Les Arcanes. Ole Lukoie

      Исину потребовалось некоторое время, чтобы осознать в каком месте он оказался. Собственная память не сразу признала помещение. В размытых воспоминаниях далеких лет комната выглядела немного иначе. Узнал ее Исин с трудом. Все было как и со старым домом, комната раньше казалась больше, интереснее. Может быть, дело было в смутных воспоминаниях, а может быть, в бурном детском воображении, но все вокруг сейчас выглядело неизвестным и в то же самое время до боли знакомым. Такой, какой комната была сейчас, Исин ее помнил слишком смутно. Отрывочно. Четкие воспоминания о ней начинались с более позднего времени.       Старые светлые обои, которые до сих пор украшают стены детской комнаты, пусть и в менее приглядном виде, чем тогда, были Исину хорошо знакомы. По большей части именно по ним молодой человек и узнал место. На полу, однако, не было привычного ковра. Он появился там гораздо позже, когда Исин избавился от привычки проливать и рассыпать на пол все, что только оказывалось в его руках или в зоне его досягаемости. На окнах светлые, почти невесомые шторы. Их уже давно нет. Помнится, с тех самых пор, когда Исину пришло в голову заняться фигурным вырезанием, и он решил вырезать из штор пару слонят, облачков и увиденного в детской книжке единорога. Но это он так их называл, на самом деле у него вышли неаккуратные бесформенные куски ткани. Ох и крику-то тогда было… шторы-то хорошие были, и вовсе они не виноваты, что у Исина случился прилив вдохновения, из-за которого он их и покромсал ножницами. Еще из хорошо знакомого был шкаф в углу комнаты. За все годы жизни Исина, несмотря на общую смену обстановки, этот шкаф не сдвинулся с места ни на миллиметр.       Остальные предметы интерьера Чжан признавал с большим трудом. Они менялись по мере взросления Исина. Тумбочки с пеленками и распашонками, ящик с игрушками, детские креслица и многое другие атрибуты бессознательного возраста, заменились на письменный стол, книжные шкафы и полноценную кровать.       Исин оглядывал это место, словно музей, потому что все здесь казалось ему таким далеким, немного неправильным, чужим. Он не привык видеть свою комнату не такой, какой помнил ее уже многие годы. Ностальгия по тем далеким временам сентиментально кольнула сердце Исина. Погрузившись во тьму своих воспоминаний, он вовсе забыл, почему здесь оказался. Его как-то очень неожиданно выбило из реальности, в которой он существовал уже долгое время. Кроме него, этой комнаты и воспоминаний о себе в ней не было ничего другого. Все увиденное растворилось в памяти, как растворяется капля воды в океане. И только когда сквозь его сосредоточенный на себе мир стал пробиваться детский плач, он вдруг вернулся в реальность. В ту, где существовал в данный промежуток времени.       Плач слышался сзади. Исин опомнился, но ему потребовалось еще несколько секунд, чтобы окончательно прийти в себя и понять, что происходит. Сначала детский плач показался ему странным, как если бы в этой детской комнате, его детской комнате, просто не могло быть никаких детей. И более того, Исин почему-то подумал, что ребенок не может находиться у него за спиной. Что ему там делать?       Вдруг Чжана осенило. Детская кровать. Он смотрел на комнату и не видел ее, но ведь не существовать ее просто не могло, значит, она находилась прямо за его спиной, и именно в ней лежал ребенок. Точнее, в ней лежал он собственной персоной. Чжан Исин.       И вот тут случилось небольшое замыкание. Мысль, что сейчас он стоит тут и при этом лежит в кровати, только многими годами ранее, повергла его в ступор. Напугала. Ему бы не стоило удивляться возможности такого поворота событий, он ведь видел многое, но почему-то все равно к такому был морально не готов.       Казалось бы, чего такого в том, чтобы увидеть себя в подгузниках, вопящим по неизвестному поводу. И все равно, по неясным для Исина причинам, ему было страшно. Он боялся не столько себя, сколько своего прошлого. Его пугало осознание того, что он сейчас стоит в комнате, а за его спиной человек, у которого впереди были многие и многие годы, сотни и тысячи возможностей. Там позади человек, который мог бы стать кем угодно, но стал тем Чжан Исином, который есть сейчас. Там позади человек, который способен закончить эту историю счастливым концом, потому что у него есть время что-то исправить и подкорректировать все, но он об этом не знает, а если сказать, то вряд ли вспомнит. Их разделяли не пара шагов, их разделяло больше двадцати лет и множество упущенных возможностей, несбывшихся мечт, неисполненных желаний, потраченное впустую время и, конечно же, человек, который был рядом всегда, как тогда, так и сейчас, просто Исин об этом забыл.       Чондэ появился совершенно внезапно. Явил себя из насыщенной темноты, щупальцами расползающейся из середины комнаты. Выглядел он весьма торжественно для такого случая. Было даже необычно видеть его при полном параде. Нет, он не был в мундире, с шашкой наголо и на коне. Всего лишь в костюме, который никогда раньше не носил. Белоснежная рубашка, которая почти сияла чистотой в темноте, светло-серые штаны, жилетка вместо пресловутого пиджака, которая так некстати подчеркивала фигуру, вызывая у Исина щекочущее эстетическое наслаждение. Ботинки до блеска вычищены. На плечи небрежно накинуто пальто. И волосы. Их цвет опять изменился, только если раньше это были разные оттенки коричневого, то сейчас это был аккуратный светло-русый, тяготеющий к переходу в блонд, цвет. И прическа была идеальна. Настолько, насколько в жизни быть точно не может. Чондэ пытался выглядеть так, будто это рядовой день, и в таком виде он ходит дома, а иногда выходит так за хлебом, но было слишком заметно, что он готовился к сегодняшнему событию, потому что чувствовал некоторую его важность. И это было в какой-то степени умилительно.       Лишь темнота рассеялась, Чондэ, хмуря брови, уверенно двинулся к кроватке, стараясь не замечать навязчивый детский плач так же, как не заметил и замершего Исина. Только после его появления Чжан нашел в себе силы повернуться, однако все равно предусмотрительно сделал два шага назад.       Быстро заглянув в кроватку, Чондэ поморщился и отвернулся, материализуя в руке черный зонт. Он все еще был не автоматическим. Старый черный зонт уже начинал заедать, и чтобы его открыть приходилось с ним очень долго возиться, но менять его не торопились, мол, если еще открывается, значит рабочий и замене не подлежит. Чондэ ненавидел открывать черный зонт только потому, что тот вечно заедал. И к каждому разу, когда его приходилось открывать, молодой человек старался приготовиться морально. Если у кого-то хоть раз не получалось выполнить какое-то довольно простое действие по независящим от него причинам, он может понять Чондэ. Открыть чупа-чупс, повернуть застрявший в двери ключ, прикурить сигарету замерзшей газовой зажигалкой, застегнуть разошедшуюся молнию или любое другое действие в этом роде. Чем больше времени уходит на то, чтобы достигнуть нужного результата, тем более раздражающей становится ситуация. Выходит так, что она сама по себе неприятна, но становится еще неприятнее, если есть какой-то внешний раздражитель.       Исин опасливо посмотрел на Чондэ. Тот был напряжен, но при этом пугающе спокоен, лишь поднятые уголки губ выдавали его раздражение. И зная особую трепетную любовь Чондэ к кричащим младенцам, Чжан просто не мог не натягиваться как струна. Ему бы очень не хотелось, можно даже сказать, было бы весьма неприятно, начинать их знакомство с покушения на убийство.       Но видимо зря Исин сомневался в Чондэ, что-то в нем изменилось. Ребенок продолжал кричать, а молодой человек и бровью не повел. Возможно, он и не смог избавиться от неприязни к детям до конца, но точно стал терпимее. Научился сдерживать неприятные эмоции в себе, не давать им волю.       — Плачь-плачь, — пробормотал Чондэ, дергая за бегунок зонта, — меньше писать будешь…       Его губы неприятно скривились, что означало, терпению приходит конец. Нужно иметь железобетонное самообладание, чтобы в такой ситуации не сорваться. Чондэ уже явно был на грани. И тем больше он торопился справиться с зонтом, чем дольше ребенок кричал. От этого дело быстрее не шло.       — Нет, я так не могу, — вдруг сдался молодой человек, порывисто махнув зонтом.       Исин сглотнул. В тот момент, когда Чондэ повернулся к детской кроватке и задумчиво замер, сквозь темноту глядя на ребенка невидящим и немного печальным взглядом, сердце Чжана испуганно екнуло. Было ощущение, что Чондэ вдруг сорвется с места и накинется с зонтом на младенца. Исин не знал почему он всегда ожидает от Чондэ самого худшего. Просто, наверно, готовит себя к тому, что это может случиться. Просто от Чондэ это ожидаемо. Он ведь всегда такой непредсказуемый и способен на что угодно. А когда молодой человек вдруг сократил расстояние в несколько шагов, которое разделяло его и кровать, Исин инстинктивно рванул вперед, но заставил себя остановиться.       Чондэ смотрел на ребенка сверху вниз и будто не видел его. Мыслями он был где-то не здесь. Сердце Исина болезненно сжалось, потому что в темнеющей фигуре рядом с детской кроватью было что-то отдаленно знакомое. До сладкой тягучей боли, эйфорически приятное. И в то же время это было пугающе, потому что не так давно Исин уже видел подобную картину, и дело закончилось весьма печально.       — Знаешь что, Чжан Исин? — вдруг проговорил Чондэ, но не дождавшись ответа ребенка, лишь помолчав немного, продолжил. — Перестань плакать. Не трать силы. Если к тебе все еще никто не прибежал, то и не прибежит…       Молодой человек импульсивно протянул руку, желая успокаивающе погладить ребенка. Сама подобная мысль, инстинктивное желание, никогда не приходили в его голову, и сейчас он их встретил растерянностью. Он никогда не был склонен к проявлению родительских чувств. Для него это было нечто чуждое, как правило больше обязанность должности, нежели порыв от сердца. А сейчас в нем что-то перемкнуло. И прежде чем он это понял, ребенок лишь тихо всхлипывал, обхватив своей маленькой ручкой его палец, и неотрывно смотрел ему в глаза, что были чернее темноты и самой ночи.       — Правильно, — мягко проговорил Чондэ, слабо улыбаясь, — оставь слезы на потом. Тебе они еще пригодятся. Ведь впереди у тебя еще целая жизнь. Столько боли, грусти и одиночества. Иногда тебе будет невыносимо, мир твой будет рушиться. И от самоубийства ты сможешь спастись только слезами и дрянным алкоголем.       Ребенок слушал внимательно, будто понимал каждое слово. Его выражение лица вдруг стало по-взрослому спокойным. Лишь пальчики сильнее сжались, словно от страха перед тем, что его ждет. И Чондэ не мог ничего с собой поделать. Ни с нежностью, что разливалась в его груди, ни со спокойствием, что охватывало его душу. Захотелось вдруг остановиться. Махнуть рукой на все дела и остаться здесь чуть дольше, чем можно было себе позволить. Просто Чжан Исин смотрел сейчас на Чондэ тепло, вполне осознанно и понимающе. Не было в его глазах страха, не было недоверия.       Чондэ не мог понять, что за чувства просыпаются в нем в этот момент. Что это за несвойственная ему нежность, откуда взялось желание защитить этого ребенка. И как-то непривычно с губ рвалась колыбельная. Чондэ был встревожен.       — Уж не знаю, что ты за особый случай и что же ты такого натворил, чтобы им стать, — с приятной усмешкой произнес он, — но ты абсолютно точно очаровательный ребенок… и я очарован.       Услышав это, Исин смущенно потупил взгляд, еле сдерживая слабую улыбку на своих губах. Такие слова ему были приятны. Он чувствовал себя особенным ребенком, ведь только ему Чондэ сказал такие слова.       В ночь их первого знакомства между ними появилась связь. И сложно было понять причину ее появления. Оглядываясь назад, Чондэ часто спрашивал себя, почему именно этот ребенок так запал ему в душу, ведь было много других, но почему-то именно этот был особенный во всех смыслах. У Чжан Исина была чистейшая, как искусственный снег, душа. Она сияла ярче солнца и заражала своим светом всех, кто оказывался рядом, разгоняя мрак в чужих душах. Когда Чондэ смотрел в глаза других детей, он видел там лишь сосущую пустоту сотню раз стертого и переписанного заново сознания. Когда Чондэ смотрел в глаза Исина, он видел сияние миллиарда звезд, сотен галактик. Он видел в них мир, который был во множество раз шире того, в котором жил молодой человек, он был даже больше, чем можно было себе вообразить.       Исин не знал, как ему стоит реагировать на происходящее. Он стоял как вкопанный и мог только наблюдать как быстро сменяются события, словно кадры в фильме. Исин не чувствовал себя частью этих воспоминаний. Будто бы не его сейчас держал на руках Чондэ, расхаживая по комнате. Будто бы не ему он напевал колыбельную. И не он по-детски счастливо улыбался, от чего на щеке появлялась очаровательная ямочка. А Чондэ просто не мог ничего с собой поделать и, смущенно, целовал ее, от чего ребенок издавал странный фыркающий звук, как хомячок, и утыкался в плечо, зарываясь лицом в грубую ткань пальто.       — Мммм, — напевал под нос Чондэ, с трепетом прижимая к себе ребенка, который стал неожиданно тихим.       Молодой человек остановился. Маленький Исин не шевелился. Не подавал никаких признаков жизни. Только спина мерно приподнималась, обозначая тем самым, что ребенок дышит. Чондэ не мог видеть, как малыш хмурил брови, и словно чувствуя свою вину за что-то, опускал глаза, сильнее утыкаясь Чондэ в плечо. Исину казалось, будто ребенок хочет расплакаться, но при этом стоически сдерживает подступающие слезы, еле слышно всхлипывая.       — Эй, Малыш Син, — Чондэ прищурил глаза, смотря ребенку в затылок, и с укором, но каким-то добрым укором, проговорил: — ты чего это, в штаны наложил?       Ребенок печально всхлипнул, словно бы ему меньше всего хотелось в этом признаваться, и в глазах его отразились стыд и отчаяние, будто бы сейчас он сделал что-то не так. Исин не смог сдержаться и прыснул от смеха, прижимая сжатую в кулак руку к губам. Сейчас он считал эту ситуацию забавной, однако тогда, он мог поклясться, для него это могло быть огромной трагедией. Это было видно по полным слез глазам.       — Вот тебе и долгожданная встреча, — со вздохом произнес Чондэ, спуская ребенка с рук в кровать, — приходишь повидаться, а приходиться менять подгузники. Но я все равно не буду этого делать. Пусть твоя мамка этим занимается, иначе зачем она тебе вообще будет нужна, если я все буду делать за нее?       Губы молодого человека еле дрогнули в подобии слабой улыбки, он, словно нажимая на какую-то особую кнопку, коснулся подушечкой пальцев кончика детского носа и выпрямился.       — Ну давай, начинай свои звуковые атаки, зови мамку, пусть меняет тебе подгузники, — сказал он, взмахивая рукой в позволительном жесте, будто давал малышу сигнал, но тот молчал. — Ну же.       Ребенок, цепляясь за ограждения детской кроватки, неуверенно стоял на своих ногах, большими невинными глазами глядел на Чондэ, выражая тем самым высшую степень непонимания. И ему было что не понимать. К примеру, чего от него хочет Чондэ и почему он вдруг вернул его в кровать. Все это было очень непонятно для ребенка. Но на уровне рефлексов он знал, что если возвращают в кровать, значит кина больше не будет. Веселье закончилось, время гасить свет.       Однако Чондэ не торопился. Он продолжал в ожидании стоять рядом с кроватью, упершись рукой в ее ограждение, и ждал, когда же ребенок настроится и исполнит сольную партию. Ждал он, однако, напрасно.       — Слушай, давай быстрее, я занятой человек, — молодой человек бросил беглый взгляд сверху вниз на ребенка, стараясь выглядеть привычно холодно и немного надменно, будто бы он боялся лишний раз понежничать с ребенком, — будешь и дальше молчать — я просто уйду.       Среди других, фразу об уходе Исин понял, видимо, лучше всего. Его глаза, кажется, стали еще больше, они округлились и потемнели, будто у кота. Малыш смотрел жалостно. Не имея возможности говорить, он пытался изыскать невербальные каналы связи, чтобы донести свои чувства.       — Чего так смотришь на меня? Сказал же, не буду я тебе памперсы менять! А то ишь какой умный! Если такой умный, сам себе и меняй! Я тебе в мамки не нанимался, смекаешь?       Исин поджал губы, стараясь еще сильнее разжалобить и, похоже, по льду невозмутимости Чондэ пошла трещина. Он сглотнул, отводя взгляд, небрежно запахнул пальто и поспешил удалиться.       — Черт, все самому приходиться делать, — раздраженно буркнул он себе под нос, — вот и отлично, тогда пойду…       Ребенок, видя, как Чондэ уходит, несколько раз изменился в лице, после чего, быстро прикинув варианты, поспешил разреветься. Это заставило молодого человека замереть.       — Эй, эй! — поспешно заговорил Чондэ, возвращаясь обратно к ребенку. — Ну-ка тихо, не реви! Никуда я не ухожу! Я все еще здесь! Просто пошел позвать твою мамку, понятно? Сейчас схожу за ней и вернусь…       Сейчас казалось странным, что молодой человек пытается успокоить ребенка, ведь еще мгновение назад, он требовал от него именно заплакать, а теперь что же? Планы изменились? Просто Чондэ растерялся. Он был морально не готов к тому, что ребенок без предупреждения зальется слезами, и оттого у молодого человека сработал рефлекс, а именно: он поспешил успокоить ребенка.       Исин замолчал, полными слез глазами доверительно глядя на молодого человека, будто спрашивая, точно ли он не уйдет. Он не понимал, что Чондэ ему втирает, понимал лишь то, что видит. Исину было наплевать, куда там Чондэ хочет уйти, важен был факт, что он уйдет. И попытки объяснить ребенку, что он идет позвать маму, были бесполезны. Сейчас для Исина мир был совсем другой. В нем не было ничего больше этой комнаты. За ее пределами не существовало ничего. Ни мамы, ни дома, ни улицы — ничего. Там была просто пустота. В этом возрасте Исин не был способен составлять в своей голове виртуальную карту местности, связывать события и многое другое. Он мог понимать только легкие логические цепочки из двух-трех звеньев. Именно поэтому общение с ним очень сильно затруднялось и объяснять ему что-то как взрослому человеку было бессмысленно.       — Всего на секундочку, туда и обратно, — продолжал Чондэ, утешающе гладя мальчика по голове, — вернусь так быстро, что ты даже глазом моргнуть не успеешь.       Ребенок, кажется, понимал. По крайней мере, со стороны это выглядело именно так. С каждой новой фразой он успокаивался, на его лице не отражалось склонности снова сорваться в слезы. Расценив пронзительный взгляд и молчание как сигнал к действию, Чондэ, все это время сидевший на корточках рядом с кроватью, выпрямился, медленно отступая назад. Все было спокойно. Исин не предпринимал никаких попыток расплакаться и, кажется, действительно понял, что произошло.       И вдруг, когда молодой человек уже расслабился и спокойно двинулся к двери, Исин резко перешел в режим сигнализации, оповещая всех, кто находился в непосредственной близости от него, о нарушении дистанции. Заслышав плач, Чондэ резко кинулся обратно. Когда дистанция, разделяющая его и кровать, сократилась до восьми шагов, Исин затих. Молодому человеку снова пришлось вернуться к кровати и повторить утешительно-объяснительную речь, после чего, выждав пару минут, попытаться покинуть комнату, но эта попытка опять обернулась провалом.       Чондэ проделывал одно и то же по кругу бессчетное количество раз. Результат был тот же. Исин смотрел честными понимающими глазами, а потом все равно заливался слезами, стоило отойти от него больше чем на десять шагов. И черт знает, что дернуло Чондэ на этот эксперимент, но он начал высчитывать максимальное допустимое расстояние, на которое может отойти. Ровно десять шагов. Одиннадцать — ребенок в слезах. Десять — готовится дать залп. Девять — спокоен как удав, будто бы и не он только что надрывал свои голосовые связки и лил литры соленой воды из глаз.       — Ах ты ж мелкий… — раздраженно прошипел Чондэ, понимая, что его откровенно водили за нос все это время, — вот ты хитрюга, конечно.       Будто бы будучи прекрасно осведомленным о нелюбви молодого человека к звукам детского плача и в особенности к слезам Исина, которые заставляли чувствовать себя некомфортно и срываться с другого конца планеты лишь для того, чтобы успокоить бедное дитя, ребенок научился использовать это с пользой для себя. Он догадался, что стоит ему заплакать, Чондэ тут же выбросит из головы эту разрушительную мысль бросить его. Стоит ему состроить жалобную мордашку, распахнув свои невинные детские глазки, полные мольбы и страдания, и Чондэ, поломавшись, поборовшись с собой, все же сдастся и сделает так, как хочет маленький манипулятор. Исин, впрочем, многого не просил. Он лишь хотел, чтобы Чондэ оставался с ним и дальше. Только с ним малыш ощущал единение, чувствовал спокойствие, и ему интуитивно хотелось сохранить это чувство.       И понимая, что просто взять и уйти на глазах Исина он не может, Чондэ обреченно вздыхал, снимал пальто, закатывал рукава своей белоснежной рубашки и самоотверженно менял мальчишке подгузники, старательно напуская страдальческое выражение на свое лицо, чтобы никто не дай бог не подумал, что ему это не в тягость. Чондэ ведь такой принципиальный. И было так умилительно смотреть, как он упорно делает вид, что не любит детей и вообще с огромным удовольствием держался бы от них подальше, но при этом не может не прыгать зайчиком вокруг очаровательного Исина.       Хотя, можно сказать, что ничего не изменилось. Чондэ был так же безразличен к другим детям. Он мог сидеть на краю кровати, скучающе подперев рукой подбородок, и наблюдать как маленький спиногрыз бьется в истерике на полу. Он не предпринимал никаких попыток успокоить ребенка и даже не старался сделать так, чтобы он замолчал. Просто наблюдал, потому что эти сцены повторялись изо дня в день, и хоть один ребенок да устроит драматичную сцену предсмертных конвульсий, которым бы позавидовали многострадальные шекспировские герои. Однако стоило Исину начать плакать, как Чондэ бросал все и мчался утешать своего мальчика. Словно бы у него в этот момент срабатывала тревога: поднимались красные мигалки, включалась сигнализация и начинало мигать табло «выход».       Стоит только тревоге сработать, как Чондэ забывает все, чем был занят. Бросает отчеты, торопливо закидывает прочих детей на кровать и поспешно открывает над ними зонтик, выскакивает из постели очередной пассии, на ходу натягивая одежду, и бежит, летит, телепортируется к Исину, чтобы утереть его слезки. И почему-то всегда он оказывается в комнате ребенка раньше, чем успевает подумать «какого черта я делаю?». Просто в голове щелкает какой-то рубильник, перекрывающий сознание только одной мыслью, а когда Чондэ приходит в себя, сопротивляться и упираться поздно.       — Я уже здесь! — прокричал Чондэ, оказываясь в комнате ребенка самым банальным способом из известных ему — через дверь.       В комнате они не одни. Исин на руках у своей матери, которая торопливо шагает взад-вперед, повторяя раздражающее «шшшшш», и потрясывает ребенка слишком часто и слишком сильно, чтобы он мог успокоиться. Исин этим явно недоволен. Ему не нравится так. Он не против своей матери, в целом можно сказать, что он испытывает к ней детскую привязанность, чувствует к ней родство как кровное, так и душевное, но она по своей неопытности все делает невпопад. И больше чем Исина, это беспокоило Чондэ, потому что именно он кидался обвинениями в ее адрес, вечно критиковал все, что она делает и не упускал случая, чтобы ее в чем-то укорить.       — Я здесь, Исин, — молодой человек оказывался за спиной у женщины, так, чтобы мальчишка его видел, и тут же обхватывал протянутую к нему маленькую ручку. — Все хорошо, я здесь.       И ребенок вдруг переставал плакать, устраиваясь щекой на худом плече матери. Он крепко вцеплялся своими пальчиками в руку Чондэ, и это дарило ему ощущение спокойствия. Он чувствовал себя в безопасности. Он просто знал, что если вдруг заплачет, если ему станет больно или плохо, Чондэ придет и утешит его. Что бы ни случилось, он не даст его в обиду. Словно ангел-хранитель, он будет оберегать его.       Никто даже не подозревал, что спокойствие и послушание Исина заключалась именно в существовании Чондэ. Что именно он поет колыбельные мальчику, пока тот, устав за день, не закроет глаза, чтобы провалиться в черный, будто ночное небо, сон. Никто не знал, что именно Чондэ переодевает Исина, когда мать по недоразумению делает что-то не так. Так же как никто никогда не догадается, что порой именно Чондэ кормит невкусным пюре Исина, в котором проснулся Капризка, и не дает ему спокойно есть свою еду.       — Господи, женщина! — устало бормочет Чондэ, когда мать в очередной раз делает что-то не так, а Исин терпеливо поджимает губы и ждет, когда очередное испытание, выпавшее на его долю, окончится. — Ты уверена, что это твой ребенок? Потому что я начинаю в этом сомневаться… Нельзя же делать все так из рук вон плохо!       — Перестань ее обвинять, Чондэ, — шептал Исин, с состраданием наблюдая за происходящим вместе с молодым человеком, — это у тебя до меня было много детей, а у нее я первый. Ей простительна небрежность и растерянность. Ей просто недостает опыта…       И пусть Исин вставал на сторону матери, потому что ему было немного обидно, что Чондэ так отзывается о ней, ведь она была замечательной, и он всем сердцем любил ее, однако он не мог не согласиться, что она все же слишком рассеянная. В целом, когда наблюдаешь за этим со стороны, глазами Чондэ, все выглядит иначе. И даже становится жалко себя, потому что детство кажется вовсе несчастным. Будто бы Чондэ единственное светлое пятно в нем, вот только… если быть честным, именно это светлое пятно Исин и не помнил. Он помнил множество других счастливых моментов, многие из них смутно, но мог абсолютно точно заявить, что ни в одном из его воспоминаний не было Ким Чондэ. И это было странно. Неужели он просто забыл? Он думал об этом и все никак не мог найти ответа. Раньше ему казалось, что он вполне мог бы не помнить его, являйся Чондэ к нему лишь для того, чтобы открыть зонт, однако теперь, когда он видит, что Чондэ был с ним каждый день, из года в год, всегда рядом, он не мог понять, почему это не отпечаталось в его памяти. Будто бы огромный очень важный кусок его воспоминаний куда-то делся. Затерялся. Пропал.       — Женщина! Отойдите от ребенка! Оставьте это профессионалам! — кричал Чондэ, который просто не мог выносить происходящего. Это было преступление против человека. Нельзя было так обращаться с детьми. Хотя, если по правде, он делал вещи похуже, но его это почему-то не волновало.       От всего происходящего у Исина щемило сердце. Он чувствовал, как ему становится невыносимо сладко и грустно. И он не знал, как ему это выносить. Он очень медленно приходил к мысли, что эта история о нем и Чондэ. Ему потребовалось слишком много времени, прежде чем он начал ассоциировать себя с ребенком. И дело было тут во взгляде, в том, какими сияющими, полными любви и ожидания чего-то потрясающего глазами он смотрел на Чондэ. Исин понимал, что и сейчас он смотрит на Чондэ точно так же. Спустя годы изменилось многое, но не это.       Шли годы, Исин рос, и вместе с ним менялся Чондэ. Присущие молодому человеку уныние и тоска куда-то испарились. Он стал мягче, стал добрее, улыбчивее. Он стал сиять словно звезды в безоблачную ночь. Будто спустя много лет черная дыра в груди Чондэ стала затягиваться, становилась все меньше. Молодой человек чувствовал, что нашел недостающий фрагмент. И в этом было его счастье. Чистейшее, переливающееся всеми цветами радуги счастье. Столь незнакомое и яркое чувство переполняло его, меняло. Ему было тесно в груди, и оно просто вытекало наружу, как из переполненной чаши. Не только Чондэ, его мир стал другим. Ярче, насыщеннее, светлее.       От мысли, что смог изменить чей-то мир своим существованием, Исин приходил в восторг. Его переполняло чувство собственной важности, граничащее с нежностью. Сложно было сдержать себя. Исин хотел продолжать менять мир Чондэ к лучшему, но уже быть в этом процессе не зрителем, а непосредственным участником. И в эти моменты, он даже не допускал мысли, что не сможет продолжить эту замечательную историю.       А в это время маленький Исин уже перешел в более или менее сознательный возраст. В тот, когда начинаешь изучать все аспекты жизни в этом мире, ищешь ответы на свои вопросы, учишься жить по правилам, установленным здесь. И тогда Исин всерьез задался вопросом о том, как он объяснял себе существование в своей жизни Чондэ. Ведь только он знал о его существовании, другие считали это лишь бурной детской фантазией.       Исин наблюдал за своим детским миром в попытке его растолковать и это было весьма занимательно. В процессе открывалось столько деталей, которые были забыты, открывался потаенный смысл, которому Исин никогда не придавал значения. И если честно, молодой человек находил это странным, будто что-то заставляло его не обращать на это внимания. Вот, например, его детские рисунки. Чжан никогда не искал в них глубинный смысл, предпочитая списать все на бурную детскую фантазию. Мало ли какие вещи она рисовала в его голове. Он лишь переносил все на бумагу. А теперь он понял в чем была суть его детских рисунков и странных историй матери о «воображаемом друге», которые она так любила рассказывать знакомым как забавную историю. Исина это всегда смущало, и больше, конечно, тем фактом, что он этого совершенно не помнит. Если он действительно твердил без умолку о Чондэ, не понимая тогда, что делать этого не стоит, разве это не должно было стать проблемой? Поводом окружающих для волнения?       Чондэ, кажется, и сам стал задавать себе эти вопросы, потому что он был первым, кто стал решать эту проблему. Пока Исин был в том возрасте, когда существование воображаемых друзей допускалось, все было в полном порядке, но тем не менее, Чондэ уже начинал вводить правила и ограничения, чтобы его присутствие в жизни Исина не показалось кому-то критическим. Пусть причины этих ограничений и правил для маленького Чжана оставались загадкой, он понимающе относился к ним. Послушно выполнял все, что говорил Чондэ, и оттого все шло гладко. Когда же Исин перешел в более сознательный возраст и начал понимать что к чему, Чондэ стал объяснять ему без увиливаний, но максимально доступно, почему его существование не стоит придавать огласке.       Кроме того, чем старше становился Исин, тем меньше Чондэ становилось в его жизни. Будто бы молодой человек сознательно освобождал ребенку больше личного пространства, пытался приучить к жизни без него, пока ситуация не станет критической. Их время, которое они проводили друг с другом, неумолимо сокращалось, и в конечном итоге превратилось лишь в несколько часов перед сном, которые Чондэ отводил им для общения.       — Хмммм, — задумчиво протянул Чондэ, утыкаясь носом в сцепленные в замок руки, — слишком сложно. Как же мне стоит поступить?       — Сдавайся! — радостно прокричал Исин, вскидывая вверх руку с игрушечным самолетом. — Ты окружен! У тебя нет шансов!       Чондэ сидел в окружении армии старых оловянных солдатиков, которые застыли в динамичных позах, и всем своим видом показывали, что если они подошли так близко, то у врага явно нет шанса на спасение. Грозный их вид, однако, немного смягчался их плоскостью. И несмотря на то, что Чондэ был окружен огромной армией, Исину этого казалось мало. Дело он имел с весьма опасным врагом, поэтому подстраховал свою бессмертную армию солдат различной техникой, что была не такой яркой как новомодные пластмассовые игрушки, зато была неубиваемой. Самое то для боя. И на всякий случай, замыкали это убийственное войско несколько мягких игрушек, на фоне общей картины выглядящие как монстры-переростки.       — Ладно, допустим солдат я положу одним взмахом руки, — размышлял вслух Чондэ, прикидывая шансы на победу. — Да что там, я все твое войско за один ход могу положить.       — Нет, не можешь! — упрямо буркнул Исин, обиженно надувая губки. Ему впервые приходилось иметь дело с таким серьезным врагом, против которого вся его армия была бесполезна.       — Как это не могу, когда могу? — возмутился Чондэ.       — В один ход ты сможешь избавиться только от половины солдат, а следующим ходом я буду бомбить тебя с воздуха! Просто отдай принцессу, и никто не пострадает!       — Принцессу? — Чондэ задумчиво склонил голову на бок.       — Зайца, — менее пафосно пояснил Исин, осуждающе посмотрев на молодого человека.       — Аааа, зайца, — понимающе протянул он, кивнув, и прижал к себе плюшевую игрушку, устроенную на ногах. — Нет, не отдам. Себе заберу.       — Эй! — возмущенно вскрикнул мальчик, подскакивая на ноги. — Ты не можешь забирать мои игрушки, Оле! Ты взрослый, ты можешь их себе купить, а мне новые не купят!       — Вот ты жмот, конечно, — обиженно пробурчал Чондэ, утыкаясь носом в макушку плюшевого зайца, которого обнимал. — Игрушки ему мне жалко. Вот такой ты друг, да, малыш Син?       Исин недовольно поджал губы. С одной стороны, он не мог более виновато опускать голову и врать родителям, что опять потерял очередную свою игрушку, случайно сломал или уронил ее на дно морское, только чтобы прикрыть Чондэ, с другой же, он не хотел обижать Чондэ, и чувствовал себя ужасным человеком, когда не мог дать ему даже такую малость, как собственного зайца. Выбирая между двух зол, Исин решил, что распрощаться с зайцем и остаться без новых игрушек на неопределенное время не так страшно, как если Чондэ обидится и больше не будет приходить.       — Хорошо, — вздохнул мальчик, слабым пинком раскидывая армию солдатиков у ног Чондэ, — можешь забирать себе этого зайца. Не очень-то он мне нужен.       — Так вот куда делся Банни, — задумчиво проговорил Исин, припоминая, что так и не смог отыскать его среди своих старых вещей во время переезда.       Поразительно, как много Чжан Исин забыл. Словно кто-то сознательно стирал все его воспоминания об этом моменте. И что самое обидное, это было что-то очень важное, но Исин даже не понял, что об этом забыл. Разве такое возможно? Это ведь не могло быть его решением, не могло быть и чем-то самим собой разумеющимся, вроде как удалять номера старых знакомых из записной книжки и больше о них не вспоминать.       — Как ты? — Чондэ осторожно присел на край кровати, чтобы не потревожить закутанного в одеяло Исина. — Очень плохо?       — Нет, — еле пробормотал Чжан, стараясь слабо улыбнуться, чтобы его болезненное выражение лица не беспокоило молодого человека.       — Ты ведь выпил таблетки? — заботливо и очень тихо проговорил Чондэ, осторожно поглаживая мальчика по голове.       — Да, — коротко ответил он.       — Точно?       — Точно.       — Точно-точно?       — Точно-точно-точно.       — Тогда закрывай глазки и засыпай, — мягко произнес Чондэ, слабо улыбаясь. — Как проснешься, так уже и поправишься.       — Ммм, — отрицательно замычал Исин, ворочаясь под одеялом. — Не хочу.       — Как это не хочешь?       — Так это не хочу!       — Что это за капризы такие?       — Посиди со мной, — слабо попросил Исин, вытащив из-под одеяла руку и уцепившись пальцами за пальто.       — Посижу, — согласился Чондэ.       — И сказку мне расскажи.       — Расскажу.       — И колыбельную спой.       — Спою.       — Мммм, — снова замычал Исин, завозился, и начал гусеничкой двигаться по кровати, чтобы прижаться к Чондэ. Ему так было комфортнее. Он чувствовал недомогание, и ему жутко хотелось, чтобы сейчас его кто-то обнял, прижал к себе и не отпускал, пока не станет лучше. И оттого, что никто этого не делал, Исин чувствовал себя одиноко.       Чондэ будто бы понял, чего от него хочет ребенок, выпрямился, снимая свое пальто и, небрежно бросив его на стул, стоящий неподалеку, подвинул Исина и устроился с ним рядом, прижимая к себе.       — Итак, сказка, — он задумчиво пожевал губами воздух, — о чем бы тебе рассказать сказку?       — Я не знаю, — сонно пробормотал Исин, устраиваясь у него под боком, — это ведь ты сказочник.       — Еще какой сказочник, — со вздохом проговорил молодой человек, опуская глаза. — Может сразу колыбельную тебе спеть, а то смотри-ка, глаза уже слипаются.       — Нет, — упрямо замотал головой Исин, — не слипаются.       — Малыш Син, — показательно сурово проговорил Чондэ, — будешь со мной спорить, я просто уйду.       — Ммм, нет! — страдальчески захныкал мальчик, сильнее прижимаясь к молодому человеку. — Не уходи.       — Спи, давай! Командую отбой!       Исин обиженно фыркнул, потом еще раз, и еще, пока его фырканье не превратилось в тихое похныкивание. Запрещенный прием, который всегда действовал безотказно. Чондэ не мог ему сопротивляться. Каждый раз, когда он слышал это тихое сдавленное похныкивание, все органы внутри сжимались, словно тело придавило тяжелым прессом, и ощущение было такое, будто Чондэ самый ужасный человек из всех, что когда-либо существовали. Хотя, может быть, так и было.       — Если ты планируешь продолжать в том же духе, я брошу тебя здесь в луже твоих слез, — Чондэ старался говорить назидательным родительским тоном, но не мог ничего сделать с мягким взглядом, который бросал на макушку Исина, уткнувшемуся ему куда-то в грудь.       — Ммм, — с недовольством промычал Исин, не придумав ничего более вразумительного.       Чондэ в свою очередь расценил это недовольное мычание по-своему и крепче обнял мальчишку, прижимая к себе.       — Итак, прекращай эту театральную постановку, я начинаю…       Какое-то время молодой человек молчал, словно бы собираясь с силами. По лбу его пролегла тяжелая складка, он хмурил брови, ожидая, когда Исин перестанет всхлипывать и совсем затихнет. Однако даже когда это произошло, и они остались в тишине маленькой комнаты, Чондэ не издал ни звука, словно боялся нарушить зыбкость момента. Он смотрел невидящим взглядом перед собой, еле заметно шевеля губами.       — Оле? — Исин взволнованно поднял голову, вглядываясь в застывшее лицо Чондэ. Он силился отыскать в чертах его лица причины тишины и внезапного отсутствующего состояния.       Чондэ будто и не услышал. Он продолжал смотреть перед собой, а его черные глаза становились больше похожи на черные дыры, уничтожающие время и пространство вокруг. Необъяснимая тревога сжала хрупкое детское сердечко. Чем больше Исин вглядывался в чужое лицо, тем больше ему казалось, что оно меняется. Черты стали острее, под глазами и на щеках пролегли глубокие темные тени.       — Оле? — снова окликнул Исин с тревогой, не дожидаясь, пока метаморфозы закончатся.       — А? — Чондэ опустил голову, чтобы посмотреть на ребенка. Его взгляд медленно становился осознанным, а глаза снова заискрились сиянием тысячи звезд.       — Ты будешь мне петь?       — А, да… просто задумался немного, — мотнул головой молодой человек, после чего сделал глубокий вдох и… снова замолчал.       Слова застревали в горле и просто не хотели звучать в этой тишине. Чондэ не мог подобрать ни одну песню, которая бы зазвучала, потому что ни одна не подходила. Бывают такие моменты, когда слова неуместны. Ты и так, и этак вертишь их в своей голове, но почему-то не можешь произнести. Все они кажутся чужеродными, неподходящими, и оттого предпочтительнее промолчать, чтобы не ляпнуть какую-то разрушающую гармонию глупость. Вот и сейчас Чондэ столкнулся с этим. Не то время и не то место было для слов.       Исин одарил Чондэ долгим взглядом, и устроил свою голову у него на плече, замолкая в понимающем ожидании. Пусть он и был маленьким мальчиком, но он ощущал этот мир куда острее, на подсознании, на эмоциональном уровне. Он не мог объяснить свое понимание словами, однако оно выстраивалось в четкую картину, глубине которой мог бы позавидовать любой взрослый человек. Исин ощущал себя не просто частью этого мира, как ощущает себя любой человек, а скорее ощущал себя частью мироздания, вплетенной в корни, уходящие глубоко в древность к самому моменту своего создания. Мир питал его и открывал ему суть через чувства, через переживания и наблюдения. Исину даже не нужно было анализировать, чтобы проследить алгоритмы и схемы всего сущего. Он никогда не спрашивал почему солнце светит, почему день сменяет ночь, трава зеленая, а небо голубое. Ему не нужны было об этом рассказывать, он будто с самого рождения знал ответы на все вопросы. Он не имел ни малейшего понятия откуда он это знает, он был слишком мал, чтобы спрашивать себя. В этом возрасте ему казалось, что если он знает, то знают и все. И каждый раз, когда он слышал, как кто-то задает подобные вопросы, он удивлялся, потому что ему казалось глупость спрашивать о таком. Все секреты мироздания были для него слишком очевидны, чтобы пытаться их объяснить.       Чондэ не смог справиться с давящей ожиданием тишиной, оттого призвал себе на помощь гитару. Ей, как и многими другими музыкальными инструментами, он владел на уровне выше сносного. Эти, как и многие другие приобретенные за много лет навыки, были по большей части бесполезны, однако, когда у тебя впереди целая вечность, ее хочется чем-то занять. Чондэ все еще ощущал и осознавал себя как человек, и ему не хотелось терять связь с этой мыслью, пусть и такими способами. Он окружал себя мелочами, атрибутами смертной человеческой жизни, только чем больше их становилось, тем меньше Чондэ верил в свою человечность.       Пальцы лениво перебирали струны, окутывая тишину подрагивающей, словно пламя свечи, еле слышной гитарной мелодией. Исин не стал настаивать на том, что это не то, чего он хотел, потому что, по сути, ему было не принципиально. Он прикрыл глаза, вслушиваясь в звук струн, дрожание которых соединялась с вибрациями сердца, расходясь рябью по телу.       Волны музыки покатились по комнате, унося на себе разболтавшееся уставшее сознание Исина. Они успокаивающе касались его головы, мягко укутывали тело, утягивая на черное дно, где темнота была настолько насыщенной и голодной, что сквозь нее не мог пробиться ни один лучик света. И в этой зыбкости, теряя связь с реальностью, на грани пугающего небытия, Исин услышал тихий, но уверенный, убаюкивающий голос. Он словно луна в самую непроглядную ночь разгонял мглу, освещая путь, и тьма, щупальцами опутавшая Исина, отступала.       — Вот уже сколько лет, постаревший и одинокий, ежик ищет какой-нибудь выход из пены тумана, — начал петь Чондэ, вплетая свой приятный вдумчивый голос в переливистое дребезжание струн. — Вот уже сколько лет он пытается выйти к дороге, но вокруг только поле в тумане. И даже не странно, что его не разыскивают…       Исин впитывал каждое слово, мягко звучащее в темноте его сознания. Это была грустная песня, как и все те, что пел ему Чондэ. Он почему-то знал только грустные, но Исин не обвинял его. Не корил, не качал права и не просил петь другие. Потому что именно в них, в каждой спетой песне, в каждой рассказанной истории, где-то среди слов скрывался Чондэ. Все это было его, от первого аккорда и до последней, эхом звучащей в тишине, ноты. Исин будто чувствовал, что все эти песни про него, и его безмерно глубокая чаша грусти и боли наполнялась до краев, проливаясь в грудную клетку штормовыми волнами, набегающими на хрупкое горячее сердце.       Мальчик сильнее прижимался к Чондэ, впиваясь маленькими пальчиками в мягкую ткань рубашки, и закусывал губу, сдерживая всхлипы и слезы, опасно подрагивающие на ресницах. Ему бы хотелось крепко обнять Чондэ, спасая от одиночества, и попросить остановиться, перестать петь эту грустную песню, но он не мог, потому что был заворожен голосом и хотел узнать конец, который, еще надеялся, мог бы быть счастливым. Однако, чем ближе была песня к своему завершению, тем быстрее таяла невинная вера Исина. Счастливых концов не бывает. Не в этом мире. Конец по своему определению не может быть счастливым.       — А принц на расстоянии далеко-далеко от Земли с баобабом сражается, — Чондэ закрыл глаза, с нажимом пропевая фразу, — и грустит об увядшем цветке. Да все без настроения, — он облизал пересохшие губы, набирая в грудь больше воздуха, и продолжил тише и мягче. — Иногда полистает книжонку про то, как направился ежик в страшный туман к загрустившему другу с вареньем…       Нежная мелодия перебором ударила с силой по тишине, словно легионы войск, прорывающихся сквозь стены врагов. Чондэ болезненно поджал губы, сосредотачивая свое внимание на пальцах, нежно скользящих по струнам.       — Вот уже сколько лет постаревший и одинокий, ежик ищет какой-нибудь выход из пены тумана…       Болезненно дрожащий отзвук последнего слова потонул в тишине, вслед за ним стих и звон гитарных струн. Чондэ открыл глаза, уставившись невидящим взглядом в темноту комнаты, и стал прислушиваться.       Исин, тот, что был постарше, сидел посреди комнаты, шмыгая носом, и наспех старался вытереть стекающие по щекам слезы. Он был уверен, что первый раз слышит песню, но почему-то знал каждое слово. И если бы он не видел сейчас, как Чондэ поет ему ее, был бы в сильном замешательстве.       Она словно погрузила Исина в транс. Он ни о чем не мог думать, лишь сидел, покачиваясь, и синхронно с Чондэ шевелил губами, беззвучно подпевая. Раньше Исин, наверно, никогда не задумывался о том, насколько грустная эта песня. Он мог ощущать это на уровне чувств, эмоций, но в столь нежном возрасте явно бы не смог понять ее головой. Есть вещи, которые можно понять только по прошествии лет. То была сказочная история о реальном мире, и оттого она и звучала так болезненно.       Исин, на мгновение потеряв контроль над своими эмоциями, уткнулся в колени, и пропустил момент, когда воспоминание растворилось в белом дыме. Шуршаший звук, какой бывает у помех телевизора, прервал тихий голос Чондэ. Молодой человек что-то напевал себе под нос. Исин не понял, что произошла смена обстановки. Мысленно он все еще ощущал себя в полумраке детской комнатки, сидящим на полу.       — Чондэ, — спокойный, но властный окрик Смерти привлек внимание не только Чондэ, который замер, умолкая.       Чжан резко вскинул голову, оглядывая помещение, в котором оказался. Это был до боли знакомый ему кабинет Чондэ, и в отличие от детской, где только что был Исин, здесь было слишком ярко. Казалось даже, что все в помещении излучает режущий глаза свет. Молодому человеку пришлось их немного прикрыть, потому что для ноющих глаз это была настоящая пытка.       Сквозь полуопущенные пушистые ресницы он сумел разглядеть Смерть, сидящую на диване. В ее кажущейся расслабленной позе не было привычной вальяжности. Наоборот, сейчас в изгибах сквозило напряжение, и в большей степени она была похожа на застывшую мраморную статую, лишь нервно царапающие по обивке дивана кончики пальцев, закованные в железо, выдавали нервозность.       Чондэ, не дождавшись логического продолжения, повернулся, отрывая взгляд от открытой папки в руках, чтобы вопросительно посмотреть на Смерть. Та продолжительно выдохнула, и удобнее уселась на диване, запахивая свой плащ.       — Ничего не хочешь мне рассказать? — как можно сдержаннее поинтересовалась она, но голос нервно дрогнул, прозвучав угрожающе.       Молодой человек прищурился, припоминая, есть ли что-то, о чем ему следует немедленно сообщить. Он тут же пробежался по всем возможным прегрешениям, однако не нашел ничего, что стоило бы внимания.       — Ммм, — неуверенно начал он, но оборвал коротким и четким: — нет.       И словно потеряв интерес к разговору, тут же вернул все свое внимание к папке.       — Вот как, — эхом отозвалась Смерть и, посмотрев внимательно на спину Чондэ, словно бы терзаясь внутренними метаниями, все же выпрямилась, — в таком случае, я возвращаюсь к работе. Жду от тебя отчетов.       — Ага, — на автомате ответил молодой человек, даже не глянув удаляющейся Смерти вслед.       Исин задумчиво нахмурился. Он не мог знать, к чему был этот разговор, но интуитивно понимал, что по логике событий это имеет какое-то отношение к нему, и это было совсем не хорошо. Додумать свою мысль и раскрутить клубок логической цепочки он так, к сожалению, и не успел. Его отвлекло следующее воспоминание, и он, забыв обо всех страхах и тревогах, обо всех терзающих его мыслях, с жадностью стал впитывать каждую минуту, чтобы восполнить недостающие воспоминания, которые были им по неизвестной причине утеряны.       В комнате было тихо. Впрочем, Исин был не склонен шуметь. Он был на редкость спокойным ребенком. В этот раз и он, и Чондэ сидели на полу при тусклом свете настольной лампы, поставленной неподалеку, и собирали паззлы. С серьезными лицами они сосредоточенно рассматривали разбросанные по полу кусочки целой картины и изредка протягивали руку к одному из них, чтобы попробовать поставить на место. Иногда это выходило, иногда, а это в большинстве случаев, нет, и они возвращали кусочек на место. Говорить никто не говорил, занятие требовало максимальной концентрации. Спать никто не собирался. В комнате повисла гнетущая атмосфера.       Чондэ, сидевший по-турецки, подпирал подбородок рукой и хмурил брови. Кажется, что из всех задач, с которыми ему приходилось столкнуться, задача собрать паззл на тысячу фрагментов с пейзажем одного известного импрессиониста, была самая сложная. Он тяжело вздохнул. Таких трудностей он не любил. Исин в этом плане был более оптимистичным. Он просидел над паззлом целый день, но собрать смог не больше одной четвертой картины, однако почему-то продолжал верить, что сможет быстро закончить и пойти спать. Бросить все на полпути он не мог. С паззлами так всегда. Если сел собирать, то встанешь, только когда закончишь. Чондэ присоединился к этому занятию лишь пару часов назад, но с его появления дело далеко не сдвинулось, и оттого его охватывало отчаяние. Собрать паззл для него было теперь делом принципа, при этом он прекрасно понимал, что сидеть над ним дальше он просто не может. Пушистая напоминалка уже полчаса мигала в его кармане красным, издавая страдальческий писк. В отличие от Исина, другие дети хотели спать и нуждались в том, чтобы Оле-Лукойе открыл над ними зонтик.       — Придется отложить это до завтра, — со вздохом произнес он, инстинктивно прижимая свою руку к карману пальто. — Уже очень поздно, тебе давно пора спать.       — Еще чуть-чуть, — попросил Исин, пытаясь пристроить кусочек паззла, то так, то этак вертя его. Чувство, которое захлестнуло его, было схожим с азартом в казино. Он думал, что вот сейчас точно все быстро сойдется. Он уже будто видел какой кусочек и на каком месте должен быть.       — Никаких чуть-чуть, — сурово произнес Чондэ, — спать и все.       Исин печально вздохнул, словно бы воспринял это как нежелательную необходимость, отложив кусочек паззла, который так никуда и не подошел, лениво выпрямился и побрел к своей постели.       — Спокойной ночи, — пробормотал мальчик, заворачиваясь в одеяло, но сделал это без обиды или недовольства. Просто пробормотал. А потом посмотрел на Чондэ полными надежд и ожиданий карими глазами и слабо улыбнулся.       — Сладких снов, малыш Син, — молодой человек наклонился, чтобы невесомо коснуться губами лба ребенка.       — Даже не думай собирать мозаику без меня! — уже с закрытыми глазами произнес Исин. — И я тоже не буду… без тебя. Соберем вместе, когда придешь завтра.       — Разумеется, — нежно улыбнулся Чондэ и посмотрел на ребенка взглядом, от которого сердце сжималось, потому что в нем было столько же боли, сколько и любви, — я бы не стал делать этого без тебя, ведь тогда в этом нет никакого смысла…       — Тогда не задерживайся завтра…       — Хорошо, — с готовностью согласился Чондэ, — тогда ты засыпай. Чем раньше уснешь, тем раньше наступит завтра….       Мальчишка лишь пробормотал в ответ что-то невнятное, соглашаясь, после немного повозился, устраиваясь удобнее, и замер. Чжан Исин был послушным, но как-то по взрослому послушным. Он не капризничал попусту, не спорил. В нем было осознание, что взрослые знают лучше, когда и что нужно делать. Не все, конечно, но Оле-Лукойе точно. И не послушать Чондэ было неправильно. Странно, но Исин просто не хотел этого делать. Злить или огорчать Чондэ было для него постыдным. Он ведь не так много просил, всего лишь пойти спать. И всегда очень заботливо укладывал Исина, пел ему колыбельную, рассказывал историю или просто говорил с ним о всякой ерунде. Если честно, он всегда делал для Исина гораздо больше, чем тот давал ему взамен, поэтому простое послушание было небольшой платой.       Впрочем, это и казалось удивительным. То, с какой покорностью маленький Исин выполнял все, что ему говорил Чондэ, было полной противоположностью теперешних их отношений. За несколько прошедших лет вместе с памятью Чжан Исин потерял и ту детскую наивную веру в людей. Разучился понимать их, чувствовать. Он повзрослел. Стал недоверчив к новым людям, полагался только на себя, и даже мысли не допускал, что может на кого-то положиться, и доверится так же, как себе самому. Он перестал искать объяснения и причины поступков, лишь воспринимал их однобоко как свершившийся факт. Забыл, что за каждым шагом скрывается еще сотня незримых для других людей. Мысли, мотивы, обстоятельства. Все это имело значение. Только не для Исина. Больше не для него.       Сейчас Исину было стыдно за каждое свое слово и действие. Он понимал, что его поведение в любом случае было несправедливым по отношению к Чондэ, и для этого не надо было поднимать огромный пласт утерянных воспоминаний. Даже без этого было очевидно, что Исин неправ. Вот только теперь, оглядываясь назад на себя в нежном детском возрасте, молодой человек ощущал огромную пропасть между тем кем был и кем стал. Если, вернувшись, Чондэ ожидал увидеть все того же маленького мальчика, которого оставил когда-то, он был наверняка сильно разочарован тем, что увидел. Исину было за это стыдно, как бывает стыдно перед родителями, когда понимаешь, что несмотря на то, сколько сил было потрачено, чтобы вырастить из тебя хорошего здравомыслящего человека, ожидания оправданы не были. Он не был уверен, что извинения чем-то помогут в данной ситуации, но это было единственное, что он мог и хотел сказать сейчас Чондэ. Это, казалось, единственное, что ему оставалось. Просить прощения. Однако, что выросло, то выросло. Поздно заламывать руки и стенать. Исин, к несчастью, не мог просто махнуть на это рукой. Он не справился с возложенной на него задачей, он подвел, разочаровал. Это оставляло на душе неприятный осадок, похожий на накипь. Как будто вся прожитая жизнь резко потеряла значения, сбрасываясь до круглого нуля. Игра окончена. Хотите начать сначала или продолжить с последнего сохранения?       В какой же момент это случилось? Когда же он стал воспринимать как должное все хорошее, что делали для него, и заострять внимание только на плохом. Почему он перестал принимать с благодарностью все, что ему дают? Как он мог из такого замечательного ребенка вырасти тем, кем является сейчас?       На секунду Исин даже задумался, что причиной таких кардинальных изменений в нем могло стать отсутствие Чондэ, который вдруг просто испарился из его жизни вместе с воспоминаниями о нем. Именно из-за того, что его не было рядом, потому, что он перестал направлять и оберегать Исина, учить взаимодействовать с этим миром, все резко пошло не так. Но с другой стороны, в том, что Исин стал тем, кем является сейчас, вины Чондэ не было. Это была целиком и полностью заслуга самого Исина, к счастью или к сожалению. У Чондэ вне сомнений были веские причины, чтобы стереть себя из чьей-то жизни, иначе бы он этого не сделал.       Все так запутано. Исин мог лишь теряться в догадках. Он хотел докопаться до правды. Хотел узнать, что же произошло. Он нашел белое пятно в своей памяти и очень хотел его заполнить. Ему просто необходимо было знать, о чем он забыл и почему это произошло.       Эта история на первый взгляд казалась Исину простой и понятной. Что же могло быть проще этой сказки? Но все с самого начала не могло быть просто. Уже эти намеки на нереальность должны были насторожить. И если бы не это детское любопытство, если бы не его тяга к приключениям и безрассудное «а почему нет?», все могло бы закончиться не так болезненно. Чем дальше заходило дело, чем стремительнее развивались события, тем больше оставалось вопросов и недосказанности. Оставить их без ответа было бы правильно. Почему Исин не мог этого сделать?! Почему ему обязательно нужно было все это узнать? Он запутался. Все стало таким сложным. Кто он? Что с этим миром? Насколько все это реально? Почему все это произошло? На вопрос кто такой Чондэ он уже знал ответ, и теперь ему хотелось знать, куда он исчез и что было этому причиной. Как так сложилось, что он ушел? И в чем была причина вернуться? Узнает ли Исин ответы на эти вопросы? Нужно ли ему все это знать? Голова разрывалась. Он уже вовсе не был рад тому, что ввязался во все это. Казалось, лучше бы было ничего не знать. Стоило предпринять какие-то решительные действия еще в первую ночь. Сказать твердое «нет» во вторую, и навсегда поставить точку в этой истории. Избавить себя от боли, от каши в голове, от ощущения, что его разрывает на кусочки, перемалывает в мелкую крошку. Исину казалось, будто его расщепляет на мелкие осколки и разбрасывает по всему пройденному пути. К концу от него просто ничего не останется. Он знал, что дальше его ждет что-то более душераздирающее, но ему уже сейчас хватало.       Исин чувствовал себя отвратительно. Он не мог описать то подвешенное состояние, в котором сейчас находился. Он смотрел на происходящее и чувствовал, что все это было упущено. Будто и не с ним происходило вовсе. Он не помнил, и, следовательно, для него этого никогда не было. От этого было не то что пусто, а скорее очень разочаровывающе. Прекрасные воспоминания, которые никогда не будут восполнены. Это было очень печальное призрачное чувство, находящееся на периферии реальности и сна. Оно ощущалось щекочущим напряжением в груди. Зато чувство жгучего стыда и разочарования в себе было очень явственно. Оно пилило сознание тупой пилой, и как бы сильно не хотелось о нем забыть и не возвращаться к нему, это не выходило. Исин осознавал, что потерпел неудачу, и выхода было два: начинать с самого начала, перекроить себя вдоль и поперек, что не представлялось возможным, или продолжать с надеждой кое-как, но дойти до конца тем, кто он есть. Исин бы хотел выбрать первый вариант, только был не уверен, что это возможно. Он уже не тот, каким его хочет видеть Чондэ, и с этим ничего нельзя поделать. Как бы он ни старался. Он бы мог притвориться, но не стать другим… И ладно бы, мог бы уже перестать себя терзать, однако он не мог. Это было для него принципиально. Он хотел быть тем Чжан Исином, каким его привык видеть Чондэ. Другой Исин ему был просто не нужен. Потому что, если бы Чжан Исин был как сейчас, такой же как и все, Чондэ бы никогда не выделил его среди остальных. Ничего бы этого не было…       Слишком все перемешалось. В хаосе происходящего Исин уже не был способен спокойно и адекватно мыслить. Он накручивал себя, становился чувствительнее и эмоциональнее. Он начинал воспринимать все острее. Близко к сердцу. Хотя мог ли он воспринимать все как-то иначе, когда речь шла о нем и Чондэ. Будь здесь другие действующие лица, он бы смотрел это с таким же энтузиазмом как какой-нибудь затянутый фильм, но сейчас… сейчас все было иначе.       Находясь под влиянием этой давящей атмосферы, он боролся с душащими его слезами, до крови закусив губу. Ему было больно. Это была не тупая боль, какую испытываешь, когда ударяешься обо что-то, и не резкая острая, как когда режешься чем-то. Это была давящая изнутри на грудную клетку боль, комкающая легкие, от чего дыхание сбивалось до рывков. Эта боль мурашками щекотала все тело, пробираясь в самое сознание, где гуляло бурей во всю свою силу. Она сметала все мысли на своем пути, перемешивала их, и кидала обратно в невероятно сбивчивой сумбурной каше. Этого было слишком много для одного Исина, он не мог совладать со своими эмоциями. Его кидало от умилительной радости от происходящего в самые пучины отчаяния, когда он понимал, что это прошлое безвозвратно утеряно, а восполнить его в будущем не выйдет.       Отведенные ему семь ночей оказались не такой уж и вечностью, как он мог подумать в самом начале. И теперь он корил себя за то, что не ценил время, которое у него было. Не понимал его ценность, а она была велика. Теперь ведь это единственное, что у него осталось. Если бы только тогда он знал, что все так будет…       — И я ушел за карандашами и альбомом, а когда вернулся, мое место было занято, — обиженно бубнил детский голос, — и пришлось сесть рядом с ней…       Исин заставил себя поднять голову, проглатывая ком в горле, и, вытерев бегущие по щекам слезы, прижал руку к губам, чтобы если не сдержать, то заглушить свои тихие всхлипы и шумные прерывистые вздохи.       Маленький Чжан Исин по обыкновению в это время уже находился в своей кровати. Утопая в мягких подушках, он полулежал, обиженно надув губки, и, опустив глаза, перебирал и комкал в пальчиках край одеяла. Рядом с ним, вальяжно развалившись на кровати и облокотившись спиной об изголовье, сидел Чондэ, предусмотрительно свешивая ноги в сверкающих чистотой невысоких казаках. Руки его, сцепленные пальцами в замок, спокойно покоились на животе. Задумчиво созерцая складки на одеяле где-то в районе своих колен, он выглядел немного отстраненным, погруженным в свои мысли. Взгляд его был пустой, но при этом Чондэ внимательно слушал все, что говорит Исин, и изредка кивал. Выражение его лица было застывшим, не столько спокойным, сколько не выражающим эмоций, оттого казалось, что он ни капли не заинтересован в истории, которую ему рассказывают, однако скрещенные ноги, чуть выходившие за кровать как раз выше голени, там, где заканчивались казаки, недовольно покачивались, выдерживая особый ритм раздражения. По мере того, как история приближалась к кульминации, их покачивания становились все заметнее, и, будто хвост кота, выражали нарастающее недовольство.       — А она такая… — Исин захлебнулся возмущением, не найдя подходящего слова, чтобы описать эту таинственную, но определенно нехорошую, персону, — брала без спросу мои карандаши! Новые! Которые мне мама на прошлой неделе купила! Такие яркие, красивые! Я с ними таким аккуратным был, они же новые… а она взяла и мне их испортила!       Исин тихо всхлипнул. Видно было, что он сильно расстроен из-за этого. Может быть, кому-то могло показаться, что это пустяк, но для него это было настоящей трагедией. И переживал он не столько из-за испорченных карандашей, сколько из-за несправедливости ситуации, которая выжигала его обидой.       — И потом еще назвала мой рисунок уродским! А он не уродский! Он красивый! — захныкал Исин, утыкаясь в одеяло.       Это, казалось, довело Чондэ до точки кипения. Его потускневшие глаза вновь зажглись и, кажется, от злости стали еще чернее, чем были обычно. Он в последний раз резко качнул ногой, и раздраженно выдохнул.       — Ну и дурочка она, — будто ставя жирную точку, оборвал он, — ничего она не понимает.       — И еще она говорит, — сквозь утихающие всхлипы проговорил Исин, — что тебя не существует!       — Ну точно дурочка, — выдохнул Чондэ, — не общайся с ней больше. Больно надо тебе с дурочками общаться. Еще заразишься от нее глупостью.       — Так я и не общаюсь, но ее это не останавливает, — Исин поднял полные слез глаза на молодого человека. — Что же мне делать? Я ведь ничего с ней сделать не могу, она ведь девочка! Мне ее ни бить, ни обзывать нельзя.       — Сломай ей все карандаши, — предложил Чондэ, — и скажи, что даже слоны хоботом рисуют лучше, чем она.       — Нельзя, Оле! — мальчик обескураженно расширил глаза, будто Чондэ только что сказал что-то невероятное. — Нельзя так с чужими вещами! И с людьми так тоже нельзя!       — Ей можно, а тебе нельзя? — удивленно вскинул бровь молодой человек.       — И ей нельзя, просто она немного дурочка, вот и не понимает, — вздохнул Исин, и всхлипнул, вытирая лицо от слез.       — И что же, теперь ей все прощать, раз она дурочка? — поинтересовался Чондэ.       — Оле, ты дурачок, что ли? Нельзя отвечать злобой на злобу, — мудро произнес Исин, печально опуская взгляд, — глупенькая она, что поделать. Ее нужно пожалеть.       — Как будто от этого она станет меньше пакостить…       — Ты точно дурачок! — воскликнул мальчишка. — Никто просто не будет с ней делиться своими вещами, даже если ей очень надо будет. И общаться тоже не будет. И это будет хуже, чем сломанные карандаши…       Чондэ вздохнул и с нежностью, переполнявшей его до самых краев, посмотрел на Исина. Он очень гордился мальчиком. Не все дети и уж тем более взрослые понимают это, а Исин понимал. Он говорил порой слишком правильные вещи. Это немного пугало. Не по годам много он понимал.       — Ну и черт с ней, — произнес Чондэ, сгребая Исина в объятия, — и черт с ними с карандашами. Я подарю тебе новые, ты только не переживай из-за этого.       — Не ругайся, Оле, — пробурчал мальчик, утыкаясь Чондэ в грудь, — и карандашей новых мне не надо. Мне и эти нравятся.       — Так они же испорченные…       — Все в порядке, — Исин вскинул вверх руку, чтобы наощупь коснуться головы Чондэ и погладить его, — пусть немного испорченные, и уже не такие красивые, но все еще рисуют, значит все в порядке.       — Тогда я тебе что-нибудь другое подарю. Чего ты хочешь? Новую игрушку? Может чего-нибудь сладкого? Или…       — Ничего не надо, — оборвал его Исин, — у меня все есть.       — Странный ты, малыш Син…       — Почему?       — Разве такое возможно, чтобы у тебя все было?       — А разве нет? У меня есть все, что мне надо и даже больше. Поэтому мне не нужно еще что-то…       — Просто поразительно, — улыбнулся Чондэ, — ты первый ребенок, который отказывается от моих подарков и ничего у меня не просит.       — Как это не прошу? — удивленно вскинул голову Исин, утыкаясь молодому человеку подбородком в грудь. — Конечно прошу! Постоянно что-нибудь прошу.       — Разве?       — Ну да, — моргнул мальчик. — То поиграть, то поговорить, то сказку рассказать, то колыбельную спеть… ты, наверно, устал уже.       — Нет, — мотнул головой Чондэ. — Вовсе не устал.       Исин расплылся в довольной улыбке, и его глаза хитро блеснули в тусклом свете. Где-то в глубине сознания промелькнула мысль, что последняя часть разговора больше походила на манипуляцию, но Чондэ тут же попытался от нее отмахнуться. Не мог он признать, что позволяет ребенку так открыто собой манипулировать. И тем не менее, он позволял.       — Тогда спой мне колыбельную, Оле!       — Эм, — растерянно пробормотал Чондэ, — знаешь, я сегодня не в голосе.       Если быть честным, сегодня у него не было настроения петь, да и известные ему колыбельные заканчивались, а повторяться он не любил.       — Ну, Оле! — закапризничал Исин. — Как же я теперь усну без твоей колыбельной?       — Молча, — отрезал молодой человек, пожалуй, немного грубо.       — Ты злой, — обиженно надул губки мальчик, — Оле злой! Не буду молча спать! Обижусь на тебя!       И с этими словами Исин перекатился на кровати, поворачиваясь к Чондэ спиной. Всем своим видом он пытался выразить смертельную обиду и пристыдить тем самым молодого человека. Чондэ вздохнул.       — Малыш Син, — позвал он, когда понял, что ребенок не подает никаких признаков жизни, — ты спишь?       — Нет.       — А что делаешь?       — Обижаюсь на тебя.       — В самом деле?       — В самом деле.       — Ну ладно. Тогда спи.       — Не буду.       — Совсем?       — Совсем.       — Совсем-совсем?       — Совсем-совсем.       — Что, вообще никогда?       — Вообще никогда. И разговаривать с тобой не буду.       — И разговаривать не будешь? — пораженно ахнул Чондэ. — Тоже совсем?       — Совсем.       — Совсем-совсем?       — Совсем-совсем. Вообще никогда.       — А когда начнешь?       — Что начну?       — Не разговаривать со мной.       — Прямо сейчас начну!       — Сейчас? Вот прямо сейчас?       Исин ничего не ответил, видимо решив воплотить угрозу в реальность.       — Ну вот теперь, когда ты замолчал… спи.       И тут Исин понял, что его подловили. При чем очень обидно. Исин был не единственный, кто умел манипулировать, только Чондэ проделывал это с особым мастерством, отточенным годами тренировок. Все же, не первый день он укладывает детей спать.       — Дурак ты, Оле! — обиженно вскрикнул Исин, с силой пиная Чондэ в ногу. — Не прощу тебя никогда!       Он уткнулся в подушку, изображая этим крайнюю степень обиды. Он бы мог еще и заплакать, но это, на его взгляд, было глупым и недейственным методом. Чондэ не любил слез, но еще больше он не любил, когда их лили попусту.       — Эй, малыш Син! — засмеялся Чондэ, и словно медведь набросился на Исина, зажимая его в объятия. — Ты не можешь на меня обижаться.       — Почему это?       — Потому что я Оле-Лукойе, вот почему…       — Ты дурак, поэтому могу…       — Малыш Син, — обиженно буркнул Чондэ, — ты что же… совсем меня не любишь?       — Люблю, — печально вздохнул Исин.       — Тогда перестань обижаться на меня.       — Разве у меня есть выбор?       — А разве нет?       — Нет.       — Почему?       Исин повернул голову, чтобы бросить печальный взгляд на Чондэ. Будто сейчас он собирался открыть ему истину, которую сам Чондэ еще не знал. И это казалось неправильным. То, что ребенок учит таким простым вещам человека, который прожил уже больше ста лет.       — Потому что люблю…       Почему-то эта фраза поразила Чондэ. Она окатила его словно холодной водой. Он был поражен и испуган. То, как смотрел на него сейчас Исин и то, какие глубокие и связные вещи он говорил, просто не укладывалось в голове.       — Если я люблю тебя, значит я готов прощать тебе все, и в тот момент, когда я не смогу сделать этого… я больше не буду тебя любить.       Чондэ не мог поверить в услышанное. Он по кусочкам выпадал из реальности. Столь простая, и в то же время сложная мысль, выбивала его из колеи. Если ребенок способен излагать подобные вещи, значит с миром что-то не так.       — Есть вещи, Чжан Исин, — еле смог проговорить Чондэ, не отрывая взгляд от переполненных вселенской мудростью детских глаз, — которые не можешь простить даже человеку, которого любишь.       — Нет, Оле, — спокойно произнес Исин, — есть вещи, которые не можешь простить человеку, которого не любишь, а тому, кого любишь, можешь и готов простить все.       — Ты не знаешь, о чем говоришь, — мотнул головой Чондэ, и резко выпрямился, усаживаясь на кровати спиной к ребенку. Он больше не мог выносить этот пристальный взгляд детских глаз, который, казалось, видел его насквозь. Заглядывал в самые потаенные уголки его души. Туда, куда бы Чондэ и сам не хотел заглядывать.       — Ты так думаешь?       Определенно. Что-то определенно шло не так. Чондэ чувствовал это. В манере речи, в том, как Исин выстраивал предложения, какие использовал слова — во всем этом было что-то неправильное. Не свойственное детям. Будто бы это говорил не Исин, а кто-то другой. Кто-то, кто знал Чондэ так же хорошо, как и он сам.       — Я в этом уверен.       Чондэ не мог сказать, к чему был задан этот вопрос и к чему предназначался ответ. Говорили ли они все еще о любви и прощении, или же о невозможности Исина говорить и осознавать такие сложные вещи. А может быть речь шла о том, что осталось в мыслях Чондэ, но так и не было озвучено.       — Я понял.       — Что? — Чондэ забылся на мгновение и повернул голову, чтобы посмотреть на Исина.       Мальчик повернулся на кровати и рывком сел. От взгляда, которым он рассматривал одеяло на своих ногах, у Чондэ по спине пробежали мурашки. В сердце нарастала тревога. Еще никогда у Исина Чондэ не видел такого пустого взгляда. Смотрящего куда-то сквозь пространство и время, не перед собой, а внутрь себя.       — Ты боишься…       — Боюсь? — переспросил Чондэ. Да, он был встревожен, немного напуган, но с людьми, особенно с детьми, как с животными. Дай им лишь на секунду почувствовать твой страх, твою слабость, и они тут же, воспользовавшись этим, сломают тебя.       — Я чувствую твой страх, — прошептал Исин, — всегда чувствую. Кого ты боишься, Оле?       Мальчик повернул голову и посмотрел пустым взглядом на Чондэ так, будто не видел его вовсе. Молодой человек молчал. Он не был уверен, что ему стоит отвечать на этот вопрос. Слишком он был провокационный.       — Ты боишься меня? — до опасного мягко и фальшиво невинно спросил Исин. — Или себя?       Глаза Чондэ округлились. Было в лице ребенка сейчас что-то зловещее, с оттенком садизма. Это было выражение лица свойственное только взрослым людям, которые прекрасно осознают, что давят на больные места собеседника, и им это даже нравится.       — Тебе пора спать, Чжан Исин, — торопливо и очень холодно произнес Чондэ, порывисто вставая с кровати и запахивая пальто. — Мне нужно бежать, так что…       — Ты можешь убежать от меня, Оле, — продолжал мальчик, спокойно, очень четко проговаривая слова, — но не от себя…       — Быстро спать! — рявкнул Чондэ, не сумев сдержаться. Ему вовсе не нравилось направление, в котором развивался разговор. Было стойкое ощущение, что кто-то решил повеселиться таким способом. Каким бы ребенком не был Исин, он не был способен говорить такие вещи, излагать их столь связно и понятно. Создавалось ощущение, что кто-то говорил все это за него.       — Ты не убежишь от своего прошлого Чондэ, — голос Исина изменился, превращаясь почти что в змеиный шепот, и губы его противно изогнулись, когда он произнес имя, знать которое не мог, — рано или поздно оно тебя настигнет. И если ты хочешь и дальше бежать от себя и заниматься саморазрушением отвергая то, кем ты являешься, тебе лучше делать это как можно дальше от этого ребенка. Его неопределившаяся душа слишком подвержена влиянию внешней среды. Он еще один ноль, и я не хочу, чтобы вслед за тобой он стал абсолютным минусом.       Лицо Чондэ превратилось в застывшую маску. Он спокойно слушал каждое слово, злобно поджимая губы. Он знал, что его вмешательство в жизнь Исина не останется тайной, но ему вовсе не нравилось, что в их отношения так бесцеремонно вмешивались.       — Это все, что ты хотел сказать? — в голосе Чондэ слышались металлические нотки.       — Это все, что я говорю тебе уже много лет, — проговорил Исин. — Видимо прошлый урок ты так и не усвоил. Держи дистанцию с детьми, Чондэ. У тебя не будет будущего, пока ты не разберешься с самим собой. И пока ты этого не сделаешь, ты будешь отравлять этого мальчика. Оставь его, о нем есть кому позаботиться. И начни уже выполнять то, что я говорю тебе, даже если тебе кажется, что я неправ, потому что, когда ты поймешь, что я был прав, будет уже поздно. Для тебя. Для меня. Для Исина. А теперь уложи его спать и возвращайся к своим делам…       Кажется, он хотел добавить что-то еще, но не успел. Последнее слово резко оборвалось, утопая в гортанном стоне. Взгляд ребенка стал привычно осмысленным, но испуганным. Из носа медленно, очень лениво потекла кровь. Исин вцепился пальчиками в пижаму на груди, в районе сердца. Лицо его исказила гримасой боли. Он испуганно смотрел на Чондэ, пытаясь что-то произнести, но с его губ срывался только хрип. Мальчику было тяжело дышать. Он жалобно хватал воздух ртом.       Чондэ был в ступоре. Он замер, с ужасом глядя на ребенка, и никак не мог заставить себя пошевелиться. Мысль, что нужно что-то сделать, опаздывала. И те мгновения, что Чондэ наблюдал за страданиями мальчика, были для него настоящим кошмаром.       — Оле, — почти беззвучно проговорил Исин, — мне… больно…       И эта фраза будто опустила какой-то рубильник, позволяя Чондэ двигаться. Он, больше ни секунды не мешкая, кинулся к ребенку, сгребая его в свои объятия и крепко прижал к себе.       — Дыши, — торопливо зашептал он, обеспокоенно вглядываясь в бледнеющее лицо ребенка, — постарайся успокоиться и дыши. Глубокий вдох и выдох. Давай, Исин. Вдох и выдох.       — Больно…       — Давай, малыш Син, вдох и выдох, — Чондэ обхватил дрожащие руки ребенка своими, и прижался губами к его мокрому лбу, продолжая шептать, чтобы тот дышал.       Исин покорно выполнял. Он делал глубокий вдох до предела, замирал, дрожа от боли, а потом выдыхал, расслабляясь, и начинал все с начала, только никак не мог успокоиться. Дыхание было прерывистым, тело, в приступах боли, замирало в изломанных неестественных позах. Чондэ понятия не имел, что он может сделать. Если бы была хоть какая-то возможность помочь, он бы обязательно помог. Однако ни он, ни тем более Исин, не имели ни малейшего понятия, что происходит. Все, что Чондэ мог, это крепко обнимать ребенка, укачивая его словно младенца, и напевать песенку, слова которой, поначалу, было сложно разобрать из-за дрожания голоса.       Ребенок стоически терпел. Он пытался сосредоточить свое внимание на песне, чтобы хоть как-то отвлечься, но выходило плохо. Слова втекали в его сознание, разливаясь там мерзкой лужей. Всплывали нечеткие, мутные картины. Боль резала их, словно тупая пила, и не давала стать четкими, захватить все сознание.       Мальчик закрыл глаза, уходя в темноту. В пустоту. Внутрь себя, где, как ему казалось, среди тишины мог отыскать спокойствие. Это место, будто окруженное высокими толстыми невидимыми стенами, не давало боли пробиться внутрь. Она пульсировала, ломилась, старалась пробить преграду, искала в ней брешь, но тщетно. А в этой пустоте, в спокойствии, вдруг начали прорастать яркие картинки. Они словно цветы ростками пробивались сквозь темноту и распускались.       И вот уже воображение в полной мере было способно видеть то, о чем поет Чондэ. Капли краски, расползающиеся по черной ткани сознания, сливались в единое целое. Перед глазами Исина возник золотой город, окруженный высокими стенами. Он черепахой раскинулся посреди бескрайней пустыни, ослепительно сияя в свете яркого палящего солнца. Над ним, будто раскрытый зонтик Оле-Лукойе, нереальным нежно-голубым цветом переливалось небо. Цвет этот был настолько приятным, вкусным, что хотелось откусить кусочек, глотнуть хоть капельку этого неба.       Мальчик в нерешительности замер у прозрачных ворот города, пораженный этим великолепием. Он не смел идти дальше, не был уверен, что ему это дозволено. Он бы хотел знать, можно ли ему дальше, но нигде не было ни табличек с указаниями, ни людей, у которых можно спросить.       Исин поджал губы и зачем-то вскинул голову к самому небу, будто бы там были какие-то подсказки. И к своему счастью, он кое-что обнаружил. То, чему сначала он не придал особого значения. На небе было два солнца.       Точнее не так, там было два светила. Одно желтое, обжигающее своим сиянием, находилось где-то в стороне, а второе, которое он ошибочно принял за солнце, горело холодным белым светом, но оттого не менее ярким, прямо над самым городом. Исин удивленно замер, пытаясь отыскать в этом хоть какой-то смысл. Его астрономических знаний было недостаточно, чтобы разгадать эту загадку. Он знал лишь то, что два солнца быть просто не может. И если бы кто-то рассказал ему, что есть миры, где такое вполне себе может быть, он бы, пожалуй, чувствовал себя менее растерянным.       Но даже не это было самым странным. Что-то с этим местом было точно не так, вот только что. Исин никак не мог этого понять. Все его мысли упирались в два светила на небе, однако на подсознательном уровне он понимал, что дело вовсе не в них. Кроме золотого города посреди пустыни, кроме неба нереально-голубого цвета, было здесь еще что-то.       Ответ пришел постепенно. Кругом не было ни души. Ни в городе, ни за его пределами не было никого. Ни людей, ни животных, ни даже насекомых. Никого. Пустота. Будто бы все разом решили покинуть это место. Но что было еще удивительнее, так это тишина. Ни дуновения ветра, ни шороха песка. Ничего. Исин вслушивался в эту тишину, но слышал лишь вибрации своего сердца. Отсутствие звуков настолько напугало мальчика, что он тут же поспешил что-нибудь сказать, и этим что-нибудь почему-то было его собственное имя.       — Чжан Исин, — твердо, но очень осторожно произнес ребенок, будто боясь, что его могут услышать и это повлечет за собой страшные последствия.       Однако, ничего не произошло. Два слова собственного имени словно мыльный пузырь отделились от губ и тут же лопнули, растворяясь в тишине.       — Оле. Оле-Лукойе, — зачем-то произнес Исин громче и увереннее. Ему будто было интересно, что случится, если он произнесет вслух именно это. И что-то произошло.       Как будто был озвучен пароль, кодовое слово, которое открывало все двери. Реальность начала вибрировать, пошла волнами. Прозрачные ворота города пришли в движение и с надрывным звуком начали открываться. И сквозь маленькую щель между створок вдруг полились звуки. Исин начал слышать щебетание птиц, тихие завывания ветра в улицах, шорох листвы, и голос, звонкий, но при этом мягкий, как журчание ручья, настолько привычный и знакомый. Это был голос Чондэ, и он шел из города. Исин пошел прямо на него.       Было страшно. Мальчик ощущал волнение и трепет. Он вступал в неизвестный ему город, чужой, пустынный. А над самой головой подрагивала белая звезда, сверкающая своим холодным светом. Она всегда была чуть впереди, будто указывала путь, и Исин последовал за ней, потому что это казалось ему правильным.       С каждым пройденным шагом, мальчик заходил все дальше в город. Звезда вела его лабиринтами улиц пустого города, и незаметно спускалась все ниже и ниже, пока не оказалась прямо перед ребенком. Она летела вперед, освещая путь, защищая своим светом. Вопреки ожиданиям она не была холодной, Исин чувствовал ее мягкое тепло. Оно было слабым, вовсе не обжигающим. Нежно касалось кожи, обволакивало мягкой тканью.       Исин безропотно следовал за ней, не допуская и мысли, что это может быть опасно. И он был прав. Чем дальше заходил мальчик, тем больше этот город, сверкающий изобилием и богатством, казался ему пугающим. Он был чужим. Отсюда хотелось уйти. Было в его приветливости что-то отталкивающее. Исин с интересом оглядывал пустынные улицы. Казалось, что еще недавно здесь кипела жизнь, но по какой-то причине все жители разом исчезли. От этой мысли по спине бежали мурашки, и мальчик ускорял шаг, опасаясь, что и он может исчезнуть.       Золотые стены домов начали отступать, уступая. Они расходились в разные стороны. Улица становилась шире. Звон каждого шага мальчика стал стихать, теряясь в пространстве. И вдруг на горизонте появился сад. Он был словно оазис в пустыне. Яркое пятно среди однородных вычурных строений. Сад словно был пропитан жизнью. Одно его существование дарило надежду. Исин тут же поспешил к нему.       Десять шагов. Двадцать. Потом пятьдесят. Мальчик ускорял шаг, но сад не становился ближе. Он был недосягаем. До этого спокойная звезда вдруг стала трепетать. Она металась как израненный зверь, волновалась. Будто пыталась сбежать. Исин почувствовал, что вместе с ней в бешеном ритме заходится и его сердце. Стало страшно. По-настоящему страшно. И этот город, пугающий своей кажущейся вежливостью, будто устремился ввысь, смыкая стены, отрезая пути к отступлению.       Исин побежал. Он понимал, что ему нужно в сад. Там его спасение. В этом полном жизни месте его не тронут, но звезда оставалась на месте. Она не хотела лететь дальше. Она трепыхалась, переживала, и все равно оставалась на месте. Идти дальше без нее Исин не видел смысла. Она вела его все время и оставить ее здесь было неправильно. Тогда мальчик предпринял единственное верное на его взгляд решение. Он протянул к звезде руки, без страха обхватывая ее пальцами, и прижал к груди, будто желая успокоить.       И стоило мальчику это сделать, как звезда, будто отыскав свое убежище, просочилась в его грудь, в самое сердце, и осталась там. Сердце стало покалывать, но это было не больно. Скорее даже приятно. В груди стало тепло. Чувство спокойствия разливалось в ней. Куда-то исчез страх, все тревоги остались позади. Исин все еще чувствовал сияние звезды, только теперь оно было в нем. И голос, тихий, успокаивающий голос Чондэ, звучал в голове.       Исин слышал его и повиновался. Он понял, что теперь ему не нужно бояться. Город перестал угрожающе наступать. Мальчик спокойно двигался к саду. Ему туда. Он знал и предвкушал.       С каждым шагом Исин неосознанно ускорялся. Он будто больше не мог ждать. Ему хотелось туда попасть. От одной мысли о том, что он окажется в этом саду, он чувствовал себя счастливым. Голос Чондэ лишь подгонял его.       Исин буквально ворвался в сад, разрывая ткань пространства как ленту на финише, а после замер. Дышать было сложно, а еще сложнее понять, почему. То ли от восхищения, то ли от бега. Но было не важно, потому что было хорошо.       Сад был наполнен жизнью. Именно здесь пели птицы, именно здесь дул мягкий ветерок, именно здесь шуршала листва деревьев. По мягкой траве пятнами пошли невиданные цветы, словно кто-то рассыпал конфетти. Таких цветов Исину видеть еще не доводилось. Они были невообразимых цветов, но были прекрасны.       Исин чувствовал, как капля за каплей в него втекает жизнь. Это было ни с чем несравнимое чувство. Он пил ее жадно, впитывал всем своим существом. Как дерево пускал невидимые корни, чтобы напитаться водой. Это ощущение дарило ему счастье. Он радовался, как не радовался никогда. Ему было легко, будто он мог прямо сейчас воспарить. Хотелось смеяться, хотелось кричать, хотелось поделиться этим чувством и просто жить.       Из-за ощущений, переполняющих Исина, он не сразу понял, что он здесь не один. Мягкой поступью, кто-то двигался по траве. Медленно, царственно, кто-то шел прямо к Исину, скрываясь в тени деревьев. Это был не кто-то один, кажется, их было двое. Один вышагивал осторожно, другой же очень грузно. Сверху послышались глухие удары, тень промелькнула над головой мальчика.       В тот момент, когда Исин обернулся, чтобы увидеть тех, кто шел к нему, с неба послышался гортанный приветственный клич.       — Тебя там встретит огнегривый лев и синий вол, исполненный очей, — слышался голос в голове, — с ними золотой орел небесный, чей так светел взор незабываемый…       Чжан Исин спал. Боль больше не терзала его. Уставшее за день тело, измученное сильными переживаниями, просто провалилось в сон. Мальчик неосознанно жался к Чондэ, утыкаясь носом в грудь, пачкая белоснежную рубашку кровью. Он будто искал спасения в объятиях, и он его нашел. На еще бледных губах застыла слабая улыбка.       Чжан Исин видел сон. Впервые в жизни он видел сон. Настоящий. Такой, какой бывает у других детей, когда Оле-Лукойе открывает над ними свой цветной зонт. Но в этот раз Оле не открыл над ним зонт. Ни цветной, ни даже черный. Этого и не было нужно. Исину не нужны были посторонние предметы, чтобы видеть сны. Они нужны были для того, чтобы он их не видел.       Возможно, это была одна из роковых ошибок Чондэ. Он беспечно позволил этому случиться, стал для Исина проводником в мир снов. Показал то, чего у мальчика не должно было быть никогда. Только Чондэ не считал это преступлением. Сны волшебное явление. Чондэ знал, что значит не видеть снов, и, если честно, все бы отдал, чтобы закрыть глаза и увидеть хотя бы один. И оттого ему так хотелось, чтобы Исин тоже мог их видеть. Хотя бы один. Он заслужил.       Чондэ осторожно положил ребенка на кровать, укутывая одеялом, невесомо поцеловал в лоб, и растворился в воздухе, не смея более тревожить покой. Он хотел дать Исину возможность в полной мере насладиться единственным в его жизни сном.       Сложно было сказать, откуда в Чондэ было это неповиновение. Его желание сделать как лучше не раз ударяло его в ответ тяжестью последствий, но все равно делало это недостаточно сильно, чтобы он остановился. Ему почему-то казалось, что все запреты и предостережения существуют лишь для того, чтобы по ложке заполнить полупустую бочку меда дегтем. Он не учился на своих ошибках, считал, что если расплата не будет мгновенной, то может и не наступить вообще, а счастье… счастье вот оно, прямо перед тобой, только руку протяни. Лучше быть счастливым пять минут, чем не быть вообще. Так думал Чондэ. Словно компенсируя свое безрадостное прошлое, он хватался за счастье, абсолютно не думая о последствиях, хотя должен был. Неопределенная длительность его жизни сама по себе намекала на осторожность. Многие последствия действий могли растянуться на долгие годы, и вовсе не стоили пятиминутной блажи. Только Чондэ почему-то не смотрел в будущее. Оно было туманным и неопределенным. Когда каждый день может стать последним, думать о долгоиграющих планах бессмысленно. Именно поэтому он не боялся последствий, просто не думал о них, хотя в его случае, их масштаб был огромен. Возможно, виной такой беспечности была слабая дисциплина. Ему вечно грозили пальцем и рассказывали страшные сказки о вещах, которые могут произойти, стоит нарушить правила, обещали наказать за непослушание, но все это так и оставалось словами. Когда Чондэ плевал на все эти угрозы и пренебрегал правилами, ничего не происходило, и оттого создавалось ощущение, что все с самого начала было бессмысленно. Не более чем страшилки, какими пугают детей. И потому он продолжал без зазрения совести, снова и снова делать все наперекор тому, что ему говорили.       Сколько бы лет не прошло, Чондэ оставался ребенком, который не понимал смысл предостережений, пока высшие силы не ткнут его носом в болезненные последствия, от которых он взвоет волком.       После случившегося, Чондэ должен был остановиться, должен был задуматься о том, что он делает, но он этого не сделал. Вместо этого он, прекрасно понимая, что родительский контроль Смерти усилился, стал осторожничать, нарушая запрет. Он знал, что ему не могут полностью запретить приходить к Исину, ведь открывать над мальчиком черный зонт было его работой, и никто другой сделать этого попросту не мог, поэтому он пользовался этим преимуществом. В противном случае, он всегда мог развести руками и сослаться на свою работу. Тем не менее, остерегаясь новых поползновений со стороны Смерти, он не задерживался надолго. Вовсе отказаться от Исина он попросту не мог. Для Чондэ Исин был слишком значим. За годы, проведенные рядом с этим мальчиком, он прикипел к нему, и теперь просто не мог заставить себя прервать эти длительные отношения. Какими бы ни были последствия, они пугали его меньше, чем необходимость отказаться от Исина. Мальчик был спасением, был единственным лучом света, он стал причиной значительных изменений, причиной для Чондэ существовать. Даже думать о том моменте, когда Исина больше не будет в его жизни, было страшно, еще страшнее было знать, что момент этот может настать очень скоро. Чондэ не был готов, он оттягивал это событие как мог, цеплялся за время, что еще у него было, но тщетно. Не важно, когда бы это случилось, это все равно произошло бы слишком внезапно, очень некстати, когда впереди еще было много времени, возможностей, столько несделанных дел и несказанных слов.       — Я повторял тебе много раз, — Смерть меряла шагами расстояние от одного стеллажа до другого, расхаживая перед столом Чондэ, скрестив руки за спиной, — и искренне верил в твою сознательность, но видимо тщетно. Ты не из тех, кого сдерживают доводы разума, чтобы приучить тебя жить по правилам, просто необходимо лупить тебя по заднице каждый раз, когда ты их нарушаешь.       Чондэ, вальяжно развалившись в кресле, сидел за столом, уставившись в одну точку. Лицо его не выражало никаких эмоций, взгляд был пустым. Сложно было понять, что чувствовал молодой человек в этот момент. Было ли ему стыдно? Чувствовал ли он вину за содеянное? А может он просто ждал, когда ему закончат лить в уши эти бессмысленные нравоучения и оставят в покое. Сказать, что на самом деле творилось сейчас в голове Чондэ было практически невозможно, однако по его позе, по потухшему взгляду, по изгибу губ, было похоже, что он чувствует себя отвратительно. Это было не далеко от правды. Он не винил себя, не стыдился своих действий, он просто выслушивал, как Смерть привычно спокойным, немного мягким, походящим иногда на кошачье мурлыканье, голосом четко рассказывала о ближайшем будущем Чондэ, которое абсолютно точно нельзя было назвать радужным.       — Суд состоится через два дня, — подводя черту под вышесказанным, сказала Смерть и остановилась, смотря на Чондэ, — думаю, ты должен сам понимать важность этого суда, после всего того, что натворил. Будь добр явиться вовремя, при полном параде.       В кабинете повисла тишина. Смерть ждала ответа, кивка, да чего угодно, но Чондэ не пошевелился. Лишь разлепил губы, будто в попытке что-то сказать, однако не проронил ни звука.       — Оставь всю свою дерзость и вредность здесь. В этот раз твоя судьба будет решаться не мной, за мной лишь оглашение решения. На суде ты должен быть кротким. Сидеть тише воды, ниже травы. Не спорить. Присяжные будут с самого начала не на твоей стороне и вряд ли на нее встанут. Готовься к худшему.       Реакции опять не последовало. Чондэ будто было плевать на свою судьбу. В нем ощущался какой-то бунтарский дух. Будто он воспринимал наказание, как личное оскорбление. Желание ему подговнить. Поэтому в нем было такое безразличие.       — Надеюсь, что это послужит для тебя уроком, — продолжила Смерть, — расплата не будет приятной. Я баловал тебя слишком долго, но лафа закончилась. Тебе безропотно придется принять любое назначенное тебе наказание, без возможности его оспорить. Даже не пытайся, прошу тебя, это может сделать только хуже.       В этот раз Смерть даже не стала ждать ответа. Она лишь смерила долгим взглядом Чондэ, словно прощаясь с ним, и направилась к выходу, бросив на прощание лишь:       — Приведи в порядок отчеты на случай, если на суде вынесут решение о твоем увольнении. Встретимся в Зале Суда.       Только спустя минут двадцать, после того, как Смерть вышла из кабинета, Чондэ позволил себе пошевелиться. Он устало выдохнул, откидывая голову на спинку кресла и долго смотрел в потолок, о чем-то меланхолично размышляя. Когда мысли закончились, он быстрым движением выдвинул ящик стола, достал оттуда низкий стакан и початую бутылку виски, и плеснув одно в другое, продолжил опускаться на самую глубину своего сознания, переворачивая снова и снова все вверх дном.       Исин не знал, чем закончился очередной акт самобичевания, не имел ни малейшего понятия о том, что душу Чондэ, покрытую паутиной мелких трещин, пробороздила еще одна, походящая на разлом. Исин запечатлел лишь результат произошедшего, когда Чондэ вновь явился к нему. Сложно было сказать, сколько прошло времени, появлялся ли он еще между этими моментами, но наверняка было известно, что Чондэ на себя не походил.       Он явился к Исину в траурно-черном костюме, его волосы были отвратительно зализаны назад, и вновь на нем не было привычного пальто. Однако на этом череда странностей не заканчивалась. Чондэ был сам не свой. Неуклюжий, растерянный, постоянно витал где-то в облаках. Из рук все валилось, он путался в своих ногах, но больше всего пугало выражение лица. Он смотрел так, будто видел все первый раз. Особенно на Исина. Когда он неуклюже зацеплял какой-то предмет или, не удержав в руках, ронял его, то замирал на пару минут и растерянно смотрел на этот предмет, словно не знал, что с ним теперь делать.       От одного такого вида Чондэ становилось больно. Всегда уверенный в себе, твердый, с загадочной улыбкой на губах и сверкающими глазами — вот таким привык его видеть Исин. А сейчас перед ним был совершенно незнакомый ему человек. За все то время, что Исин наблюдал за Чондэ, молодой человек менялся, но при этом всегда был верен себе. Как же могло так случиться, что от него прежнего не осталось ничего?       Исин долго ломал голову, пытаясь найти внятное объяснение происходящему. И, видимо, не он один. Чжан Исин, что был младше, тоже не понимал, что происходит. Он с подозрением и страхом смотрел на Чондэ, который молча метался по комнате, за что-то хватаясь, что-то роняя, и все никак не находил себе места.       — Оле? — позвал Исин тихо, с опаской глядя поверх натянутого до носа одеяла.       — Ммм? — Чондэ, разглядывающий мягкую игрушку обезьянки в своих руках, перевел немного удивленный и заинтересованный взгляд на мальчика, вскидывая брови. Даже это выражение лица, казалось бы, такое простое, было Исину незнакомо.       — Ты в порядке? — осторожно спросил Чжан.       Чондэ замялся, будто не понял сути вопроса. Взгляд сам собой соскользнул с Исина и глаза потускнели. Молодой человек ушел в себя.       — Оле?       — А, — опомнился Чондэ, — прости, что?       — Ты в порядке? — снова повторил вопрос Исин, хотя прекрасно понимал, что Чондэ далеко не в порядке.       — Да, — растерянно и очень неубедительно бросил в ответ юноша, — да, я в порядке. Конечно.       — Ты сегодня странный…       — Правда? — на губах Чондэ появилась мягкая извиняющаяся улыбка. — Прости, я сегодня рассеянный. Не с той ноги встал, наверно…       Он тяжело вздохнул, поднимая взгляд к потолку и предусмотрительно умолчал, что не с той ноги он встал еще лет 150 назад, а встать с другой просто не мог, потому что с того дня, как умер, больше и не спал.       — Что-то случилось, да? — Исин сел в кровати, откидывая одеяло. Он был готов выслушать, как обычно это делал Чондэ, но тот по понятным причинам изливать душу не спешил.       — Нет, — твердо заявил молодой человек. — Ничего не произошло. Абсолютно. Ничего.       Нужно было быть дураком, чтобы не понять, что он врет. Откровенно и очень плохо. Однако Исин лишь мягко улыбнулся, принимая эту ложь, и с добротой посмотрел на Чондэ.       — Это хорошо, — произнес он, подрагивающим голосом, — замечательно, что у тебя ничего не случилось.       Глаза мальчика стали наполняться слезами. Он чувствовал на интуитивном уровне, что происходит что-то плохое и неотвратимое, только объяснить себе это внятным языком не мог. Тяжесть опустилась на его плечи, и страх стал грызть, двигаясь в направлении сердца.       Чондэ невидящим взглядом наблюдал, как глаза мальчика начинают искриться от слез, в тусклом свете ночника, и можно было почувствовать, как он сжимался всем своим существом. Он почему-то не знал, что сказать. Не мог подобрать слов утешения. Ему бы следовало сказать, что все будет хорошо, но он знал, что так вряд ли будет, а соврать сейчас просто не мог. И стоял как истукан, онемевший и растерянный, глотая подступающие к горлу обрывки слов и фраз.       В этом молчании, Исин видел повторение уже случившегося с ним расставания, и это причиняло ему почти физическую боль, потому что сейчас ему предстояло еще раз пережить этот момент. Судьба обрекала его на бесконечное повторение их расставания. По одному маленькому каждую ночь и по два тяжелых на каждую жизнь. Будет ли третье?       — Оле, — Исин опустил взгляд, сжимая пальцами одеяло, — спой мне колыбельную.       — Хорошо, — непривычно легко согласился Чондэ, — ложись поудобнее и я спою ее.       Исин покорно лег, устраивая голову на подушке, и накрылся одеялом. Чондэ осторожно присел на край кровати, вытягивая ноги, на которых устроил руки, сцепленные пальцами в замок.       — Ко временному бегу равнодушны, — начал он, и эти слова без музыки болезненно разрезали тишину, оставляя рваные раны, — не столько беззащитны, сколь смешны…       Чжан Исин поджал губы. Чондэ опять пел грустную песню, но сейчас Исин этому был рад, ведь его слезы тогда не казались глупыми.       — Слетались ангелы на шариках воздушных — не потому, что были крыльев лишены, — продолжал Чондэ, проезжаясь каждым словом стеклом по нежной коже.       Исин свернулся калачиком под одеялом, цепляясь пальцами за подушку, и сжимал губы, пытаясь не дать слезам волю. Он закрыл глаза, чтобы не дать им даже шанса пролиться, но Чондэ так умело подбирал песни, будто заворачивал страхи мальчика в стихи, а потом безжалостно их пропевал.       — На де-тских ша-риках цветных, — дробя слова, продолжал Чондэ, и паузу между строчками, разорвала печальная мелодия, существующая только в голове Исина.       Она звонко лилась в его сознание, тянулась, завывала. Она была темно-синего цвета с голубоватым отливом. Исин ощущал ее. Это была его грусть, которая проливалась слезами на подушку.       Чондэ продолжал петь, делая вид, будто не замечает, как мальчик плачет. Он не смотрел в его сторону, не поворачивал голову, и продолжал прижимать руки к ногам, чтобы не касаться Исина. Почему он не позволял себе этого, навсегда останется загадкой. Чондэ не любил прощания. И с этого момента еще больше. Не хотел он, чтобы эта ночь стала прощанием. Он собирался вернуться. Просто не мог не вернуться. Однако вести себя как обычно, будто ничего не происходит, он просто не мог. И диссонанс от этого разрывал его изнутри, разбалтывал, разрушал. От этого его и без того нестабильное состояние превращалось в хаос. Все выходило из-под контроля. Он просто продолжал петь, как будто это было единственное, что он мог.       — Как ласточки, летящие от бога, — уже не пел, а бормотал Чондэ, потому что его голос предательски срывался, — чтоб к богу возвратиться в нужный час.       Исин тихо всхлипывал, давился слезами, но пытался делать это как можно незаметнее. Ему показалось, что будет лучше, если он сделает вид, что спит, и просто даст Чондэ спокойно уйти.       — На детских шариках цветных…       Чондэ перестал петь, и будто чувствуя незавершенность песни, продолжил мурлыкать мелодию себе под нос, вслушиваясь в звуки. Исин, казалось, спал. Он мерно дышал, продолжая сжимать одеяло пальцами, выражение его лица было спокойным, и лишь на щеках блестели слезы.       Молодой человек повернулся и долго, без тени эмоций, с каменным лицом смотрел на мальчика. Время тянулось медленно. Казалось, будто он просидел так целую вечность и мог остаться так сидеть навсегда, однако неожиданно он наклонился вперед, невесомо целуя Исина в висок.       — Спокойной ночи, Малыш Син, спи сладко, — проговорил он тихо, а после быстро отвернулся, намереваясь встать.       В это же мгновение чужие пальцы вцепились в его черный пиджак, не давая возможности встать.       — Не смей, — сдавленно прохрипел мальчик.       — Что? — Чондэ ошарашенно оглянулся, встречаясь с воинственным, полным решимости взглядом Исина.       — Не смей улетать, — проговорил Чжан, поджимая губы. — Если кто-то обижает тебя, скажи мне, я с ним разберусь, но не смей улетать от меня.       — О чем ты, Малыш Син? — с мягкой улыбкой проговорил Чондэ. — Никто меня не обижает. Разве кто-то может меня обидеть?       — Тогда я просто запрещаю тебе оставлять меня, — твердо и властно сказал мальчик.       — Я не оставлю тебя, — очень убедительно заверил его Чондэ. — Я всегда буду с тобой.       — Что бы ни случилось? — уточнил Исин.       — Что бы ни случилось, — утвердительно кивнул молодой человек.       — Значит, ты вернешься? Ты просто обязан вернуться! Ведь ничего не случилось! Значит ты вернешься, как обычно возвращаешься, ведь так? — голос Исина опасно задрожал.       — Почему ты думаешь, что я не вернусь? — тихо, еле слышно спросил Чондэ, вглядываясь в глаза мальчика.       — Я не знаю… просто я чувствую… мне кажется, что ты больше не вернешься ко мне…       Исин смотрел на Чондэ с такой надеждой, будто молил, чтобы его убедили в обратном.       — Тебе кажется. Я не оставлю тебя. Всегда буду рядом. Несмотря ни на что. Я обязательно к тебе вернусь.       — Завтра, — не спрашивая, а утверждая, произнес Исин.       — Завтра? — Чондэ замялся на секунду. — У меня дела, и я не знаю, смогу ли с тобой увидеться, но я обещаю, что мы встретимся, как только я со всем разберусь.       — Ты обещаешь? — грозно спросил мальчик, хмуря брови.       — Обещаю, — подтвердил Чондэ, кивая.       — Клянешься?       — Клянусь! — юноша засмеялся. — Будь я проклят, если не исполню обещание!       И он наклонился, чтобы снова поцеловать Исина.       — А теперь спи, Малыш Син. Чем раньше уснешь, тем раньше мы снова встретимся…       — Тогда спокойной ночи, Оле! — Исин завозился, удобнее устраиваясь на кровати.       — Сладких снов, — тихо произнес Чондэ, и его мягкая улыбка стала болезненной.       Чжан Исин прекрасно понимал, что никакого завтра или послезавтра не будет, однако так же понимал, что в словах Чондэ сомневаться не стоит. Он верен своим обещаниям, всегда их выполняет. И доказательством тому стала их встреча спустя много лет. Он все еще был рядом. Он вернулся. Как и обещал. Если и в этот раз Исин возьмет с него такое же обещание, вернется ли он? Несмотря ни на что будет ли рядом? Конечно, он просто обязан. Это ведь чертов Ким Чондэ, человек, который всегда выполняет свои обещания. Что бы ни случилось. И даже Смерть его не остановит.       Именно этими мыслями старался утешить себя Исин. Если история повторилась однажды, повторится и дважды. Если Чондэ вернулся тогда, то он вернется и снова, ведь так? Тогда Исин даже не знал, что не только в этом их история повторяется.       Исин снова оказался в темноте Зала Суда. Будучи здесь много раз до этого в воспоминаниях, он только сейчас смог в полной мере осознать давящую атмосферу этого места. Он был пропитан печалью, безысходностью и страхом. Он оставлял ощущение клетки, из которой невозможно выбраться, однако Исин был намерен уйти отсюда. Вместе с Чондэ. И плевать ему, если кто-то будет против. С него хватит. Он посмотрел очень захватывающий фильм, но пора и честь знать.       Смерть стояла посреди Зала, поправляя рукава своего плаща. Перед ней, так же в черном плаще, обмякнув в кресле, безвольной куклой сидел бледный Чондэ. Его черные глаза потускнели и стали отливать серым, на щеках были видны дорожки слез. У него были посиневшие обескровленные губы и пустой взгляд, устремленный в пустоту. Чондэ не был мертв, но не был и жив. Словно от него осталась только оболочка. Картина пугала. От увиденного, Исин забыл как дышать. Он был шокирован. Сердце болезненно сжалось от тревоги и страха. Ему показалось, что сознание дало сбой, отказываясь принимать эту реальность. Чондэ… мертв? Неужели он опоздал? Пока он блуждал по воспоминаниям, Чондэ…       Исин бросился вперед, забывая обо всем. Где он, кто он и почему здесь. Важно было только тело Чондэ, сидящее в кресле.       — Итак, господа присяжные, — голос Смерти, разорвавший тишину, заставил Исина остановиться, — вы ознакомились с отчетом о деятельности Ким Чондэ. Готовы ли вы вынести решение или вам нужно время посовещаться?       Присяжные? Исин замер. Когда он покидал этот Зал, здесь были только они трое. Никаких присяжных не было, а раз так, может ли быть, что он все еще в воспоминаниях?       С трибун послышалось перешептывание, похожее на жужжание пчелиного роя. Исин принялся вглядываться в темноту, где был источник звука, и только спустя время ему удалось разглядеть там очертания людей. Но люди ли это были? Их разговоры не походили на человеческие. Они не произносили слова, а будто жужжали как насекомые.       — Хорошо, — спокойно заключила Смерть, — я дам вам еще время. Не торопитесь. Хорошенько все обдумайте.       И она отвернулась от них, возвращая свое внимание к Чондэ. Исин не мог сказать наверняка, но он будто почувствовал волнение, которое исходит от Смерти. Она переживала за Чондэ. И будто в подтверждение этой теории она нервно сжимала руки в кулак, с напряжением ожидая решения присяжных.       Жужжание стихло. Сердце Исина пропустило удар. Смерть дрогнула и прерывисто выдохнула.       — Итак, — спокойно произнесла она, — вы приняли решение?       Одна из фигур поднялась, протягивая вперед лист бумаги. Смерть, помедлив, подошла к трибунам и очень осторожно, нехотя, взяла листок, а после неторопливо, будто специально оттягивая время, направилась к своему столу, чтобы огласить решение.       — Таким образом, — Смерть прокашлялась, чтобы голос звучал ровно, и, положив лист перед собой, принялась читать, — Суд Присяжных приговаривает Ким Чондэ к…       Смерть осеклась. В гробовом молчании она принялась внимательно читать то, что написано на листе бумаги, словно не понимала ни слова из написанного или искала там какую-то ошибку. Пауза затянулась.       — Простите, — вдруг произнесла Смерть сдавленно, — по решению Суда, Ким Чондэ будет лишен всех привилегий и ограничен в использовании магии на срок в 13 лет, после чего решение может быть пересмотрено на следующем судебном заседании, а также Ким Чондэ запрещается приближаться к Чжан Исину или каким-либо способом контактировать с ним и напоминать ему о своем существовании…       Решение присяжных в отношении Чондэ было весьма мягким, учитывая все нарушенные запреты и возможные последствия. Удивительно, что они встали на его сторону, ведь как ни крути, он не создавал впечатления ответственного работника. Если бы Исину пришлось решать судьбу Чондэ, даже несмотря на свою личную привязанность к нему, он бы, скорее всего, вынес приговор значительно строже. И сейчас его радовал тот факт, что не он судил Чондэ, и не он нес ответственность за его действия, потому что тогда он мог позволить себе быть эгоистом, который не думает о последствиях. И даже если им нельзя будет видеться, ничего страшного. Исин сможет понять. Может не сразу, может спустя много лет, но сможет однажды понять причину и не будет винить Чондэ. Ведь сейчас он знает наверняка, что несмотря ни на что, Ким Чондэ все равно придет к нему, исполнит свое обещание и подарит в порядке исключения еще несколько снов. Все будет хорошо, потому что даже если Чондэ не будет рядом, у Исина останется много счастливых, радостных и теплых воспоминаний о нем, которые он будет трепетно хранить до их следующей встречи.        Смерть выдохнула, помолчала, а затем продолжила тихо и быстро:       — Суд постановил, незамедлительно стереть у Чжан Исина любые воспоминания, касающиеся Ким Чондэ. С момента оглашения приговора, Чжан Исин полностью переходит под ответственность Смерти, которая обязуется выполнять в его отношении обязанности Ким Чондэ…       Смерть ударила молотком, обозначая тем самым, что решение окончательное и пересмотру не подлежит.       — Ким Чондэ, тебе есть что добавить? — обратилась она к молодому человеку, который все так же неподвижно сидел на своем месте.       Нет. Они не могут. Нет. Он просто не примет такое решение, ведь так? Он будет против. Точно будет.       — Нет, Ваша честь, — хрипло проговорил Чондэ, еле заставляя губы шевелиться, — я полностью согласен с решением Суда.       Исин почувствовал слабость в ногах. Как он мог согласиться? Эта фраза прозвучала как предательство. Он не стал спорить лишь потому, что решение, вынесенное в его пользу, могли бы пересмотреть. Исин должен был понять, но почему-то не понял. Это так эгоистично.       — В таком случае, я думаю, что нам стоит пригласить сюда Чжан Исина, — Смерть выпрямилась, поправляя свой плащ, и спустилась вниз, к центру зала.       События развивались так стремительно, что Исин совсем позабыл о том, как прожил много лет без единого воспоминания о Чондэ. Просто сейчас Ким Чондэ было так много в его жизни, как будто он был в ней всегда, с самого начала и до конца.       Небрежный взмах руки, и рядом с креслом Чондэ появляется еще одно. Еще одного взмаха было бы вполне достаточно, чтобы вызвать сюда Исина, но Смерть отчего-то медлила.       — Ким Чондэ, — тихо произнесла она, чтобы эта фраза не стала достоянием общественности, — ты бы мог хотя бы попытаться выглядеть чуть более жизнерадостным?       — Я стараюсь как могу, — бросил Чондэ в ответ.       — Плохо стараешься, — хмыкнула Смерть, — натяни на губы доброжелательную улыбку, мы ведь не хотим его напугать.       — Тогда может не стоит его сюда вызывать?       — Если бы ты слушал, что я говорю тебе, в этом бы не было необходимости, — холодно отрезала Смерть, взмахивая рукой.       Послышался негромкий хлопок и вслед за сгустившимся черным дымом, в кресле появился Исин. Он тут же принялся растерянно и настороженно оглядываться, пытаясь понять где находится, однако сделать этого был не в состоянии, поскольку место это было знакомо не многим и только узкий круг лиц мог о нем рассказать.       — Где… я? — только и смог произнести мальчик, инстинктивно вжимаясь в кресло.       Все его внимание приковала фигура Смерти, угрожающе возвышающаяся над ним. Он чувствовал опасность, исходящую от нее, и поэтому всеми силами старался увеличить расстояние, разделяющее их.       Поддаваясь порыву, Чондэ с трудом нашел в себе силы, чтобы встать со своего места. Несколько шагов между двух кресел, ничтожное расстояние, однако ноги не слушались, отказывались двигаться, подкашивались при каждом шаге. Чондэ стоило больших усилий не выдавать свою слабость. Он практически уговаривал себя идти твердо, не опираясь ни на что.       — Малыш Син, — осипшим, не своим голосом произнес он, упираясь в подлокотники жесткого деревянного кресла, чтобы опуститься на колени.       Исин дернулся, больно ударяясь затылком о высокую спинку. В фигуре в плаще, оказавшейся перед ним, он не мог признать Чондэ. И даже когда молодой человек скинул со своей головы капюшон, чтобы убедить мальчика в том, что все в порядке, испуганный взгляд Исина не изменился. Он смотрел на побледневшее лицо Чондэ, смотрел в его уставшие тусклые глаза, и не верил в то, что знает этого человека.       — Оле? — тихо пискнул мальчик, вцепляясь пальцами в подлокотник.       — Да, — выдавил из себя слабую улыбку юноша. — Это я.       — Где я? — незамедлительно, твердо, насколько мог, произнес Исин, не сводя настороженного взгляда с Чондэ.       — Все в порядке, Малыш Син, — уклончиво ответил Чондэ, — ты со мной. Тебе нечего бояться.       — Что с тобой? Ты выглядишь ужасно…       — Все в порядке, — мягко повторил молодой человек, — просто немного приболел. Я не очень хорошо себя чувствую, так что в ближайшее время не смогу к тебе прийти, чтобы ты тоже не заболел…       — Поэтому я здесь? Ты хотел сказать мне это, чтобы я не волновался? — наивно, очень доверчиво спросил Исин, с надеждой заглядывая в глаза Чондэ.       — Не совсем, — в ответ лишь мотнул головой он. — В смысле, лишь отчасти.       — Тогда зачем?       Чондэ растерялся. Он не знал, как ответить на этот вопрос. Все, что он мог, это с сожалением смотреть на Исина и растягивать губы в слабой улыбке, будто прося прощения.       — Мы просто хотим убедиться, — вдруг подала голос Смерть, — что ты здоров. Только и всего.       — Я здоров! — коротко ответил Исин, переводя воинственный взгляд на Смерть и тут же принимая оборонительную позицию.       — Охотно верю, но нам стоит в этом убедиться…       — Я здоров! — снова повторил Исин.       — Малыш Син, — Чондэ положил руку мальчику на колено, — мы лишь хотим убедиться, что ты не заразился от меня. Я ведь переживаю за тебя.       — Но я не болен! Я чувствую себя хорошо! Не надо меня проверять! — протестовал Исин, чувствуя, что он не должен на это соглашаться. В словах, казалось бы, правдивых, ощущался подвох. Он плавал где-то между строк, его источало каждое предложение. Исин и раньше чувствовал это в разговорах взрослых, и иногда в словах Чондэ.       — Ты доверяешь мне? — с надеждой спросил юноша.       — Да, — незамедлительно кивнул Исин.       — Тогда доверься мне и сейчас, — Чондэ потянулся, чтобы потрепать мальчика по голове, — он, — молодой человек кивнул в сторону Смерти, — лишь коснется твоей головы. Будет не…       Он осекся, будто ложь иссякла. Губы просто не хотели разлепляться, чтобы дать сорваться таким откровенно лживым словам.       — Немного больно, — тихо произнес он, чувствуя, как горло начало саднить, — может быть будет кружиться голова, но все быстро пройдет, а наутро ты проснешься полностью здоровым. Не бойся. Все будет хорошо. Я буду рядом.       — Обещаешь? — тихо спросил Исин.       — Ага, — кивнул Чондэ и, сунув руку под плащ, выудил оттуда сосательную конфетку, завернутую в шелестящую обертку. — Держи, — он протянул ее мальчику, — компенсация за причиненные неудобство. Сунь в рот и не заметишь, как все закончится…       Исин осторожно взял конфету и долго крутил ее в руках, не решаясь развернуть. Мама всегда твердила ему об осторожности. Не ходить никуда с незнакомцами, не брать у них конфеты, если предлагают, не вестись на обещания купить игрушки. Исин знал, что не должен всего этого делать, но ведь это всегда был Ким Чондэ, а не незнакомец. Он определенно был хорошим человеком и не желал зла. И даже если подсознание твердило, скулило, выло, кричало о том, что все это опасно, Исин игнорировал его, потому что Чондэ хороший человек. Он не обманет.       Мальчик развернул конфетку и быстро сунул ее себе в рот. Какое-то время он молчал, задумчиво разглаживая в руках фантик от конфеты, а потом начал его аккуратно складывать, сворачивая в длинную полоску.       — Ты ведь придешь ко мне, когда поправишься? — отстраненно поинтересовался он, увлеченный своим занятием.       — Конечно, — подтвердил Чондэ.       — Обещаешь?       — Клянусь, — молодой человек улыбнулся и протянул Исину руку, сжатую в кулак с оттопыренным мизинцем, чтобы закрепить обещание.       Мальчик старательно сцепил два конца свернутого в полоску фантика и надел колечко на мизинец Чондэ. Колечко оказалось чуть больше, чем ожидалось, и на пальце сидело свободно.       — Ты не можешь нарушить обещание, которое дал! И это, — он показал на колечко, — чтобы ты о нем не забыл.       — Теперь уж точно не забуду, — улыбнулся Чондэ, снимая кольцо с мизинца и надевая его на безымянный палец, куда оно пришлось в пору. — А теперь позволь моему другу коснуться твоей головы…       — Ладно, — выдохнул Исин, словно собираясь с силами, — пусть делает.       Чондэ еще раз потрепал мальчика по волосам и с усилием, опираясь на подлокотники, выпрямился, чтобы отойти в сторону и не мешать.       — Не давай ему обещаний, которые не сможешь выполнить, — тихо произнесла Смерть, когда молодой человек с ней поравнялся.       — А почему ты думаешь, что не смогу? — огрызнулся Чондэ.       — Потому что я буду за этим пристально следить, — бросила Смерть и подошла к Исину. — Не бойся, я буду очень осторожен.       Мальчик сполз по креслу, вжимаясь в него, когда чужая рука в железной перчатке потянулась к нему. Это получалось неосознанно. Страх вибрировал в его груди. Маленький Чжан Исин всеми силами пытался противостоять своей сущности, которая противилась происходящему.       Сейчас Исин отчетливо осознал, что вовсе не его взросление было виновато в том, что воспоминания о старом друге стерлись. На их месте зияла огромная дыра, потому что их нагло вырвали, стерли, и Ким Чондэ дал на это свое согласие. Какое право он имел соглашаться с таким решением? Неужели он не понимал, что они собираются стереть его существование из памяти Исина? Навсегда! Эти воспоминания будут утеряны!       В голове будто что-то взорвалось. Исин стоял как вкопанный и чувствовал, как вместе с приближающейся к голове мальчика рукой, к нему приходит осознание. На подсознательном уровне он понимал, что случится дальше. Не в данной конкретной ситуации, это и без того было очевидно. А после, когда он вернется обратно. Исин начал смутно понимать причины такого решения, однако это не делало его более приемлемым.       Позвякивая железными пальцами, Смерть опустила руку на голову ребенка. Секунда тишины. Исин вдохнул, но так и не выдохнул. Зал взорвался от истошного, полного боли, крика мальчика.       От крика зазвенело в ушах. Голову словно сжало в тиски. Исин потерял ориентацию в пространстве. Ноги подкосились и реальность ударила тяжелым каменным полом юношу по правому боку. С трудом понимая, что происходит, Исин попытался встать. Он еле мог разглядеть очертания силуэтов. Все плыло перед глазами. Внутри черепной коробки было неприятное, болезненное ощущение, как будто кто-то щекочет сознание. Копошится в нем цепкими пальцами, что-то выискивая, но никак не может нащупать. И Исин понимал, что не нащупает, потому что там уже давно нет того, что так отчаянно эти пальцы ищут. Однако там есть кое-что другое, что они обязательно попытаются у него забрать. Не сейчас. Чуть позже. Но обязательно заберут. Исин был в этом уверен. Никто не позволит ему сохранить хотя бы капельку воспоминаний о Чондэ. Для него этот человек под запретом. Его не должно существовать в жизни Исина ни под каким предлогом.       Чондэ стоял с опущенной головой в стороне, повернувшись к мальчику спиной. Он плотно прижимал ладони к своим ушам, чтобы не слышать истошный крик, и зажмуривал глаза, чтобы создать иллюзию, будто его здесь нет.       — Останови это, — взмолился Исин еле слышно, пытаясь оторвать свое тело от пола, но сил на это не хватало, — не стой как столб! Останови это! — что есть сил закричал он Чондэ. — Я не хочу! Я не хочу, чтобы они забрали их! Я хочу помнить!       Только Чондэ не слышал. Никто не слышал. Крик ребенка был настолько оглушающим, что сквозь него не пробивались никакие звуки. Глаза мальчика закатились, тело неестественно выгнулось. Это не было «немного больно». Это было «невыносимо больно». Настолько, что Исин терял связь со своим сознанием. Ему было больно просто от того, что он существует.       — Хватит! — Исин откинулся на спину и закрыл лицо руками, заливаясь слезами. — Хватит! Кто-нибудь, прекратите это!       То, что проделывали с ним сейчас на его глазах, через время передавалось и ему, не в полной мере, однако. Он ощущал эту боль даже не в половину силы, но ему уже было нестерпимо. Он не мог держать глаза открытыми, потому что реальность сотрясалась как от сильного землетрясения. Голова была готова взорваться в любую секунду, а тело прижимало к полу неведомая сила, противостоять которой Исин просто не мог. Все, что ему оставалось, это терпеть и ждать, пока все закончится, но он не мог.       Он ощущал, как кто-то по крупицам выдирает из его памяти уже несуществующие воспоминания о Чондэ, и это было нестерпимо больно, слишком невозможно, чтобы вытерпеть это, особенно ребенку, но никому будто не было до этого дела. Особенно Чондэ. Он просто стоял в стороне и ждал, пытаясь не замечать чужих страданий. Разве не он обещал Исину, что тот будет в безопасности? Ему никто и никогда не сделает больно! Так он говорил! Просил доверять! И Исин доверял, искренне верил, наивно полагался. Идиот! Теперь понятно, почему Чжан Исин так и не смог полностью доверять Чондэ и все время ждал от него удара в спину. Может быть они и забрали воспоминания, но не чувства. Не обиду, не злость. Он предал доверие, дав этому случиться. Ведь Исин был еще ребенком. Он не понимал, что происходит. Не понимал за что ему это. Никто и не пытался ему объяснить. Все, что он мог, это верить Чондэ.       Исин забыл обо всем. И даже забыл о том, что что-то забыл.       Это несправедливо. Почему все важные решения кто-то принимает за него? Почему никто не спросил, чего хочет он?       Злость разгоралась от осознания собственного бессилия. У него нет права голоса. Он ни на что не может повлиять. Так отчаянно сопротивляться неотвратимому и все напрасно. Все важные решения в собственной жизни принимает не он. Его ведут по ему неведомому пути, но ведут куда? И ведут зачем? Какой во всем этом смысл? Стоит ему хоть на секунду сойти с этого пути, и они просто стирают ему память и возвращают обратно, будто ничего не было. Сколько раз они проделали это и сколько проделают еще? Исин чувствовал, как вместе с воспоминаниями потерял часть себя. Его личность трескалась и распадалась, становилась противоречивой. Он не хотел снова терять часть себя. Не хотел быть сторонним наблюдателем собственных воспоминаний. Он просто хотел, чтобы из его жизни не забирали людей, которые заняли там важное, практически ключевое, место.       Исин упрямо подбрасывал дровишки в костер собственного гнева, потому что от этого он чувствовал себя сильнее. Именно злость на Чондэ, Смерть и других причастных к этому кошмару, давала ему силы сопротивляться. Она стирала преграды, отключала сознание. Сжирала изнутри, пока не захватывала контроль. Исин не был против. Он ликовал. Кто мог обвинить его в том, кем он стал, когда они сами сделали его таким. Делают его таким сейчас. Вместе с воспоминаниями они выжигают в нем веру в людей, особую чувствительность, с помощью которой он ощущал мир на уровне подсознания. Они даже не осознают, что делают только хуже. Эти меры оставляют след, который тянется через всю жизнь. И с каждым разом он становится только больше. Когда же они остановятся? Когда от Исина останется лишь выжженная полоса?       Что-то пробуждалось в Чжан Исине. Что-то темное, уже знакомое. Темнота струилась изнутри, из самых зрачков, растворяясь в карих глазах. Словно второе дыхание. Неведомая пугающая сила наполняла тело Исина. Он впитывал ее каждой клеточкой, пытался ей насытиться.       Исин не хотел, чтобы история повторялась. Он был полон решимости не дать отобрать у него воспоминания. Ни сейчас, ни потом. И если никто не собирается остановить эту вакханалию, он сделает это сам. Исин не тратил время на размышления о том, может он это сделать или нет. Не пытался постичь тонкости мира, механизм его работы. Он просто шел на таран.       Всего одна мысль, одна команда собственному телу подняться и неуловимое движение вперед, как сильная волна, будто выталкивая, поставила Исина на ноги. Это было легко. Никакого сопротивления. Еще несколько мгновений назад он был прижат к полу без возможности подняться, а потом взмыл вверх, будто его тело ничего не весило. Всего лишь потому, что он так захотел.       Сила переполняла Чжан Исина. Он чувствовал, как она бурлит в нем. Это дарило ему ощущение контроля над ситуацией. Давало власть. Она пьянила. Он не знал свои возможности, но был уверен, что одного взмаха руки, одного желания, четко сформулированной команды к действию, будет достаточно, чтобы снести часть Зала.       Откуда взялась эта сила? У нее должен быть источник. Исин знал, что ничего не дается просто так. Если где-то прибывает, значит где-то убывает. Но ему было плевать откуда. Сейчас для него имело значение только боль, пульсирующая в висках, обида, горечью отдающаяся в горле, и злость, которую все это порождало. Если делают больно, сложно сдержаться и не дать сдачи. И Исин не смог.       Он уверенно двинулся вперед, чувствуя, как тяжелеют его шаги, а перед собой видел только одну цель. Смерть. Слезы застилали обзор, щекотали кожу. По щекам до подбородка и вниз по шее. Отвратительное влажное чувство.       Всего несколько шагов. Детский крик еще звенит в ушах. Исин вытягивает вперед руку, готовый к удару. Он уже видит, как сильная волна, срываясь с ладони, ударяет вперед и сносит Смерть вместе с трибунами и присяжными к противоположной стене. Всего несколько секунд отделяет эту живую картину от реальности. Исин глубоко вдыхает и заносит ногу, чтобы в один широкий шаг оказаться со Смертью на расстоянии вытянутой руки, но не успевает ее поставить.       Тень, скользнувшая с правой стороны от трибун, врывается в узкий обзор за считанные секунды и, вцепившись пальцами в запястье Исина, отводит его руку вниз. Осознание происходящего приходит очень медленно. Исин мыслями не здесь. Он в том моменте, где бушует ударная волна. Этого замешательства достаточно, чтобы тень, с легкостью подхватив Исина под живот, стремительно потащила его назад, в другой конец Зала, до самой стены, в которую болезненно впечатала спиной.       — Хватит! — властно произносит чужой голос. — Чжан Исин, приди в себя!       Чжан Исин не может прийти в себя. Он все еще не сводил взгляда со Смерти и знал только то, что ему надо к ней. Напрыгнуть с разбега, вцепиться, вгрызться в чужое горло и не отпускать, не отпускать до победного.       — Пусти! — прорычал Исин, не зная кому, и попытался вырваться, но его держали крепко. — Отпусти меня!       — Я сказал хватит! — повысила голос тень, и вновь вжала Чжана в стену. — У меня нет сил с тобой бороться! Просто остановись! Приди в себя!       — Отпусти! — прокричал молодой человек, извиваясь в чужих руках. Он мог вырваться. Силы не равны, он чувствовал. Один сильный рывок и его не удержат.       — Чжан Исин! — холодные пальцы схватили Исина за подбородок, чтобы не дать возможность вертеть головой, и тень появилась в поле зрения, заслоняя собой все остальное. — Посмотри на меня!       Молодой человек сфокусировал взгляд на объекте нехотя, по необходимости. В тени дальней стены, под капюшоном черного плаща, начали различаться очертания чужого лица. Детали как текстуры прогружаются медленно. Исин несколько раз изменился в лице, прежде чем понял, кто перед ним стоит. Лицо Чондэ пугающе неузнаваемое. Бледное, непривычно худое, от чего скулы острее, под глазами, когда-то черными, а теперь грязно-серыми, темные тени. На побледневших дрожащих губах потеки крови, а по левой щеке, от шеи к глазу, раскинулась черная паутина, похожая на чернильные потеки вен. Чондэ напряжен и смотрит изможденно. Он выжимает из себя последние силы, выкручивает, заставляет себя, чтобы до конца оставаться полноценным, чтобы не упасть, не рассыпаться.       Злость улетучивается за считанные секунды, словно пар. Как дым растворяется в застоявшемся воздухе помещения. Ком подступает к горлу. Страх накатывает тошнотой. Сначала приходят эмоции, только потом понимание того, что пока Исин сражался с мельницами, настоящие чудовищные великаны буйствовали у него за спиной.       — Что?.. — еле выдыхает Исин не в силах закончить фразу, и от нереальности происходящего поджимает соленые от слез губы.       Крик ребенка смолкает, но картина не проясняется. Все остается таким же невозможным для понимания.       — Хватит, — мягче говорит Чондэ и устало наваливается на Исина, будто не в силах стоять. — Хватит с тебя. Ты видел достаточно, больше не надо смотреть.       И он холодной, ослабевшей рукой прикрывает глаза Чжана, не давая ему даже возможности увидеть, что происходит дальше. А Исин понимает, что, может быть, он и видел достаточно, но все это время смотрел вовсе не туда. Самое важное опять ускользнуло от его взора, проскочило сквозь пальцы.       — Нет, — твердо произносит Исин, — я хочу узнать, что было дальше.       Чондэ ослабленно сползает вниз, упираясь лбом в чужое плечо. Ему надо перевести дух. Сил совсем не осталось. Печать разрушена, и больше ничего не сдерживает разрушение его души. Это оказалось больнее, чем он ожидал.       — Ты и так знаешь, что будет дальше…       — Нет, не знаю, — капризно заявил Исин.       — Я не пришел, — выдохнул Чондэ, — не посмел нарушить запрет, предпочел нарушить обещание.       — Ты пришел, — успокаивающе проговорил юноша. — Ты пришел. Ты здесь, со мной.       Он коснулся чужой руки, которая все еще закрывала его глаза, ощущая подушечками пальцев полоску кольца, только вовсе не бумажного, а металлического. На безымянном пальце правой руки. И губы стали предательски дрожать вместе с голосом. По подсохшим дорожкам заструились новые слезы.       — Ты пришел, — повторил Исин, пропитанным слезами голосом, — пусть на это потребовалось много времени, но ты пришел.       — Слишком поздно, — еле выдохнул Чондэ. — Для этого уже слишком поздно. Мы бы были гораздо счастливее, если бы я не пришел. Я сделал только хуже…       — Не говори так, — запротестовал Чжан. Он отказывался верить в это. Не хотел допускать даже мысли, что это конец. Он понимал это слишком явственно, чувствовал неотвратимость, и оттого ему сильнее не хотелось в это верить. Но он не мог. Не мог просто потому, что Чондэ признал свое поражение. Заявил о том, что все это время он поступал неправильно, и каждое такое решение привело их к печальному концу.       — Это конец, Малыш Син, — с горькой усмешкой проговорил Чондэ, — окончательный и бесповоротный. Так что не проси с меня обещание вернуться к тебе, потому что я не смогу его сдержать. Не в этот раз.       — Врешь! — прокричал Исин. — Ты все это врешь! Постоянно мне врешь! Я заставлю тебя дать мне новое обещание! Такое, которое ты не сможешь нарушить. И ты придешь ко мне снова, несмотря ни на что.       — Хватит, — дрогнувшим голосом проговорил Чондэ. — Хватит с меня обещаний. Я устал. Я очень устал. И потакать твоим детским капризам и нянчиться с тобой я тоже устал.       Это должно было прозвучать грубо. Возможно должно было задеть Исина, но не задело. Он чувствовал, что эти слова только звук. В них абсолютно нет никакого смысла.       — Тогда почему? — произнес Исин еле слышно. — Ты говорил, что не любишь детей, тогда почему нянчился со мной все это время?       — Потому что… — Чондэ замялся, не в силах озвучить то, что уже давно вертелось в его голове. — Я любил тебя как своего собственного. Так, как должен был любить своего невинно убиенного брата, нерожденного ребенка или брошенного сына. Я любил тебя за них за всех. Это мое искупление…       Чжан Исин зажмурился, сглатывая слезы, и вцепился в чужие пальцы. Он не знал, как ему реагировать на эти слова. Не знал, приятно ли ему признание или беспокоит ли его, что оно в прошедшем времени. Не знал и того, хотел ли он быть чьим-то искуплением. Ему определенно хотелось, чтобы Чондэ любил его потому что он Чжан Исин, а не ради того, чтобы грехи прошлого были забыты, стерты, помножены между собой, превращаясь в плюс. Но он не знал, готов ли отказаться хотя бы от такой любви, ведь лучше так, чем никак вовсе. А еще он не знал, как реагировать на горячие слезы Чондэ, которыми пропитывалась ткань на плече. Хорошо, что Исин не видел его лица сейчас, потому что не был уверен, что сможет вынести еще больше боли, чем уже чувствует.       Это как в сопливой драме. Один поворот за другим. Ты знаешь наперед, что случится дальше, и молишься лишь о том, чтобы это поскорее прошло. Скучно и выматывающе. Бесчисленное повторение одних и тех же событий. Эмоциональность сбилась до нуля. Апатия. И боль не внезапными вспышками, не острая и колющая, а постоянная, ноющая. Бесконечная. Она не оставляет места ничему другому. Вся жизнь, все существование превращается в открытую рану. От такого количества болезненных событий не остается живого места. И уже не страшно, что дальше снова будет больно. Потому что привык. Потому что хуже уже стать не может.       Так думал Исин, зарываясь пальцами в волосы Чондэ, и ловил каждый момент их близости, потому что она была спасением, и, возможно, стоила всего пережитого. Нужно было что-то сказать, ответить, заполнить паузу, но не было для этого слов. Исин понимал, что должен утешить и приободрить, пообещать, что все будет хорошо, только сделать этого не мог. Он сам не верил, что что-то будет хорошо, а виртуозно врать не умел.       Чжан Исин держал в своих руках полностью разбитого человека. Того, кто раньше горел ярче любого солнца, а теперь еле тлел слабым, почти незаметным, угольком. Но это не делало его хуже, ничего не могло сделать его хуже. Даже после всего увиденного, Чондэ был слишком ярким. Исин был ослеплен любовью к нему.       — Я люблю тебя, — вместо утешения сказал он, находя в себе смелость наконец-то убрать чужую руку от своих глаз.       Исин сильнее сжал Чондэ в своих объятьях, будто боясь, что тот в любую секунду может раствориться. Чего-то подобного стоило ожидать, и он этого допускать не хотел.       — Я знаю, Исин, — с сожалением проговорил молодой человек, цепляясь пальцами за ворот чужой футболки сзади. — Я знаю.       Чжан поджал губы. Он ожидал совершенно другого ответа, но ему бы стоило привыкнуть, что фраза «я тебя люблю» не самая любимая у Чондэ.       — У нас все будет хорошо, — проговорил Исин, — даже если они заставят меня снова забыть о тебе, это не изменит моих чувств. Ты всегда сможешь ко мне вернуться. Обещаю. Я буду ждать тебя. Я даже сделаю себе татуировку напоминание, чтобы не забыть о том, что жду…       Чондэ ничего не ответил. Не было нужды в этом. Он устал отбирать у Исина надежду. Та не иссякала. С ней или без нее, больно будет в любом случае.       Они стояли в тишине, прислушиваясь к собственным чувствам и мыслям. Им бы хотелось остаться так навечно, потому что тогда не будет необходимости двигаться дальше, к печальному для них двоих концу.       Рука Чондэ больше не закрывала глаза, потому у Исина наконец появилась возможность посмотреть вокруг. Они больше не были в Зале. Сейчас они были на крыше высотного дома, стояли почти на самом краю. Исин ощущал, что рядом с ними есть еще кто-то, но увидеть не мог. Обзор не позволял. Но видеть и не нужно было, и так было ясно, кто стоит рядом. Важнее было то, что находилось впереди. С крыши открывался вид на другой дом. В ночи, серые стены дома пошли желтыми пятнами там, где в окнах горел свет, и черными дырами там, где света не было.       Исин даже не задумываясь отсчитал пять окон сверху от крыши и девять от левого угла дома. Пятое сверху и девятое слева — окно его комнаты. Он помнил это особенно четко, потому что, если дверь в комнату, находящаяся прямо напротив окна, была открыта, с улицы можно было увидеть, когда в прихожей загорался свет. Если тускло белеющий в темноте потолок озарял слабый желтоватый свет, значит пришло время возвращаться. Сам Исин с трудом мог заметить разницу в цвете потолка, зато Минсоку всегда удавалось мастерски различать эту разницу.       В этот раз, как и обычно бывало в такой поздний для прогулок час, в комнате Исина горел свет. Было что-то успокаивающее в том, чтобы смотреть на окна своего дома. Будто возвращаешься в прошлое, где не было этого хаоса. В то счастливое детство, каким его помнил Исин. Простое. Беззаботное. Веселое. Такое, какое должно быть у обычного ребенка.       В окне появился чей-то силуэт. Он определенно принадлежал ребенку, однако Исин отчего-то сомневался, что этим ребенком был он. Мальчик, а это определенно был мальчик, долго стоял неподвижно, вглядываясь сквозь стекло в темноту ночи, будто силился в ней что-то рассмотреть. Свет, лившийся из-за спины ребенка, не давал разглядеть, куда именно он смотрит, но Исин почему-то отчетливо ощущал, что взгляд его направлен на крышу, чуть правее, чем сейчас находится он. И осознание этого пробежало мурашками по спине. Ребенок в комнате Исина, который при этом определенно не Исин, внимательно смотрит на Чондэ, который сейчас стоит на крыше, а значит видит его, значит знает о его существовании.       Кто это? Такая мысль взорвалась в голове Исина, однако ответ нашелся почти мгновенно, когда ребенок в окне неожиданно резко задернул шторы.       Ким Минсок.       Это был он. Больше некому. Он был и до сих пор остается очень принципиален в вопросе задернутых штор, но почему-то только в комнате Исина. В детстве, когда он оставался у Чжана ночевать из-за того, что родители задерживались на работе, он всегда задергивал шторы перед сном. Жаловался, что ему мешает спать свет соседних окон. Поразительно, что в своей комнате он никогда не задергивал шторы. У него их вообще не было. А привычка задергивать шторы в комнате Исина на ночь осталась с ним даже тогда, когда они оба переехали. Исин по этому поводу никогда не спорил, даже странным не считал, а потом и вовсе привык. И только спустя много лет он вдруг узнал причину такого странного поведения.       Ким Минсок почему-то видел Чондэ.       Исин был так озадачен этим фактом, что не заметил, как Чондэ, оправившись от своей печали, потянул его куда-то за руку.       — Стой, — дернулся Чжан, — подожди.       Он хотел увидеть, что будет дальше. Хотел узнать, почему Минсок видит Чондэ. Потому ли, что Ким Минсок ребенок или же дело в том, что Чондэ сам позволяет ему видеть себя. Это загадка не давала покоя, как и чувство, что ни один из вариантов не является ответом.       — Идем, — Чондэ с силой дернул Исина за собой, — сеанс закончился. Прошу на выход из зала и не забывайте выбросить за собой мусор.       — Да можешь ты просто остановиться! — вскрикнул юноша и уперся ногами, отказываясь идти. — Я хочу узнать, что будет дальше. Куда ты несешься? Я уже видел достаточно! Что изменится от того, что я посмотрю еще немного?       — Вот именно! — сквозь зубы прошипел Чондэ, оборачиваясь к Исину. — Ты видел достаточно! И ничего не изменится от того, будешь ты стоять здесь или нет! Все это уже случилось и ничего с этим сделать нельзя!       — Я не собираюсь ничего с этим делать, — почему-то стал оправдываться Исин, — я просто хочу узнать, почему Минсок видел тебя.       — Ты тоже видел и что из того? — развел руками Чондэ. — Хватит искать второе дно там, где его нет. Тебе что, загадок мало?       — Так в том-то и дело! — в отчаянье прокричал Чжан Исин, всплеснув руками. — Он тебя видит, а я нет! Или ты думаешь, что я бы не обратил внимания на сомнительную темную фигуру на крыше соседнего дома, которая смотрит в мои окна? Это не выглядит нормально! И тем более, это не выглядит НЕ жутко!       Чондэ лишь тяжело вздохнул. Продолжать спор и повышать голос было бессмысленно. Исин был упертым ребенком. У них просто не было времени снова препираться. Чондэ должен был вывести Исина из лабиринта воспоминаний раньше, чем у него закончатся силы.       — Ты в любом случае этого не узнаешь, — тихо проговорил Чондэ, отворачиваясь.       — Почему?       — Потому что я тоже не знаю, — молодой человек снова обхватил запястье Исина и повел его прочь, — так что почему бы тебе просто не вернуться и не спросить у Минсока об этом самому? Это куда проще и эффективнее, чем играть в Шерлока, пытаясь отыскать разгадку в моих хреновых воспоминаниях.       — Ну, конечно, как же я и сам не додумался, — с сарказмом выдохнул Чжан, но покорно пошел за Чондэ, — эй, Минсок, привет, помнишь, в детстве ты видел какого-то мутного чувака на крыше соседнего дома, который смотрел в наши окна? Может скажешь мне, почему ты его видел? Может быть ты… экстрасенс?       — Сейчас все это не имеет никакого значения, — спокойно вторил ему Чондэ, — ничего не имеет. Важнее выбраться отсюда. У нас осталось не так много времени.       — Не так много времени до чего?       — До того, как воспоминания… — молодой человек замялся, не найдя подходящего слова, чтобы описать то, что случится потом, но, решив, что фактическое соответствие никто проверять не будет, выбрал самый простой вариант, — исчезнут. Если хочешь исчезнуть вместе с ними, я могу оставить тебя здесь.       — Исчезнут? В каком смысле? Их сотрут или что?..       — Просто исчезнут!.. — с нажимом пробормотал Чондэ. — Какая разница, что с ними станет?       Он прошел по длинной крыше до самого края, где остановился, чтобы подтянуть к себе Исина и обхватить его за пояс, прежде чем прыгнуть вниз, в самую черноту, которой обрывались воспоминания. Прежде чем полететь вниз, Исин зачем-то задержал дыхание, памятуя о своем неудачном столкновении с туманом на небесных островах. Перестраховаться лишним не будет никогда. Их тела вошли в черную, плотную как чернила, материю, встретившую их сопротивлением. Она окутывала своими щупальцами, оплетала конечности и не хотела пропускать дальше. Чондэ не шевелился, его примеру последовал и Исин. Когда они достигли самого дна, плотного, как будто илистого, Чондэ, напряженно поджав губы, с силой ударил по нему ногами, расчищая себе путь.       Дно оказалось потолком. Точнее, оно было там, где этот потолок должен был быть. Доподлинно неизвестно как вышло, что, пробившись сквозь дно, они рухнули в комнату. Исин, как брошенный мешок с картошкой, приземлился плашмя, Чондэ же грациозно словно кошка приземлился на ноги. Как и всегда.       Он не дал Исину времени на то, чтобы оглядеться или подняться самостоятельно. Просто схватил парня за шкирку, поднял на ноги и потащил за собой через всю комнату к двери. Исин лишь сдавленно пискнул, когда его подняли, и безропотно поплелся за Чондэ, быстро перебирая ногами. Лишь краем глаза он успел зацепить, в какие обстоятельства он попал в этом воспоминании.       Осознание происходящего сначала смутило Исина, потом удивило, а после он не удержался и злорадно подумал: «Так ему и надо». Теперь-то они точно квиты. Это ему за то, что пришлось наблюдать, как он спит с бесчисленным количеством девушек. Пусть теперь и сам полюбуется. Почувствует, каково это. Хотя, может быть, ему не так уж сильно это не нравится. Не так сильно, как не нравилось Исину находиться в такой же ситуации. Все, что он делает, это просто сидит на подоконнике, увлеченно болтая ногами, будто ждал, когда все это закончится.       Чжан Исину 16 и это его первый раз. Как хорошо, что тогда он вовсе не был в курсе, что за этим событием кто-то наблюдает. Он и без того слишком нервничал из-за происходящего.       — Извращенец, — тихо буркнул Исин, отворачиваясь и выходя из комнаты. В его тоне не было желания оскорбить, и сцен у фонтана по этому поводу он тоже устраивать не хотел, потому что, если быть честным, в этот момент в его голове что-то щелкнуло. Кажется, ему нравилась сама мысль, что Чондэ за ним в тот момент наблюдал. Она возбуждала.       Исин сделал глубокий вдох. Нет, он никогда не признается в этом кому-нибудь. Даже под пытками.       Они еще долго блуждали между воспоминаниями. Через крыши и коридоры, обходными путями миновали суть. Заходили в двери и выходили в окна, иногда наоборот. Просачивались через дымоход, исчезали в подвале. Это походило на прогулку переулками, когда минуешь главные улицы. Иногда Исину казалось, что он упускает какую-то очень важную суть, а иногда создавалось чувство, будто так он узнает гораздо больше.       Длинная прогулка резко оборвалась входной дверью старого бабушкиного дома. На дворе была ночь, ветер шумел в листве. Вдалеке слышалось стрекотание кузнечиков. Чжан Исин стоял на ветхом крыльце, смотрел на дверь дома, как баран на новые ворота, и не мог вспомнить, почему она ему так знакома. После всего увиденного, именно эта дверь, знакомая ему с детства, такая привычная, казалась незнакомой. Может быть в голове Исина что-то перемкнуло в тот момент, а может быть, это была вина искажения его собственного восприятия чужими воспоминаниями, но он очень долго пытался понять, где именно он находится. Ждать, пока молодой человек разберется с самим собой, никто не собирался.       Ким Чондэ распахнул перед Исином дверь и грубо втолкнул его в облако света, лившееся из-за нее. На какое-то время Исин потерял ориентацию в пространстве. Свет не резал глаза, но инстинктивно их хотелось закрыть. Нельзя было сказать, где верх, а где низ. Все было одинаково белым.       Исину казалось, будто его движение в этом пространстве стало заторможенным. Он как в замедленной съемке летел вперед, вращаясь вокруг своей оси, но пошевелиться не мог. Ни повернуть голову, ни пошевелить пальцами ему не удавалось. Все, что он мог, это покорно расслабиться, наблюдая бесконечно медленное вращение, и думать. Мысли бежали здесь впереди времени.       А потом вращение вдруг ускорилось. Исин даже не заметил, как оборвался свет, и непривычная темнота помещения поглотила его. Почти сразу за этим последовала боль. Чжан Исин приземлился на правый бок, ударяясь головой, и прокатился по полу, сделав еще несколько оборотов. Это настолько выбило его из колеи, что какое-то время он просто лежал, пытаясь осознать где он оказался и кто он вообще такой.       Правая рука, на которую он приземлился, болезненно ныла в плече. Перед глазами все плыло. Исин сдавленно застонал, еле шевеля ногами, сгибая пальцы на руках, чтобы оценить радиус поражения. В ушах звенело. Исин видел перед собой две размытые фигуры, которые о чем-то переговаривались, но все это казалось ему таким далеким, не имеющим к его реальности никакого отношения.       — Теперь это выглядит еще ужаснее, — послышался спокойный голос Смерти. Ей будто было безразлично происходящее.       — Твоими стараниями, — сипло вторил ей Чондэ. Его голос узнать было почти невозможно. Он был низким, хриплым, почти неразборчивым. Будто что-то случилось с его голосовыми связками.       — Она уже добралась до сердца, — Смерть отогнула полы плаща, чтобы оценить ситуацию, — наверно, сильно болит.       — Ты не поверишь, — с сарказмом выдавил Чондэ, пытаясь подняться. Он упер руки в подлокотники, чтобы на них перенести вес своего тела, но смог лишь чуть-чуть оторваться от кресла, а после обессилено рухнул обратно.       — Ничего, скоро это закончится…       — А можно как-то ускорить процесс?       — Тебе так не терпится умереть? — хмыкнула Смерть.       — В данных обстоятельствах я бы предпочел как можно быстрее…       — Что ж, ваше желание, и я повинуюсь, — с усмешкой произнесла Смерть и протянула руку вперед, намереваясь коснуться головы, однако сделать это не успела.       — Чондэ, — тихо позвал Исин. Его голова все еще шла кругом, то ли от удара, то ли от таких скачков в пространстве и времени. Наверно, ему никогда не быть космонавтом. Слишком уж плохо эти перегрузки сказываются на нем, в особенности на его желудке.       Он заставил себя подняться на руках, проглатывая подступающую к горлу жгучую желчь. Ему определенно не было хорошо. Оценив свои возможности, он решил даже не пытаться встать, это бы у него все равно не вышло, и пополз на четвереньках к креслу, в котором сидел Чондэ.       Исину потребовалось слишком много усилий, чтобы добраться до кресла. Он уцепился ослабевшими руками за подлокотники, чтобы подтащить свои ноги, но пальцы соскользнули, и он чуть не раскроил себе череп о деревянный угол. Везение спасло его от такой участи. Не пытаясь больше совершить никаких перемещений или переменить свое положение, он просто осел на пол, зацепляясь пальцами за подлокотник. Исин с трудом подтянул к себе ноги, сгибая их в колене, и от такой неудобной позы стала ныть спина. Хотелось ее выпрямить, но сидеть так удавалось лишь несколько секунд, так что Исин бросил эту затею сразу же.       И Смерть, и Чондэ в молчании наблюдали за потугами Исина.       — Как ты? — как можно мягче, насколько это было возможно учитывая теперешний его голос, спросил Чондэ, и еле смог поднять руку, чтобы потрепать Исина по волосам.       — Мне не очень хорошо, — закрывая глаза, Чжан прислонился лбом к подлокотнику, чтобы перевести дух. Тошнота накатила новой волной.       — Ничего, — ободряюще прохрипел Чондэ, — скоро пройдет.       Исин промычал что-то невразумительное в ответ и тяжело вздохнул. Ему определенно не нравилось это «ничего» и «скоро пройдет». Вообще не нравилось, что кто-то с ним говорит. Все фразы сейчас он воспринимал как «бла-бла-бла», и сосредоточиться на их значении просто не мог. Как и не мог понять, что с ним происходит. Он начал прислушиваться к себе, чтобы определить, насколько сильно болит его голова или как сильна тошнота, стоит ли о ней беспокоиться и просить бумажный пакет.       — А ты? — вдруг произнес Исин, вскидывая голову, потому что почувствовал, что должен хотя бы для виду побеспокоиться сейчас не только о себе. — Ты в порядке?       Почему?       Странный вопрос.       Он возник в голове Исина и дальше него мысль не шла.       По какой-то причине только сейчас, только спустя столько времени с того момента, как он снова вернулся в Зал Суда, он догадался посмотреть на Чондэ.       Почему?       Этот вопрос был собирательным. Общим для всего.       Почему он не догадался посмотреть на Чондэ раньше? Вероятно, ему в голову даже мысль не могла прийти, что с Чондэ могло быть что-то не так, хотя он своими глазами видел еще пару минут назад, что что-то явно было с ним не так. Почему это не показалось ему странным?       Исин подавился воздухом, как только взглянул на Чондэ. Он выглядел хуже, чем можно было вообразить. Как будто он сошел с экрана какой-нибудь очередной голливудской картины про зомби или просто людей, зараженных каким-нибудь смертельным вирусом. Он выглядел не просто плохо. Он выглядел ужасно. Такой его вид не был совместим с жизнью, но и Чондэ был не очень жив уже давно. И тем не менее…       У него была бледно-синяя кожа, какая бывает, пожалуй, только у трупов, и под этой кожей опасно пульсировали фиолетовые дорожки вен, переплетающиеся с той самой чернильной паутиной, которую видел Исин несколькими минутами ранее в воспоминаниях. Глаза Чондэ были не покрасневшими, они были красными, как если бы все капилляры разом лопнули. Однако даже не лицо и не его безвольная поза пугали больше всего. Становилось страшно от взгляда.       Чондэ полулежа сидел в кресле, вальяжно раскинув руки по разные стороны от себя, устроив их запястьями на подлокотниках, и смотрел на Исина сквозь полуопущенные ресницы сверху вниз. Смотрел очень устало, безразлично и… смиренно. Он знал, что его ждет дальше. Очень отчетливо это понимал. Как и неизбежность этого. Оттого он не сопротивлялся, не пытался бороться. Он просто ждал. И именно это очень пугало.       — Не хочу врать, — еле разлепив свои побледневшие губы, проговорил Чондэ, — я не в порядке.       Исин хотел было обрушить на Чондэ свой поток «почему?», но успел он только открыть рот в немом удивлении. В какой-то момент он просто провалился на глубину своего сознания, как в случайно открытый люк, и полностью потерял связь с реальностью. Его расфокусированные глаза все так же смотрели на Чондэ, а рот еле шевелился, то чуть закрываясь, то открываясь, будто он что-то говорил.       — Раз мы решили быть честными, — вдруг подала голос Смерть, — стоит сказать, что он умирает.       Тадам. Слова прозвучали так неожиданно громко и фальшиво, как если бы кто-то ударил со всей силы по клавишам фортепиано.       — Уже близок к этому. Почти что труп. Это так… небольшая ремарочка, чтобы избавить от множества вопросов.       — Что ты с ним сделал? — прошипел Исин, поворачивая голову в сторону Смерти, но взгляд его не стал осмысленнее.       — Я? — поразилась Смерть, театрально ахнув. — Нет, мой дорогой Чжан Исин, это сделал… — она задумчиво поводила железным пальцем по воздуху, прежде чем указать на юношу, — ты.       — Я? — обескураженно выдохнул Исин. — Я его и пальцем не тронул, а вот ты…       — Ох, — устало выдохнула Смерть, — это что, игра какая-то? Сначала удивленно выдыхаешь «я?», а потом переводишь на кого-то стрелки? В таком случае, мы в тупике. Нам нужно чуть больше людей для этой игры.       — Какого черта? — вскрикнул Исин. — Вы втянули меня во все это дерьмо, а потом просто скинули на меня всю вину за происходящее и рады?       Он был зол. Он оказался в гуще событий, которые, как бы сильно не старался, понять был просто не в состоянии. Весь этот мир был для него сумбурной кашей, в которой он плюхался, стараясь не потонуть. И вот теперь ему говорят, что он еще в чем-то виноват! В чем? В том, что принял участие в этом мракобесии? В том, что в один день это просто свалилось ему на голову? Никто даже толком не объяснил ему что происходит, да, видимо, и не собирались тратить на это ни сил, ни времени. Исину нужны были объяснения, иначе он просто сойдет с ума от негодования.       — Прежде чем бросаться обвинениями, может объяснишь мне, что происходит? — Исин не собирался фамильярничать со Смертью. Почему-то в данной конкретной ситуации он считал, что имеет на это право.       — Мммм, — задумчиво промычала Смерть, касаясь железным пальцем маски, — нет.       — Нет? — ахнул Исин. — Что значит «нет»?       — Нет значит нет.       — Да вы издеваетесь! — почти пискнул Чжан, чувствуя, как близок к потере сознания, потому что сейчас это был для него единственный верный способ сбежать от ответственности за то, к чему он не имел никакого отношения. — Это не смешно, понятно?       Он заставил себя подняться, и вдруг осознал, что силы вернулись к нему. Возмущение и раздражение заставили забыть о том, что ему было плохо, а может быть, наложившись одно на другое, происходящее открыло в нем второе дыхание. Исин подскочил к Смерти, но даже так был ниже и ощущение своей ничтожности давило на него.       — Вы втянули меня в это! Свалились как снег на голову! А теперь говорите, что я во всем этом виноват? Не думаете, что я должен знать, что происходит?       — Нет, — коротко мотнула головой Смерть.       — Опять это «нет»! — сквозь зубы процедил Исин. — Если бы не вы, я бы и дальше жил своей спокойной жизнью и был бы счастлив!       — Если бы не ты, ничего этого бы не случилось, — резонно заметила Смерть.       — А что случилось? Что? — не своим голосом закричал Чжан, с усилием сжимая пальцы, как будто в его ладонях было по человеческому сердцу, которые он хотел раздавить. — Мне нужно знать! Почему никто не говорит! Почему все считают, что мне об этом знать не обязательно? Вечно все молчат о чем-то важном! Я просто…       Исин осекся. Он был растерян. Он был в тупике. Так много всего, что он не понимал. Ему хотелось плакать. Хотелось бежать отсюда со всех ног. Почему они делают это с ним? Почему они не оставят его в покое?       — Он умирает, Чжан Исин, — спокойно произнесла Смерть, видя, как юноша застыл, со слезами на глазах глядя на свои дрожащие руки.       — Почему? — жалобно спросил Исин, вскидывая голову.       Смерть грубо схватила его за плечи и развернула от себя, поворачивая лицом к Чондэ. Тот еле дышал. Каждый его прерывистый вдох дрожью отдавался во всем теле.       — Я не знаю, — с издевкой и насмешкой произнесла Смерть. — Волчанка, наверно.       Исин смотрел на Чондэ. Просто смотрел. И в голове как-то не укладывалось, что он умирает. Будто бы это слово просто нельзя было применить к нему. Чондэ НЕ МОЖЕТ умереть. Исин видел его смерть не один раз и просто перестал верить в ее правдивость. Чондэ был как мальчик, который кричал: «Волки!». В один прекрасный момент уже нельзя воспринимать смерть всерьез. И сейчас Исин не воспринимал. Он думал, что будет как в прошлый раз. Его просто разыгрывают. Чондэ вечно с ним так поступает. Исин постоянно верит ему, а потом оказывается обманутым. Это очередная его жестокая шутка.       — Он умирает, — шептала Смерть на ухо, — по-настоящему умирает. В этот раз ему не удастся выкрутиться.       — Нет, — слабо вторил Исин, чувствуя, как железная перчатка смыкается на его шее, не давая возможность повернуть голову.       — Да, Чжан Исин, — продолжала Смерть. — Он больше не вернется к тебе. Никогда. Это наказание за непослушание. Ваша расплата. Ничего бы этого не случилось, если бы вы слушали меня. Не было бы ни боли, ни страданий…       Голос Смерти звучал глубоко, он гипнотизировал, пробирался в самое сознание. Исин хотел прогнать его из своей головы, но не мог. Не мог ему сопротивляться.       — Это все его бунтарский нрав. Он испортил тебя. Отравил твою душу. Он плохая компания для тебя. Ты поддался, пошел у него на поводу. Ты действительно думаешь, что важен ему? Именно ты? Он просто любит нарушать правила. Запретный плод всегда сладок. Ты не был бы ему нужен, если бы с самого начала был в зоне его досягаемости. Дело не в тебе, а в том, кем ты должен стать. Он тянулся к тебе, потому что было нельзя. Потому что знал, что ни к чему хорошему это не приведет. По правде… он просто любит страдать и драматизировать. Ты думал, что он глубоко несчастный человек, ведь так?       Смерть скользнула рукой в железной перчатке по животу Исина, прижимая его к себе, и только сильнее сжала пальцы на его шее. Исин чувствовал себя беспомощным. Он поджимал дрожащие губы, наблюдая за безразличным лицом Чондэ, и сладкий голос Смерти, эхом отбивающийся в голове, просто не оставлял шансов считать сказанное ложью. Как Змей Искуситель.       — Он просто мазохист, — Смерть по-змеиному растягивала слова. — Есть два пути для тех, кто постоянно сталкиваются с болью. Отрицать и сопротивляться или наслаждаться ей. Он выбрал второе и не прогадал. Поначалу. Когда его высмеивали, когда били, когда издевались над ним, это имело смысл, но когда это закончилось… он был опустошен. Ему не хватало боли, понимаешь? Он с таким упорством делал все наперекор мне, ожидая, что я отшлепаю его по заднице, но все тщетно… Я никогда не давал ему то, чего он хочет. И он стал изыскивать другие пути, чтобы его не терзала вечная скука. Ты ведь и сам видел. Пьянки, женщины, но все это было не то. Саморазрушение, душевная боль — вот, чего он хотел. И он нашел это. Сначала Том, затем ты. Только так он чувствовал себя живым. Только через боль. Только через страдания. Это подтверждало ему, что он все еще жив.       — Нет, — слабо запротестовал Исин, — ты врешь.       — Посмотри на него! — вскрикнула Смерть, дернув рукой, которой сжимала шею, и Исин качнулся как тряпичная кукла, снова переводя опущенный взгляд на Чондэ. — Посмотри внимательно! Разве так выглядит человек, который умирает в адских муках? Ты видишь это? Он ведь наслаждается. Ему доставляет удовольствие все это.       Исин дрожал. Странное чувство охватило его, похожее на страх где-то на границе осознания того, что все это время он не был в безопасности. Ни на секунду. На губах Чондэ была слабая блаженная улыбка, от которой мурашки бежали по телу.       — Это не так, — прошептал Исин, не веря своим словам.       — Не так? Ты говоришь так, потому что хочешь быть для него значимым? Хочешь отчаянно в это верить? Что нужен ему не потому, что ему скучно. Или же… тебя так впечатлили его романтичные, полные драматизма слова об искуплении? Искупление… — Смерть усмехнулась. — Какое хорошее оправдание он нашел всему этому дерьму. Как будто он действительно переживает из-за содеянного. Как будто понимает, что поступил неправильно и чувствует за это вину. Ты видел много, Чжан Исин, но не видел еще больше. Он. Не. Изменился. Ему чуждо сострадание. Как и раньше. Он насыщается собственной болью и питает силы в человеческом страхе. Это заставляет его чувствовать свое превосходство. Жертвы насилия в будущем либо становятся спасителями, всеми силами стараясь не допустить, чтобы случившееся с ними повторилось с кем-то еще, либо сами становятся насильниками. И он. Никогда. Не был. Спасителем.       — Хва… — начал было Исин, но не успел закончить, потому что его слабый голосок перебил властный оклик Чондэ.       — Прекращай! Не видишь разве, что пугаешь его?       — Я? Пугаю? — удивленно выдохнула Смерть и усмехнулась. — Что ж, так тому и быть.       Она вскинула руки вверх, освобождая Исина от захвата, и покорно сделала шаг назад. Исин облегченно выдохнул и тут же повалился на пол, хватаясь за горло, на котором, кажется, был покрасневший след от чужих пальцев.       — Ты слишком груб с ним.       — Разве? — задумчиво произнесла Смерть. — Возможно. Я просто не умею как ты.       — Не умеешь как я что?       — Обманывать.       Чондэ сдавленно засмеялся, но тут же его смех превратился в отвратительный кашель, заставляя согнуться пополам, прижимая руки к губам. Смерть отвернулась. Ей не нужно было видеть самой, чтобы знать, что Чондэ судорожно сжимает руки в кулак, чтобы никто не заметил потеки черной крови на его ладонях.       — Так может быть… если ты у нас такой добрый самаритянин, расскажешь ему, что происходит, — предложила Смерть и голос ее напряженно дрогнул.       — Нет, — Чондэ откинулся на спинку кресла, чуть запрокидывая голову и прикрывая глаза, — не хочу попусту сотрясать воздух. В этом нет никакого смысла.       — Почему же? — наигранно озадачено осведомилась Смерть.       — Будто сам не знаешь…       — Нет, — последовал ответ.       — Потому что ты все равно сотрешь ему память, — Чондэ снова закашлялся, отворачивая голову в сторону, и прикладывая к губам руку, сжатую в кулак.       — Ты еще чувствуешь ноги? — отстраненно поинтересовалась Смерть, разглядывая черный потолок Зала.       — Нет, — тихо вторил ей Чондэ.       — Тогда советую тебе не затягивать прощания, если ты еще хочешь попрощаться…       Чондэ молча проводил взглядом фигуру Смерти, которая решила отступить в темноту, чтобы дать возможность спокойно попрощаться. Исин лежал на полу и не шевелился. Он невидящим взглядом смотрел в сторону и, кажется, уже вовсе перестал понимать, что происходит и где он находится. Он корил себя за то, что с самого начала принял все на веру. Если бы он оставил себе лазейку, хоть какую-то, пусть даже самую маленькую вероятность, что все это лишь фестиваль его бурного воображения, ему было бы куда проще существовать во всей это ситуации. Но он слишком сильно хотел, чтобы все это было реально. Слишком.       — Малыш Син, — тихо позвал Чондэ.       Исин не ответил. Он решил притвориться мертвым. Так лучше. Так безопаснее для него и его чувств.       — Исин, — снова позвал Чондэ.       Снова никакой реакции. Исин считал, что не должен давать Чондэ шанса. Если он будет зол и обижен, если будет убежден в том, что Чондэ гнусный человек, воспользовавшийся им от скуки, то будет не так больно расставаться. Пусть объяснит, когда объявится снова, но только не сейчас. Нельзя позволить ему говорить. Он снова обманет.       — Чжан Исин, — тверже и властнее сказал Чондэ, теряя терпение, — подойди. Я хочу сказать тебе кое-что важное. Очень. Важное.       Исину приходилось бороться с самим собой. Его гордость, осторожность и сила воли пали почти сразу от любопытства и слепой надежды. Он поднялся, очень нехотя, все еще сомневаясь, и, глядя себе под ноги, пошел к Чондэ, избегая смотреть на него. Если все, что сказала Смерть правда, Исин самый жалкий и ничтожный человек, раз позволяет собой так вертеть. Ему это определенно не нравилось. Гордость скулила. Но что он мог поделать, когда так крепко был привязан к Чондэ?       — Говори, — буркнул Исин, останавливаясь перед молодым человеком. Он тут же начал с интересом теребить пальцами края футболки, чтобы занять себя, отвлечь. Чтобы слышать Чондэ очень невнимательно. Или же наоборот. Чтобы отвлечь себя от всего остального и только слушать.       — Сядь, — слабо попросил Чондэ, мазнув пальцами по воздуху, — пожалуйста.       Исин помедлил, прежде чем плюхнуться на пол перед молодым человеком, и тут же опустил голову, разглядывая свои руки. Какое-то время они молчали. Исин потому что принципиально не хотел ничего говорить, да и сказать ему, в сущности, было нечего, а Чондэ по какой-то другой причине.       — Послушай, — подал голос молодой человек, тяжело вздыхая, — мне правда жаль, что все так вышло. Ты, наверно, очень разочарован во мне.       — Так это правда? — как можно безразличнее спросил Исин. — Все, что он сказал?       — Да. Отчасти. Возможно, — сбивчиво заговорил Чондэ. — Но ведь я с самого начала не претендовал на звание классного парня. Я говорил тебе, что я вовсе НЕ хороший человек, а ты почему-то пропускал это мимо ушей.       — Значит, — Чжан глубоко вдохнул и резко выдохнул, чтобы избавиться от раздражения, — это я виноват?       — Нет, конечно же нет, — как можно мягче произнес Чондэ. — Все случилось, как случилось и никто в этом не виноват.       Исин вскинул голову и долго, очень пронзительно, смотрел на молодого человека, пытаясь что-то для себя понять. Под этим взглядом, немного суровым из-за напряженного лица и сдвинутых бровей, Чондэ чувствовал себя неуютно.       — Что-то не так? — поинтересовался он, чувствуя странное волнение.       — Нет, — мотнул головой Исин и вновь опустил голову, — просто… мне вдруг стало интересно, действительно ли ты не чувствуешь вины…       — Вины за что?       — Да хоть за что-нибудь! — вскрикнул Чжан, вскидывая голову к потолку, словно пытался проглотить слезы. — Господи, я… уже ничего не понимаю.       — Мне жаль, — эхом отозвался Чондэ. — Я правда не хотел, чтобы все закончилось так.       — Неужели? — горько усмехнулся Исин, в попытке задеть. — А выглядело так, будто бы специально к этому шел.       — Послушай, Малыш Син…       — Не называй меня так! — оборвал его Чжан. — Я уже давно не ребенок.       — Ты всегда для меня будешь ребенком… — мягко улыбнулся Чондэ.       Эта фраза, произнесенная вроде бы без злого умысла, отчего-то сильно задела Исина. Как будто его ни во что не ставили. Он был для них всего лишь несмышленым ребенком, с которым не считаются. Чондэ никогда не воспринимал его серьезно. Как человека, как личность. Никогда не смотрел на него иначе. Это… обидно.       — Я знаю, было бы лучше, если бы ты злился на меня, если бы ненавидел, — продолжал Чондэ, — но Исин, я не хочу так. Не сейчас, когда у меня уже не будет возможности ничего изменить. Я просто хочу… чтобы ты простил меня, и мы разошлись с тобой как старые друзья. Без сожалений и затаенной обиды. Воспоминания сотрутся, но эмоции… эмоции останутся. И я не хочу, чтобы это была злоба.       — Лучше, чтобы это было сожаление и боль, так? Потому что…       — Не сожалей ни о чем, слышишь меня? — Чондэ не дал ему договорить. — Я всего лишь эпизод в твоей жизни. Всего лишь отрезок времени. Короткое приключение. Испытание. Просто сделай выводы и иди дальше. Все это в прошлом, которое скоро снова будет стерто.       — Я не хочу забывать, — прошипел Исин, злобно стискивая зубы. — Хочу помнить о тебе и обо всем, что ты натворил.       — Ты забудешь, — тихо произнес Чондэ, продолжительно выдыхая, потому что приступы боли стали сильнее, — снова забудешь, потому что не должен помнить обо мне, об этой стороне…       — Я не дам себе забыть, — уверенно заявил Чжан, — хорошие или плохие, эти воспоминания теперь часть меня. Они часть моей личности. И ты тоже ее часть. Я не позволю забрать им это у меня. Я хочу помнить. Я не могу забыть снова…       — Ничто не забывается навечно, Чжан Исин, — Чондэ нервно облизал пересохшие губы, — не полностью. Что-то обязательно остается. Следы, по которым ты сможешь вернуться назад. Отыскать меня. Просто научись их видеть…       — Я не буду тебя искать, — обиженно буркнул Исин.       — Как жаль… а я так надеялся, — голова Чондэ дернулась и безвольно опустилась, упираясь подбородком в плечо, — хотел верить, что однажды, может быть в следующей или в следующей после следующей жизни, хоть когда-нибудь… мы встретимся. И все начнем с самого начала. Я буду другим. Буду хорошим человеком. Таким, который будет достоин твоей любви. Только ты не меняйся, чтобы я мог тебя найти, хорошо?       Исин ничего не ответил. Не потому, что не знал, хочет ли повторить эту историю, а потому что не хотел давать обещаний, которые не сможет исполнить. Он ведь не Чондэ. Ему это просто не по силам. Он не такой.       — Исин, я умираю, — жалобный, дрожащий от слез голос Чондэ вывел молодого человека из раздумий, — по-настоящему, понимаешь? Мне так больно… а ты не можешь даже кивнуть головой, чтобы вселить в меня надежду на то, что однажды, когда-нибудь у нас все будет хорошо. И я смогу все исправить. Сделать все правильно. Почему? Я нарушил ради тебя столько запретов, я столько раз был на грани смерти из-за тебя! Я умираю сейчас из-за тебя, а ты не можешь даже кивнуть мне в ответ!       Крик Чондэ раскатом грома пронесся по залу. Смерть почти кинулась к Исину, чтобы защитить его от опасности, но вовремя остановилась и отступила назад в тень. Чондэ был не в том состоянии, чтобы причинить кому-то кроме себя вред. Он был уже почти мертв. Болезнь разрывала его сердце. Оставались считанные минуты.       — Неужели я не заслужил?       Чондэ сжал пальцы в кулак, больно впиваясь ногтями в ладонь. По его щекам текли слезы. Ему было больно. Невыносимо больно. Он больше не мог терпеть и инстинктивно пытался вывернуться, найти такую позу, в которой боль бы ощущалась меньше, но тело парализовало ниже пояса.       — Неужели я настолько ужасный человек, что ты не можешь мне даже кивнуть в ответ? — проскулил Чондэ, выгибаясь в спине. — Я не жду благодарности, не прошу принять смерть вместо меня, не прошу выполнять обещания, просто кивнуть… соврать. Это не должно быть сложно.       Исин хотел едко заметить, что это вовсе не сложно для кого-то вроде Чондэ, но вместо этого ответил лишь короткое:       — Хорошо.       Чондэ обмяк. Его обессиленное тело тряпичной куклой валялось в кресле, он еле дышал. Он выгрызал каждую минуту из лап смерти, отчаянно сопротивлялся, потому что ему еще было что сказать. Что-то очень важное.       — Чжан Исин, — еле выдохнул он, разглядывая потолок, — я хочу тебя попросить об одолжении. О последнем, небольшом одолжении.       — Попроси, — спокойно согласился Исин.       — Обязательно, но прежде, пожалуйста, подойди поближе, мне сложно говорить…       Чжан Исин встал на колени и подполз к самым ногам Чондэ, будто собирался исповедаться.       — Нет, — мотнул головой молодой человек, — еще ближе. Мне нужно очень близко. Наклонись ко мне.       Исину пришлось встать на ноги, чтобы оказаться над Чондэ. Он уцепился руками за спинку кресла и нагнулся вперед, оказываясь с юношей лицом к лицу. Чондэ, увидев страх и отблески отвращения в глазах Исина, смущенно повел головой в сторону. Он не имел понятия, как сейчас выглядит со стороны, но понимал, что ужасно.       — Есть кое-что, что я должен тебе сказать, — он с усилием положил свою руку Исину на затылок, заставляя опуститься еще ниже, почти уткнуться в плечо, потому что так лица не было видно, — так что не перебивай меня. Не имеет значения, что ты думаешь по этому поводу, я просто должен это сказать, пока могу.       Чондэ сделал глубокий вдох, собираясь с силами.       — Правда в том, — он поджал губы от приступа боли, — что мне было тебя жаль. С самого начала, ты казался мне одиноким. Твоя жизнь была такой бессмысленной. Чжан Исин, мальчик без смысла жизни. Совсем один. Мне было тебя так жаль, — голос Чондэ болезненно дрогнул. — Я лишь хотел стать тебе другом. Я хотел, чтобы ты не был одиноким. Но… наверно, я делал это вовсе не ради тебя. Я стал твоим воображаемым другом. Тем, кто должен исчезнуть, когда больше не будет нужен. И теперь… я не нужен тебе. А может быть, не нужен был вовсе. Тебе было хорошо и без меня. Ты был счастлив. Твоя жизнь наполнялась смыслом, а я… я все испортил, потому что это не ты, это я был одиноким. А ты был замечательным.       Исин зажмурился. Он постарался вдохнуть, но то ли неудобная поза, то ли что-то еще, просто не давали ему возможности дышать. Исин чувствовал, как от напряжения горят его щеки, и слезы, прокатываясь по ним, оставляют пылающие следы.       — Я так привязался к тебе. Сильно. Очень сильно. Как ни к кому другому. Не сомневайся в моих словах, Чжан Исин, потому что я правда… всем сердцем… люблю тебя.       Чондэ сжал волосы Исина, напрягаясь всем телом. Его ломало, будто все его тело перемалывало в мясорубке. А он терпел. Потому что это еще не все. Ему нужно было еще немного времени. Самую малость. Что бы еще раз сто сказать Исину, что он его любит. За все те разы, когда он старательно об этом молчал. Молчал, потому что ему нельзя было привязываться к этому ребенку, а он привязался. И если бы позволил себе сказать об этом вслух, это стало бы катастрофой.       — Я бы умер еще сотню раз из-за тебя, Чжан Исин, потому что, — он слабо усмехнулся, — оно того стоило.       Исин захныкал, прижимая руку к лицу, чтобы не захлебнуться своими слезами. Он не хотел плакать, просто они почему-то текли. Нет, Исин все еще не мог принять тот факт, что это конец. Это не было похоже на правду. Чем драматичнее все это происходило, тем дальше было от реальности. Все как в кино. Это не могло быть правдой. Абсолютно точно.       — Я люблю тебя, — четко и очень внятно произнес Чондэ, прижимаясь к самому уху Исина.       — Я знаю, — прохныкал Чжан, — я знаю!       Он не знал, что говорит. Слова сами всплывали в его голове и сами произносились. Это было автоматически и ответственности за это Исин не нес, потому что пытался совладать со своим ощущением реальности. Наверно потому он и сказал это, вместо желаемого «я тоже».       — Сделай для меня одолжение…       Рука Чондэ скользнула вниз и безвольно рухнула на ногу. Он долго воевал с непослушными пальцами в попытке стянуть тонкое серебряное колечко. Оно было там так долго, что, казалось, снять его можно было только с пальцем, но Чондэ все же удалось обойтись без этого. Дрожащей рукой он потянул Исина за запястье и всунул ему в ладонь холодное кольцо. Исин не понял, что это было, но по инерции сжал.       — Сохрани его для меня, хорошо? Только не потеряй. Оно ведь так мне нравится. Я буду очень огорчен, если не получу его обратно при нашей следующей встрече…       Исин хотел разжать руку, чтобы увидеть, что же он должен сохранить, но не успел. Он лишь приоткрыл губы, намереваясь, что-то сказать, как в этот момент кто-то грубо сгреб его, просовывая руку под живот, и потащил назад. С губ вместо вопроса сорвался озадаченный крик.       — Какого?..       — Хватит, — властно произнесла Смерть, удерживая Исина рядом с собой. — Ваше прощание затянулось. Время вышло.       Чжан Исин дернулся, желая подойти к Чондэ, но был остановлен. Пройти вперед ему не давала чужая рука, но желание куда-то идти быстро отпало, когда Исин понял, что происходит. Словно подтверждая догадки, слова Смерти эхом отозвались в его голове:       — Это конец.       Чондэ закрыл рот рукой, сдерживая приступ кашля. Сначала кашель был слабым, потом стал надрывным, непрекращающимся, болезненным и, в конечном итоге, перешел в рвотные позывы. Молодой человек вскидывал голову, чтобы ему было легче прокашляться, но неожиданно, повинуясь порыву, согнулся пополам, прижимая ко рту ладонь, в попытке сдержать горечь, подступающую к горлу. Это не помогло. Черная вязкая жидкость, похожая на чернила, потоком брызнула на пол, разливаясь огромной лужей. Казалось, эта лужа росла сама по себе, потому что такого количества жидкости просто не могло поместиться в человеческом теле. Она грозила превратиться в черное море.       Смерть с легкостью подняла Исина над полом, словно маленького ребенка, чтобы не дать его ногам коснуться этой черной жидкости.       — Что это? — ошарашенно пролепетал молодой человек, цепляясь за руку, которая держала его, будто он мог в любой момент упасть.       — Что-то очень плохое, — сдержанно ответила Смерть. Она, кажется, сама не очень хорошо понимала, что именно это такое. Сомнений, однако, что это нечто не очень полезное для живого организма, у нее не было.       — Что это? — с большим нажимом повторил Исин, но уже относительно Чондэ, на которого сейчас смотрел. — Что с ним происходит?       Чондэ лежал на полу, уткнувшись в него лицом. Его тело было в немыслимой, очень неудобной позе, и постоянно содрогалось от спазмов. Они накатывали волнами. Некоторые были слабыми, еле заметными, а некоторые походили на эпилептический припадок. Тело начинало трясти. Чондэ старался сжать зубы, но у него это не выходило. Он полностью потерял контроль над телом. Мышцы непроизвольно сокращались. Даже глаза закрыть было невозможно. От всего этого боль только усиливалась. Лишнее движение только помогало ей разгореться, подкидывало дровишек в этот неугасающий костер. Молодой человек протяжно и очень отчаянно застонал.       — Стой здесь и не смей приближаться, — грозно произнесла Смерть, опуская Исина обратно на пол. — Держись подальше от этой жижи, слышишь меня?       Молодой человек кивнул в ответ. Он с замиранием сердца наблюдал за происходящим, продолжая сжимать в кулаке то, что отдал ему Чондэ.       Чжан Исин был в ступоре. Он не мог понять, что ему следует делать. Настолько же, насколько он хотел кинуться к Чондэ, чтобы как-то ему помочь, он хотел держаться в стороне, потому что не знал, что происходит и насколько это опасно для него. Все, что он мог, это стоять и наблюдать за происходящим.       Смерть осторожно обошла расползающуюся по полу лужу, заходя к Чондэ с другой стороны и, пнув мешающее кресло в сторону, присела рядом с ним, переворачивая молодого человека на спину.       Тело Чондэ продолжала бить мелкая судорога. Смерть внимательно оглядела его, зачем-то коснулась запястья и только после закрыла ему рукой в железной перчатке глаза, что-то шепча.       Прошло несколько секунд, прежде чем судороги стали утихать, а потом молодой человек и вовсе расслабился. Его прерывистое нервное дыхание стало слабым, но спокойным. Только губы еще заметно подрагивали и руки были крепко зажаты в кулак.       Исину не было видно, что Чондэ еще жив. Он видел лишь тело, которое неподвижно лежало на полу, и Смерть, которая заботливо убирала ему пряди волос с влажного лба. Потом Чондэ вдруг начал шевелить губами. Он говорил что-то очень тихо, почти неслышно. Смерти пришлось нагнуться, чтобы разобрать его бессвязное бормотание. Она слушала его внимательно. Ловила каждое слово, которое он с трудом произносил. А Исин просто наблюдал за этим, с каждым прожитым мгновением все четче осознавая, что это конец. Все. Дальше кина не будет. Остаются вот эти последние секунды. Сколько их? Одна? Две? Десять? Они тают прямо у него на глазах, а он просто стоит, переминаясь с ноги на ногу, и не решается двинуться. Второго шанса у него не будет, а он просто стоит.       Молодой человек вскинул ногу, желая сделать шаг.       — Стой там! — грозно гаркнула на него Смерть и Исин зарыдал. Как маленький ребенок, каким себя сейчас ощущал. Захныкал от безысходности. Оттого, что нерешительный, и оттого, что черная лужа подступает к его ногам, отрезая пути к Чондэ, который прямо сейчас умирает в нескольких шагах от него. И приходится боязливо отступать назад, вместо того, чтобы кинуться вперед. Со всем этим ничего нельзя сделать. Все происходит быстро, в считанные мгновения. Нет времени даже осмыслить происходящее, понять.       — Эй, Малыш Син, — послышался тихий, успокаивающий голос Чондэ, — из-за меня плачешь, что ли?       Он смотрел мягко, со слабой улыбкой на губах, как будто вовсе не умирал. Он был сильным до самого конца. Исин не мог даже предположить, какую боль ему приходилось терпеть.       — Знаешь что? — заговорчески прохрипел он.       — Что? — проныл Исин, утирая текущие по щекам слезы.       — Попался! — и он лучезарно улыбнулся, как всегда делал. Так открыто и радостно, что на душе становилось легко и спокойно. А глаза его снова заискрились. Засияли ярче, чем раньше.       Это было так искренне, так чисто и очень похоже на правду, что Исин вдруг поверил, что его опять разыграли, но…       Чондэ отвернулся, упираясь взглядом в потолок, глаза его опять потускнели, а губы так и застыли полуоткрытыми, в попытке сделать еще хоть один вдох. И вот тогда осознание навалилось на Исина всей своей тяжестью.       Чондэ мертв.       Совсем.       По-настоящему.       Навсегда.       Разумеется, Исин оставлял ему лазейку, возможность для возвращения, еще хранил надежду на то, что все это ложь, но этого было недостаточно, чтобы вернуть человека к жизни.       Определенно.       Абсолютно точно.       Ким Чондэ мертв.       Смерть осторожно подняла Чондэ, чтобы перенести его подальше от расползающейся черной лужи. Исин опустил взгляд, разжимая руку, чтобы посмотреть на то, что оставил ему Чондэ. На ладони, оставив глубокий отпечаток, лежало серебряное кольцо, внутри которого темнела еле различимая надпись «promise».       Исин сорвался с места раньше, чем понял смысл слова. В обход, запинаясь в ногах, он почти взлетел на трибуны и по ним понесся к телу Чондэ, на ходу натягивая тонкую полоску кольца на палец.       — Я сказал тебе стоять там! — властно закричала Смерть, но Исину было плевать.       Он подлетел к телу Чондэ, с разбегу падая на колени. Вблизи картина выглядела еще более удручающей чем издалека. Чондэ не дышал. Его остекленевшие глаза смотрели в потолок и это было страшно.       — Чондэ, — зашептал Исин, протягивая дрожащие руки к телу, — эй, это не смешно, слышишь? Шутка затянулась. Давай, поднимайся.       Чжан обхватил его лицо, чувствуя подушечками пальцев холодную как камень кожу. Он был мертв, а Исин задыхался от осознания этого.       — Ты снова меня подловил, — продолжал юноша, — правда, я поверил. Это было мастерски, а теперь хватит. Серьезно, перестань. Мне страшно, Чондэ.       Такой упрямый. Он всегда был упрямым. Даже сейчас, когда Исин так отчаянно просит его перестать разыгрывать эту драматическую школьную сценку.       — Ты ведь не можешь умереть. Это просто смешно.       Исин обхватил руку Чондэ, и поднял, прижимая тыльной стороной ладони к своим губам.       — Нет. Как же так, — шептал он, — ты ведь обещал быть рядом. Столько всего мне обещал. Ты не можешь просто умереть, не выполнив столько обещаний. Ты же всегда их выполняешь. Нет…       Что в таких случаях обычно делают принцессы Диснея? Льют слезы? Целуют бездыханное тело возлюбленного? У них это всегда действует, любовь же всегда побеждает зло и всех спасает. Только не в этот раз. Это жизнь. И она реальнее, чем Исину бы хотелось в это верить. Здесь никто не сбегает в лес, чтобы петь хорошо поставленным голосом птичкам о своем горе, здесь лесные жители и прочие неведомые силы не бегут на помощь герою по первому зову. Здесь любовь не имеет такой силы, она не побеждает зло и не залечивает раны. Здесь люди умирают.       — Не оставляй меня, Чондэ…       Смерть протянула руку, чтобы закрыть глаза Чондэ, но Исин с силой ударил по ней.       — Не трогай его, — сквозь зубы прорычал Чжан, — не смей к нему прикасаться. Я не дам тебе даже пальцем его тронуть.       — Послушай, — начала Смерть, пытаясь перейти на доверительно-спокойный тон, чтобы найти общий язык.       — Не хочу тебя слушать!       — А ты все же послушай…       — Нет!       — Он мертв, Чжан Исин, — угрожающе повышая голос, произнесла Смерть, — можешь лить слезы сколько угодно, но это не поможет тебе вернуть его к жизни.       — Я не слушаю тебя! — молодой человек закрыл уши руками, сгибаясь пополам. — Он не мог умереть.       — И тем не менее, он умер! — Смерть дернула Исина за запястье, убирая его руку от уха, и разворачивая парня к себе. — Он мертв. А теперь попытайся взять себя в руки, потому что нам еще есть о чем поговорить.       — Нам не о чем разговаривать, понятно?       Смерть тяжело вздохнула. В подобных экстренных ситуациях люди, порой, совершенно теряют здравый смысл. Их разум затуманивает горе. Они не видят и не хотят видеть ничего дальше собственного носа.       — Я понимаю, — как можно спокойнее произнесла она, — понимаю твою боль.       — Ничего ты не понимаешь!       — Ты думаешь, что ты единственный? Единственный, кто потерял близкого человека? Никто, кроме тебя не может чувствовать боль потери? Никому не может быть так больно как тебе? Или же никто попросту не чувствует боли? Да, Чжан Исин, ты единственный и уникальный. Таких как ты больше нет. Ты и только ты в этом мире страдаешь. Никому не понять тебя.       Слова Смерти звучали едко, гадко, обидно, потому что они били по самому больному. Да, Исин не единственный такой в мире, кому больно. Да, есть и другие. Но он не хотел верить, что этим другим может быть Смерть, которая сейчас была так хладнокровна. Которая спокойно смотрела, как Чондэ умирает.       — Я понимаю тебя, — повторила она, — и я тоже скорблю по Чондэ. Он и для меня был близким человеком. Я знал его гораздо дольше, чем ты. Мне будет его не хватать, но он мертв. С этим ничего не поделаешь. Смерть есть смерть. Кому как не мне это знать.       — И что ты предлагаешь? — скривив губы, спросил Исин, сжимая пальцами руку Чондэ. — Надеть праздничный колпак и разрезать торт?       — Нет, я предлагаю поплакать, а потом оставить все в прошлом и жить дальше.       — Да как можно? — с надрывом произнес Исин. — Я даже представить себе не могу мой мир без него.       — Воображение никогда не было твой сильной стороной…       — Мне страшно! — закричал юноша. — Мне страшно даже помыслить, что после всего, мне придется возвращаться в мир, где не будет Чондэ. Это невозможно. Непостижимо. Моя жизнь без него будет… пустой и бессмысленной.       — Не переживай, — тихо произнесла Смерть, ободряюще касаясь плеча Исина. — Ты справишься. Найдешь для нее новый смысл. Сейчас это кажется сложным, даже невозможным, но ты справишься. Как справляются все люди. Со временем боль пройдет. Жизнь вернется в привычное русло. Это не последняя смерть в твоей жизни и тебе нужно научиться с этим справляться. Обещаю, в следующий раз тебе будет легче.       — Я не хочу так… не хочу… это слишком, — зашептал Исин, вытирая слезы, которыми захлебывался. — Слишком больно. Я не справлюсь. Я просто не могу… не хочу так.       — Справишься, Исин. Люди сильнее, чем им самим кажется.       — А что если нет? — он поднял взгляд полный отчаяния на Смерть. — Что если я сломаюсь? Не выдержу. Что если боль не уйдет? Верни его мне… — Исин почти умолял.       — Я не могу, — мотнула головой Смерть. — Мертвые к жизни не возвращаются.       — Он не мертвый! Он Ким Чондэ, и он возвращался к жизни много раз!       — Нет, он просто не умирал…       — Пожалуйста! Единственный раз. Это все, что я прошу! Только один раз. Верни его к жизни, умоляю!       — Это не в моей власти, Исин, — как можно мягче произнесла Смерть, потому что знала, отказ Исин не примет. — У этого мира есть правила, которые нарушить не в силах даже я.       — Чондэ бы нарушил…       — Я не Чондэ, — коротко оборвала Смерть.       — К глубокому сожалению…       Смерть резко выпрямилась и сделала несколько раздраженных шагов в сторону. Видно было, что она вне себя. Весь разговор в целом и его последние фразы расшатывали душевное равновесие.       Исин не сводил взгляда с лица Чондэ, будто силясь отыскать хоть какой-то намек на то, что все это одна сплошная ложь. Намеков не было. Он старался уложить в голове этот факт, примирится с тем, что Чондэ мертв, но он просто не мог. Одна эта мысль причиняла ему боль, утягивала на самое дно сознания. И Исин погружался в апатию. Старался соткать себе кокон, потому что иначе он просто не сможет вынести происходящее. Ни сейчас, ни потом.       — Я могу предложить тебе другой вариант, — выдохнув, произнесла Смерть.       — Какой? — без особого интереса спросил Исин.       — Я могу стереть тебе память…       Чжан Исин тихо засмеялся, прикрывая глаза, будто это была очередная нелепая и очень неудачная шутка. Так значит ему предлагают? Как будто он может отказаться. Кажется, ему дали понять, что это случится в любом случае. К чему тогда иллюзия добровольности?       — Нет, — коротко ответил юноша. — Я отказываюсь.       — Не стоит спешить с ответом, Чжан Исин. Тебе стоит хорошенько подумать.       — Подумать о чем? — вскрикнул Исин.       — О том, что это тебе даст.       — И что же? Что мне это даст, кроме дымящейся кучки «ничего»?       — Освобождение, разумеется, — развела руками Смерть. — Подумай об этом как о спасении. Я заберу не только воспоминания о Чондэ. Я заберу твою боль. Все ведь было так хорошо, пока Чондэ не появился в твоей жизни, и снова станет хорошо.       — Хорошо было до того, как он умер, ясно? Если не можешь вернуть меня в то время, то разговор окончен. Я отказываюсь.       — Допустим, верну я тебя назад, и что? Такой исход неизбежен. Ты и Чондэ, вы просто не можете быть вместе. Вы будете разрушать друг друга. Рано или поздно, все закончится так, как закончилось сейчас. Ты не ищешь выход, ты лишь оттягиваешь неизбежное. Тебе все равно будет больно. И чем сильнее ты этому противишься, тем больнее будет.       — Тогда зачем? — Исин повернул голову, чтобы посмотреть снизу вверх на Смерть. — Зачем нужно было все это? Зачем было отправлять меня по воспоминаниям? Чтобы потом заставить меня забыть? Или дать мне надежду на то, что я могу что-то изменить, а потом растоптать ее? Ведь еще тогда… на утесе, я мог бы сказать ему не прыгать и все бы было совершенно иначе!       — Нет, не было бы, — мотнула головой Смерть, — воспоминания, как сны, материя тонкая. Однако, вмешательство в них не меняют реальных событий. Ты просто оставил свой след там, где быть не должен, вот и все. Я скажу тебе больше, это могло бы стать большой проблемой, если бы Чондэ НЕ умер. И для него, и для меня. Но, в целом, воспоминания вещь субъективная. Люди сами способны их искажать. В силу обстоятельств и своего психологического состояния. Многие из тех, что ты видел, не являются достоверными.       Смерть замолчала, давая Исину возможность переварить все ей сказанное. Молодой человек еще не понимал, какие тайны скрывают эти слова.       — Он говорил правду, ничто не забывается навсегда, — Смерть продолжала с садистским холодом в голосе, — всегда остается след. В жизни, в чужих воспоминаниях, в мире в целом. Есть вещи, которые ты никогда не сможешь выкинуть из своей памяти без постороннего вмешательства. Но если они слишком терзают тебя, ты можешь их исказить. Как Чондэ искажал свои. Он потратил на это многие годы. И поверь мне, они сильно изменились за то время, что я к ним не прикасался.       — Что?..       Исин начинал понимать. Пусть пока слабо и не до конца, но начинал понимать. И это заставляло его возвращаться назад, чтобы отыскать искажения. Это было как искать иголку в стоге сена. Они ведь могли быть любого рода. От ответа на вопрос до полного изменения ситуации и действий. Разве можно было разобрать это сейчас?       — Не пытайся, — остановила его Смерть, — это не принесет тебе никаких плодов. Но если тебе интересно, я могу сказать…       — Сказать что?       — Что он изменил…       — И что же?       Смерть решила выдержать паузу. Ей, кажется, нравился интерес, который нарастал в Исине с каждой секундой ожидания. Он хотел знать все, что так или иначе касалось Чондэ. Это было похвально и очень полезно, однако это был тот случай, когда любопытство могло сгубить не одну кошку.       — Не только те, которых ты видел. Не только один брат. Их было больше. Значительно больше.       Исин нахмурился. Пугающий смысл слов доходил до него дольше положенного. Однако даже тогда, когда он постиг эту истину, в ее правдивости было слишком много сомнений. Исин снова посмотрел в стеклянные глаза Чондэ, будто спрашивая, правильно ли он все понял. Ответа, разумеется, он не получил. Ни от глаз, ни от самого Чондэ.       — Я не понимаю…       — О нет, ты все прекрасно понимаешь, — протянула Смерть, — все именно так. Попытайся отбросить ослепляющие тебя чувства и посмотри. Здесь лежит человек, который заслужил смерти, возможно, больше других, но не мне об этом судить. Я не силен в человеческой морали.       — И что же из того? Какое теперь это имеет значение?       — Никакого, — пожала плечами Смерть, — но вопрос остается открытым. Ты все еще желаешь сохранить воспоминания об этом человеке?       — Да.       — Ответ неверный.       — Ах, вот значит как, — вздохнул Исин, хмурясь, — а какие у меня есть варианты?       — Кроме названного… «нет, я не хочу помнить этого ублюдка» и «нет, пожалуйста, избавь меня от любых воспоминаний о нем».       — А я могу воздержаться?       — Нет.       — Ответ неверный. Я могу.       — Послушай, Исин, правда такова, что другого шанса изменить свой ответ у тебя не будет. В глубине души ты прекрасно понимаешь, что забыть лучше, чем помнить, и лишь твое упрямство мешает тебе сделать правильный выбор. Зачем тебе нужны эти воспоминания?       — Потому что я люблю его и не хочу об этом забывать. Не имеет значения, что было в его прошлом. Все это осталось позади. Он изменился. И если смерть — это его расплата, то он, черт возьми, уже был мертв! — прокричал Исин, сжимая руку в кулак.       — Это забавно, Чжан Исин…       — Забавно? — ахнул молодой человек.       — Ага, — отстраненно кивнула Смерть. — Он мертв. Его больше не будет в твоей жизни, а вот боль останется с тобой на очень-очень долгое время. Как и воспоминания о нем, которые будут тебя терзать до тех пор, пока не сотрутся. После всего, ты просто не сможешь не сомневаться в нем. Ты будешь задаваться вопросом о том, так ли он замечателен на самом деле, как тебе казалось. И в конечном итоге, тебе придется выбирать. Быть верным своему слову и своим убеждениям или быть честным с собой…       — О чем ты?       — О том, что однажды не только он, но и твои чувства по отношению к нему подвергнутся сомнению. И когда ты спросишь себя, действительно ли ты любишь его, тебе станет страшно от того, что ответом может быть или давно было «нет».       — А что если этого никогда не случится? — попытался защититься Исин.       — А что если ты уже сомневаешься, задавая себе этот вопрос?       Исин вспыхнул. Без видимой причины. Он вскочил, в один шаг оказываясь рядом со Смертью, и угрожающе вцепился в ее плащ. Он стискивал зубы, среди вороха слов стараясь отыскать нужные.       — Я люблю его, — уверенно заявил он, тяжело дыша.       — Так ли это? — спокойно поинтересовалась Смерть и это только сильнее разозлило Исина.       Он любит. Хочет верить, что любит, иначе во всем этом не будет никакого смысла. И в боли, и в смерти. Во всем происходящем. Если он его не любит, зачем нужно было заходить так далеко?       Но правда была в другом. Правда, которую знала Смерть и так отчаянно отрицал Исин. Он сомневается. Упрямо убеждает себя в обратном, потому что хочет быть верен своему слову, но все равно сомневается. Просто не может понять, насколько правдивая и настоящая его любовь. Может ли это быть лишь вина обстоятельств? Чувства, возникшие из-за эмоциональной встряски, из-за того, что они пережили столько необычных приключений вместе? Может Исину просто хотелось найти для себя кого-то замечательного, кого он бы мог любить, и этим человеком стал Чондэ. Что если весь этот флер загадочности стал причиной, и он исчезнет, как только у Исина будет время на то, чтобы остановиться и подумать о происходящем?       Исин злился, потому что у него не было ответа ни на один чертов вопрос.       — Я люблю его, — еле проговорил Исин, дрожащим голосом, — я так хочу его любить, но не уверен, смогу ли…       Смерть молча наблюдала за молодым человеком, который давился своими слезами, и чувствовала, как его душа начинает осыпаться кирпичной крошкой. Иногда, случается, что человеческая способность переносить трудности переоценивается. Люди бывают настолько же хрупкими, насколько могут быть непробиваемыми.       Защитные стены рухнули. Крепость пала. Силы Чжан Исина слишком переоценены, это может стать проблемой не только для него. Слишком опасно, чтобы позволить ему и дальше разрушаться под тяжестью обстоятельств.       — Я уже перестал понимать, что происходит со мной… Пытаюсь найти ответ, но не могу. Я не знаю… и мне страшно. Что мне делать?       — Ты знаешь мой ответ…       Исин болезненно прикрыл глаза, опуская голову. Ему предстояло принять сложное решение, а времени на то, чтобы оценить все за и против у него просто не было. Он окончательно запутался в хитросплетении сюжетных линий этой истории, потерялся в собственных мыслях. Может быть, с него хватит? Это было очень увлекательно. Несомненно, именно так и было. Но с него хватит. Нет ничего плохого в том, чтобы забыть об всем. Возможно, это единственное верное решение. Возможно…       — Есть вещь, которая не дает мне покоя, — тихо произнес Исин, и его пальцы безвольно соскользнули с ткани плаща.       — Какая?       — Эта маска, — Исин поднял голову, заглядывая в пустые глазницы железной маски, — что… нет, кто под ней?       Этот вопрос почему-то показался Исину важным. Нетерпящим отлагательств. Важнее всего, что происходило сейчас, будто бы именно под маской скрывался ключ ко всему происходящему. Это ощущение пришло в тот момент, когда Исин понял, что идет ко дну и всплыть уже не сможет. Все вдруг ушло на второй план. Все, кроме этой маски. Сознание щекотало неприятное чувство. Это как слово, которое вертится на конце языка. Ты знаешь его, но вспомнить не можешь. Так раздражает. Все это время перед глазами Исина была эта маска, но ни разу в голове не возникало вопроса, что же находится под ней. Как будто кто-то сознательно убрал даже возможность об этом поинтересоваться.       Исин осторожно протянул руку, обхватывая пальцами маску, и резко потянул вниз. Маска поддалась неохотно, будто была приклеена или привязана. Щупальца темноты тут же выползли из-под глубокого капюшона, желая удержать предмет на его законом месте, однако Исин был слишком решителен, чтобы позволить им помешать.       Темнота взбунтовалась. Она дымом заполнила пространство, как будто сняв маску Исин что-то разгерметизировал, и, поначалу, даже показалось, что ничего кроме пустоты там и нет, однако, спустя пару мгновений, стали проглядывать очертания лица.       Маска выпала из рук Исина с неестественно громким звоном ударяясь об пол. Есть вопросы, ответ на который знать не стоит. Это был один из них.       Из-под капюшона, непривычно серьезно и внимательно, на Исина смотрели знакомые раскосые глаза. И кошачьи губы были изогнуты, выражая крайнюю степень недовольства.       — Как это возможно?.. — только и смог произнести Чжан, смотря глаза в глаза Смерти. — Как это можешь быть ты?..       — А ты ожидал увидеть кого-то другого? — вскинула бровь Смерть, и голос ее, не заглушенный маской, звучал, как и должен, звонко.       — Кого угодно, но только не тебя, Минсок…       Смерть долго разглядывала ошарашенное лицо Исина, после чего самодовольно хмыкнула, криво усмехаясь.       — Значит ли это, что я хорошо справился с отведенной мне ролью?       — Ролью? — тихо спросил Исин. — Ролью?!       Поток негодования поднимался по его горлу. Вот сейчас это действительно был перебор.       — Нет, — засмеялся Исин, — это финиш. С меня хватит. Я отказываюсь это понимать. Нет.       — Неожиданно, понимаю, но…       — Нет, Минсок, ты не понимаешь, — почти взвизгивая произнес Чжан, — или как там тебя зовут? Стоит ли мне называть тебя Смерть и обращаться на Вы?       Исин развернулся, отступая на несколько шагов в сторону, и прерывисто выдохнул, проходясь рукой по волосам. Ему определенно не было хорошо. Удара с этой стороны он никак не ожидал, поэтому сразу ушел в нокаут.       — Минсок будет вполне приемлемо.       — Так вот, Минсок, — молодой человек развернулся, указывая пальцем на Смерть, — какого черта вы превратили мою жизнь в сраное Шоу Трумана?! Насколько, мать вашу, все, что было со мной на протяжении 24 лет правда? Или это все чьи-то хорошо расставленные декорации? Меня тестируют или что? Это розыгрыш? Где камеры, куда мне показать средний палец?       — Успокойся, Исин…       — Успокойся? Как я могу? Сколько вас таких, которые внедрились в мою жизнь и стали ей управлять? Десятки, сотни? Сколько?       — Даже не десять, так… парочка…       — О, — протянул Исин, все так же ошарашено глядя на Смерть, но при этом недовольно поджимая губы, — всего-то. А Лухан? Он кто? Пасхальный кролик? Зубная фея? Санта Клаус? Или, может быть, Бугимэн? И почему его нет на нашем празднике жизни?       — Потому что он обычный человек. Надоедливый, раздражающий, но обычный человек, — с неохотой отчитался Минсок, как будто ему не доставляло удовольствия говорить о Лухане.       — Здорово! — радостно крикнул Исин. — Хоть что-то настоящее! Хоть в чем-то я могу быть уверен!       — Послушай, то, что я Смерть, вовсе не означает, что мы не были друзьями…       — А мы были? — наигранно удивленно поинтересовался молодой человек.       — Конечно.       — Вот это да! Я дружил со Смертью! Обязательно напишу об этом в своем Твиттере! И Лухану расскажу, пусть завидует, что не является частью нашей крутой тусовки! Нашей дружной семьи! Смерть, наивный придурок, которого водят за нос, и мертвое тело! Отличная компания!       — Исин, тебе нужно успокоиться…       — А я спокоен! — прокричал Чжан, всплеснув руками. — Я, мать твою за ногу, самый спокойный из здесь присутствующих! Ну, кроме него, пожалуй, — он махнул рукой в сторону Чондэ, — этот-то спокоен как мертвый удав!       — Я серьезно, — Смерть сделала шаг к Исину, — глубокий вдох и выдох. Сохраняй спокойствие.       — Да как ты себе это представляешь вообще? Да если бы карлик в стремной маске разъезжающий на трехколесном велосипеде предложил сыграть мне в игру, я бы был и то спокойнее, чем сейчас! Потому что после всего этого дерьма, поиграть с ним мне вообще не кажется чем-то страшным или сложным!       — Так может быть не стоило снимать с меня маску? — резонно поинтересовалась Смерть. — Неужели происходящее тебя ничему не научило? К примеру тому, что есть вещи, которые ты знать НЕ захочешь.       — По-твоему, это я виноват во всем этом? — Исин ткнул пальцем себе в грудь, наклоняясь чуть вперед. — Я?       — Определенно ты.       Чжан Исин распахнул рот в недоумении, силясь что-то сказать, но он был так возмущен, что даже не знал с чего начать.       — Получается, это моя вина, что моя жизнь превратилась в Шоу Трумана? И это я собственными руками прикончил Чондэ? И вообще, все зло в этом мире от меня!       — Ты определенно внес свою лепту в происходящее, и да, именно ты убил Чондэ, — Смерть раскинула руки в стороны, — сюрприз!       — Что? Погоди-погоди, что ты только что сказал? — торопливо замахал руками Исин. — Мы вернулись к тому, с чего начали? Я убил Чондэ?       — Это долгая история, — нехотя протянул Минсок, — но, если вкратце — да.       — Очень вкратце, — тихо произнес Чжан, поджимая губы.       Он хотел выяснить подробности, однако, не был уверен, что хочет их знать. Возможно, сейчас было действительно хорошим решением просто молча развернуться и уйти. А еще лучше было решение собрать свои вещи и пуститься в бега, чтобы оказаться как можно дальше от всего этого мира.       — Знаешь что? — шумно выдохнул Исин. — Хватит с меня. Серьезно. Я сыт по горло. Это уже слишком. Вот сейчас точно. Чем дальше, тем хуже…       — Ты решил принять мое предложение и расстаться с воспоминаниями? — с интересом поинтересовалась Смерть, приподнимая бровь.       — Нет, — нервно засмеялся молодой человек, — я решил уйти. Эффектно. По-английски. Так что всего доброго и… не смей даже приближаться ко мне, ясно?       Исин бросил предупреждающий взгляд на Минсока и, развернувшись, направился к выходу. Смерть скрестила на груди руки, спокойно наблюдая, как Чжан вышагивает к двери из Зала. Она знала, что ничего не выйдет, но не спешила останавливать молодого человека. Ей было любопытно, что произойдет дальше.       А дальше произошло следующее: Исин добрался до двери и потянулся к ручке, которой… попросту не было. Занавес. Молодой человек впал в ступор. Он оглядел дверь на предмет хоть какого-то намека на существование этой самой ручки, но не было и его. Тогда Исин попытался просто толкнуть дверь. Сначала ладонью, потом плечом, затем с силой ударил по ней ногой и, когда даже это действие не увенчалось успехом, решил попытаться открыть ее с разбега.       Смерть криво усмехнулась, глядя, как Исин раз за разом отходит назад на несколько шагов и с глухим ударом на скорости врезается в дверь, которая даже не пошатнулась, не скрипнула, не дала никакого повода считать, что это дверь, а не стена.       — Ты же понимаешь, что не сможешь выйти отсюда, пока я этого не позволю? — решила поинтересоваться Смерть, когда Исин в очередной раз улетел на пол.       Чжан сдавленно застонал, перекатываясь на спину. Если он будет продолжать в том же духе, его тело выйдет из строя раньше положенного времени. Все это бесполезно.       Исин не стал даже пытаться встать. Его ломало. Во всем теле была слабость. И, если честно, Исин устал сопротивляться. Он просто раскинул руки по разные стороны и вперил взгляд в черный потолок. Пол был такой твердый и неудобный, явно не предусмотренный для того, чтобы на нем лежали, но Исину почему-то было хорошо. Ему было хорошо просто лежать после всей этой беготни и переживаний. Лучше бы, конечно, на кровати, хотя и так неплохо. Жаловаться не на что. Не сейчас.       Черный потолок Зала Суда был именно черным. Глубокого цвета, как темнота. Ни отблесков, ни переливов, ни теней, ни бликов. Чистый черный цвет, какого не может существовать. И когда лежишь на полу и смотришь наверх, ощущаешь себя в пустоте. Там, где не существует ничего. Ничего, кроме бесконечного мрака. Очень удручающе, если подумать. Последнее, что увидел Чондэ, была именно эта пустота. Нет ничего печальнее этого факта.       По правде говоря, чем больше Исин смотрел в потолок, тем легче ему становилось. Все уходило на задний план. И боль, и печаль, и страх, и переживания, и проблемы. Ничего этого просто не могло существовать в месте, где нет ничего. Это дарило чувство пустоты, но оно не было давящим или ноющим. Наоборот, это чувство дарило ощущение свободы. Как сбросить тяжелый груз со своих плеч. Нет ничего печального в том, что этот мрак будет последним воспоминанием, потому что именно сейчас, заглядывая в бесконечную пустоту, Исин был готов принять свою смерть. Без сожалений. Пустота больше не пугала. Как и возможность отыскать ее среди своих воспоминаний зияющей огромной черной дырой. Он просто хотел сохранить это блаженное чувство спокойствия и полета, похожее на сон.       Исин не знал, сколько он пролежал так. Возможно, целую вечность. Этого времени ему хватило, чтобы все хорошенько обдумать. Неторопливо, в спокойствии, без лишних эмоций. И он принял решение. Может быть, оно не было правильным, может быть, оно потом выйдет боком, но сейчас для Исина оно было единственно верным.       Он медленно поднялся, ощущая, как наливается тяжестью его тело. Оно снова вплеталось в реальность, из которой так нагло выпало. Неторопливо прошагав между трибун, Исин миновал Смерть и опустился на колени рядом с телом Чондэ, чтобы осторожно поцеловать его в лоб. Он прощался и извинялся за решение, которое принял. Пальцы скользнули по обжигающе холодной коже. Исин очень осторожно и даже боязно закрыл Чондэ глаза, про себя отмечая, что делать подобное самому очень жутко, после чего сделал глубокий вдох, собираясь с силами, и направился к Смерти.       Каждый шаг отдавался в груди ударами сердца. Время застыло. Вечность растянулась на несколько метров в длину. Исин сознательно замедлял шаг, стараясь понять, правильный ли он сделал выбор, однако перед смертью не надышишься. Он всегда будет сомневаться в каждом своем решении, потому что ему будут неведомы альтернативы.       Чжан Исин остановился. Взгляд не хотел отлипать от грязных носков белых кроссовок. Нужно было их почистить, потому что ходить так просто неприлично. Даже в темноте Зала они выглядят грязными. Эта мысль продолжала развиваться и думаться, никак не хотела выходить из головы в столь важный момент. Кроссовки приковали к себе внимание, и Исин чувствовал, как теряется фокус, проваливаясь в себя. Словно питание отрубилось. Доступ к телу закрыт. Батарея села. Исин чувствовал себя пилотом, который пытается привести в действие внезапно отключившийся механизм, дергая за все возможные рычажки. Тело не слушалось.       Нужно было поднять голову, заставить губы шевелиться. Дать предельно короткий и понятный ответ. Это не так сложно, но он почему-то не мог вывести себя из этого застывшего состояния, и просто продолжал стоять, созерцая носки своих кроссовок.       Не с первой попытки Исину удалось заставить себя поднять голову, сфокусировать, однако, взгляд на чужом лице так и не вышло. Оно и к лучшему, потому что меньше всего Исину сейчас хотелось смотреть на Минсока. Теперь же, в дрожащей дымке, окутавшей мир, в чертах лица Минсока угадывались совершенно другие черты. Чужие, но не менее знакомые.       — Я, — еле выдавил Исин, теряясь в лабиринтах собственного сознания, — согласен. Ты можешь ее стереть.       Минсок слабо улыбнулся. Он видел, как еле подрагивают руки Исина и, кажется, ощущал, как его сердце заходится в сумасшедшем ритме. От этого Минсок начинал чувствовать себя виноватым и старался быть как можно мягче, чтобы успокоить чужие нервы.       — Это правильное решение, — одобрительно, но очень осторожно, произнес он, и голос его походил на шелк, — не стоит бояться. Просто поверь, ты получишь больше, чем потеряешь.       Смерть сделала шаг вперед, заключая Исина в свои объятия. Она осторожно гладила его по волосам, шептала слова утешения. Напряжение спало. Чжан Исин расслабился, принимая и примиряясь со своим решением. Он уткнулся в плечо Минсока и закрыл глаза, позволяя неизбежному случиться.       — Больно не будет, — прошептал Минсок на ухо Исину, — обещаю.       Чжан лишь коротко кивнул. Смерть отстранилась, долго и очень пронзительно посмотрела на молодого человека, словно сама для себя решала, правильно ли поступает, и дотронулась до головы Исина рукой, закованной в железную перчатку.       Исин мгновенно обмяк, заваливаясь назад, однако Смерть ловко подхватила его под поясницу, не позволяя упасть.       — Тише-тише, — зашептала она скорее себе, чем Исину, потому что ее он уже не слышал. Его голова безвольно откинулась назад. Послышался тихий звон. С разжавшегося мизинца слетело кольцо.       Смерть осторожно опустилась на пол, устраивая на нем тело Исина. Неторопливо поправила его волосы, убрала со лба черную челку, осторожно стерла железными пальцами с щек слезы, чуть привстала, чтобы дотянуться до укатившегося кольца, и аккуратно, очень нежно, надела его Исину на безымянный палец правой руки, куда оно пришлось впору. Смерть еще какое-то время сжимала чужую руку своими железными перчатками, после чего нагнулась, невесомо поцеловав молодого человека в лоб, что-то очень тихо прошептала ему напоследок и замерла в молчании, прикрыв глаза, будто прощаясь.       В Зале Суда повисла долгая тишина. Она была настолько мертвой и глухой, что можно было даже услышать звук, с которым по полу расползается чернильная лужа. Эта тишина, казалось, поглощала даже слабый свет Зала, погружая его в кромешную темноту.       Неожиданно, металлический звук аплодисментов взорвал тишину помещения, разрывая барабанные перепонки своей громогласностью.       — Хаааа, — вдруг громко выдохнула Смерть, резко выпрямляясь и, торопливо продевая руку под капюшон, сорвала его, — я сейчас умру! Как же жарко в этом плаще!       — Что поделать, — раздался глубокий голос из противоположного угла Зала Суда, скрытого темнотой, — работа такая.       Смерть даже не обернулась. Для нее не было неожиданностью, что в Зале есть еще кто-то.       — Что ж, — снова заговорил голос, — должен отдать тебе должное, представление вышло на редкость занимательным. Хотя, я все еще не могу понять, откуда в тебе эта склонность к излишнему драматизму. Неужели нельзя было обойтись без него?       — Ох, — Смерть вскинула вверх руки, потягиваясь, — это было бы слишком скучно.       — Скучно? — бархатный смех вплелся в темноту. — Ты действительно особенный. Жаль будет с тобой прощаться. Однако, правила есть правила. Тебе придется сложить полномочия, но перед этим приберись здесь. Развел тут грязь! У меня сердце кровью обливается, когда я смотрю на эту лужу! Зря я тут что ли каждую субботу собственными руками полы канифолю?       — О боги! — с усмешкой вскрикнула Смерть. — Даже после смерти мне не спастись от твоей нездоровой чистоплотности! Уверен, ты меня с того света вернешь, если я не наведу в своем кабинете порядок перед тем как… умереть.       — Всего лишь пол помыть, — с раздражением выдохнул голос, — не такое уж и большое дело. Хоть однажды можешь это сделать, учитывая, что всегда этим приходилось заниматься мне?       — Да я веника и тряпки с детства боюсь, — Смерть поморщилась. — Как увижу, так сразу нервным становлюсь. Стоит только вспомнить, как ты заставлял меня по нескольку раз дом перемывать, так сразу в дрожь бросает. Травма на всю жизнь.       — Это мне ты говоришь о травме? — с нажимом осведомился голос, и от дальней стены, что была за столом судьи, отделилась тень.       — Я же извинился за тот раз! Ну, вспылил, с кем не бывает? Зато теперь ты, вон, большой начальник, можешь мстить мне сколько хочешь!       — Большой начальник, — презрительно хмыкнул голос, — тоже мне привилегия.       — Хочешь, еще извинюсь?       — Просто вымой пол…       Смерть протяжно застонала, показывая тем самым степень своего нежелания этим заниматься.       — Не ной! — прикрикнул голос. — У меня нет времени убирать за тобой! Мне еще тебе замену искать!       — А что, совсем вариантов нет?       — Не-а, я же не готовился к такому исходу. Думал, у меня в запасе есть еще лет 13, вот и расслабился.       — Да боже, мало что ли душ неприкаянных, которым заняться нечем? Просто возьми любую. Да здравствует рабский труд!       — Сколько раз можно повторять, любая не подойдет. Нужна особенная. Как ты, к примеру.       — И что же во мне такого особенного? Не помню, чтобы я хоть раз становился работником месяца. Скажем так, из меня так себе работник…       — Нет, — уверенно заявил голос, — ты был лучше многих. Ты на редкость хорошо справлялся с множеством отведенных тебе ролей. Ничего другого я и не ожидал от своего брата…       Тень неторопливо вышла в центр зала, кутаясь в черный плащ, и двинулась в сторону Смерти. Глубокий капюшон был натянут так низко, что скрывал лицо. Плащ был длинный и тянулся по полу, сливаясь с тенями, будто был выткан из самой темноты.       — Мне бы больше подошла роль Каина, чем эта. В этот раз я как никогда был близок к провалу, — напряженно выдохнула Смерть. — Я все еще не уверен, что он поверил мне…       — О, не стоит сомневаться, — фигура в черном плаще ободряюще коснулась плеча Смерти, — ты был очень убедителен в своей жестокости и грубости. Быть обманщиком у тебя всегда получалось лучше всего, Чондэ…       И тень неторопливо, с особой грацией, скользнула к двери из Зала, оставляя Чондэ наедине с двумя бессознательными телами, и растворилась в темноте, а железный позвякивающий отзвук ее шагов еще долго эхом отбивался от стен.