Степени

Нейтана одолевало беспокойство. С самого утра. А всеохватывающая теплота, уже привычная, неразрывно связанная с Питом, после прошедшей ночи просто обжигала. Он полагал (и отчасти боялся этого), что сосущая под ложечкой тревога связана именно с этим – с последним кошмаром брата и всем, что произошло после его пробуждения. Но несколько часов в Вашингтоне, всегда качественно утряхивающих разрозненность мыслей, уверенно отвели его волнения от предутренней «терапии» и сфокусировали внимание на самом кошмаре. С заседания, закончившегося уже почти к полудню, Нейтан едва ли не выбегал. Десяток его смс, отправленных Питеру, так и висели без ответа. Сердце частило. Руки дрожали. Трейси понятливо умолкла после первого же взгляда и уверила, что в ближайшее время сенатор не связан ничем важным. После нескольких звонков «не туда» и сотни клятв при первой же возможности заиметь телефоны всех точек доступа к брату, Нейтан узнал от одного из напарников Питера, что тот на сегодня взял отгул. В беспокойство прокрались панические нотки. Господи, а он уже размечтался хоть когда-нибудь отвыкнуть от них… Питер… ну куда же ты снова? Ну куда!? Нейтан был готов лететь за ним куда угодно, если бы он только знал, где тот может быть. И только это незнание принудило его остаться на месте и задать себе следующий вопрос. Может быть, проще будет узнать, не «где», а «у кого»? У кого? Нейтан снова достал телефон. В списке людей, всплывающих в памяти при ответе на второй вопрос, с большим отрывом лидировала мать. Кто там дальше? Кто ещё может знать? Беннет? Паркман? Этот ублюдок Грей? Мысли метались, как сумасшедшие. Пальцы то и дело соскальзывали с кнопок. Гудки ввинчивались прямо в мозг. - Мам, Питер у тебя? – без приветствия спросил Нейтан и по затянувшемуся молчанию понял, что все свои нервы, что он так тщательно сегодня берёг, ему предстоит потратить в самом ближайшем будущем. * * * Вчерашнее заточение Сайлара в ментальную ловушку, к сожалению, не принесло миссис Петрелли должного успокоения, и она сочла, что побыть откровенной сейчас со старшим сыном будет вполне уместно. К ещё одному своему сожалению, она тоже почти не сомневалась в том, что что-то снова пошло не так и что в этом «чём-то» снова замешан Питер. И всё не казалось слишком страшным на этот раз, и мир не был в опасности, и никакого смертельного налёта не мерещилось, и только когда Нейтан отключился, миссис Петрелли запоздало вспомнила о его способности: тот наверняка уже летел в Прайматек… И он, вне всякого сомнения, окажется там раньше всех. И кто знает, что там может произойти с этими троими, если Питер действительно там. Она стала слишком часто ошибаться, рассеянно подумала она. И вызвала Паркмана. * * * - …ну же, Питер, пожалуйста, давай… – осторожный шепот то появлялся, то пропадал. Питеру чудилось, что он летит в слишком плотных облаках и, снижаясь, никак не может выбраться из этой не слишком приятной пелены. Точнее, неприятной до абсолюта, до выворачивающей внутренности тошноты. Что было и странно – поскольку он считал, что любил небо любым; и очевидно – поскольку голос, на который он летел, был голосом его брата. Настоящим голосом брата, без тех чужих модуляций, которые Питер научился распознавать и к которым почти привык, находясь… где? Выуживая из себя все возможные остатки воли, он «поднырнул» под очередное надвигающееся туманное уплотнение и, рванув на вновь появившееся «всё, Пит, всё, всё хорошо», и начиная различать собственные судорожные хрипы, разодрал глаза. И, дёрнувшись уже в реальности, вцепился в сидящего перед ним на полу Нейтана. Тело ломило, мышцы гудели напряжением. Твёрдый пол, по ощущениям, вгрызался в колени. Но, стоило очнуться и осознать себя здесь, в реальности, как физическая боль отступила вслед за рассеивающимся туманом. Оставляя после себя одновременно испуганное и ликующее «мы смогли?! мы выбрались?!» и совершенно безумное «…Нейтан…» - Нейтан… – неуверенно произнеся первое слово, потянулся к брату Питер, перехватываясь, пробираясь выше, едва выдерживая неоглядную громаду придавивших его чувств. Как же поверить? Как же поверить-то?… Было проще принять, что это – очередное ответвление Сайларовского морока. Или сладкая галлюцинация собственного не выдержавшего разума. А напряжённые, перекатывающиеся под ладонями мышцы – всего лишь фантом. И шершавость пиджака – тоже. Милые маленькие придуманные подробности. Мифическая услада для изболевшейся памяти. Внутренний хронометр изломанно бился и никак не помогал понять, когда Питер в последний раз видел Нейтана. День назад? Несколько недель? Месяцы, годы? Эти неопределяемые промежутки времени вились вокруг, складываясь вместе, один к одному, удлиняя срок разлуки до бесконечности. Уже почти позабыв разумом за прошедшие фальшивые годы, но слепо помня въевшимся в тело и душу инстинктом, Питер, продираясь сквозь охватившее его оцепенение, добрался до своего исконного места и по-младенчески уткнулся туда лицом. Носом, губами, вдыхая, вспоминая, считывая. - Нейт… Это ты? Вот-вот… вот-вот всё же собираясь на самом деле сойти с ума. Превозмогая головокружение, он – вспомнив о Сайларе – обернулся в сторону кровати, убедился, во-первых, в его наличии, а во-вторых, в его восхитительной непохожести на Нейтана, и, снова вернувшись к «инвентаризации» брата, строго и напористо – как будто кто-то собирался с ним спорить – заявил: - Это ты. И окружающий мир окончательно распахнулся, принимая его обратно. * * * Медленно приходящий в себя Сайлар скосился, наблюдая за разворачивающейся перед ним идиллической картиной очень братской и одновременно очень не братской встречи, и наткнулся на предупреждающий сенаторский взгляд. Предупреждающий – и свирепый. Практически зверский. Да тот бы растерзал его сейчас на месте, если бы не висящий на нём Питер – понял Сайлар, неожиданно обнаруживая в себе помимо желания поддразнить Петрелли ещё и признание всех тех прав, которые тот сейчас источал в своём испепеляющем взгляде. И каким бы забавным ни выглядел сейчас сенатор, отирающий благородным кашемиром брюк пыльный пол, с этой своей трогательной деликатностью жестов и грозовой враждебностью взгляда, не принять всерьёз его «настроение» было невозможно. - Скучные вы, – отвернувшись, констатировал Сайлар и, опершись руками о металлический каркас, принялся соскребать себя с кровати. Вот честное слово, будто не сутки пролежал, а все те годы, что провёл в ловушке, – кстати, сколько тут у вас натикало, пока мы с Питом развлекались в моих ментальных хоромах? Метафорические струны, удерживающие Нейтана в мирных рамках, натянулись до предела, и Питер практически услышал, как звякнула, лопаясь, одна из них. - Заткнись, – гаркнул он Сайлару, ни на сантиметр не сдвинувшись из остро необходимого ему сейчас нейтановского пространства, – он просто злит тебя, он не причинил мне вреда, – полушепотом добавил он специально для брата, широкими поглаживаниями убеждая того успокоиться. И Нейтан хотел бы. Успокоиться, перестать чувствовать холод стресса и жар радости, но внутренний мандраж всё никак не проходил и даже усиливался, накачивая грудь жгучей болью. Наверное, внешне он выглядел относительно спокойным, отстранённо подумал он, так же отстранённо отмечая, что, вслед за аритмией начало сбиваться дыхание, а руки – возможно, из-за слишком сильного стискивания своего смешного, своего упрямого, своего невыносимого, своего, своего, своего… – начали неметь. И голова закружилась, вероятно, от облегчения, а ухмылка Грея начал расплываться перед глазами, скорее всего, из-за нежелания на него смотреть. …Не причинил вреда… Ладно… Разобраться можно будет после… После?… Тело прошибла ледяная волна беспричинного вроде бы ужаса, заставая врасплох, проступая через поры и выталкивая внутреннюю дрожь наружу. Будто мчащийся на всех парах мир именно сейчас, жутко не вовремя, собрался соскочить с рельс. Или уже соскочил? В голове мелькнула запоздалая мысль, что это уже не просто волнение; что примерно так, наверное, и разрывается измочаленное стрессами сердце. Мысль вялая и бессильная, отчего-то совсем не удивительная, влекомая тоской и ощущением предела не только физических, но и психических своих возможностей. И ведь не жаль ни того, как жил, ни того, что, кажется, жить прекращает. Только Питера жаль. Это было единственным, что заставляло сопротивляться. И впервые этого не хватило… Мир покачнулся, накренился набок и, невидимыми руками оттаскивая Нейтана от брата, погрузил всё в темноту. * * * Сайлар топтался у кровати, привыкая к действительности и собственным затёкшим конечностям. Нейтан тихо, но неотвратимо умирал. Питер смотрел на его синеющие губы и так же старательно, как несколько минут назад убеждал себя в реальности окружающего пространства, теперь – пытался поверить в обратное, в паршивые, но небезнадёжные сети ментальной ловушки. Ведь похоже… И вместо секунд – липкие бесконечные годы. Но не смог. Отмер, кляня себя за этот тупой трусливый ступор, и, покатившись в другую крайность, заметался, уходя вразнос, одновременно кидаясь к телефону, выуживая из себя парамедика и, напоследок, вспоминая о своих способностях к регенерации. Стоп. Нет. Не своих. Уже давно не своих. Сердце под руками не билось едва ли дольше минуты. Если не тормозить, то для реанимации ещё было время. Но не много. И с недостаточной гарантией на успех. …Что же так пусто… Он осторожно уложил Нейтана на пол и умоляюще обернулся к Сайлару, с нечитаемым лицом наблюдавшему за смертью заклятого недруга. Слов не потребовалось. Не сочувствуя, не злорадствуя, вообще не выказывая ничего, Грей подошёл к братьям и позволил младшему сжать себя за запястье. И ещё до того, как Питер отпустил его, понял, что тот хватанул куда больше, чем намеревался. И больше, чем мог бы быстро принять и сразу эффективно использовать. Герой… Торопясь спасти брата, не оценил последствий своего энтузиазма. Идиот… И почему у него эти два слова зачастую шли в связке? Зрачки Питера расширились, дыхание сбилось; он повалился на пол рядом с братом, одичало глядя вверх, на Грея, то ли снова о чём-то умоляя, то ли жалуясь, то ли просто бессмысленно цепляясь за единственный перед глазами объект. Секунда – и не осталось даже этого взгляда: Питера скрутило так, что взбугрившиеся мышцы грозили разорвать его тело по суставам. Сайлару казалось, что он чувствует, как по жилам корчащегося перед ним человека течёт боль. Плата за способности. Как же, как же… У каждого своя. Его собственная жажда была беспощадна к окружающим, но к нему самому – физически – была милосердна. Ни жгла, ни крутила, ни отнимала воздух. Все остальные способности доставались Сайлару безболезненно. А со временем – ещё и бесхлопотно. А он стоял сейчас над проглотившим больше «нормы» Питером, смотрел на его вывернутые запястья и содрогающуюся спину – и подыхал от зависти к нему. * * * Его лицо по-прежнему было безэмоционально, несмотря на то, что строить из себя стоика сейчас было не перед кем. Разве что только перед самим собой. Хотя так хотелось кричать… Хотелось пнуть какое-нибудь из валяющихся перед ним тел: мёртвое или агонизирующее. Или хотя бы стену. Разнести эту комнату и свалить, бросить этих не имеющих права на существование сиамских Петрелли – всё равно ведь выберутся, ублюдки. Хотелось опуститься между ними на пол, сгрести обоих, начувствоваться бездвижностью одного и болью другого, надышаться их воздухом, понять, хоть немного понять… Если не самих братьев, то – нужно ли подобное ему самому. Понять, счастье это или проклятие, когда без другого не можешь жить буквально. Хотелось послать всё к чёрту… Он вышел из палаты. И почти сразу же вернулся. Закатал на левой руке рукав и, перетянув жгутом выше локтя, ввёл в вену иглу. Успел отметить, насколько просто он это сделал и, глядя на всё ещё борющегося с новыми дарами Питера, дождался, пока полностью наполнится шприц. - Это за наши милые совместные годы, – сообщил он не слышащему его герою, вытащил иглу и, быстро выполнив необходимые манипуляции, ввёл свою кровь сенатору. - И даже не надейтесь на повторение, – пробормотал он напоследок, встал и, насмешливо «посмотрев» сквозь обшарпанные стены в сторону миссис Петрелли, которая приближалась сюда и пока не знала, что за новости её тут ждут, став невидимым, исчез. Оставляя братьев одних. Сенатора с медленно воскресающим сердцем. Героя, медленно привыкающего к способностям. Питер всё ещё сражался за контроль над собственным телом, но всё ещё не особо успешно. Всё, чего он пока смог добиться – превозмочь пожирающую его боль и, извернувшись, безуспешно потянуться к брату – тот был слишком далеко, на непреодолимом для двух полуживых людей расстоянии. Нейтан всё ещё был без сознания; он лежал на спине, лишь немного, будто нарочно, повернувшись в сторону Пита и склонив к нему голову. Они не соприкасались, но их ладони лежали очень близко. Напряжённая, с судорожно сжимающимися пальцами – Питера, и расслабленная, полураскрытая, как цветок – Нейтана. Край белой манжеты, едва прикрывающей маленькую красную точку, был изрядно испачкан. Когда Сайлар спасал сенатора, то не стал добираться до изгиба его локтя, удовлетворившись веной над запястьем. Грей был аккуратен, но всё же оставил идущую от места укола тонкую дорожку своей крови – нить, протянувшуюся по дуге от запястья Нейтана до руки Питера; не пуповину, но пугающе символическую связь, соединившую двух скорчившихся в позах эмбрионов братьев. Оставляя их одних. Но – теперь уже навсегда – оставаясь их частью. * * * Его всё ещё ждало путешествие. Бесконечное. Приближающееся к одному логическому завершению и выходящее к новому началу. Всё то же путешествие к познанию мира и самого себя. К пониманию того, что у него, как-то очень незаметно и естественно, прибавилась целая куча причин для того, чтобы этот мир сохранять. И большая часть из них – за спиной. Где он всегда найдёт пинок под зад, яростный взгляд неблагодарного спасённого, раздражающее всепонимание очеловеченного героя. Не всё такое уж приятное, но зато честное безмерно. Миссис Петрелли ещё только предстояло узнать, кто именно спас её старшего сына. Питеру – что перенял сразу все способности Сайлара. Нейтану – что восстал из мёртвых и заодно скинул несколько лет. Им всем – что они на одной стороне. В миллионный раз касательно клана Петрелли, впервые – применительно к Грею. И если Нейтана последнее обстоятельство скорее бесило, а у миссис Петрелли вызывало смешанные чувства, то Питер был просто счастлив. Он безбожно устал бороться ещё и с несуществующим злом. И только он из всех четверых, пожалуй, догадывался, что именно эта победа в их бесконечной борьбе окажется одной из самых важных за последний безумный год. И значимых. Для очень утомившего, безмерно глобального и отчаянно беззащитного будущего. И для них самих.