Степени

Тот день, за неделю до выборов, был очень странным. В тот день Питер умер, воскрес и увидел будущее. Каждое из этих событий было необыкновенным, а уж собранные вместе они и вовсе представляли собой нечто фантастическое. Но самым странным было то, что самые сильные эмоции у него в этот день вызвали не все эти чудесные вещи, а подсмотренный кусочек будущей гипотетической биографии его брата. Питер был чрезмерно, необоснованно этим взволнован. Сначала в его эмоциях было больше какого-то захлёбывающегося восторга, но он замешивался на том, что, воочию увидев мир без взрыва, Питер наконец-то поверил в то, что его сон не был единственной реальной возможностью, что на будущее можно влиять, и что, возможно, ему не придётся видеть своего брата, разлетающимся на куски. Но потом, когда кое-как улёгшееся волнение позволило ему разделить увиденное на несколько частей: отдельно взрыв – отдельно разрушенный штаб Нейтана; отдельно мирное будущее – и отдельно тот парень в кабинете с его братом, Питер с удивлением обнаружил, что последний фрагмент вызывает в нём далеко не самые позитивные эмоции. Отчасти это усугублялось поведением самого Нейтана после возвращения. Тот совершенно беспардонно замкнулся в себе – причем так, как позволял себе крайне редко и в исключительных случаях – после мнимой гибели Меридит, аварии Хайди и ухода отца. Сейчас же поводов для подобного отстранения Питер не видел. И, тогда как обычно это бы его насторожило и в первую очередь вызвало беспокойство о брате, на сей раз он почему-то принял это молчание на свой счёт. Вместо того чтобы, как всегда, пойти брату навстречу, без слов обозначая своё понимание его смущением и нежеланием обсуждать, Питер забуксовал на своём внезапном упрямом раздражении, периодически, при особо ярких всплывающих воспоминаниях, доходящее почти до бешенства. Что он примерил в том на себя лично – ему самому было неизвестно, но все свои нервы он списывал на счёт Нейтана и на его неожиданное недоверие. Всё ведь было так хорошо, после долгих недель нестыковок и недомолвок, они перешагнули через них, вернулись в свою исходную точку – ту, о которую всегда опирались, в которой оба нуждались, в которой оба черпали силы для дальнейшей борьбы, даже если пути у них были разные. Перед скачком в будущее – они ведь снова были вместе, теми, кому не нужны были слова, когда они находились в своём личном маленьком круге! А вернувшись – снова оказались по отдельности. И Питер не видел этому другой причины, кроме той, что они увидели напоследок. Чёрт бы с ним, с незнакомцем, позволившим себе так много… Много больше того, что, насколько мог судить Питер, позволил бы его брат, вне зависимости от любых обстоятельств. Питера напрягал сам Нейтан. Всегда мечтая, чтобы тот стал более открытым, более свободным и раскованным в своих истинных эмоциях, от этой наглядной картины воплощения его пожеланий брату, Питеру было не по себе. Если бы он вдруг снова оказался там, то зашёл бы в кабинет, и, оторвав этих двоих друг от друга, хорошенько врезал бы кулаком по физиономии. Не незнакомцу. Нейтану. Чтобы либо привести его в чувство, либо убедиться, что тому уже ничто не поможет. Или чтобы прийти в себя самому? Но с какой стати его вообще всё это так бесит?! Это ведь не ревность. Разве что обида за то, что он чуть не потерял, снова обрёл, а теперь опять теряет. И не из-за какого-то прилипчивого озабоченного идиота из будущего, а из-за того, что его брат не желает это обсуждать! И чем больше Питер об этом думал, чем больше себя накручивал, тем больше за просто недоверием и просто смущением Нейтана ему виделась новая ложь, новые игры и лукавства. Он не знал, так ли это и будет ли у этого всего развязка, но понимал, что в ближайшем будущем, и так исчерканном на внутреннем календаре красными маркерами, вряд ли появится запись с пометкой «объяснение с братом». От этого всего наваливалась такая безысходность… Хотя Нейтан ведь в любом случае не стал бы ему помогать, Питер не верил, что смог бы его убедить, уж точно не на энной по счёту попытке за пару дней до выборов. Они шли слишком разными дорогами, но знание о том, что брат всё равно рядом – оно, оказывается, было достаточным и необходимым, чтобы Питер бесстрашно шагал туда, куда другие и посмотреть-то боялись. Держаться незримо за его руку. Просто знать, что не один. Всего-то. Мелочь. Ерунда. Без которой сдавливало отчаянье и снова таяла вера в свои силы. Каким бы красочным ни был в его памяти тот солнечный день из будущего без взрыва. Нужно было выбираться из этого болота. Он по-прежнему не мог контролировать свои способности, а до взрыва оставалось всего ничего. Он бы сдался, наверное, если бы подобная мысль могла придти к нему в голову. Но ветряные мельницы продолжали крутиться и дразнить, а он не умел делать вид, что не замечает чудовищ, скрывающихся за ними. И если он должен был выйти к ним один, значит именно это он и сделает. * * * За день до выборов злость Питера, добравшись до критической точки, лопнула, как слишком надутый шар. С лёгким пшиком и без последствий для окружающих. И стало ещё хуже. Стало понятно, что теперь времени уж точно нет. Ни на объяснения, ни на молчание, ни на что. Брат был рядом, Питер видел его каждый день – но при этом тот был так далеко, как не был ни во время учёбы, ни во время службы на другом конце земли. Тогда Питер мог ему хотя бы позвонить. Теперь не мог решиться ни на что, и только надеялся, что потом, после всего, если они оба переживут это, у них будет много времени. То, что Нейтан замкнулся… Это было ничего, не страшно. Это было даже понятно. Какому бы человеку понравилось увидеть себя таким, во всех смыслах обнажённым, неизвестно с кем, и в такой недвусмысленной ситуации? Тем более семейному. Тем более публичному. Тем более такому правильному. Тем более никогда до этого себе такого не позволяющему человеку. Ничего… Главное, чтобы, как бы ни развивались события, он остался жив. И, наверное, хорошо, что теперь между Питером и его мельницами не будет стоять того образа из снов, Нейтана, выходящего ему наперерез, приближающегося к самому страшному чудовищу – тому, которое разрасталось внутри Питера. Наверное, так будет даже легче. Так будет проще желать выжить самому, зная, что, выживая, ты не убил при этом своего брата. Он вытерпит. Он выдержит. Всего-то несколько дней. А потом будет или разговор… или не будет нечего. Для него. Но, главное, чтобы Нейтан остался жив. Всё. Пора было взрослеть. Прекращать истерику из-за того, что кто-то выпустил твою руку и идти совершать свои собственные поступки, отвечать за которые будешь только ты сам. * * * Сам того не замечая, Питер скопировал на себя замкнутость брата. Выставил стену из внешней вежливости и доброжелательности, развив изнутри бурную деятельность по подготовке операции «антивзрыв». С осознанием возможных потерь и сведением их к минимуму. Собственно, его устраивала только одна возможная потеря – он сам – но и её он надеялся избежать. Но если не получится… Ему был нужен обходной путь, маленькая страховка, и, убедив Клер остаться в городе, он стащил из дома отцовский пистолет и вручил его ей. Несколько дней назад, узнав, что именно должно было произойти с Питером, она сказала, что уже видела человека, который мог взрываться, и тот человек был не очень хорошим. Так что теперь Питер не был уверен в том, кто из них двоих станет бомбой, но по большому счёту это почти ничего не меняло, он не собирался отпускать всё на волю случая, и, объявив Клер о своих намерениях разобраться с Тедом, попросил её быть в этот момент рядом. Она единственная могла не бояться взрыва, и, если Питер проиграет битву с Тедом или с самим собой – неважно – единственная могла подобраться к нему, когда он будет полыхать, и убить его, если не останется иного выбора. Возможно, именно так девочка-чирлидер должна была спасти мир. Возможно, именно в этом и была его истинная миссия: принести себя в жертву, чтобы спасти остальных. И он был к этому готов.