможет легко уговорить Тики помочь ей сбежать, легкомысленно полагая, что это не так сложно — предать, разорвать незримые узы, отделиться от целого, родного. И можно было только гадать, насколько сильно́ внутри Удовольствия Ноя это чувство связи. А теперь она кусает свои губы до крови, лишь бы не кричать, что он недоговаривает за одни только холодные напоминания держать язык за зубами. В груди вновь полыхнуло, и Темари запрокинула голову, отклоняясь назад, чтобы сделать вдох, вновь ощущая на себе чужой взгляд. — Ты бы хотел, чтобы я стала одной из вас? — Этот вопрос она задавала и самой себе, когда бесконечный океан агонии и бушующее торнадо эмоций рвали её сознание, стремясь сожрать её живьём прямо внутри своей же головы. В такие моменты Темари казалось, что проще сдаться, чем и дальше это терпеть, бороться, барахтаясь в луже собственной крови где-то на задворках своего порванного на клочки рассудка. Легко было прекратить свои страдания, раствориться во тьме и больше никогда не чувствовать этого кошмара вновь. А потом она видела Тики, слышала его, чувствовала, даже там, во тьме — ведь это была и его тьма, которой он щедро поделился — и вспоминала, почему ещё здесь. Потому что чёрта с два она позволит Ною внутри убить её. Она не хотела ломаться, и злость на Тики и себя помогали ей помнить. — Это глупый вопрос, — подумав, ответил Микк и странно посмотрел на неё, поджигая невидимый фитиль, ведущий к складу с тоннами динамита. — Отвечай честно! — рявкнула Темари и хлопнула рукой по кровати так, что загудели пружины. Тики юлил, ходил по краю пропасти, и Ноя внутри от этого выворачивало, выкручивая вместе с этим и её кости, заставляя заламывать руки и пальцы. Беспокойно покачиваясь, Нацухи тяжело задышала, пытаясь снова взять над своими чувствами контроль. — Прости, просто… — она жёстко сцепила зубы. — Давай потом ещё… поговорим. Пожалуйста, — выдавила Темари из себя усилием воли, которое лишило почти всех сил. Микк долго ничего не отвечал, докуривая сигарету, а затем встал и направился к двери. Нацухи разочаровано опустила взгляд в пол. Уже закрывая деверь, Ной негромко произнёс: — Я принесу тебе кашу. Ты устала. Поговорим потом. Совершенно без сил опустившись на холодную постель, девушка коснулась горящего лба ладонью.

***

Тонкая, белая нить дыма мерно извивалась в такт ветру, дующему сквозь щели в заколоченных досками окнах. Подобно дыханию, прерывистому и неглубокому. Сигарета, упавшая на пол, когда дрогнувшие от судороги пальцы разжались, медленно тлела, недокуренная даже наполовину. Тики долго смотрел на мерное, блёклое свечение, прежде чем всё же не выдержал, затушив слабый огонь жёстким движением. Внутри не переставая скребло, подобравшись уже к самому горлу и впившись в плоть своими жаждущими крови когтями. И сколько не ослабляй ворот рубашки и не выкуривай одну сигарету за другой — этому нет ни конца ни края. В голове звенело, прежде чем там раздался вторящий стонам боли Нацухи крик. Сгорбившись на стуле недалеко от окна, Тики вцепился в подлокотники негнущимися, застывшими пальцами. Очередная вспышка чужой агонии растекалась по венам жгучим, душащим ядом. Микк был подобен оголённому нерву, готовому взорваться в любой момент, круша и ломая всё, до чего только сможет дотянуться. И между волной, поднятой брошенным в воду камнем размером с бесконечность, стояло словно лишь одно тонкое стекло, разделявшее чувства Ноя от собственных. Такая извращённая игра с рассудком, где всё, что наполняло его, нужно собрать будто части одного разбитого витража, отделив от других, лишних осколков. И острые края стекла режут и режут пальцы до самых костей. Капля тёмной, густой крови разбилась о холодный деревянный пол, разом прервав все другие звуки, кроме этого отчётливого, ударившего по натянутым как струна нервам. Отняв руку от треснувшего подлокотника, Тики коснулся пальцами центрального, пульсирующего, словно сердце, стигмата на лбу, и огонь уже собственной ярости захлестнул его изнутри. Это полыхающее, ревущее пламя жадно проглатывало весь воздух, выжигая всё, что может гореть, и без устали гнало к пропасти, где ему предстоит упасть в кипящую, разъедающую сознание бесконечную тьму даже не своих эмоций. Плотно сжав сами собой растягивающиеся в широкую, похожую на оскал ухмылку губы, Микк сгорбился ещё сильнее, хватаясь за голову, будто безумный. Из стигматов сочилась кровь, оставляя на полу всё больше тёмных капель, притягивающих к себе голодный взгляд широко распахнутых глаз. Жажда убийства, такая правильная и привычная, сейчас напрягала все мышцы в теле Ноя, пока тревога гудела в костях. И даже тизы беспокойно копошились, будто тоже что-то чувствовали. Это была его собственная кровь, намного более ценная. То, что она лилась вот так, без смысла, без причины, просто так… Тики начинало колотить от одной только мысли, и дрожащие пальцы крепче стискивали голову, пытаясь болью отделить свою холодную ярость от чуждого ему адского пламени всепоглощающего гнева Темари. Это ощущение, когда изо всех сил к нему пытаются влезть в голову, несмотря на все преграды и барьеры, надоело до такой степени, что хотелось поддаться соблазну и переломать Нацухи все до единой кости, пробить часто вздымающуюся грудь рукой насквозь, вытащив ещё бьющееся, пропитанное ядом сердце, и бросить его в крысиное гнездо, чтоб они подавились и сдохли! Микк вскочил на ноги, отшвыривая от себя стул с такой силой, что он разбился на щепки. Беспокойно проведя рукой от лба до затылка, размазывая по волосам кровь, Тики впился взглядом в покосившуюся дверь, мечтая, чтобы из-за неё вышла Нацухи, и он с наслаждением разорвал её на части. Чтобы горячая кровь забрызгала все стены, окатила его с головы до ног, и он наконец успокоился. Но этого не произошло, и Ной заставил себя отвернуться. Ночь всё тянулась и тянулась, никак не заканчиваясь, обещая ещё несколько часов диких, извращённых идей вместе с безостановочными пытками бьющегося в припадочной горячке разума, отторгающего всё чужое. И всё, что можно было сделать — ждать, хотя на это нет ни желания, ни сил. Ждать нового дня, который заполнит пустоту ночи повседневными, такими почти человеческими делами — осмотреть раны, поменять повязки, покормить, помочь, не убить — и необходимостью выдавливать из себя членораздельные звуки и буквы вместо рычания, притворяться хотя бы отдалённо нормальным, не таким сумасшедшим как сейчас, и не срываться. Ждать новых, подтачивающих его терпение мыслей, заманчиво предлагающих идеи, как облегчить жизнь себе и прервать у Темари, чтобы не видеть нового, служащего напоминанием, загнанного взгляда Нацухи, вымотанной ночными кошмарами, от которых до самого рассвета лихорадило их обоих. Найдя опору в холодной стене, Микк привалился к ней плечом, медленно соскользнув на пол. Бездумно смотря перед собой, он ждал, когда перестанет так сильно ломить кости. Будь Роад рядом, она бы прижалась тёплой щекой к его плечу, разделяя вместе с ним гуляющую по телу боль. Придумала бы, как сделать легче. И точно нашла бы верные слова, как описать происходящее, чему сам Тики не находил или не хотел находить название. Неожиданное прикосновение пугающе горячих рук к своему плечу перевернуло всё внутри, заставив Микка вздрогнуть и поднять голову, сразу натыкаясь на мутный взгляд серых глаз. Нацухи сорвала повязки, и кровь из стигматов залила бледную, местами серую кожу, перепачкав даже волосы и грудь. Скорее навалившись, чем обнимая, девушка прижалась к нему, опустившись на пол рядом. Большая ей, покрытая пятнами майка свисала с острых плеч, ещё больше подчёркивая худобу девушки, казалось, схвати он её сейчас и оттащи от себя — сломается. Костлявая грудь, прижатая к его руке, неровно, сбивчиво поднималась и опускалась в такт дыханию. — Мне снился кошмар. А может, это и не сон был вовсе. Сейчас всё похоже на кошмар, — хрипло, едва слышно произнесла Темари, и Микк почему-то внимательно её слушал. — А у тебя, видимо, тоже тяжёлая ночка. Я посижу с тобой немного. — Она положила голову ему на плечо, кажется, не замечая, что его стигматы тоже кровоточили, что он разбил чёртов стул в порыве ярости, что сидит без сил на полу… Чёртов слабый человек, которого он хочет разорвать на части. — Сиди, — отзывается Ной, доставая новую сигарету. Нацухи уже провалилась в сон, а ему предстоит ждать рассвета.