Les Arcanes. Ole Lukoie

      Исин, подперев рукой подбородок, со скукой глядел в окно электрички, за которым стремительно проносился однотипный пейзаж, не очень живописный в силу тоскливого времени года. Осенний холод был вполне осязаем. Им пропитывалось небо, в нем застывала природа. Невидимый и практически неуловимый, он искажал окружение, будто запыленное стекло. Где-то искажения были незначительными, где-то явными.              Окружающая действительность, тонувшая в октябрьском холоде, своей недвижимостью походила на театральный задник. За ним, казалось, и солнце светит, и деревья зеленые, за ним жить хочется, и полной грудью дышать. По эту сторону единственным желанием было забраться в нору и уснуть до весны. Словно насекомое, накрытое стаканом, ощущаешь себя здесь отрезанным от реальности, от настоящей жизни. Унылое настроение, как опадающие листья, — неотъемлемая часть сезона.              Исин ненавидел осень. Вся воспетая поэтами грация, золотое ее убранство — мгновение короткое. Парочка восхитительных солнечных дней, а потом видимый глазу холод, тяжелая пелена дождевых туч и голая природа. Все в серых тонах, все в постапокалиптических красках. И грустно от этого. Душе тоскливо. Вместе с природой умираешь, и черт его знает, что хочется больше всего: накинуть на плечи плед или на шею петлю.              Исин спрашивал себя: на кой ляд вообще из кровати выполз, когда настроение ленивое, располагающее исключительно к спячке. Мало того, что выполз, еще и куда-то поперся, поехал. Вот ведь экстримал! В домашнем тепле и уюте ему не сидится, в кровати не спится. Еще и погода для прогулок неподходящая: вся промозглая, пасмурная, временами дождливая. Нужно быть особо отчаянным, чтоб без веских на то оснований показать свой нос из дому.              Пустой вагон, тишину в котором заглушал лишь мерный стук колес, мягко намекал на то, что сейчас совсем не сезон отправляться пусть и в короткое, но путешествие.              Исин удрученно вздохнул и откинулся на спинку кресла, упирая свой затуманенный взгляд в попутчика, который, как и он мгновение назад, глядел печально в окно, провожая взглядом проносящиеся мимо ровные ряды столбов. Но, в отличие от того же Исина, в заплывших серым осенним небом черных, будто ночь, глазах, горели, пусть не ярко, пусть слабо, угольки мечтательного восторга и предвкушения. Было слишком заметно, что даже глядя в окно на один и тот же тоскливый пейзаж, они с Исином видят совершенно разные картины.              Чжан Исин глядел на бесцветное, застиранное однообразие природы, которое вселяло в него одну лишь скуку и жадно поглощало его волю к жизни. Ким Чондэ глядел на умирающие с королевским достоинство живописные просторы, и можно было видеть, как грусть, не обычная, как у простого обывателя, среднестатистического взрослого, уставшего от жизни, а поэтичная, вдохновенная, светло-голубого цвета, по капле наполняет его душу.              Злило, конечно, что в вещах для Исина скучных и посредственных, Чондэ наблюдает что-то прекрасное, и даже ситуациями, которые не приносят никакого удовольствия, умудряется наслаждаться.              Поговаривают, что противоположности притягиваются, дополняя друг друга таким образом, но схема эта не работала, если различия мешали согласию. Вздорный нрав против спокойствия, агрессия против смирения, болтливость против молчания — это имеет смысл. Не имеет его то положение вещей, в котором диаметрально противоположными становятся взгляды в целом на жизнь и на отдельные ее элементы. Если мировоззрение разное, если не поддерживаются идей друг друга, если мнения не сходятся ни в чем совершенно — противоположности отталкиваются, поскольку нет между ними ничего общего, что бы делало их целым, что бы приводило к согласию и гармонии. Хоть две-три вещи, в которых они солидарны, парочка общих интересов, мнений, которые они разделяют — без этого отношения не построить. И даже любовь друг к другу, казалось бы, то, что объединяет двух людей, не способна соединить тех, между кем нет ничего общего. Да и вообще может ли она существовать без этого общего?              Исин давно пытался понять, где же это общее между ними. Искал долго, но никак не находил. И чем чаще они не сходились во мнениях, тем активнее он копался. Казалось, это что-то простое, что-то очевидное, лежащее прямо под носом, но он этого в упор не видел. Должно же быть хоть что-то, кроме общего прошлого. Нельзя быть с человеком, с которым ты не согласен совершенно. Это превращает любовь в пытку. Впрочем, любить Чондэ как-то иначе было невозможно. Без страданий, без сомнений сложно было представить любовь к нему. И пока аргументов в пользу остаться было больше, чем в пользу уйти, все было нормально.              — Напомни мне, что мы делаем? — пробормотал Исин не без раздражения, касаясь пальцами губ.              Чондэ еще какое-то время смотрел в окно, и тлеющие угольки на глубине его глаз медленно гасли, пока совсем не пропали. Тогда, выдохнув устало, он повернулся к Исину, чтобы посмотреть на него, и взгляд этот был вымученный, будто меньше всего Чондэ хотел видеть сейчас его лицо.              — Мы ведь не раз это обсуждали, — утомленно пробормотал Чондэ.              Он отвернулся к окну, будто не мог физически задержать на Исине взгляд дольше, чем на десять секунд.              — Не знаю, может, ты выходил из сознания покурить или принципиально перестал меня слушать и начал слепо соглашаться со мной, чтобы я отстал от тебя наконец, но... мне казалось, что мы оба сошлись на том, что нам нужно отдохнуть. И на случай, если у тебя провалы в памяти, именно за этим мы и едем.              — Отдыхать? — Исин вскинул бровь.              — Именно, — удрученно согласился Чондэ, схалтурив в попытке напустить энтузиазма. — У тебя действительно провалы в памяти?              Он посмотрел на Исина измученно, как смотрят изможденные родители на своих маленьких детей.              — Наверно опять Минсок лишнего подтер, — Исин отвернулся к окну. Он не хотел язвить или шутить, а без этого фраза казалась неуместной, потому что была несуразной и лживой. В таком тоне она обижала гораздо сильнее, чем планировалось.              — У нас семейный отдых, — Чондэ откинулся на спинку кресла. — Нашим отношениям это не повредит. Они в последнее время напряженные.              — Я тебя умоляю, — голос Исина прозвучал резко, — когда семейный отдых благотворно действовал на отношения?              Чондэ недовольно скривился, но промолчал.              — Как там говорил Бэкхён? — Исин коснулся пальцами губ и перевел пустой взгляд на пейзаж за окном. — «Если отношения не клеятся, нужен новый клей», так? А я вот считаю, если не судьба, то не судьба.              — Вот как ты заговорил, да?              Взгляд Чондэ был тяжелым и испепеляющим. Исин тут же пожалел о своих словах. После всего, он в меньшей степени имел право жаловаться и говорить о непригодности их отношений.              — Я не это имел в виду…              Он нервно заерзал на сиденье.              — Я хотел сказать, что если отношения мертвы, то сколько ты их не реанимируй, живее они от этого не станут. Но наши-то не мертвы, слава богу, так что…              — Это не значит, что твоими стараниями однажды не умрут.              — Моими стараниями? — возмутился Исин. — Что это вообще значит? Хочешь сказать, это я все порчу?              — Нет, — Чондэ покачал головой, — мы оба. Просто ты делаешь это с особым усердием. Может, тебе брать иногда выходной? Найти себе какое-то другое хобби?              — Ты, блядь, издеваешься, — Исин с раздражением выдохнул и отвернулся. — Иногда мне кажется, что ты просто испытываешь меня на прочность. Переходишь все мыслимые и немыслимые границы лишь для того, чтобы посмотреть, на сколько меня хватит. И чем больше я терплю, тем дальше ты заходишь. Но стоит мне хоть единожды сорваться, как ты тут же изображаешь из себя жертву, а меня выставляешь тираном и деспотом, который делает все, чтобы твоя вновь обретенная жизнь тебе медом не казалась. Разве это правда?              — А разве нет? — тихо спросил Чондэ.              — Нет, — Исин бросил на него гневный взгляд. — Вот зачем тебе нужно было опять на меня стрелки переводить? Зачем нужно было опять делать меня виноватым в том, что наши отношения не идеальны?              — Разве это я начал ссору? Мы ехали молча, а потом ты вдруг решил разозлиться на меня из-за того, что мы куда-то поехали, как будто я вытащил тебя из постели и силой впихнул в поезд. Но напомни мне, Исин, кто же был тем человеком, который согласился на эту поездку? И кто был тем человеком, который согласно кивал на всех этапах ее планирования?              Исин закрыл глаза, прижимая кончики пальцев к векам, а ладони к щекам. Непроглядная темнота пошла причудливыми узорами. Он не затыкал уши, но голос Чондэ почему-то стал звучать тише и дальше.              — Ты постоянно это делаешь, — глухой голос раздавался будто из-под стеклянного купола. — Сначала добровольно соглашаешься, а потом стоит чему-то сложиться не так, как тебе хотелось, ты сразу становишься жертвой обстоятельств, которая не хотела участвовать, но оказалась насильно в это втянута. И в том, что ты получил нежелательный опыт, оказываются виноваты все поголовно, хотя никто тебя не тащил за волосы, не лишал тебя права выбора и давал тебе возможность в любой момент отказаться от участия в этом фарсе. Что дальше, Исин? Внезапно выяснится, что я держал тебя в доме под замком и насиловал?              Исин вздохнул, убрал от лица руки и открыл глаза. Подернутая туманной пленкой действительность вибрировала цветными пятнами, не давая ничего разглядеть.              — Так ты пытаешься наладить наши отношения? — хрипло сказал он. — Мы даже от города далеко отъехать не успели, а я уже ненавижу тебя в два раза больше, чем до этого.              — Прямо ненавидишь? — Чондэ раздраженно прищурился и неосознанно сжал пальцы в кулак.              — Прямо ненавижу, — Исин поднял на него взгляд, лишь для того, чтобы снова опустить, — и как бы сильно ты не презирал это слово, другого столь точного описания своих чувств я найти не в состоянии.              — Ясно, — помедлив, выдохнул Чондэ и отвернулся к окну.              И в этом коротком «ясно» было столько невыносимости, что у Исина все внутренности морским узлом завязались. Он опять не сдержался, хотя знал, что сделает этими словами больно. Но не смог он промолчать. Разучился.              Он действительно ненавидел Чондэ, и с каждым днем говорить об этом хотелось все чаще. Только при этом он почему-то постоянно умалчивал о том, что невозможно сильно Чондэ любит. Любит нездоровой, нестерпимой и очень сильной любовью, от которой хочется волосы на себе рвать и на стену лезть. От нее было настолько плохо, что сводило зубы. Она причиняла физические страдания. И порой было желание схватить Чондэ за загривок, да покрепче, и до бесконечности целовать его в губы, но вместо этого он смотрел на него с отвращением, с обидой и неприязнью, внутри у него все скручивало, и он говорил, что ненавидит, ведь назвать любовью это агрессивное испепеляющее чувство в груди он не мог.              — Ты же знаешь, — Исин смягчил тон, — чтобы семейный отдых пошел нам на пользу, нам следовало ехать в...              — Разных вагонах, — закончил за него Чондэ, не бросив даже взгляда, — да-да, я в курсе.              — И в разных поездах, — с усмешкой добавил Исин, — и в разных направлениях.              — Так что же?.. — молодой человек резко повернул голову, чтобы пронзительно посмотреть на Исина. — Как будем решать, кто сойдет на следующей станции и поедет обратно? На камень-ножницы-бумага?              Он вскинул в воздух руку, сжатую в кулак, показывая тем самым, что готов решить вопрос не отходя от кассы. Исин поджал губы.              — Вот опять ты это делаешь, — сказал он, отворачиваясь.              — Это значит я или ты? — Чондэ непонимающе вскинул брови. — Можешь уточнить? Я не очень понял твой ответ...              Исин ничего уточнять не собирался. Он демонстративно проигнорировал Чондэ, потому что только дураки отвечают дуракам на дурацкие вопросы, а он умный, он не будет поддаваться.              Чондэ еле слышно фыркнул. Для него уже вошло в привычку разговаривать с любовью всей своей жизни сквозь зубы. Иначе они и не умели. Вечно были раздражены и озлобленны присутствием или отсутствием друг друга в жизни. Из себя выводила каждая мелочь, ссоры начинались на ровном месте. Если именно так выглядят отношения двух влюбленных людей, то зачем они вообще нужны?              Они постоянно говорили друг другу первое, что приходило им в голову, но всегда молчали о самом важном. Почему-то именно это в привычку и не вошло. Радовало лишь то, что быстро остывали. Пара едких фраз, несколько минут молчания и — бух! — они уже спокойны. Достаточно, чтобы переосмыслить то, что сказали, достаточно, чтобы осознать, что были не правы. И после каждого срыва они чувствовали свою вину, так что пытались хоть как-то смягчить ситуацию, сгладить углы, сбить послевкусие, хоть признавать, что были неправы, отказывались.              Это был бесконечный цикл, который стал нормой для их отношений. Но каким бы нормальным в своем случае они это не считали, каждая выжженная злостью или недовольством фраза пеплом оседала в душе.              — Значит, семейный отдых? — несмело заговорил Исин, поправляя дырки на своих модных джинсах, которые явно не располагали к поездке на пляж в такую холодную погоду. Красота, однако, требовала жертв, даже если этой жертвой было суждено стать ему.              — Считаешь, что это была дурная идея?              — Если честно, да, — Исин шумно втянул ноздрями прохладный воздух пустого вагона, заполняя легкие до предела. — Наверно, если бы речь шла об отдыхе, который бы пошел на пользу нашим отношениям, мы бы выбрали раздельный, а не совместный. Но речь ведь шла не о нем…              — Так ты все-таки меня слушал? — Чондэ вскинул бровь.              — Представь себе, — Исин усмехнулся. — Собственно, именно поэтому мне и стало интересно, какого же черта мы делаем, потому что, насколько я помню, изначальный план был немного другим. Цель была иной, а «семейный отдых» был лишь припиской мелким шрифтом. И не было Бэкхёна.              — Допустим, он попадает под пункт «семейный отдых», — нехотя произнес Чондэ.              Исин прищурился. В вялом бормотании он отчетливо слышал присутствие какого-то подтекста, разобрать который не мог. Выходит, была какая-то причина, о которой Чондэ не соизволил сообщить.              — Ладно, — Исин кивнул. — Но ты уверен, что это было нужно? Я имею в виду… ты правда думаешь, что еще одна инфернальная сущность, это именно то, что ему нужно? В смысле, золотце…              — Ох, так теперь я «золотце», — Чондэ напрягся и запахнул на себе черное пальто, как будто это была броня, способная спасти его от стрел и копий, чьи наконечники уже смотрели ему в грудь.              Внезапная мягкость и нежность Исина были в тысячу раз опаснее его злобы и агрессии, потому что за ними не было видно ни копий, ни стрел.              — Разве мы едем к черту на рога не для того, чтобы быть подальше от всех? Мне казалось, что в этом и был план. Присутствие Бэкхёна делает его бессмысленным.              — Мы пытаемся увезти его не от всех, а только от одного. И, в конечном итоге, ты же знаешь прекрасно, куда бы мы не отправились, Он найдет нас везде, если захочет. Он наверняка уже знает где мы. Но пока у Него нет причин здесь быть, все в порядке, разве нет?              — А Ему нужны причины, чтобы здесь оказаться?              — Да, — кивнул Чондэ. — Он не из тех, кто приходит на чужие тусовки без повода или приглашения.              — И все же я не думаю, что брать Бэкхёна с собой было хорошей идеей…              — В нынешних обстоятельствах у нас нет выбора. Не хочу тыкать пальцем, но это в первую очередь твоя вина.              — И снова мы здесь…              Исин опустил голову и стал поглаживать кончиками пальцев лоб, будто невзначай пряча за ладонью половину лица.              — Сейчас, «золотце», это не стрелки. Ты объективно виноват в том, что случилось. Ты сделал то, что делать было нельзя ни в коем случае.              — Я сожалею. Не нужно усугублять мое чувство вины. Я готов сделать все, что в моих силах, чтобы исправить ситуацию, но…              — Никаких «но», Син! Ты сделал то, что делать было нельзя ни в коем случае, и за тысячи лет никому и в голову не приходило выкинуть что-то подобное! Мы понятия не имеем, чем это в итоге обернется. Именно поэтому…              Чондэ посмотрел на Исина многозначительно. Тот почесал кончик носа большим пальцем и наклонился вперед, резко переходя на шепот.              — Вообще-то я не думаю, что то, что случилось, как-то связано с тем, что я сделал. И я не считаю, что в случившемся есть хоть доля моей вины. Давай посмотрим правде в глаза, дело только в Нем, свиток здесь ни при чем. И не надо винить меня в том, что у твоего брата внезапно поехала крыша.              —У моего брата? — Чондэ недоуменно вскинул бровь. — Не говори так, будто он чужой человек. Он, между прочим, и твой...              Он осекся, вовремя осознав, что чуть не ляпнул лишнего. Иногда он совершенно забывал, что вещи, с которыми он крепко породнился, все еще секрет для кого-то другого. В основном для Исина, конечно.              Пауза затянулась, потому он постарался сделать вид, что тратит секунды молчания на то, чтобы подобрать нужное слово.              — Близкий человек, — неопределенно махнул рукой Чондэ. — Друг. Ты с ним полжизни знаком. Вы вместе через многое прошли. Странно после всего говорить о нем, как о совершенно незнакомом человеке.              — Но он действительно совершенно незнакомый мне человек, — лицо Исина исказило отчаяние, — понятия не имею, кто был тот Минсок, с которым я дружил последние десять лет, но это точно был не твой брат.              Когда все покровы были сорваны и маски сняты, перед Исином предстал доселе незнакомый мир. Он был похож на старый-добрый, но в то же время совершенно другой. И люди в нем другие. Незнакомые.              Сложно описать то горькое чувство, охватившее Исина, когда он встретил Минсока вновь и не узнал его. Он четко помнил, что в ту самую ночь, в собственной квартире, он увидел его и понял — перед ним чужой человек. Кто-то, кто очень похож на Минсока, но абсолютно точно не он. Не тот, которого Исин знал все это время.              И дело было даже не в том, что с открывшейся правдой восприятие давнего друга изменилось. Дело было в том, что этот самый давний друг был совсем на себя не похож. Он держался иначе, он иначе говорил и выглядел совсем не так, как обычно. Даже взгляд его изменился.              Минсок в ту ночь смотрел на Исина так, как будто не было между ними этих десяти лет. Смотрел, как на чужого человека. Смотрел сверху вниз, с пренебрежением и неприятием. Не как обычный человек, а как высшая инстанция. На его лице читалось легкое отвращение.              Исина настигло прозрение. Реальность больно ударила по макушке, перемешивая все в голове. Но одна мысль, точнее чувство, которое после столкновения с жестокой реальностью обрело форму, проступило из тумана, осталось на своем месте — человек, которого Исин все это время считал своим другом, на самом деле был фикцией. Это была не просто ложь, прикрывающая нелицеприятную правду, знать которую не стоило. Это было выдумкой. Воздушным шариком обмана, где за плотным коконом вранья была лишь пустота.              Ким Минсок, которого знал Исин, не был настоящим Минсоком, братом Чондэ, умершим до того, как достиг 18 лет. Это была полностью выдуманная роль, которую виртуозно исполнила Многоуважаемая Смерть. Не было ни капли правды в том, что они вместе прожили. И Минсок этого даже не пытался скрыть.              В тот момент в душе Исина зародилась маленькая обида, которая росла с каждым днем, пока не стала большой и неподъемной. Исин больше не желал видеть Минсока, не хотел с ним говорить и вечно кривился, когда Чондэ его упоминал. Старый друг, с которым они через огонь и воду, стал ему неприятен настолько, что Исин уже не мог выдерживать его незримое присутствие в своей жизни.              Он может и не осознавал этого до конца, но был на Минсока очень обижен и зол. Не потому что врал, не потому что оказался не тем, кем много лет прикидывался. Это бы Исин пережить смог. Но вот то, что Минсок так легко, буквально за одну минуту, перечеркнул все, что между ними было, смял и выкинул, как будто это был какой-то мусор, — этого Исин простить не мог.              С той ночи и до сих пор Минсок говорил с ним так, будто Исин посторонний, вошедший с улицы пять минут назад. Всего лишь очередная пассия брата, его новая одержимость, которая в скором времени, возможно, пройдет. И это было самым невыносимым.              Как только отпала необходимость играть свою роль и дальше, Минсок сбросил личину славного парня, близкого друга, и ясно дал понять, что все это время просто притворялся. На самом деле ему не было до Исина дела. И он не собирался делать вид, что все наоборот.              То, с какой легкостью Минсок от него отказался, ранило Исина. Он ощущал себя не просто преданным, он ощущал себя ненужным и ничего незначащим для человека, который много лет занимал важное место в его жизни.              Сейчас у них с Минсоком все было хуже, чем просто плохо. Они отдалялись с каждым днем друг от друга. И если тогда, в самом начале, когда все резко изменилось, они, возможно, просто не знали, как себя вести друг с другом, и потому держались холодно, то сейчас были друг к другу настроены более чем враждебно.              Исин не считал, что должен был делать шаг навстречу, ведь именно он тот, кого оттолкнули, потому он только копил обиды и отступал назад. Минсок… с ним все было очень сложно. Он был не таким, каким Исин его знал, и оттого понять его не представлялось возможным. С каждым разом он показывал все больше новых сторон, и все они были чертовски неприятны.              Раньше Минсок казался Исину спокойным и не по годам рассудительным парнем, готовым взять все под контроль. Он, впрочем, таким и был, ведь ответственная должность и не одна сотня лет на этой земле явно на нем сказались. Впрочем, это был лишь фасад, за которым скрывался шестнадцатилетний подросток, забитый и обиженный на мир, ненавидящий себя, вынужденный столкнуться с ужасами реального мира и быстро повзрослеть. Правда, как бы сильно он не пытался выглядеть взрослым и вести себя как большой начальник, он в глубине души так и остался сущим ребенком. Упрямым, обидчивым, ревнивым, капризным. У него не было шанса это преодолеть, вырасти эмоционально и физически. Не было и того, кто бы помог ему это перерости. В конце концов, все мы в большей или меньшей степени в глубине души дети, но кто-то за годы жизни расслаивается и морально вырастает в родителя, способного контролировать нерациональное дитё внутри себя, а кто-то так и остается этим ребенком и в 30, и в 40 и даже в 200 лет.              Минсок был из последних. Как бы сильно он не пытался, иногда что-то в нем перемыкало. Он, стремящийся к постоянному контролю, терял этот самый контроль над своим собственным Я, выпуская на свободу то, что давно и безрезультатно в себе пытался подавить, но так и не смог.Все, что ему оставалось, это искать и находить какие-то правдоподобные оправдания собственной эгоистичности, толкающей его на ужасные вещи.              Исину искренне хотелось его пожалеть, но ровно до того момента, пока не приходилось вновь иметь дело с этим самым капризным ребенком внутри Минсока.              — Я не знаю его, — заключил Исин, вытягивая нитки из бахромы дырявых джинсов. — И начинаю сомневаться, что знаю хоть кого-нибудь в этом сраном мире.              Чондэ понимающе кивнул и отвернулся. Ему не хотелось развивать эту тему, потому что она прямиком вела к нему и его прегрешениям. Любая тема к этому вела, если обсуждать ее с Исином. С ним каждый разговор превращался в прогулки по минному полю.              Исин тоже не хотел продолжать обсуждение. Для него это было болезненной темой. Пустой вагон и раннее промозглое осеннее утро не настраивали на задушевные разговоры. Да и не хотел он этих разговоров. От них всегда на душе было мерзко. Все, что они делали, так это переворачивали с ног на голову осевшие эмоции, а он не хотел так. Потому что в итоге-то он получит что? Парочку очевидных советов из серии «отпусти и забудь». Он не мог отпустить и забыть! В этом-то и заключалась основная проблема. Он и сам знал то, что могут сказать другие, которым со стороны будто бы виднее. Даже если умом он понимал, чувства и переживания никуда не пропадали. Как он должен был справиться с обидой на Минсока, когда тот даже не дал никаких разъяснений? Он просто вел себя так, будто ничего не случилось. Но вел не как Ким Минсок, а как Смерть. Не как друг, а как высшая инстанция, вечно недовольная происходящим.              У Исина голова шла кругом. Ему так хотелось все бросить и уехать куда-нибудь далеко-далеко. Одному. Подальше от всех этих потусторонних ребят, подальше от Чондэ и его брата. Просто чтобы спокойно все переосмыслить, расставить по полочкам. Понять, наконец, что он чувствует и чего хочет. Остыть. Но ему не давали передохнуть, даже пяти минут наедине с самим собой не выделяли. Хотя стоило признать, он отчасти и сам в этом был виноват. Кто просил его сразу да в омут с головой? Он своими же руками лишил себя свободы и личного пространства, чего уж теперь из-за этого слезы лить?              Он прекрасно понимал свои прегрешения, но из-за вечного сумбура в голове и неопределенности в чувствах, он был эмоционально нестабилен. Злился и огрызался на каждого, кто пытался к нему подступиться. Создавал из воздуха конфликты, постоянно попрекал и гнобил Чондэ за каждую мелочь. Знал, что поступает неправильно, но ничего не мог с собой поделать. Ему действительно нужно было отдохнуть. Но без Чондэ. Без Лу Ханя. Без Бэкхёна.              Правильно Чондэ сказал, на семейный отдых им стоило ехать в разных направлениях. Или лучше ехать только одному. Исин думал, что не был против остаться дома один на день-два, а может на неделю или месяц. Пока Чондэ с Лу Ханем разъезжают по всей стране, будто беглые преступники, он будет жить свою обычную жизнь. Ту самую скучную, но очень ему подходящую. Ту, от которой он уже отвык.              В книжках такое редко пишут, по телевизору такого не рассказывают, но после нескольких месяцев постоянного пребывания в жизни друг друга, Исин понял, что отношениям нужен воздух, а людям личное пространство. Не только физически, но и психологически.              Когда-то давно (хотя на самом деле меньше года назад, просто кажется, что все, что до Чондэ, то в другой жизни) Исин думал, нет, был уверен, что с любимым человеком нужно и очень хочется проводить 24 часа в сутки 7 дней в неделю. Если такого желания не возникает, то стоит спросить себя «а любишь ли ты этого человека?».              Раньше Исин себя действительно спрашивал, ответом всегда было «нет», и ему казалось, что все сходится. В этот же раз стройная теория дала трещину. Исин по привычке спрашивал себя, любит ли он Чондэ, и несмотря ни на что постоянно приходил к одному и тому же ответу — любит. Это уже не ставилось под сомнение. Он его действительно любит всем сердцем, и было бы у него их два, три или десять, любил бы всеми разом. Вот только это совершенно не меняло того факта, что быть постоянно вместе с Чондэ ему невыносимо.              Чондэ, как душная комната. Нет, как настоящая баня. Долго выносить невозможно — голова идет кругом. От него хочется уйти подышать свежим воздухом. По нему нужно соскучиться, как холодной зимой скучаешь по горячей ванне или теплому одеялу, чтобы вернуться к нему холодным и, отогревшись, снова уйти. Как все в этом мире, Чондэ был хорош исключительно в малых дозах, и, если с ним перебарщивать, становилось плохо.              Это привело Исина к осознанию важной для него истины: людям и отношениям нужно давать дышать. Хорошо быть пылким влюбленным и бросаться в омут с головой, но во всем нужно знать меру и не перебарщивать. Если ты чем-то быстро пресыщаешься, это сначала надоедает, а потом, если вовремя не остановиться, начинает вызывать отторжение. Даже от самого любимого лакомства, если есть его каждый день на завтрак, обед и ужин, однажды начнет воротить. И вот с Исином было именно это. Он чувствовал тошноту и отвращение от перенасыщения одним человеком.              На каком-то подсознательном уровне Исин давно стал задумываться о том, что постоянно вместе им тесно и невыносимо. Он сначала списывал это на то, что они не привыкли жить вместе, но потом понял, что никогда и не привыкнут. Это проблема, которая не рассосется сама собой. И с неохотой пришлось признать, пусть пока только себе самому, что он очень поспешил, заставив Чондэ съехаться. Возможно, не стоило так спешить, а возможно, не стоило делать этого вовсе. Им бы разъехаться или хотя бы переехать в такое место, где оба бы имели свое личное пространство, но заговорить об этом Исин не смел.              Ему сложно было поднимать эту тему. Не только потому, что он был неправ, но и потому, что все кругом ему об этом говорили и всячески сопротивлялись его решению, а он упрямо настаивал на своем. В итоге, получив то, что хотел, он оказался недоволен, да еще и по старой привычке всех вокруг сделал виноватыми.              Он пытался придумать, как бы сделать так, чтобы решить эту проблему самому, не признаваясь в том, что все были правы, а он (опять!) нет. Он думал и думал, вот только вместо решения пришел к совершенно другой, шокирующей мысли: возможно, они с Чондэ в принципе не могли гармонично сосуществовать ни на одной территории, ни на разных. Не важно, жили бы они в одной квартире или каждый в своей, они были слишком разными, чтобы вести одну и ту же жизнь, в которой помещались бы оба. Выходило так, что если они не соприкасались территориально, то не соприкасались в принципе.              Исин был приверженцем размеренной жизни, поделенной между двумя точками в пространстве: работой и домом. А в Чондэ жила неуемная тяга к приключениям. Он не мог сидеть на месте, ему хотелось куда-то бежать, что-то делать, и не заставь его Исин сидеть постоянно в четырех стенах, он бы наверняка уже сбежал и от обыденности, и от Исина. Возможно, подсознательное осознание этого и побудило заточить Чондэ, как какую-то принцессу из сказок, в своей квартире. Однако эти вопросы стоило приберечь для сеансов у семейного психолога, если, конечно, после длинной истории об их отношениях, эти вопросы будет кому задать.              Но если вдуматься, это было закономерно. Как еще он мог поступить? Для Чжан Исина их встреча и те семь ночей были событием, которые случаются раз в жизни. Ты проходишь через них, получаешь непередаваемые ощущения, а затем возвращаешься к обычной жизни. Для Ким Чондэ же все случившееся тогда было обычными буднями. Он просто так жил.              Вот и выходило, что по вине обстоятельств они столкнулись в одной единственной точке, в которой могли счастливо существовать вместе, но недолго. Те семь ночей были для них компромиссом. Короткое воссоединением, после которого они должны были снова разойтись каждый своей дорогой и жить жизни, к которым они привыкли. А потом, возможно, встретиться снова, чтобы провести вместе еще семь ночей. И так до бесконечности. Только так они, казалось, могли любить друг друга и быть счастливы. И больше никак.               Во всех остальных вариантах развития событий кому-то приходилось чем-то жертвовать ради другого, а односторонние жертвы во имя чьего-то счастья и комфорта, как мы знаем, редко прощаются и очень часто, как бумеранг, возвращаются обидой. Чем больше жертва, тем больше ты о ней потом жалеешь — такова уж горькая правда жизни.              К сожалению, без жертв и компромиссов эти отношения в том виде, в котором есть сейчас, существовать не могли. Кому-то постоянно что-то приходилось отдавать ради того, чтобы хоть чуть-чуть продлить свой романс. Они как будто отрывали от себя куски, чтобы залатать ими дыры трещащим по швам отношениям. Но как надолго их хватит? Ведь рано или поздно они кончатся. И что тогда станет с их несостоявшимися отношениями? Ясное дело ничего. Развалятся они в один момент, да и слава богу. Дураку же понятно, что нельзя состоять в отношениях, которые питаются тобой.              Возможно, Чондэ дураком не был и давным-давно понял эту простую истину, но не стал сопротивляться упрямству Исина. Спорить с ним все равно бесполезно, проще было дать то, чего он хотел, чтобы на собственной шкуре понял, что ошибался. И Исин, вроде бы, понял, или скорее интуитивно начал догадываться, но что с этим делать дальше он не разумел. Упрямство завело его так далеко, что менять свое решение было как минимум некрасиво. Не мог же он сказать «ладно, я был не прав, а теперь выметайся». Речь ведь не только о совместном проживании, все гораздо сложнее было. Исин не мог просто умыть ручки, он был в ответе за того, кого умертвил и вернул к жизни. Он должен был нести эту ответственность до конца. Но какая же, черт возьми, это тяжелая ноша. И совершенно нет идей о том, как бы сделать ее полегче.              В вагоне было тихо. От мерного покачивания клонило в сон. Исин с трудом удерживал открытыми ноющие глаза. Соблазн их закрыть был слишком велик, но отчаянный неравный бой со сном продолжался.              Вдруг из-за спинки соседнего кресла медленно стала выползать чужая голова. Сначала показалась красная макушка, затем сверкающие нахальством глазки-бусинки. На этом эффектное появление закончилось. Нос и говорливый рот так и остались скрыты, видно ради интриги.              Бэкхён прищурился и долго глядел на Чондэ, иногда переводя пристальный взгляд на Исина и обратно.              — Вы уже закончили сплетничать и искать новые поводы для ссоры? — осторожно поинтересовался Купидон. — Мне продолжать сливаться с креслом или я уже могу вмешаться?              Чондэ сжал губы в тонкую линию, вальяжно закинул ногу на ногу и смерил Бэкхёна недовольным взглядом.              — А ты можешь?              — Могу, — кивнул Бэкхён, — даже не сомневайся.              — Тогда вмешивайся, — Чондэ махнул рукой, предлагая Купидону присоединится к сошедшей на нет беседе.              — Ты все слышал? — Исин недовольно поморщился и, помедлив, вскинул голову, чтобы посмотреть на Бэкхёна.              — Слышал, конечно, — хмыкнул тот, — вы, вообще-то, единственные, кто здесь разговаривает и, кстати, не так тихо, как думаете.              — А он? — Исин тут же подпрыгнул в кресле, чтоб через спинку заглянуть назад, посмотреть на Лу Ханя, но погода была не летная, так что он не смог оказаться достаточно высоко.              — Спит, — констатировал Бэкхён, чтоб Чжан не насиловал ни себя своими тщетными попытками, ни других необходимостью за ними наблюдать.              — Видишь? — Исин выразительно посмотрел на Чондэ. — Я говорил тебе, что лучше оставить его дома отсыпаться.              Чондэ неопределенно пожал плечами и отвернулся к окну. Комментировать он это никак не собирался. Ну говорил и говорил. Что ж теперь? Они уже на полпути к пляжу, поздно отменять планы. Или давайте все сейчас сойдем на следующей станции и поедем домой отсыпаться. Почему бы нет?              — Вообще-то, — возвел палец к небу Купидон, — как бы мне не хотелось этого признавать, Чондэ прав.              — О, неужели? — саркастично выдавил Исин, прислоняясь затылком к стенке вагона. — И с каких это, позвольте узнать, пор, вас волнует эмоциональное состояние Лу Ханя?              — С давних, — прокашлявшись, сообщил Бэкхён. — Вообще-то, мы давно за ним следим, очень переживаем за их отношения с Минсоком и стали переживать в два раза больше после того, как ты, пакостник, — он нагло схватил Исина за ухо и потянул вверх, — своими пакостными ручками почеркался в свитке!              — Ай! — вскрикнул Исин, которого, как нашкодившего мальчишку, унизительно дергали за ухо. — Ты что вытворяешь?              — Тебе бы тоже стоило быть заинтересованным в его эмоциональном состоянии, потому что это и твоя ответственность! Нельзя просто натворить дел и сбежать! Если это выйдет из-под контроля... если Минсок об этом узнает...              — Так Минсок не знает? — Исин перевел удивленный взгляд на Чондэ, как будто тот являлся единственным достоверным источником информации и мог подтверждать или опровергать факты.              Чондэ кивнул.              — Конечно Минсок не знает, — зашипел Бэкхён, притягивая Исина к себе за ухо, — раз ты все еще жив. И в твоих же интересах, чтобы он об этом не узнал.              — Ты с ума сошел?! — вскрикнул Чжан, обескураженно глядя на Купидона.              — Тихо, люди спят, — злобно зашипел тот.              — Ты с ума сошел? — шепотом переспросил Исин. — Ты должен был ему сразу сказать.              — Я смертник, по-твоему?              — Но это в любом случае всплывет наружу, и тогда нам уж точно не сносить головы!              — Нам в любом случае ее не сносить, — резонно заметил Бэкхён, — и раз так, то предпочту походить с ней подольше. Уж больно она мне нравится.              — Ладно, я понял, — пробормотал Исин, — ухо мне верни, пожалуйста. Оно мне тоже нравится. Я бы хотел походить с ним как можно дольше.              — Да пожалуйста, — фыркнул Купидон, отпуская парня.              Исин тут же отодвинулся назад, потирая покрасневшее ухо. Хамство, да и только.              — В общем-то, я чего, собственно, вмешаться-то хотел, — Бэкхён на мгновение нахмурился, припоминая, к чему был этот сыр-бор, — мне же отлучиться нужно ненадолго. Дела, понимаете ли, дела. Так что вы езжайте дальше, а я вас где-нибудь на перроне подкараулю.              — Ладно, — кивнул Чондэ.              — Заодно и посмотрю, — Бэкхён принялся задумчиво хлопать себя по карманам, — справился ли Сехун со своей задачей грузчика или ваши вещи сейчас плавают где-то посреди Тихого Океана.              Исин нахмурился. Его совершенно не прельщала перспектива, что Сехун мог забросить чемодан с их вещами в любую точку мира кроме той, в которую было нужно, потому что «он в грузчики не нанимался». Поймав на себе обеспокоенный взгляд, Чондэ еле помотал головой. Сехун, конечно, мог так поступить, но точно бы делать этого не стал. Он парень ответственный, в отличие от многих из них.              — Ладно, чао-какао, увидимся, когда увидимся, — быстро бросил Бэкхён и рассыпался на сотню и тысячу лепестков сакуры, которые будто камень рухнули на сиденье, частично разлетаясь в стороны.              — Показушник, — фыркнул Чондэ, отворачиваясь.              — Вот обязательно ему это делать нужно было? — отмахиваясь от лепестков, недовольно пробормотал Исин. — Эффекты эффектами, но кто убирать все это потом будет? Почему он вообще не может исчезать и появляться так, чтобы не оставлять после себя мусор? Я еще с прошлого раза из нашего дома все лепестки не выгреб!              Чондэ лишь усмехнулся. Да уж, если Бэкхён решит эффектно навещать их чаще, то им непременно стоит обзавестись роботом-пылесосом, который будет потом убирать все это безобразие. А лучше целой армией роботов-пылесосов, потому что один точно не справится.              Даже при всей своей врожденной нелюбви к уборке, у Чондэ прямо руки чесались, когда он видел кучу разбросанных по вагону лепестков. Так и тянуло их убрать.              — Сколько нам еще ехать?              — Минут двадцать, думаю, — Чондэ потер запястье замерзшими пальцами.              — Тогда, если ты не возражаешь, я вздремну, — Исин сполз по креслу, удобнее устраиваясь и, привалившись головой к стеклу, прикрыл глаза. — Разбудишь меня, как приедем?              — Нет, здесь оставлю, — язвительно буркнул Чондэ.              — Вот и отлично...              Чжан зевнул, скрестил на груди руки, поежился и больше не произнес ни слова. Чондэ откинулся на спинку кресла, запрокидывая голову, и тяжело выдохнул. Следующие двадцать минут он был полностью предоставлен себе. Этого времени было достаточно, чтобы в очередной раз переосмыслить свою жизнь.                     

* **

      

      По-осеннему пасмурное и безрадостное утро старой пыльной тряпкой нависало над берегом. Из-за этого пустынный пляж казался мрачным и недоброжелательным, как и весь остальной прилагающийся к нему пейзаж.              Исин стоял на уже обветшавшем причале, откуда открывался прекрасный вид на песчаный берег, который облизывали холодные черные воды, и разочарованно вздыхал. Может быть, в летние солнечные дни это место выглядело сказочно и совсем не отличалось от фотографий на сайте или в буклетах, но сейчас все это казалось не настолько впечатляющим, чтобы ехать сюда на электричке и смотреть, как водичка плещется.              — И все же я не понимаю, — Исин помотал головой, — из всех возможных мест, почему ты выбрал именно это? В смысле, да, здесь может быть красиво и умиротворяюще... во все остальные дни, кроме сегодняшнего, но еще тут холодно! — он поежился, закутываясь в куртку. — Тебе что, осенью недостаточно холодно?              Чондэ посмотрел на Исина с насмешливым прищуром и, подхватив под руку, потащил дальше, будто бы в конце причала что-то должно было измениться.              — Зная тебя, могу сказать, что ты в равно степени был бы недоволен любым другим местом, кроме кровати, и любым другим досугом, кроме здорового сна в ней.              — Еще скажи, что это необоснованно, — недовольно фыркнул Исин.              — Обоснованно, но...              Чондэ вдруг остановился и стал озираться в поисках Лу Ханя, который еще пару секунд назад угрюмо следовал за ними по пятам. Будто по мановению волшебной палочки парень куда-то испарился.              — Но?              — Но как, позволь узнать, — пробормотал Чондэ медленно, все рыская взглядом, и только когда заметил Лу Ханя неподалеку, снова повернулся к Исину, — твоя жизнь должна стать похожей на сказку, если все, что ты делаешь, это возмущаешься по мелочам? — юноша нежно заглянул в глаза Исина, изгибая губы в мягкой трепетной влюбленной улыбке. — Я ведь уже говорил тебе, Син. Счастлив не тот, кто живет идеальной жизнью, о которой другие могут только мечтать, и не тот, кто всегда получает то, чего хочет и когда он этого хочет, а тот, кто умеет радоваться тому, что у него есть, и наслаждаться каждой минутой. Если ты перестанешь видеть только негативные стороны жизни и начнешь замечать позитивные, то и жизнь перестанет быть кошмаром…              — Да-да, конечно, — Исин отвернулся, недовольно кривясь, — я обязательно вспомню об этом, когда мне ампутируют обмороженные ноги.              — Ну, здесь уже дело не в позитивном мышлении, а в здравом смысле, — Чондэ укоряюще посмотрел на парня. — Кто ж тебя просил надевать продуваемые штаны? На улице чай не май месяц.              — Кто ж знал, что будет так холодно?              — Я знал, понимаешь? Я знал! И я говорил тебе одеваться тепло! — Чондэ ткнул пальцем Исину в грудь. — Говорил?              — Ну, говорил... — недовольно согласился Чжан.              — Если для тебя дырявые джинсы подходят под понятие «тепло», то я не знаю, что с тобой не так! Я же даже специально перед тобой положил теплую одежду, но нет, ты все равно полез в шкаф за дырявыми джинсами! Мне что же, в следующий раз тебя самому одевать, как ребенка?              — Что ты там мне положил? Спортивки? Я тебе что, деревенский парень, выбежавший в два часа ночи за хлебом? Ты весь такой модный, одухотворенный интеллектуал, только шарф на плече болтается, как язык мопса, а я в спортивном костюме и в туфлях, будто с сельской дискотеки вышел, да?              — Перед кем ты тут выпендриваться собрался? — Чондэ обвел рукой пустынный берег. — Кому тут твой спортивки сдались? Ты что, подросток, которому красота важнее здоровья? Кто тебя здесь в них увидит? Кто?              — Ты увидишь! Бэкхён увидит! Лу Хань увидит!              — Я тебя и в них, и без них видел, — продолжал напирать парень. — И, представь себе, все еще тебя люблю. И уверен, что вряд ли отношение других людей изменится от того, что вместо дырявых штанов на тебе будут целые. В каком веке ты застрял, что для тебя спортивный костюм все еще признак дурного тона и плохого вкуса?              Исин фыркнул раздраженно и отвернулся. Ему не нравилось, что его отчитывают. Он прекрасно понимал, что неправ. Нужно было надеть хотя бы целые джинсы, потому что не получалось наслаждаться видами, когда ветер холодит ноги, как былую рану в песне мушкетеров. И даже если он знал, что неправ, с Чондэ он соглашаться не собирался, хотя стоило, ведь сейчас был один из редких случаев, когда они хоть в чем-то сошлись во мнениях.              Он просто хотел, чтоб Чондэ проявил хоть капельку заботы, вместо того, чтоб осуждать. Они не так часто куда-то выбираются вместе, кроме как до ближайшего супермаркета никуда и не ходили вовсе, а тут такой повод. Исин лишь хотел прилично выглядеть, ведь выглядеть неприлично он мог и дома. Но вместо того, чтобы вернуться, дабы он мог переодеться, или просто пойти в теплое место, Чондэ начал цепляться к его штанам. Хотя Исин был не лучше. Вместо того, чтобы сказать, что здесь красиво и он рад, что им удалось куда-то выбраться, он стал возмущаться и кривиться, мол, так себе место, поехали обратно. Такая малость, казалось бы, но как сильно она портит отношения.              Исин вдруг почувствовал согревающий прилив нежности в груди, от которого хотелось обнять Чондэ и сказать ему лишний раз о том, как сильно он его любит. Сказать, что даже если возмущается и фыркает, все равно рад, что они здесь. И начать уже наслаждаться происходящим, вместо того, чтобы омрачать и без того хмурый день плохим настроением. Кто-то просто должен был начать. Не ждать добрых слов от другого, а сам их произнести.              Он повернулся к Чондэ, весь преисполненный нежности, с прекрасным порывом поделиться своей любовью, отражающейся на его лице. Однако влюбленная улыбка вмиг слетела, сдутая порывом сильного ветра. Чондэ не смотрел на него. Его внимательный, немного обеспокоенный взгляд был устремлен на хмурого Лу Ханя, неторопливо плетущегося с опущенной головой в их сторону. И он сейчас для Чондэ был отчего-то важнее Исина.              — Что-то случилось? — Ким жалобно изогнул брови. Ему будто физически больно было видеть парня таким. Лу Хань выглядел опустошенным, уставшим, грустным. Его нынешнее состояние сильно отличалось от привычного. Не было этого глупого и наивного выражения лица, не было лучезарной улыбки, прежнего оптимизма, с которым он встречал или, по крайней мере, пытался встречать все печали, что выпадали на его долю. И даже грусть сильно отличалась от той, что обычно обуревала его душу. Она была глубже, шире, мрачнее. Она как черная вода, что отражала тяжелые осенние небо. В нем будто что-то надломилось, и через этот надлом просочилось нечто ужасное. Нечто, что каждый день медленно пожирало его изнутри. Это было страшно.              — М? — Лу Хань вскинул голову и немного удивленно посмотрел на Чондэ, прежде чем, слабо улыбнувшись, выдохнуть тихо и устало: — Нет, все в порядке.              — Ты замерз? — Чондэ нахмурил брови. — Может, наденешь мое пальто?              Он, не дожидаясь ответа, сразу стал стягивать с себя любимое пальто, с которым сотню лет не расставался и в руки подержать редко давал. Исину, от такой, казалось бы, мелочи, стало обидно и немножечко больно.              Чондэ был готов отдать свое пальто Лу Ханю, а не замерзающему Исину, у которого зуб на зуб уже не попадал. И да, он сам виноват, что легко оделся, но Лу Ханя тоже не мама собирала.              — Нет, — парень торопливо замахал рукой и отступил на шаг, — не нужно. Я не замерз, — он шмыгнул покрасневшим носом, — правда.              Чондэ замер в нерешительности со спущенным с плеч пальто.              — Точно?              — Он ведь сказал, что не замерз, — раздраженно прошипел Исин, порывистым движением накидывая пальто обратно на плечи Чондэ.              Лу Хань отчего-то виновато опустил голову. Он чувствовал постоянную враждебность Исина, который переходил в боевой режим каждый раз, стоило на один лишний шаг приблизиться к Чондэ, как и чувствовал то, что является третьим лишним.              Ему стоило хорошенько подумать, прежде чем легкомысленно соглашаться на предложение Чондэ. Он почему-то вечно списывал Исина со счетов, совершенно забывая, что Чондэ и Исин с недавних пор неделимы. Где один, там и другой.              Лу Хань просто хотел побыть с Чондэ. Просто побыть с тем, кто из всех сейчас был самым комфортным. Исин превратился во враждебного дикобраза, чуть что сразу стрелял своими иглами. Хотелось бы верить, что причиной была затяжная черная полоса, а не Лу Хань, но верилось слабо. Минсок... о нем даже думать не хотелось, как и находиться близко, как и знать о его существовании. От звучания его имени, от его лица, от его фигуры, маячащей на горизонте, внутри все сжималось и крошилось. И только Чондэ все еще был доброжелательным. Он улыбался, болтал о всяких глупостях, заботился, беспокоился. Он все еще помнил о существовании Лу Ханя, он замечал его и не воспринимал как раздражающий фактор, как врага. Он будто был единственным, кто видел в нем человека. Это было приятно и лестно. Только рядом с ним Лу Хань чувствовал себя нужным, чувствовал себя по-настоящему живым, а не вещью, неудачно брошенной в проходе, о которую все запинаются.              Сейчас снова. Исин опять об него запнулся, и совершенно не был этому рад. Еле сдержал поток матерных ругательств. Лу Хань мешался. Он нарушал их идиллию влюбленных. Он был лишним на этом празднике жизни. От этого было неловко и противно. Лу Хань сам себя ненавидел. Его почти физически тошнило от того, что сейчас ему настолько сильно нужен кто-то, что он, как какой-то идиот, шляется за парочкой хвостиком, в надежде, что ему перепадет хоть капелька внимания.              Лучше бы он остался дома. Лучше бы притворился мертвым и лежал в кровати неподвижно, пока не будет необходимости из нее вылезать. Накрылся бы с головой одеялом, спрятался бы. Только в чужой пустой квартире ему было не лучше, чем третьим лишним здесь. Находясь далеко от дома, даже просто гуляя в одиночестве по берегу, он чувствовал себя в большей безопасности, чем там. Каждую секунду, проведенную в четырех стенах той квартиры, его сковывало напряжение. Он не мог расслабиться даже на короткий миг. Он боялся пустоты у себя за спиной, резких звуков или тишины. Ему вечно казалось, что в любую минуту его одиночество будет нарушено чужим присутствием, и это было отвратительное чувство.              Уж лучше здесь, уж лучше под тяжелым взглядом Исина, но точно не там. Потому что ему страшно. По-настоящему страшно.              — Что за шум, а драки нет? — Бэкхён возник из ниоткуда совершенно неожиданно, и черт его знает, прокрался к ним по открытому пространству как ниндзя, пока внимание остальных было отвлечено, или материализовался из воздуха, предпочитая в этот раз не осыпать всех лепестками.              — Ни шума, ни драки, — передернул плечами Исин.              — Правда? — Бэкхён заметно погрустнел. — Черт.              — Если будешь появляться каждый раз с этой фразой, уверен, хоть однажды она придется к месту, — усмехнулся Чондэ.              — Я тебе больше скажу, — Бэкхён упер руки в бока, — я почти всегда появляюсь с этой фразой и в 8 из 10 случаев она приходится к месту. Особенно в бухгалтерии.              — Уверен, что после твоего появления, там сразу же начинается драка, — Чондэ хитро прищурился.              — В 8 случаев из 10, — вздохнул Бэкхён и огляделся. — Что-то тут не очень радостно.              — Ты ждал, что здесь будет карнавал?              Чондэ огляделся немного нервно, коснулся кончиками пальцев брови. Ему будто было обидно. Один он, кажется, был доволен тем, где оказался. Все остальные находили это место скучным, холодным, тоскливым, а ему нравилось.              — Нет, — пожал плечами Бэкхён, — я просто думал, что мы ради чего-то сюда приехали...              — Ради того, чтобы отдохнуть и развеяться, — терпеливо пояснил Чондэ. — Это не веский повод?              — Я надеялся на культурную программу, — пояснил Купидон. — Думал будут аниматоры, конкурсы, дискотэка.              — У меня есть ощущение, что ты перепутал нашу семейную поездку с корпоративом, — Чондэ прищурился.              — Ага, — с усмешкой согласился Купидон, — меня ведь на оба мероприятия пригласили. Наверно ошибся местом. Ах, — он выдохнул удрученно, — не могу поверить, что весело там, где меня нет.              — Тебя здесь никто не держит, — иронично заметил Исин, приобнимая Чондэ осторожно. — Ты в любой момент можешь уйти.              — Конечно, — протянул Бэкхён, — только я уйду, тут все веселье и начнется. Думаешь, я позволю вам веселиться без меня?              — Нет, — Чондэ усмехнулся, — раз тебе не весело, другим тоже не должно.              — Говоришь так, будто я всем жизнь порчу, — Бэкхён обиженно поджал губы.              — Вовсе он не это имел ввиду, — вступился Исин, — хочешь культурную программу — будет тебе. Надо просто придумать. Чем здесь можно заняться?              — Не знаю даже, — Купидон остановился и снова оглядел пустынный берег, — место выглядит совсем необитаемым. Даже не знаю, что тут можно делать.              — Так, — вздохнул Исин, хмурясь, — давайте исходить из того, что мы тут застряли. Чем мы можем себя занять?              — Застряли? — раздраженно переспросил Чондэ, делая шаг в сторону. — Тебя тут никто не держит, если ты забыл.              — Нет, — Чжан выдохнул жалобно, чувствуя, как молодой человек незаметно выскользнул у него из рук, — я не это имел в виду. Я лишь хотел сказать… ладно, — он тяжело вздохнул, — у нас много времени. Очень много времени, которое нужно чем-то занять. Чем-то кроме интернета, телевизора и прочих прелестей жизни. Вернемся в детство. Представим, что мы здесь на отдыхе. Делать нечего. Чем себя займем?              — Я не очень хочу возвращаться в детство, — недовольно пробормотал Чондэ, — можно я не буду?              — Я тоже не хочу, — согласился Бэкхён.              — А ты из него и не выходил, чтоб возвращаться, — по-детски корча рожи, начал дразнить его Чондэ.              — Так, хорошо, с этим пунктом мы справились, — вздохнул Исин, глядя на двух великовозрастных оболтусов, которые языки друг другу показывают, — теперь давайте решим, что будем делать. Купаться не можем. Что еще? Строить замки из песка? Запускать воздушных змеев? Хотя боюсь нас вместе с ним таким диким ветром унесет в волшебную страну. Что еще обычно делают на пляже?              — Я знаю! Я знаю! — Бэкхён, будто прилежный ученик, вскинул руку в воздух.              — Говори, — великодушно позволил ему сказать Исин.              — Можно небесные фонарики запускать! — с азартом выкрикнул Купидон. — А потом их из лука сбивать!              Чжан как-то странно посмотрел на Чондэ. Уж очень поразил его энтузиазм и кровожадность Бэкхёна. Того гляди, не найдя фонариков, он будет пускать стрелы в них. То, что Купидон не промахнется, было известно всем присутствующим.              — Можно фейерверк запустить вечером, — предложил Чондэ.              — Отлично, это уже что-то, — воодушевился Исин. — А где достать фейерверк? Есть ощущение, что мы его до вечера только искать будем.              — Зато займете себя, — хмыкнул Бэкхён.              — А если не найдем, что делать будем? — Исин вопросительно посмотрел на Чондэ.              — А зачем нам вообще искать? — Чондэ ненавязчиво стал тыкать пальцем в сторону Бэкхёна. — У нас он есть.              — И что? — озадачился Чжан. — Предлагаешь его в воздух запускать? Хотя, если поджечь…              — Так стоп! — вскрикнул Бэкхён, вскидывая вверх руки. — Давайте вы мне ничего поджигать не будете, ладно? Я все еще могу пустить вам пару стрел в жизненно важные органы!              — Оу, — протянул Исин, засмеявшись, — звучит опасно.              — Звучит как начало очень веселого и кровопролитного пятничного досуга, — улыбнулся Чондэ, — хотя это все еще не так жестоко, как Монополия.              — Кстати о Монополии, — Исин бросил на парня заинтересованный взгляд, — может сыграем, чтоб скоротать время? Я никогда не играл.              — Ты действительно хочешь поссориться и превратить эту поездку в ад, да? — хмыкнул Чондэ, лукаво поглядывая на Чжана.              — Тогда вечер точно закончится не фейерверком, а кровопролитием, — рассмеялся Бэкхён. Его заразительный смех подхватил Чондэ, а потом уже и Исин присоединился для компании.              Они смеялись несколько минут, а потом, будто по команде, замолчали. Тут же воцарилось неловкое молчание, и в этом молчании они вдруг осознали, что совершенно упустили из виду еще одного участника этого путешествия, который не проронил ни слова с момента появления Бэкхёна.              Исин обеспокоенно обвел взглядом причал, пока не обнаружил Лу Ханя у самого края. На фоне пасмурного неба в своей тонкой куртке он казался непривычно худым и слабым. Казалось, даже излишне сильный порыв ветра мог его надломить. И в этот момент Исин впервые задумался о том, каким изможденным в последнее время выглядит Лу Хань.              Чжан Исин почувствовал укол совести. Он долго пытался от этого отмахнуться, и раньше у него даже получалось, ведь всегда находилось что-то важнее, чем думать о тяготах другого человека. Но в данную конкретную минуту, стоя на этом причале в тяжелом молчании, ему некуда было убежать от мысли, что все, что случилось с Лу Ханем за последнее время, на самом деле его, Чжан Исина, вина.              Может, он не был в ответе за все плохое, что случилось в жизни Лу Ханя, но он определенно запустил механизм огромной машины, под гусеницами которой этому парню суждено было погибнуть. Или не погибнуть, но настрадаться с лихвой.              Об этом Исин ему рассказывать, конечно, не собирался. Ему бы на это храбрости не хватило. Лу Хань ведь ни в чем не виноват. Он славный парень. И мог бы дальше жить свою обычную жизнь, так и не узнав ничего о существовании той стороны или истинной сущности Минсока, но почему-то Исин решил, что это было бы слишком просто. Он вообще обладал потрясающей способностью заставлять окружающих страдать вместе с ним за компанию.              Исин никогда не желал Лу Ханю зла, просто не знал, что все может выйти так. Сам-то он отделался легким испугом, и пусть считал, что настрадался за пятерых, на самом деле никогда не страдал по-настоящему. Потому ему и казалось, что все с ним случившееся, это худшее из того, что могло случиться в принципе. Но по правде говоря, ему просто повезло, а он с дуру решил, что все именно так быть и должно. Он как-то не учел, что все это время Чондэ оберегал его и весь удар принял на себя. Не учел и того, что ему довелось иметь дело с самым адекватным и безобидным из братьев, хоть на первый взгляд так и не казалось.              У Чжан Исина в голове даже мысли не возникло о том, что что-то может пойти не так. Ни Бэкхён, ни Минсок, ни Чондэ ему никогда не казались пугающими. Он знал, что они представляю собой нечто могущественное, однако эта деталь постоянно забывалась, ведь они не выглядели устрашающе, не выглядели могущественно и ни капли его не пугали. Он воспринимал их как обычных людей. Возможно потому, что никогда не видел ту их сторону, которую стоило бояться. Они этой стороной к нему не поворачивались. Почему-то приняли его как своего, несмотря на то, что он не являлся ни частью их мира, ни частью их шайки-лейки. Но для них он почему-то был всегда свой, и это было будто само собой разумеющееся. Его приняли легко и естественно, как нечто должное, и в голове даже мысли не возникло, что с другими будет иначе.              Если бы Исин знал, что такое может случится, то конечно же изо всех сил старался держать Лу Ханя подальше от всех этих потусторонних сущностей и даже от Чондэ, который ей более не являлся. Но он не знал, и последствия его незнания разгребать приходилось Лу Ханю, который оказался в эпицентре всего пиздеца не по своей воле, и, в отличие от Исина, ему не дали ни выбора, ни возможности из этого выбраться. Он стал не жертвой обстоятельств, но жертвой череды глупых решений, принятых за него, а это куда хуже, чем просто случайное стечение событий.              Если бы кому-то пришло в голову озвучить вопрос, повисший в воздухе, и напрямую спросить Исина, зачем он всю эту кашу заварил, единственное, что он мог бы ответить, наверняка было «я просто не знал, что будет так».              — А ты что думаешь, Лу Хань? — нарушая молчание, на порядок громче нужного спросил Исин.              — А? — Лу Хань обернулся, заслышав свое имя. На лице его читалось недопонимание. Похоже, он совсем не слушал, о чем эти трое говорили между собой.              — Чем бы ты хотел заняться? — терпеливо пояснил Исин. Кричать через весь причал ему совершенно не нравилось и, заключив, что Лу Хань вряд ли станет подходить, чтобы вести разговор на приемлемой громкости, он решил подойти сам.              Лу Ханю, похоже, этого не особо хотелось. Как только Чжан оказался рядом, он съежился, будто было возможно стать меньше, чем он уже есть.              — Есть что-то такое, чем бы ты хотел заняться, пока мы здесь? — уже тише и спокойнее, с долей нежности, спросил он снова.              Лу Хань пожал плечами. Похоже, он не особо задумывался. Как и всегда, он просто шел, куда тянули, и делал то, что делают все. Именно поэтому Исину было так легко втянуть его в весь этот бардак. Лу Хань был слишком инертным парнем, в последнее время еще больше, чем обычно. И в целом, этого следовало ожидать. Он был так обессилен и опустошен, что уже ничего не хотел и ни к чему не стремился.              — Может, поплавать? — неуверенно предположил он. — Раз уж мы приехали на пляж…              Исин нахмурил брови. Пляж пляжем, но погода совершенно не располагала для купаний. Впрочем, желающих поплескаться в ледяной водичке он останавливать не собирался, однако предупредить о том, что это глупая идея, был обязан.              — Поплавать? — переспросил Исин, будто желая удостовериться что расслышал и понял все правильно. — Было бы неплохо, но для поплавать сейчас не сезон. Вода ледяная. Впрочем, если хочешь рискнуть здоровьем, я тебя останавливать не стану. Но все же не советую….              — О, нет-нет! — Лу Хань растерянно посмотрел на Исина. — Я совсем не об этом. Я не имел в виду плавать самим. В смысле… — он откашлялся, — я имел в виду на лодке поплавать или типа того.              — А-а-а-а, — протянул Исин с пониманием, которого не читалось ни в пустых глазах, ни на отрешенном лице. — Да, в этом есть смысл. Поплавать на лодке — это…              — Отличная идея! — вскрикнул возникший из ниоткуда Чондэ. — Я всеми двумя руками за! Обожаю лодки.              Исин с сомнением посмотрел на него. Конечно, сомнений в том, что Чондэ любит кататься на лодках, кораблях, катерах и прочих судах по воде у него не было совершенно. Сомнения касались в первую очередь внезапного воодушевления и неуместного энтузиазма, с которым идея была принята.              Исин почему-то не верил в искренность такого воодушевления. Оно было излишним даже для Чондэ, который с радостью подписывался на любую бредовую идею. И ясно стало, что он с такой готовностью принимает эту не потому, что она понравилась ему больше других, но потому, что ее предложил Лу Хань. Чондэ изо всех сил старался сделать так, чтобы он чувствовал себя здесь не случайным прохожим и не лишним элементом, а частью происходящего. И настолько же, насколько это увеличивало чувство вины Исина, это делало ему приятно. Он за своей зацикленностью не замечал, насколько Чондэ бывает чувствительным и заботливым по отношению к другим. Казалось, что ему это совершенно не свойственно, ведь все еще был свеж образ Оле-Лукойе, которому плевать на всё и всех, кроме себя самого. Но выходило, что не так уж и плевать, как думалось в самом начале. Исин оказался не исключением из правил. Просто не было достаточно примеров, чтобы сравнить.              Он улыбнулся. По правде, у Исина совершенно не было желания отправляться плавать на лодке. Ему и на берегу было холодно, а на воде будет в сто тысяч раз холоднее. Так что он ежился от одной только мысли, и с трудом мог побороть в себе желание начать капризничать. Однако в то же время ему вспоминалось их путешествие на пиратском корабле, и так тепло, так хорошо становилось от этих воспоминаний, что хотелось ими с кем-нибудь поделиться. Хотелось, чтобы и у Лу Ханя были подобные, которые он мог бы вспоминать с теплотой. Ведь у Исина, несмотря на все плохое, что случилось потом, осталось и много хороших воспоминаний, напоминавших о том, ради чего все это было. А у Лу Ханя, выходило, что ничего не было. Он просто страдал и страдал, но разве это дело? Пусть этот момент его жизни и не самый удачный, и пусть Исин отчасти или полностью в этом виноват (хотя на Суде непременно будет спорить и валить все на Минсока), но должно же быть и что-то позитивное в этом. Должно быть хоть что-то, что поможет ему через это пройти.              — Значит, — протянул Исин, ежась от порыва ветра, — идем плавать?              Он посмотрел на Чондэ с любовью, взглядом, затуманенным воспоминаниями об их ночных путешествиях и том далеком, сложным для понимания, похожем на загадку человеке, который сейчас был на расстоянии вытянутой руки. Исин вдруг вспомнил то забытое чувство восторга и нетерпения, с которым встречал Оле-Лукойе каждую ночь.              Исин не знал, когда и почему ему случилось забыть о том, что Чондэ тот самый нереальный незнакомец, приходящий к нему каждую ночь. Вроде ничего кардинально не изменилось, вроде Чондэ все тот же Чондэ, разве что без зонта. Но он ощущался совершенно иначе, хоть и не стал от этого хуже. Он стал обычным человеком, все еще непонятным, но уже не таким загадочным. Более приземленным и человечным. Исин не жалел, что узнал его поближе, но от этого пропала вся магия. И сказочный волшебник, приносящий сны, стал обычным парнем со своими тараканами в голове.              Но сейчас, в данный конкретный момент, поддавшись ностальгии, Исин видел перед собой не того Чондэ, отношения с которым полетели к чертям, а Оле-Лукойе, который так навсегда и остался в тех семи ночах в доме бабушки. Тем Оле-Лукойе, которого Исину так не хватало и по которому он так до жути скучал.              Он бы никогда Чондэ не признался, что скучает по Оле. По путешествиям с ним. По тому, как тот внезапно и бесцеремонно врывался в его жизнь, а потом уходил по-английски, оставляя приятное чувство пустоты. Не сказал бы никогда, потому что это было бы нечестно. И он чувствовал вину за то, что вообще себя так ощущал. Ведь Чондэ все еще Чондэ. Точно такой же, как был тогда. И не его вина, что отношение Исина к нему изменилось. Это вообще ничья вина. Это нормально. Чем ближе они становились, чем больше друг друга узнавали, тем сильнее менялось их восприятие друг друга. То, каким ты видишь человека при первой встрече и спустя много месяцев знакомства, две порой совершенно разные картины в плохом или хорошем смысле. Но если Исин посмеет заикнуться, что тогда ему Чондэ нравился больше, на специально приготовленном для него адском котле сделают гравировку «здесь до скончания веков будет вариться Чжан Исин». Это ведь тоже самое, что сказать «ты нравился мне больше, когда я тебя не знал» или пробить из дробовика ему сердце. Кому что больше нравится.              Скучать по Оле очень нечестно и несправедливо по отношению к Чондэ. Исин это понимал, но ничего не мог с собой поделать. Наверно, Ким Чондэ фокусник, и как любой фокусник он мог творить магию только тогда, когда зритель его находиться на расстоянии. Стоило подойти чуть ближе, и вся магия куда-то резко пропадала.              Понимал ли Исин, что в Оле-Лукойе было больше от его собственных фантазий, чем от настоящего человека? Отдавал ли себе отчет в том, что влюбился в собственное воображение? Скорее всего нет, зато это понимал Чондэ.              По тому, как потеплел взгляд Исина и как заискрились его карие глаза, по еле заметной мечтательной улыбке, в которой искривился его рот, он понимал, что сейчас перед собой Исин видит не его.              От этого становилось так тошно и мерзко, что хотелось прямо сейчас посреди разговора развернуться и уйти не оглядываясь. И больше никогда не возвращаться. Если он здесь не нужен, то и смысла оставаться не было.              Осознание того, что он не тот, кого ждали, давило на него все сильнее. Да, он, черт возьми, не такой, каким бы все его хотели видеть. И, как ни старайся, он не может таким стать, потому что не имеет представления о том, как это сделать. Ему бы тоже хотелось быть Оле-Лукойе, тем потрясающим существом, от которого все писались кипятком. Но это вымысел. Оле-Лукойе не существует. Это всего лишь ширма, сценический образ, грим, хорошо поставленный свет и удачно подобранные декорации. Его не существует и не может существовать в реальности. Он слишком невозможен и идеален. Люди такими не бывают. Они такими только кажутся. И если Исину нужен был именно этот спектакль, то пусть покупает билеты и идет в театр, а не треплет ему нервы, своими истериками пытаясь ненавязчиво вынудить разыграть очередную сценку из серии «Оле-Лукойе и обычный человеческий быт».              От такой малости у Чондэ вдруг резко испортилось настроение. Он тысячу раз успел пожалеть, что не оставил Исина дома, как тот того хотел. Надежд на эту поездку уже не было, и с большой неохотой думалось и о сутках здесь, и о неопределенном количестве времени, которое они проведут вместе после. Интересно, насколько еще Чондэ хватит?              Он выдохнул, опуская взгляд. Глаза его, всегда переливающиеся как звездное небо, потускнели. Он действительно хотел бы провести этот день с Исином, не ссорясь и не ругаясь, а просто наслаждаясь друг другом. Но похоже в этой точке их отношений такой сценарий невозможен. Они зашли в тупик. Тут уже ничего не поделаешь. Похоже, их отношения были обречены с самого начала.              — Лодки — это здорово, — тихо произнес Чондэ, обращая взгляд к горизонту, — но, похоже, не в этот раз. Слишком холодно.              Исин нахмурился. То, что он почувствовал, не было удивлением, скорее недоумением. Он понимал, что Чондэ говорил разумные вещи, он вообще частенько это делал, правда это всегда казалось неожиданным, ведь он не создавал впечатление разумного и здравомыслящего человека, но тем не менее, ему это было свойственно. Несвойственно ему было отказываться от новых впечатлений и увлекательных занятий. Может быть, катание на лодках не самое увлекательное занятие, но для Чондэ, который не умел сидеть на месте и довольствоваться малым, это было хотя бы что-то.              — Оденемся потеплее. В чем проблема?              — Не сегодня, — коротко отрезал Чондэ. — К тому же, я понятия не имею, где здесь раздобыть лодку.              — С каких пор тебя останавливают такие мелочи? — тихо спросил Исин. — Просто попроси Бэкхёна или…              — Не сегодня, — с нажимом повторил Чондэ, переводя испепеляющий взгляд на Чжана. Тот опешил.              — Да брось, — жалобно пробормотал Исин, легонько ударяя Чондэ кулаком в грудь. Это был просто маленький жест, чтобы сгладить углы. Но Чондэ передернул плечами.              — В следующий раз.              Он попытался уйти, но Исин ухватил его за руку. Ему не нравилось, что Чондэ вдруг отказывается от идеи, на которую он мысленно согласился и настроился. Почему они никогда в такие моменты не совпадали? Если Чондэ чего-то хотел, то этого не хотел Исин, а если Исин на что-то соглашался, то Чондэ этого переставало хотеться. И ладно, бог бы с ним, не хочет, так и не надо. Но Исин почему-то упрямился. Он уже решил для себя, что они пойдут кататься на лодках, а потому отказы не принимаются.              — Мы ведь приехали на пляж, глупо не воспользоваться возможностью.              — Если мы приехали на пляж, нам вовсе не обязательно лезть в воду. Можно оставаться на берегу. Тем более в такую погоду, — Чондэ бросил недовольный взгляд на руку Исина, сжимающую рукав его пальто, но не убрал ее и даже ничего не сказал. Просто пошел прочь.              — Чондэ!..              Исин дернул его назад, но силу не рассчитал. Думал, что Чондэ окажет хоть какое-то сопротивление, но тот совсем не сопротивлялся.              То, что случилось дальше, кроме как глупой случайностью никак и не назовешь. Чондэ просто потерял равновесие.              Он отступил на шаг, пытаясь удержаться на ногах, но причал закончился. Каблук соскользнул с края, и падение уже было не остановить.              Все случилось чертовски медленно, чтобы сказать, что это было мгновение, и в то же время слишком быстро, чтобы успеть что-то сообразить.              Чондэ взмахнул рукой, пытаясь за что-то ухватиться. Пальцы несколько раз сжали воздух, а затем нащупали Лу Ханя. Но было уже поздно. Он вцепился в его куртку на полпути вниз и вместо того, чтобы выкарабкаться, потащил следом за собой.              Исин даже не успел опомниться или что-то сделать. Последнее, что он увидел, это испуганные черные глаза, поблескивающие, как черная гладь холодных вод, а затем Чондэ выскользнул у него из руки, как рыба, и в одно мгновение скрылся из виду вместе с Лу Ханем.              Только когда послышался всплеск, Исин вышел из оцепенения и сжал пальцы, но кроме холодного ветра ничего ими не поймал.              Он бы так и стоял до скончания веков, сжимая в руке пустоту, если бы не утробный вопль, раздавшийся за спиной.              — Какого черта, Чжан, твою дивизию, Исин?!              Исин, не признавший говорящего по голосу, повернул голову и с недоумением воззрился на Купидона. Тот на себя совсем не походил. Его всегда несерьезное лицо было в этот момент излишне серьезным. Глазки-бусинки смотрели гневно из-под нахмуренных бровей. Щеки его от злости пошли пунцовыми пятнами, а пряди ярко-красных волос, будто змеи на голове Медузы Горгоны, вздыбились и торчали в разные стороны. Очевидно, Бэкхён был очень недоволен случившимся. И это еще мягко сказано.              — Ты что наделал, Чжан Исин? — зарычал от негодования Бэкхён и грозно двинулся на виновника.              Тот инстинктивно отшатнулся назад, но стратегическое отступление закончилось вместе с причалом. Дальше отступать было некуда, а Бэкхён напирал. Исину только и оставалось, что примирительно вскинуть в воздух руки.              — Я ничего не делал! Не специально! Это случайно вышло!              — Да плевать я хотел, как это вышло! — взревел Бэкхён не своим голосом, замахиваясь рукой. — Это не меняет случившегося! Я отвернулся всего на пару секунд! Всего на пару секунд! А ты умудрился его угробить!              — Угробить? — возмутился Исин. — Угробить? Никто не умер! Он просто оступился и упал! Там не настолько высоко, чтобы он убился!              — И чего же он тогда не всплывает, дурья твоя башка? — не унимался Бэкхён. — А я тебе скажучего. Он ПЛАВАТЬ НЕ УМЕЕТ!              Исин, который уже хотел ответить на реплику очередной колкостью, неожиданно замер и с удивлением посмотрел на Бэкхёна.              — То есть как это не умеет?              Было ли для него это неожиданностью? Да. Но удивлен он был вовсе не потому, что не знал, а потому, что даже предположить не мог, что есть люди, которые не умеют плавать.              Для Исина это было сродни инвалидности. Ему казалось, что все в этом мире умеют плавать. Это особый навык, который в детстве осваивают все, чтобы функционировать в обществе. Да, это совершенно бесполезный в обычной жизни навык, но его отсутствие делало человека в глазах Исина каким-то неполноценным.              Он никак не мог уложить в своей голове, что Чондэ этого не умел. Он же… он же все умеет. Хотите сказать, что за полтора века он освоил множества разных навыков, но времени на то, чтобы научиться плавать у него не нашлось? Он же вечно на корабле в море выходил. Да, это не то же самое, что на надувном матрасе, но разве морякам не нужно уметь плавать на случай, если они вдруг будут тонуть вместе с кораблем?              — Вот так это, представь себе! — всплеснул руками Бэкхён.              — Все умеют плавать! — стоял на своем Исин.              — Ты очень удивишься, — Бэкхён многозначительно посмотрел ему в глаза. — Что ты стоишь! Раздевайся, прыгать будем! Надеюсь, что хоть ты плавать умеешь!              Купидон задрал ногу, отводя колено в сторону, ухватился двумя руками за ботинок и с усилием стал его с себя стягивать, не развязывая шнурков. Это выглядело настолько смехотворно, что без слез смотреть нельзя было. Бэкхён прыгал на одной ноге, стискивал зубы, шипел что-то невнятное, и этим спектаклем совершенно не вызывал у Исина желания последовать его примеру.              Исин посмотрел вниз. Холодные воды с шипением бились о причал и разлетались брызгами в разные стороны. От одного их вида мороз бежал по коже.              Честно говоря, ему не хотелось лезть туда. От одной мысли о том, что он будет весь мокрый и замерзший, ему хотелось скулить. Он понимал, что так неправильно. И сейчас как никогда до этого ему нельзя быть эгоистичным засранцем. Это ведь так несправедливо! Чондэ и Лу Хань упали в воду по его вине. Так что как бы ему не хотелось лезть туда, он должен был взять ответственность за свои действия и исправить ситуацию. Но он не хотел. Очень сильно не хотел. И в этом был весь он.              Исин понимал, что промедление не сделает лучше, но продолжал вглядываться, силясь разглядеть хоть какие-то признаки Чондэ или Лу Ханя. Возможно, ему и не нужно прыгать за ними? Пусть Чондэ не умеет плавать, но Лу Хань должен уметь. По крайней мере Исину так казалось. И раз так, может, пока Исин с Бэкхёном препирались, он уже подхватил Чондэ под ручки и потащил в сторону берега. Может, они вынырнули где-то под причалом. Если у них все хорошо, и они справились сами, то Исину нет необходимости прыгать за ними следом.              Чем больше Исин об этом думал, тем меньше ему хотелось прыгать. Да и зачем ему, простому человеку нужно было приносить себя в жертву, когда кругом столько инфернальных сущностей, которые могли бы справиться с этим гораздо быстрее и легче, ничего не потеряв.              Да, Исину было мерзко от того, каким человеком он представал в этот момент, но зато сухая одежда грела.              — Не, — Чжан замотал головой, предусмотрительно отходя от края, чтоб не отправиться за предыдущими двумя ораторами, — я туда не полезу.              — Как это не полезешь? — Бэкхёну все же удалось стянуть с себя ботинок, который он тут же отбросил в сторону, вставая босой ногой на деревянный причал, и принялся стягивать ботинок со второй ноги.              — Так это! Не полезу! — уперся рогами Исин. — Ищи дурака!              — Так я и нашел! — Купидон шлепнул снятым ботинком парня по груди. — Слушай, если так хотел, чтоб они померли, так тюкнул бы их по голове чем-нибудь тяжелым! И не нужно было в это впутывать меня!              — Да не собирался я их убивать! Если бы хотел, точно бы не поперся так далеко, а столкнул бы их с ближайшей крыши! — вскрикнул Исин.              — Славно, что теперь я в курсе твоего плана, но как насчет того, чтобы вытащить их оттуда, раз их смерть не входила в твои планы? — Бэкхён стал торопливо расстегивать пуговицу на своем черном пиджаке с серым отливом, который, очевидно, подбирал под пейзаж. Или настроение.              — Так вытащи! Ты же волшебный карапуз, сделай что-нибудь!              — За карапуза, конечно, спасибо, но это так не работает!              — В смысле? — в негодовании возопил Исин, вскидывая к небу руки. — Хочешь сказать, что можешь по щелчку пальцев достать все и отовсюду, но чтобы вытащить двух человек из воды тебе нужно туда лезть?              — И не только мне! Нам двоим, — Бэкхён ткнул в Чжана пальцами, — потому что в том, что их в воде не один, а два, есть доля и твоей вины. Не смей даже отрицать!              — Да я не… — под напором Купидона Исин стал сдавать свои позиции, — я не…              — Ты не… да, ты не… — раздраженно пробормотал тот, выпутываясь из пиджака. — А теперь перестань мямлить и начни уже что-то делать. Если с ними что-то случится, а с ними что-то случится, покуда мы тут будем припираться, нам точно головы не сносить! Потом сам будешь объяснять Минсоку, как же так вышло, что его дражайший брат, недавно возвращенный к смертной жизни под твою ответственность, между прочим, а так же его новый квартиросъемщик и бывший коллега каким-то магическим образом взяли и померли!              Исин махнул рукой, мол, да мы ему не скажем, а потом вдруг понял, что не сказать Смерти о том, что кто-то умер, у них вряд ли выйдет. Это не та вещь, которую можно утаить даже от простого смертного, а тут речь идет о самой Смерти.              — Да даже если бы это не был вопрос жизни и смерти, — Бэкхён шмыгнул носом, — если Минсок узнает, что с его братом что-то случилось, он самолично скинет тебя отсюда с камнем на шее. И меня заодно! Вернет в прошлое, прикует цепями к Титанику, а потом потопит его!              — Ладно, ты прав.              Исин нервно стал расстегивать замок на своей куртке, чтобы поскорее попытаться от нее избавиться. Стоило ему представить, как он объясняет Минсоку почему его брат немного намок, и прыгнуть в воду за Чондэ уже не казалось безумием. Хотя странно, что его потребовалось запугать, чтобы он это сделал. Будто сухая одежда ему важнее Чондэ.              Да, на самом деле важнее. По крайней мере в этой ситуации. Будь там не вода, а, к примеру, раскаленная лава или частокол, он бы сиганул следом не задумавшись. Даже если бы смысла в этом было еще меньше, чем нырять за Чондэ сейчас. Только Исин по-прежнему не видел проблемы. Он не чувствовал, что случившееся угрожает чьей-то жизни. Можно ли разбиться, упав с такой высоты? Вряд ли. Можно ли утонуть? Тоже нет, но при условии, что плавать умеешь.              Если бы не Бэкхён, Исин бы так и остался стоять, дожидаясь, когда Чондэ всплывет. А тот все никак не всплывал, да и Лу Ханя видно не было, а он-то плавать умел. Наверно. Сейчас уже нельзя было сказать наверняка, всё могло быть.              — Ой-ой, — вдруг вскрикнул Бэкхён, уже стоявший на исходной, готовый прыгнуть в холодную воду. Хотя ему-то что, он холода не чувствует.              — Что такое? — насторожился Исин. Он не хотел думать о том, что кто-то всплыл. Нет, славно, если всплыл, лишь бы живой.              — Хьюстон, у нас проблемы, — Бэкхён стоял мгновение, вглядываясь в воду, а потом неожиданно отскочил назад и рухнул на четвереньки.              — Что? Какие проблемы? — Исин стал растерянно озираться, но, вцепившаяся в штанину рука, потянула его вместе со штанами вниз.              — Тише будь! — зашипел Бэкхён, с силой надавливая Чжану на затылок. — И пригнись!              — Да что такое?              Исин отчаянно сопротивлялся попыткам Купидона хорошенько приложить его головой об причал и это очень мешало ему понять, что за черт происходит. Еще недавно они собирались самоотверженно прыгнуть в воду, а теперь уже не собираются? Спасательная операция отменяется?              — Тише, — дрожащим голосом прошептал Бэкхён, прижимая палец к губам, — он здесь!              — Где «здесь»? — не понял Исин.              — Там, — Купидон чуть выставил вперед руку и несколько раз изящно ткнул пальцем вниз.              — А, — понимающе протянул парень, — кто «он»?              — Минсок…              — О боже, — на выдохе пролепетал Исин, чувствуя, как проносится перед глазами вся жизнь. Нет, он был готов к встрече со Смертью, она ведь к нему часто заглядывала без приглашения, но не был готов к тому, что последняя встреча с ней назначена на сегодня.              — Нет, Боженька это из другой оперы, — помотал головой Бэкхён и ползком, будто солдат по полю битвы, приблизился к краю причала, — и он нас вряд ли спасет…              — То есть нет смысла молиться?              — Почему же нет? Есть. Помолись, чтобы оба эти болвана живы были, и Минсок не по их душу пришел…              Исин согласно кивнул, сложил руки в молитве, прикрыл глаза и принялся с чувством шептать:              — Господи, пусть ты и не существуешь, но сделай так, чтобы эти двое были живы, и да обойдет беда стороной души наши грешные. Аминь.              Бэкхён скривился. Если бы ему так молились, он бы просто дал всем умереть. Сейчас разумнее было бы бежать сломя голову куда подальше, желательно в другую страну, сменив имя и сделав себе новое лицо. В этом нет совершенно никакого смысла, конечно, потому что Смерть вряд ли что-то обманет и остановит, но как минимум будет чем заняться, дожидаясь, пока она расчехлит свою косу.              Исин молча наблюдал, как торопливо полураздетый и необутый Купидон ползет по периметру причала. В этом будто бы не было никакого смысла. Логичнее, чем пытаться от него скрыться, было стоять на берегу с хлебом и солью, растянув улыбку до самых ушей. Если никто не умер, они отделаются легким испугом.              — Что там?              — Что-то непонятное, — поделился своими наблюдениями Бэкхён.              — Живы?              — Понятия не имею.              Исина такой ответ не удовлетворил, потому он сам решил подползти к тому краю причала, где сейчас пасся Бэкхён, и своими глазами посмотреть, что же происходит. Как не крути, но лучше один раз самому ничего не увидеть, чем семь раз услышать о том, что кто-то другой ничего не видит.              На самом деле Чжан был уверен, что там точно что-то происходит, ведь за чем-то Купидон наблюдал. Значит там что-то точно есть, значит это что-то он увидит. Но каково же было его разочарование, когда кроме плещущейся воды он не увидел ничего. Темные воды лениво перекатывались, облизывая берег, шумели, разбиваясь брызгами об опорные столбы, и больше ничего не происходило. Исину даже подумалось, что его дурачат. Он почувствовал себя глупо. Ему стало казаться, что все произошедшее один сплошной спектакль, который троица разыграла, чтоб поиздеваться над ним. И в тот момент, когда он скажет, что ничего там нет, позади него из ниоткуда появится Чондэ и, бросив какую-то колкость напоследок вроде «теперь там есть ты», прицельным пинком столкнет его в холодную воду.              Такой вариант звучал почему-то гораздо правдоподобнее того, в котором Чондэ не умеет плавать и может утонуть. Это же несуразица какая-то.              — Я ничего не вижу, — еле слышно проговорил Исин.              — Там, — Бэкхён ткнул пальцем в темную воду, чуть левее от них, и молодому человек показалось сначала, что он просто указывает в произвольном направлении, очерчивая область, где нужно искать, но его рука медленно перемещалась в сторону берега, будто отслеживая незримое движение.              Исин пытался разглядеть, на что же именно указывает Купидон. Он ожидал увидеть что-то приметное, находящееся над поверхностью, потому не сразу понял, что нужно смотреть под воду. Только тогда он увидел, на что указывает худой палец.              Сначала это походило на чернильную лужу, затем стало обретать форму. Чем ближе тень подплывала к берегу, тем четче становились очертания человеческого тела, пока из-под воды не показалась голова Минсока. Исин напрягся.              Выглядело это сюрреалистично. Минсок не вынырнул из воды, он из нее вышел. Пешком. По дну. Совершенно не утруждал себя условностями человеческого мира, но эти условности никуда не делись — Минсок был полностью мокрым.              Он без особых усилий выбрался на берег. И не было на нем ни прохудившегося черного одеяния, ни пугающей железной маски и тяжелых перчаток. Он был в простой футболке и спортивных штанах, вытянутых на коленях. Минсок выглядел слишком просто, при этом внушая страха и трепета еще больше, чем если бы явился в своей рабочей одежде.              В левой руке, подхваченный будто малый ребенок под живот, болтался Чондэ, правой Минсок сжимал ворот куртки, таща безвольно тело Лу Ханя по песку. Оба парня не подавали признаков жизни. И вот тут Исин действительно испугался.              Чондэ он видеть не мог, но побледневшее мокрое лицо Лу Ханя заставило сердце пропустить удар и ухнуть куда-то вниз. Если бы Исин уже не стоял на четвереньках, обязательно бы упал.              Лу Хань был без сознания. Не было никаких причин считать, что он отошел в мир иной. А Чондэ?.. Тот просто не мог умереть. Смерть это не про него.              Его не могла сбить машина, съесть акула. Он не мог утонуть, неудачно упасть. Его сердце не могло остановиться. На его голову кирпичам не было дозволено падать, шальные пули бандитов обязаны были менять траекторию полета, разрядам тока тоже следовало воздержаться от попыток убить. Стихийных бедствий, аварий, катастроф не могло случиться в его присутствии.              Чондэ не мог пропасть без вести, быть похищенным инопланетянами, провалиться в другую реальность или однажды просто не вернуться домой. И умереть он тоже не мог.              Исин мог в любой момент потерять Чондэ по ряду причин, и он не хотел, чтобы смерть была одной из них. У него уже было несколько технических репетиций этого момента, и он с уверенностью мог заявить, что не согласиться пережить это снова, если не будет уверен, что Чондэ вернется. Он ведь всегда возвращался. Причем даже тогда, когда его уже и ждать не ждали. Но Исин понимал, что то было скорее исключение, чем правило, и в следующий раз Чондэ к нему не вернется. Однажды то, во что он уже не верил, произойдет, и это не будет шуткой.              Минсок опустил Чондэ на замелю. К тому моменту Исин уже не вглядывался, он бежал сломя голову к Чондэ, на ходу стягивая с себя куртку, не зная зачем это делает.              Бэкхён же замер удивленно, не зная, как ему на это реагировать. Стоило ли окликнуть Исина или схватить его за руку и потащить в совершенно другую сторону? Может быть, нужно было задобрить начальство и попытаться утопить его раньше, чем это решит сделать сам Минсок, а может, нужно было хватать свои ботинки и бежать следом. Сложная была ситуация, выбор еще сложнее. Решать нужно было быстро, поэтому думать Бэкхён не стал. Поддался стадному чувству. Раз один побежал, он тоже побежит.              Подхватив разбросанную по причалу обувь, Купидон босиком пошлепал следом, второпях просовывая руку в рукав наполовину снятого пиджака.              Первым на месте бедствия оказался Исин. Скользя по песку, он почти съехал под горку, еле останавливаясь до того, как шаром для боулинга собьет кеглю в виде Чондэ.              Тот был определенно жив, с поправкой на то, что трупы не стоят на четвереньках, откашливаясь из-за того, что от попавшей в нос воды сильно саднило горло.              — Ты как? — невозмутимо поинтересовался у него Минсок, да так, будто бы имел дело не с почти утонувшим, а с сильно перебравшим человеком.              Чондэ ничего не ответил. Лишь вяло вскинул руку, обозначая, что он в порядке, затем поднялся с усилием, еле удержав равновесие, и, судя по закатившимся глазам, чуть не потерял сознание. А после, придя немного в себя, на негнущихся ногах, пошатываясь из стороны в сторону, пошел прочь.              Исин стоял как вкопанный и изумленно глядел, как Чондэ, совершенно бледный, с затуманенным взглядом, будто действительно был пьян, призраком проплыл мимо. Он на Исина даже короткого взгляда не бросил, будто того и не существовало вовсе. И, судя по тому, что Минсок тоже старательно Чжана не замечал, могло статься так, что возможно и не было его здесь. Вдруг это был его дух, покинувший тело в тот момент, когда он увидел, как Чондэ вытаскивают из воды? Исин поверил в это на миг, но складную теорию разрушил подбежавший Бэкхён, который явно парня видел.              — Что это? — озабоченно возопил он, наградив всех изумленным взглядом. — Что здесь происходит? Куда это он ласты навострил?              Минсок лишь пожал плечами и тут же перевел взгляд с Купидона на лежащего рядом Лу Ханя.              — А с этим что? — Бэкхён указал ботинком на безвольное тело, лежащее на песке.              Минсок вновь пожал плечами.              — Могу сказать только, что он еще жив.              — И чего ты стоишь? — возмущенно закричал Бэкхён. — Ждешь, когда он отойдет в мир иной?              Минсок скривился. Похоже именно такой план у него и был. Хотя, чего еще они ждали от Смерти. Она не спасает жизни, она их забирает.              — А ты чего? — Купидон бесцеремонно толкнул Исина. — Что стоишь как истукан?              — А? Чего? — еле выдохнул растерянный парень, потирая руку. Он понятия не имел, что ему делать. Да и что он мог, когда все сделали за него.              — Беги, говорю, своего суженного ловить, пока он солдатиком в землю не вошел!              — Я? — Исин озадаченно указал пальцем на себя.              — Ну не я же! Беги быстро! — и дабы помочь парню сдвинуться с места, Бэкхён шлепнул его по спине ботинком.              Исин с широко распахнутыми глазами поглядел на Купидона, затем Чондэ вслед, но с места не сдвинулся. Он впал в какую-то прострацию и больше походил на деревянного идола, вколоченного посреди пляжа, нежели на себя.              Может его парализовало чувство вины, а может что-то другое. Он сам не понимал, что заставило его так растеряться. Все остальные были настолько спокойны, пожалуй, даже чересчур. Они были в состоянии здраво мыслить, рассуждать, принимать решения и что-то делать, а у Исина в голове был один сплошной туман. Он смотрел на безжизненного Лу Ханя, и чувствовал, как падает в бездонную яму. У него даже мыслей связных не было. Хотелось махать руками и нечленораздельно что-то лепетать, пока Бэкхён с Минсоком говорили о жизни, даже не пытаясь реанимировать Лу Ханя.              Нужно было им как-то сказать, что нельзя оставлять парня вот так лежать, он же может и коней двинуть, но Исин будто забыл, как разговаривать. Он просто указал на Лу Ханя, промычав что-то то ли возмущенно, то ли озабочено, и побежал за Чондэ.              Догнать его было легко. Он еле ковылял по песку, с каждым шагом заваливаясь вперед все сильнее, от чего казалось, что в любую минуту его путь оборвется драматичным падением раненого главного героя. Промокшее насквозь пальто, в разы потяжелевшее от воды, тянуло его к земле, затрудняя каждый шаг, и оставляло на песке мокрые следы, по которым, при особом желании, Чондэ легко можно было найти, если он загадочным образом пропадет из виду. Это было маловероятным исходом, ведь на безлюдном пляже пропадать было некуда, если только не под землю или обратно в воду.              — Чондэ!              Парень, заслышав свое имя, раздраженно передернул плечами, но не обернулся. Упрямо шел дальше, игнорируя Исина. А тот остановился вдруг растерянно, еле всплеснув руками.              Он извиниться хотел. Понимал, что виноват. Вот только Чондэ его извинения сейчас были до лампочки. Он был совершено не в настроении о чем-то разговаривать. Его плечи мелко подрагивали — то ли от клокочущей в груди злобы, то ли от холода. Сейчас он выглядел по-настоящему слабым, но не так как раньше. Даже в Зале Суда, находясь на грани смерти и истерики, испуганный и ослабевший он умудрялся сохранять достоинство, а сейчас в этом мокром пальто, похожем на панцирь, он выглядел хрупким и разбитым, будто бы сильно искалеченным, и почему-то болезненно прижимал левую руку к груди.              Чондэ казался раненым зверем, вышедший живым, но не победителем из смертельной битвы. В глаза бросалось насколько ему тяжело, будто каждый шаг давался с усилием. И все эти эпичные сравнения совершенно не подходили данной ситуации. Не было никакой битвы, не было тяжелых ран. Чондэ случайным образом упал в воду, вот и все. А сколько драматизма! Сколько театральности!              Исин поджал недовольно губы и предпринял еще один рывок.              — Чондэ! — вновь окликнул Исин, хватая парня за рукав мокрого пальто, но почувствовав промерзшую холодную ткань, отдернул руку раньше, чем по ней ударили.              Чондэ остановился на мгновение, поежился недовольно и пошел дальше. Исин обтер мокрую руку об джинсы, постоял с секунду и попытался снова схватить Кима за рукав, на этот раз уже готовый к неприятному ощущению.              — Постой…              — Убери от меня руки! — вдруг рявкнул Чондэ, вырываясь.              Исин растерялся. Он понимал, что тот не будет доволен случившимся, но совершенно не был готов, что на него вдруг начнут кричать. Чондэ редко позволял себе срываться на крик. По крайней мере на такой. Его хриплый голос даже сорвался, обрывая фразу, выплюнутую с такой злостью, что у Исина в груди похолодело.              — Подожди, — Чжан жалобно мазнул по плечу, цепляясь кончиками пальцев за складку пальто. Он даже не схватил его, не попытался остановить. Просто взялся, будто для того, чтобы не потерять. Этого можно было даже не почувствовать, но Чондэ почувствовал и его разозлило это еще сильнее.              Он остановился, повернул голову, утыкаясь щекой в плечо, и, прожигая испепеляющим взглядом черных глаз, произнес вкрадчиво:              — Я сказал тебе, убери от меня свои сраные руки.              Его привычно звонкий голос сейчас хрипел и резал слух наждачной бумагой. Слова сливались в один неясный звук, и начинало казаться, что Чондэ не говорит, он рычит.              Исин пораженно глядел на его непривычно бледное лицо, на котором посиневшие дрожащие губы были готовы превратиться в злобный оскал, и только буравящие пристальным взглядом глаза казались живыми. Исин мог дать голову на отсечение, что еще никогда в жизни Чондэ не смотрел на него с такой ненавистью и отвращением.              — Послушай, — залепетал растерянно Исин.              — Руки!.. — прорычал Чондэ, скалясь.              Исин торопливо отдернул руку.              — Мне жаль, — Чжан жалобно изогнул брови, виновато глядя на парня, — прости.              — «Прости»? «Жаль»? — раздраженно фыркнул Чондэ. — Конечно.              Он одарил Исина долгим пронзительным взглядом, от которого под землю провалиться хотелось, затем развернулся и побрел дальше. Видно мириться он не хотел.              С одной стороны, его можно было понять. После водных процедур настроение у него было прескверное. Ему недостаточно было простого «прости», да и непростого тоже. Вряд ли были такие слова, к которым он бы сейчас прислушался. Ему бы высушить одежду, перебеситься, завернуться в одеяло и успокоиться. Чего вообще Исин пытался от него добиться, задерживая на продуваемым холодным осенним ветром пляже в мокрой одежде? Чондэ просто не был способен ни здраво рассуждать, ни о жизни говорить. Он хотел поскорее переодеться и отогреться, а то, что ему мешали, злило его только сильнее.              — Что ты еще хочешь от меня услышать? — вскрикнул раздраженно Исин, бросаясь вдогонку. У него других слов, кроме этих, не было.              — Ничего, — буркнул Чондэ, и то была правда. Сейчас он ничего не хотел слышать.              — Я ведь извинился, Чондэ, — Исин схватил парня за локоть и дернул на себя, потому что вести разговор с его затылком не имел никакого желания, — прости, что так получилось. Я не пытался тебя столкнуть...              — Случайно просто повезло, да? — зашипел молодой человек раздраженно, вырывая руку.              — Я не хотел, — всплеснул руками Исин, — это была нелепая случайность! Я не думал, что ты упадешь!              Он называл это случайностью. Он снимал с себя ответственность и перекладывал вину на Чондэ. Это было совершенно противоположно тому, чего от него ждали. Вместо того, чтобы придумывать себе сомнительные оправдания, в которые даже он не верил, он должен был признать, что виноват, а потом извиниться за это. Но он отказывался это делать. Гордость ему не позволяла признать очевидное. Это была нелепая, но спровоцированная случайность. Если бы он оставил Чондэ в покое, ничего бы не произошло. Он просто не мог сказать «прости, что ты чуть не умер из-за моих тупых выходок». Предполагаемый урон от его действий был значительно меньше реального. На фоне происходящего его мелкие обиды казались жалкими. Он не подумал прежде, он никогда не думал. Ему было стыдно в этом признаться, хотя сейчас именно это он и должен был сделать. Всегда лучше посмотреть правде в глаза.              Чондэ жаждал раскаяния за содеянное, а не споров о том, кто прав, а кто виноват. Если бы только Исин признал, что это на его совести, если бы сказал, что жалеет и чувствует себя виноватым, если бы нормально попросил прощения, их разговор бы закончился. Чондэ бы принял извинения, потому что они были искренними. Он бы принял потому, что все совершают ошибки, и до тех пор, пока человек их признает и несет ответственность, все хорошо. Но Исин просто открещивался.              — Случайность? — обескураженно ахнул Чондэ не в силах принять такое оправдание. — Ты называешь это случайностью? Ты создал все условия, чтобы это не было случайностью! То, что ты этого не планировал, вовсе не значит, что ты не виноват! Может, еще со скалы меня столкнешь и назовешь это случайностью? Я ведь мог умереть, ты идиот!              — Я ведь понятия не имел, что ты плавать не умеешь!              — Вот именно! — не своим голосом закричал Чондэ, порывисто дернувшись в сторону Исина, и, сложив вместе руки, ткнул пальцами парню в грудь. — Ты понятия не имел!              — Ты никогда не говорил...              — А ты не спрашивал! — Чондэ взмахнул руками. — Ты не допускал, что я могу чего-то не уметь. Нет, ты просто не интересовался мной никогда! Тебе плевать было! Какая у меня любимая еда или цвет, чем я интересуюсь, о чем думаю, чего боюсь, есть ли что-то, чего я не умею... Для тебя это незначительные детали, но это очень важные детали! Я знаю все это о тебе, я интересовался, потому что мне было важно это знать, но тебе на это плевать! Ты видел какие-то обрывки из моего прошлого, — он взмахнул в воздухе рукой, а после болезненно прижал ладонь ко лбу, прикрывая глаза, — и теперь тебе кажется, что ты все обо мне знаешь! Но ты не видел всего! Ты ничего обо мне не знаешь! И дело в том, что я даже не уверен, хочешь ли ты этого! Нужен ли тебе я, — Чондэ ударил себя руками в грудь, — или тебе достаточно того образа, который ты в своей голове соорудил. Тебе наверняка кажется, будто бы ты в курсе моих симпатий и антипатий, ты наверняка уже придумал, какие фильмы мне нравится смотреть и какую музыку я слушаю, но насколько все это правда? Насколько то, что ты, как тебе кажется, обо мне знаешь, правда? Есть ли среди всего этого настоящий я? Или мне просто не хватило места в твоей фантазии?              Исин опешил. Он смотрел растерянно на Чондэ, пытаясь вспомнить, знает ли он хоть какую-нибудь незначительную деталь о нем, которая бы помогла сейчас в споре. Пусть не спрашивал, но ведь наверняка замечал. Иногда людям не нужно напрямую рассказывать о себе. Они ведь вместе жили, Исин мог просто понаблюдать... но он никогда этого не делал. Он понятия не имел, какой у Чондэ любимый цветок, нравятся ему коты или он собачник, и даже марку его сигарет он не помнил. Но так ли это важно для их отношений? Разве из этих деталей состоит человек? Исин пытался ответить на этот вопрос, потому что не мог признать, что его действительно никогда не интересовал человек, который стоит перед ним.              — Тебе ведь плевать, да? — болезненно изгибая брови, спросил Чондэ, умоляя, чтобы Исин хоть головой мотнул. — Ты не знаешь меня, никогда не знал. Совсем недавно ты даже не помнил меня, я был для тебя незнакомцем. Им я и остался. Все это время тебе нужен был не я, тебе нужен был тот Ким Чондэ, которого ты себе придумал. И ты злился, когда я выбивался из того образа, в который ты пытался меня втиснуть. Сыпал упреками, вздыхал, говорил, что я изменился. Но это не я изменился, Исин! Это у тебя больше не выходит проецировать на меня придуманный образ.              — Чондэ, я понимаю, ты расстроен...              — Нет, ты не понимаешь! — взревел парень. — Ты, блядь, не понимаешь! Дело не в том, что я чуть не сдох! Дело в том, что виноват в этом опять я! Это я виноват, что не удержался на ногах, когда ты меня дернул! Это я виноват в том, что не умею плавать и не смог сам себя спасти! Это я виноват в том, что не сказал тебе, что плавать не умею!              — Это была случайность, — Исин взмахнул руками, пытаясь успокоить разбушевавшегося Чондэ.              — Если это была случайность, почему ты просто не прыгнул за мной? Ах да, ты ведь не должен! — развел руками Ким. — Ты ведь ни в чем не виноват! Мне ведь не может понадобиться твоя помощь! Я ведь сам смогу справиться с этим недоразумением! И плевать, что я мог неудачно удариться об воду, плевать, что на мне сто слоев одежды, которые будут мешать мне всплыть! Плевать, что даже если я смогу выплыть, Лу Ханя вытащить я не смогу! А если я не всплыву, так и черт с ним. Найдешь кого-нибудь другого, кто будет больше меня подходить под твой доведенный до абсурда тупой образ идеального парня. Кого-нибудь не очень напрягающего, способного смириться с ролью домашнего зверька. Кого-то, кто с радостью будет лизать тебе жопу и организует культ поклонения тебе!              — Это еще что должно значить? — нахмурился Исин.              — То, что я сыт по горло этим дерьмом! — проорал Чондэ. — Тебе не нужен был я, тебе даже не нужен был партнер. Я всегда был для тебя цирковым медведем! Дрессированной собачкой! Я развеивал твою скуку, развлекал, когда тебе этого хотелось. Скакал перед тобой на задних лапках, крутился за кусок колбасы. А когда тебе это надоедало, я шел на хер! В наших отношениях с самого начала не было смысла! Они наскучили тебе быстро. Как только они стали обычными, такими же, как у других людей, тебе они перестали быть нужны. Тебе нужно было что-то из ряда вон. Не спутник жизни, не я, а та сказочка, которую я тебе подарил. Ты был сильно разочарован, когда я стал обычным человеком. Не было больше той таинственности, что была раньше. Когда ты понял, что больше и не будет, ты просто стал саботировать наши отношения. Быстро просек фишку. Вечно находил поводы, чтобы начать конфликт. Превращал каждый пустяк в очередную ссору с битьем посуды и выяснением отношений. И ради чего? Ради драматичности? Ради картинности? Чтоб как в фильмах? Как в рекламе духов? Я тебе говорю, что люблю тебя, ты требуешь от меня доказательств и дальше нарезка под какую-нибудь песню Sia, где ты кидаешь меня с причала в воду, потом с десятого этажа... Ради чего? Ради адреналина? Ради того, чтобы потом страстно потрахаться, признаться друг другу в любви, пожить пару дней в спокойствии и начать все с самого начала? Почему я единственный, кого обвиняют в излишней драматичности, когда именно ты играешь на публику и устраиваешь картинные разборки, прикидываясь жертвой?              — Ты просто зол, — попытался спокойно произнести Исин, проглатывая обиду, — ты не понимаешь, что говоришь...              — Нет, — стискивая зубы прошипел Чондэ, вцепляясь холодными пальцами Исину в шею, — я прекрасно понимаю, что я говорю.              Его губы вытянулись в тонкую напряженную линию. В пронзительных черных глазах бурлила ненависть, вздымаясь огромными волнами. В любой момент она могла выплеснуться, и создавалось ощущение, что именно в нее упал Чондэ, а не в холодные морские воды.              — Я сыт по горло! — сквозь зубы прорычал он. — Моему совсем не королевскому терпению пришел конец! Чего ты еще от меня хочешь? Нового повода, чтобы злиться и обвинять меня во всех грехах человечества? Да пожалуйста! Я дам тебе его! Я дам тебе отличный повод меня ненавидеть до конца своей жизни.              Исин плохо слышал, что ему пытаются донести. Звук перекрыли вместе с кислородом. В ушах звенело, а стук собственного сердца оглушал. Сквозь него ничего не было слышно. Чужой голос превратился в однотонное утробное рычание, вибрацию, что проходила через тело. Исин не слышал, но чувствовал.              — Чондэ, — прохрипел он, вцепляясь дрожащими пальцами в чужое запястье, — пожалуйста, отпусти меня. Мне больно!              Для человека обессиленного, он был слишком силен. Исину становилось страшно, потому что где-то в глубине души он понимал, что Чондэ ничего не стоит сейчас свернуть ему голову. Даже прекрасно зная, что он способен на убийство, Чжан не боялся, что Чондэ однажды причинит ему вред. Он ведь любит. И не важно, как сильно Исин будет его выводить, он никогда не посмеет, не опуститься до такого. Однако глупо было считать, что цепной пес, который кусает всех подряд, однажды не укусит тебя.              Исин прерывисто хватал холодный воздух ртом, не сводя испуганного взгляда слезящихся явно не от ветра глаз с Чондэ. А короткие пальцы сжали горло сильнее. Сердце забилось неестественно быстро.              — Чондэ, — проскулил Исин, закатывая глаза, и, царапая кожу, из последних сил вцепился непослушными пальцами в ледяное запястье, стараясь убрать руку от своей шеи.              Чондэ не внял мольбам. Вместо этого он с силой дернул парня на себя, заставляя наклонится.              — Это был ты, — злобно выплюнул парень Исину на ухо, переступая с ноги на ногу, — тем младенцем в колыбели был ты. Я убил тебя, ублюдок! И сделаю это еще раз, если потребуется, лишь бы ты оставил меня в покое.              С этими словами он оттолкнул от себя Исина, с опозданием разжимая пальцы на чужой шее. Чжан отступил на несколько шагов, стараясь удержать равновесие, но из-за увязающих в песке ногах не устоял и завалился на спину, мгновенно хватаясь за шею, будто проверяя, действительно ли рука Чондэ больше не сжимала ее, ведь он до сих пор чувствовал его холодные пальцы на своей коже.              — Давай перестанем ломать комедию и признаем правду, — спокойно произнес Чондэ. — Человек, которого, как тебе казалось, ты любишь, давно мертв.              Он отвернулся на мгновение, устремляя задумчивый взгляд к горизонту, и закусил губу.              — Надеюсь, что теперь у тебя есть достаточно веский повод, чтоб на самом деле меня ненавидеть…              Сильный порыв ветра растрепал мокрые пряди черных волос, ударяя в лицо. Это была будто пощечина за каждое сказанное слово. Чондэ встретил ее с гордостью, уверенно стоя на своих двоих. Выражение лица не изменилось. Осталось таким же непроницаемым. Глаза смотрели внимательно, и взгляд был мертвым. Только сжатая в кулак рука выдавала раздражение.              Исин вскинул голову, чтоб посмотреть на Чондэ с напряжением и страхом, может долей обиды. Он перестал понимать происходящее еще в тот момент, когда Чондэ перешел на крик. Дальше уже не имело значения, что он говорит.              Исин настолько был возмущен его словами, и с каждой новой фразой его возмущение нарастало, что в какой-то момент он просто перестал слушать. Ему важнее стало собственное негодование, которое полностью поглотило сознание, превращая все сказанное Чондэ в фоновый шум. У Исина не было возможности осознать прозвучавшие упреки и откровения, ведь он отмахивался от них, в попытке уличить момент, чтобы встрять, но ему не дали.              Чондэ специально не позволил ему сказать что-то существенное. Не дал ему возразить, оспорить. Он все сам сказал, сам все решил. Поставил финальную точку тоже сам, даже не спросив у Исина, хочет тот или нет. Не выслушал его оправдания, его аргументы. Сделал против воли главным злодеем. А Исин был с этим не согласен совершенно. Он не злодей, и все сказанное было каким-то фарсом. Может быть точно таким же, как все те претензии, что Исин высказывал ему.              — Между нами все кончено, малыш Син, — на выдохе произнес он, — можешь свалить отсюда на следующем поезде, мне плевать.              Чондэ бросил это так безразлично и буднично, махнул рукой, будто откидывая истлевшую сигарету, неуклюже развернулся и побрел дальше по пляжу.              Исин, задыхаясь от возмущения, провожал любовь всей своей жизни взглядом. У него не было слов, чтобы выразить, насколько он вне себя от случившегося. Наверняка позже он расставит все по полочкам, соберет в кучу аргументы, найдет нужные слова и доказательства, но сейчас он мог только хватать холодный воздух ртом, нервно царапая шею, и думать о том, как хочет разбить что-нибудь об голову этого придурка.              Ему сейчас было до слез обидно. Эмоции поглощали его. Он мог столько сказать, ему просто не дали. И теперь несказанные слова клокотали в груди, превращаясь в бурлящую кашицу, в которой от здравого смысла давно ничего не осталось.              — Ты хренов кусок говна, Ким Чондэ, — закричал во все горло Исин срывающимся, пропитанным обидой и негодованием голосом, — чтоб тебя черти в жопу драли!              У него не было готово емких фраз, чтобы осадить Чондэ, но он хотел оставить последнее слово за собой. Хотел хотя бы попытаться ударить в ответ, и очень надеялся, что смог задеть.              Ответом ему был средний палец вскинутой вверх руки. Поражение Исина было слишком очевидно, а Чондэ лежачих не бил. Его не задевало то, что кричат ему вслед. Он этим наслаждался, чувствовал свое превосходство. Обычно ведь роли распределялись иначе. Это ему приходилось выслушивать упреки в свой адрес, быть вселенским злом и глотать обиду. Это его обычно не желали слушать.              Он просто никак не мог взять в толк, как же все до этого докатилось? Его не просто связали обязательствами, его посадили на цепь. Он чувствовал себя жалким, но вовсе не от того, что больше не был Оле-Лукойе, а потому, что Исин делал его таким.              Чондэ понятия не имел, чего он ждал от этих отношений, но был уверен, что точно не этого. Исин неведомым образом извратил все, переиначил, изувечил. Он просто сел на шею и ножки свесил. Да, если разбираться по фактам, все выглядело совсем иначе. Это Чондэ свалился с неба, задурил голову, а все ради чего? Чтобы переродиться смертным, занять жилплощадь и жить за чужой счет.              Исин мог сколько угодно тыкать Чондэ в это носом, однако важно было и то, что ничего этого ему было не нужно. Он вполне мог вернуться в квартиру, предоставленную братом, мог устроиться на работу и жить обычной жизнью. Это никогда не было настолько важно, как то, во что он превратился, когда стал смертным. Может, Исин и не виноват в этом, может только отчасти. Чондэ не прав, что перекладывает на него все вину. Просто он был обижен и злился, ведь вместо того, чтобы поддержать и помочь преодолеть личностный кризис из-за перерождения, Исин стал попрекать его тем, что Чондэ изменился и вообще сильно отличается от фотографии на сайте.              Почему Исин не говорил, но ясно давал понять, что ему нужен тот сомнительный и очень загадочный незнакомец, который наведывался в его дом по ночам, а не этот алкоголик в застиранной футболке и трениках, из-за которого весь дом уже провонял куревом? Чондэ и сам хотел бы знать, где тот Оле-Лукойе, который так пленил сердце Исина. Наверно он умер в Зале Суда.              Чондэ порой казалось, что он не просто жалкая пародия, не часть души, а совершенно другой человек, в которого впихнули часть воспоминаний от настоящего Ким Чондэ. Он не оригинал, он подделка. И он никогда вновь не станет тем, кого Исин полюбил. А его ли вообще любил Исин?              Это было безумно больно. Особенно, когда он смотрел Исину в глаза, и понимал, что тот ищет в нем взглядом кого-то другого. Того, кто уже мертв. Или кого изначально не существовало.              Чондэ лишь хотел, чтобы Исин обнял его и убедил в том, что любит. Без всех этих зонтов и ночных прогулок по другим мирам. Он просто хотел знать, что любят именно его, и любят любым. Не сказку, не фантазию, а его. Если бы Исин сделал так хоть раз, Чондэ бы стал для него кем угодно. Он бы изо дня в день доказывал, что достоин этой любви. Он бы стал лучше, он бы сделал для Исина все, потому что любит и хочет стать для него идеальным. Тем, кто достоин этой любви.              Но вместо этого Исин требовал. Душевные порывы Чондэ превратились в обязанность. Теперь он был должен целовать руки, теперь он должен был быть благодарным, должен был соответствовать образу, в который, как в костюм не по размеру, его пытались впихнуть, калеча при этом.              Он цеплялся за Исина потому, что любил его, но сам давно уже не был уверен, что это тот самый Чжан Исин, которого он полюбил. Может быть, они оба уже давно потеряли тех, кого любили? А может быть, те, кого они полюбили, существовали только в их головах.              Чондэ ловил себя на мысли, что вечно ударяется в воспоминания. Он любил Исина из прошлого, таким, каким его помнил, и которого не встретил, когда вернулся спустя много лет. Он встретил совершенно другого человек, ему незнакомого, точно так же, как и Чондэ был ему не знаком. И наверно тогда в нем зародилась отчаянная мысль, что он совершил огромную ошибку. В тот момент, когда он посмотрел Исину в глаза спустя много лет, он понял, что вернулся не туда. Это был кто угодно, но не тот, к кому он все это время так стремился.              Его любовь осталась в прошлом. Он держался за нее все это время, он лелеял ее, даже не замечая, что ей пришел конец. В одну реку нельзя войти дважды, а прошлому лучше оставаться прошлым и не пытаться его возродить. Но Чондэ так долго жил этой мыслью, она была единственным, что поддерживало в нем жизнь. Сколько? Лет 15? Для него это не такой большой срок, но в эти несколько лет его существование действительно обрело смысл. Он не просто болтался в небытие, ожидая, когда это закончится. У него появилась цель, мечта. Он жил, бережно храня в сердце мысль, что однажды он вернется к тому, кого потерял. Каждый раз, когда думал об этом, в груди сладко ныло. Он был счастлив, он чувствовал себя живым. Столько раз представлял себе момент, когда вновь Исина увидит, заговорит с ним. Он так хотел услышать, как прошел его день, месяц, год. Как Исин жил, когда Чондэ рядом не было. Он хотел послушать об этом, ему действительно было интересно.              И когда наступил день, которого он так долго ждал. Когда он, наконец, вернулся к Исину, он понял, что возвращаться было, в сущности, не к кому. Человека, встречей с которым он жил, больше нет. Чондэ даже показалось на какой-то короткий миг, что он ошибся дверью. Он пришел не туда. Это кто-то другой, не Исин. Но это был он, только уже не таким, каким Чондэ его оставил.              Тогда все и рухнуло. Чондэ просто не хватило смелости посмотреть правде в глаза. Он не мог признать, что его мечте давным-давно пришел конец, и все это время он любовно лелеял ее прогнивающие останки. Ему бы остановиться, но он был упрям. Он не мог все бросить, и вот, что получил в итоге.              В какой-то момент Чондэ понял, что он так не может. Сколько бы он себя не обманывал, сколько бы не убеждал, ему было тяжело смириться с происходящим. Он чувствовал, что его любовь превращается в отвращение, а там и до ненависти недалеко. Он даже не знал, что за чувство они называют любовью. Это нечто другое, что-то нездоровое. Они калечили друг друга, убеждая себя, что любят, но это была ложь.              Они оба не те, с кем хотят быть. И насилуют себя нежеланием это признать. Иначе выходит, что все было зря. Но разве то, что сейчас, лучше? Они упрямо прут этот камень в гору, отчаянно надеясь, что что-то изменится. Они вовсе не бояться потерять друг друга, как думают. В тот момент, когда им понадобились особые условия, чтобы любить, они уже друг друга потеряли.              Чондэ устал. У него опускались руки. Ему казалось, будто бы он единственный, кто пытается удержать на плаву эти отношения. Исин просто смирился с тем, что они вот такие. Он просто их терпел, как терпят ненавистную работу, ведь лучше с ней, чем без нее, так?              Все это с самого начало было его идеей. Это не «они», это только он. Продолжает цепляться за Исина, не дает ему идти дальше, убеждает себя, что это именно то, ради чего он столько ждал. А если он отпустит штурвал, что тогда? Они разобьются? Если Чондэ был единственным, кому это нужно, если все упреки Исина были хоть частично правдой, то может пора остановиться? Пусть будет больно, но лучше так, чем врать себе и друг другу. Когда-то нужно положить конец. Так пусть это «когда-то» наступит сейчас.              Исин протяжно застонал и рухнул на песок, закрывая лицо руками. Все, что они делали, это проглатывали свое недовольство, утрамбовывали его в своей душе, пока оно не доходило до критической точки и не вырывалось наружу в виде потока пустых обвинений и крика. После стольких месяцев было ясно одно — они не имеют ни малейшего представления о серьезных отношениях. Чондэ не состоял ни в одних, у Исина с этим тоже не особо клеилось. Все это было слишком заметно, особенно людям со стороны.              Их основная беда была в том, что, как бы банально это не звучало, они не были командой. Каждый был единоличником, рассматривал себя в отрыве от другого и, по сути, не было в их отношениях «мы» как такового, был «я» и «он», а это разные вещи.              Отношения — это о двух совершенно не случайных людях, связанных между собой. И им бы давно пора понять, что нет никакого смысла быть вместе, если каждый сам по себе. Это нерационально.              Может, они были слишком гордыми, может, слишком самостоятельными. Каждый пытался перетянуть одеяло на себя, поставить себя выше другого, закрепить за собой право лидерства, потому что отказывался признавать, что другой может иметь над ним власть. Но суть-то не в том, чтобы поработить другого, а в том, чтобы выстроить отношения, основанные на доверии, в которых все участники равны между собой. Именно в равенстве, в сплоченности и понимании рождается «мы». Там же, где есть «я», которое стоит во главе, есть лишь «он», «она», «они» и больше ничего.              Для того, чтобы построить гармоничные отношения, нужно себя отодвинуть немного в сторону, освобождая место другому. Нужно осознать, что у каждого есть свои потребности и желания, но когда один ставит свои в приоритет, все идет прахом. Либо каждый сам заботится о своих желаниях и потребностях, либо делает их общими, признавая, что они так же важны, как и чьи-то другие. В этом вся суть.              Бэкхён бы с радостью провел им пару вводных лекций об отношениях, нарисовал кучу графиков, обосновал теоретически, ведь об идеальных отношениях он знал все, если не больше. Жаль лишь, что у него их никогда не было. Однако беда в том, что не имело значения, сколько Бэкхён перед этими двумя распинался, стараясь объяснить все доходчиво. Слова его были бы не более, чем звук. Иногда мало просто услышать или узнать, это нужно понять. А понять, не прожив или не наступив дважды или трижды на одни и те же грабли, невозможно.              Исин чувствовал, что у них с самого начала что-то пошло не так, просто никак не мог понять, что именно. Сколько бы его не тыкали носом, ему казалось, что дело не в нем. Он считал, что его поведение не причина, а следствие. Виновником он видел Чондэ. Тот в свою очередь винил Исина, тоже считая свое поведение только реакцией. В этой ситуации правых не было, виноваты были оба, как и в любой другой, где определить виноватых невозможно.              Не только Исин, они оба были зациклены на себе. В этом не было ничего противозаконного, ведь каждый человек эгоист, который думает в первую очередь о себе любимом и мир по себе ровняет. Разница лишь в том, понимает человек это или нет. Если он это осознает, то способен и контролировать, а если нет, то контролировать будут, как правило, его. Другие люди или собственные эмоции — не важно. Главное сам факт.              Основная ошибка как Исина, так и Чондэ была не в том, что они слишком много времени уделяли личным переживаниям, не обращая внимания на другого, а в том, что они не хотели о них сказать. Каждый злился, обижался, бесился из-за ошибок другого, но молчал. Не понимал, почему другой не видит его переживаний, не пытается исправить ошибки, более того, вновь их совершает. Это превращалось в замкнутый круг. Они злились, обижались, бесились сильнее и снова молчал. И так до тех пор, пока терпению не приходил конец. Новая ссора, крики, попытки задеть другого, сделать ему больно, отомстить за то, что приходилось молча сносить происходящее, проглатывая собственные эмоции. А итог какой? Никакого. Они выплескивали свою злость, добавляли друг другу больше причин для обиды, а потом остывали и продолжали жить дальше как ни в чем не бывало. И так из раза в раз.              И вместо того, чтобы доводить друг друга до точки кипения, стоило всего-то сказать о своих переживаниях. Без криков, без обвинений. Просто сесть и за чашечкой чая обсудить все, найти пути решения, компромиссы. Попробовать это исправить, а не пускать все на самотек.              Нужно уметь говорить, нужно делиться своими мыслями и переживаниями. Не ждать, когда другой догадается, не кормить его намеками, а просто сказать напрямую, ведь люди не экстрасенсы. Они никогда не догадаются и не поймут, если с ними не говорить.              Если бы Чондэ и Исин поделились своими переживаниями друг с другом, они бы не столкнулись с этими проблемами. Но боясь быть непонятыми или отвергнутыми, боясь все разрушить своими откровениями, они оказались непоняты и отвергнуты, своим молчанием все разрушив.              Исин глядел в серое небо, плоское, как потолок. Холодный ветер остужал голову, а шум волн успокаивал разум. Он все еще был раздражен, и клубок его мыслей настолько запутался, что проще было от него избавиться, чем пытаться распутать. Он, кажется, уже давно перестал понимать, что происходит. Потерялся в собственных мыслях. Ему хотелось с головой уйти в синее море, очистить свой разум от хаоса. Ему хотелось расставить все по местам, но он понимал, что сам не справится. Его рвало на части, уничтожало непонимание. Мир превратился в бардак, с которым он справиться не мог. Единственная мысль — покончить с этим разом. Найти причину всего и уничтожить ее. Однако сколько бы он не искал, приходил к одному — он всему причина.              Он был на том этапе, когда все шло прахом. В его жизни, в его отношениях с окружающим миром и Чондэ. Пытаться исправить это уже было поздно. Он стоял на пепелище. Проще уничтожить и начать все заново. Но как начать и что начать?              Все эти мысли так угнетали его. Лишали сил. Он лежал на песке, вперив пустой взгляд в небо, и понимал, что не может подняться. Да и нет у него для этого причин. Ради чего? Чтобы попытаться разрушить то, что у него осталось? А осталось ли хоть что-то?              Может, он не прав. Может, все зря. Кто знает, возможно, Чондэ прав в своем желании положить конец. Так и стоит поступить. Вот только принимая это решение, Исин не руководствовался здравым смыслом. Он не взвешивал «за» и «против». Он был зол и обижен. Его желание положить конец было каким-то мстительным, из расчета на то, что Чондэ об этом пожалеет, и когда приползет к Исину извиняться, ему это припомнят.              В таком ключе их разговора, важнее этих отношений Исину были собственные задетые чувства. Он не хотел делать ради, он хотел назло. Уничтожить все, лишь бы Чондэ было хуже, чем ему сейчас. Сказанные слова были не поводом задуматься, а поводом выйти из себя. Накрутить и жалеть, ведь больше ему ничего и не оставалось. Если он сделает себя жертвой, ему будет проще это пережить, чем признать, что где-то он был не прав. А он был. Оба были. И не где-то, а везде.              «Черт с ним», — решил Исин. Бурлящее в нем негодование, будто жужжащий мотор, придавали ему сил двигаться дальше. Когда гнев начинал сходить на нет, он подбрасывал новые дровишки, припоминая Чондэ все грешки, как делал это постоянно. И именно это полыхающее чувство в груди дарило ему ощущение, что он еще жив, и давало повод продолжать жить. Оно заставило его подняться с песка, раздраженно поджимая губы, и оглядеться.              Он был разбит и подавлен. Понимал, что если у него заберут законное право злиться и негодовать, он просто сдуется, как воздушный шарик. И он упрямо, по полену, бросал дрова в костер, полыхающий в груди, заставляя мотор работать.              Что ему делать дальше Исин не знал, но заметив на себе заинтересованные взгляды Минсока и Бэкхёна, которые стали невольными свидетелями очередной семейной ссоры, вспыхнул, как спичка. Он еще никогда не наслаждался так собственным гневом, как в эту секунду. Чувствовал, как тело мелко подрагивает, а в сознании одно лишь желание набить кому-нибудь морду, и сопротивляться ему не было сил.              — Что? — проорал Исин, разводя руками. — Понравился спектакль? Оплатите на кассе!              Бэкхён икнул, испуганно. Он почувствовал, что сейчас лучшим вариантом лечь рядом с Лу Ханем и тоже притвориться мертвым, лишь бы Исин не почесал свои кулаки об его лицо, которым он очень сильно дорожил. Минсоку-то бояться было нечего. Во-первых, для него физическая привлекательность была не так важна, как Купидону. Он не лицом работал. Во-вторых, никто в здравом уме не будет с ним драться, хотя бы по той простой причине, что заведомо проиграет. В лучшем случае будет бит, в худшем — услужливо сопровожден на тот свет. С Лу Ханем никто драться тоже не будет. Он все еще отлично изображал труп, и скорее это было его стратегией, нежели обстоятельством. Вот и выходило, что если Исину вздумается обрести контроль над собственным разумом сломав кому-нибудь нос, то скорее нос этот будет принадлежать именно Бэкхёну.              Вообще очень низко выбирать своей жертвой того, кто сдачи не даст. Не потому даже, что Купидон этого сделать не мог. Он никогда не позиционировал себя как драчуна, однако это вовсе не значило, что он не был способен как следует двинуть. Его всегда воспринимали как легкую добычу, потому что он казался всем рафинированным принцем, способным сломаться от дуновения ветерка. Его худощавое телосложение, аристократичные черты лица и изящные руки, не видавшие физического труда, говорили вовсе не о том, что он был любителем помахать кулаками. Однако, все вечно забывали о том, что он был отличным стрелком и в ближнем бою вполне мог заколоть человека стрелой раньше, чем тот даже пискнуть успевал. Единственной причиной, почему его все еще считали безобидным крылатым карапузом, был его пацифизм. Бэкхён отвергал насилие на идейном уровне. И даже несмотря на то, что его должность единственная, к которой в комплекте идет оружие, она все равно не подразумевала кровопролития. Нельзя валить людей направо и налево, говоря при этом, что любовь спасет мир. Она, конечно, убивает, но не так же буквально.              Быстро оценив ситуацию, Купидон решил, что если изобразит бурную деятельность, сможет спасти свой нос. Кто сунется к занятому человеку? Бьют морды только тем, кто стоит без дела, а Бэкхён не бездельничал. Он спасал жизнь.              — Нам нужно что-то сделать, — замахал руками он, украдкой поглядывая на Исина, — очень срочно нужно что-то сделать!              — Чего? — Минсок поднял на него скептический взгляд.              — Говорю, сделай что-нибудь, иначе он помрет! — вскрикнул Купидон возмущенно. — И я вместе с ним...              — А ты-то почему?              — Потому что! — Бэкхён выразительно посмотрел на Смерть, старательно игнорируя тот факт, что Исин идет в их сторону. — Быстро! Искусственное дыхание! Ну же, Минсок! Сделай ему искусственное дыхание!              — Я? — возмущенно вскрикнул юноша, указывая на себя пальцем.              — Ну не я же, — развел руками Купидон. — Давай, делай!              — Не буду я ему искусственное дыхание делать! Сам делай! — Минсок резко шарахнулся назад.              Бэкхён, не раздумывая, впрочем, как и всегда, схватил Смерть за волосы, наклоняя над Лу Ханем.              — Делай, кому говорят! Ты что, хочешь, чтобы он умер?!              Минсок, не ожидавший такой подлости, буквально чуть не поцеловался с Лу Ханем, однако вовремя успел выставить руки, упирая их по обе стороны от лица парня, и продолжил отчаянно сопротивляться попыткам заставить его делать искусственное дыхание.              — Вообще-то, — прошипел он сквозь зубы, — именно этого я и добиваюсь. Это моя работа — ждать, когда люди умрут!              Бэкхён стиснул зубы и надавил Минсоку на затылок. Тот сопротивлялся как мог, но незримо наклонялся все ниже и ниже.              — Да сделай ты ему искусственное дыхание!              — Сам сделай! Почему я должен его... — Минсок скривился в отвращении, — спасать? Это даже не моя ответственность!              — Я не могу! У меня принципы!              — Принципы? Какие принципы? — ахнул обескураженно Минсок. — У меня может тоже есть, но тебя это не останавливает!              — И какие? — Бэкхён был явно задет тем, что принципы были не только у него.              — Да много какие! Например, дать людям умереть! А у тебя какие?              — Я до третьего свидания не целуюсь! — гордо фыркнул Купидон.              — Что? — Минсок резко выпрямился, с легкостью сбивая руку со своего затылка. — Это здесь при чем? Я разве прошу тебя его целовать? Речь идет об искусственном дыхании, а это разные вещи. Или ты расстроен, что он нецелованным помрет раньше вашего третьего свидания?              — Да при чем здесь это? — возмутился Купидон. — Он славный парень, но не в моем вкусе...              — А, ну извините, — раздраженно развел руками Минсок, будто за Лу Ханя обижаясь на такое оправдание, — а кто в твоем? Чондэ? Кёнсу? Может, Сехун?              — Да что сразу Сехун-то? Почему вы в меня вечно Сехуном тыкаете?              — Не сразу, вообще-то. Он был третьим вариантом.              — Да какая разница! То, что он всегда один из вариантов уже меня бесит! И вообще, почему ты переводишь тему? Мы говорим о другом!              — Точно! — Минсок хлопнул себя по лбу. — Мы говорим о том, что ты пальцем о палец не ударишь, чтоб спасти Лу Ханя, ведь он не в твоем вкусе!              — Так, господин Ким Минсок, — Бэкхён угрожающе ткнул пальцем в Смерть, — а вот это уже хамство. Как смеешь ты так нагло переиначивать мои слова, чтобы сделать меня виноватым в том, что этот бедный парень умрет.              — А кто тогда в этом виноват? Я? — поразился Минсок. — Во-первых, не я сбросил его в воду!              — И не я!              — Во-вторых, это не я отказываюсь делать ему искусственное дыхание, потому что видите ли не было трех свиданий, но и не будет, потому что он не в твоем вкусе. Отлично устроился.              — Ты тоже отказываешься его спасать!              — А я и не должен спасать! Повторю, я Смерть! Я забираю жизни людей! И вообще, искусственное дыхание и поцелуй не одно и то же, так что можешь смело...              — Одно и то же! — упрямо прервал Бэкхён. — Это одно и то же!              — Да ни капли! Цели у двух процессов совершенно разные, да и технология...              — Технология? — взвизгнул Купидон. — Да если не дуть, то один хрен...              — Тогда дуй! — рявкнул Минсок и, в отместку вцепившись в волосы Бэкхёна, дернул на себя, заставляя почти упасть на Лу Ханя. Однако и в этот раз столкновения удалось избежать.              Бэкхён стиснул зубы, оттолкнулся от песка что есть сил и выпрямился, сверля полным ненависти взглядом Смерть. Секунд десять они смотрели друг другу в глаза, а после, будто по команде, вцепились друг другу в волосы, рыча и скалясь.              — Почему ты просто не можешь это сделать? — шипел Бэкхён.              — А ты почему? — вторил ему раздраженно Минсок.              — В чем твоя проблема?              — А твоя в чем?              — Мне тоже очень интересно, — произнес холодно Исин, резко присаживаясь рядом, и смерил двоих великовозрастных дебилов холодным внимательным взглядом, — в чем ваша проблема? Какого черта вы вообще творите?              Бэкхён и Минсок резко повернули головы и с долей удивления посмотрели на серьезного Исина.              — Отпустите друг друга, — скомандовал Чжан, — и объяснитесь!              — Он не хочет спасать Лу Ханя! — хором ответили оба, тыча в грудь друг друга пальцем.              Исин тяжело вздохнул. Как будто ему было мало проблем. У него было такое чувство, будто он многодетная мать, которую супруг только что бросил ради беззаботной жизни.              — Честное слово, каждый из вас старше меня не на одну жизнь, но есть ощущение, что я единственный, кто умудряется сохранить крохи разума, — пробормотал Исин удрученно. — Вы даже не дети. Вы старые пердуны на склоне глубокого маразма. Что с вами не так?              — Он отказывается делать искусственное дыхание, потому что говорит, что это одно и то же, что и поцелуй, а он до третьего свидания не целуется и вообще Лу Хань не в его вкусе! — наябедничал Минсок.              — Это не одно и то же! — возмутился Исин.              — Вот и я говорю! — закивал Минсок. — Это разные вещи!              — А он отказывается спасать Лу Ханя потому, что это не его ответственность, и он просто ждет, когда тот откинется! — попытался перевести стрелки Бэкхён, пока Исин не объединился с Минсоком в единую команду.              — Минсок, — осуждающе протянул Исин, покачивая головой, будто был очень сильно разочарован, — как ты можешь такое говорить?              — Говорить что? — поразилась Смерть. — Я молчал вообще-то! Это Бэкхён сказал.              — Ты дашь Лу Ханю умереть? Серьезно? Я не ожидал от тебя такой... — Исин замялся, подбирая слова.              — Подлости? — предложил Бэкхён.              — Грубости, — нашелся Исин. — Вы ведь не чужие люди. Вы знаете друг друга не один год.              — Именно поэтому я предпочитаю дать ему умереть...              — Минсок! — вскрикнул Чжан, наотмашь ударяя парня в плечо. — Как ты можешь такое говорить, после всего, что ты сделал?              Минсок виновато опустил голову. Исин явно имел в виду его грубость по отношению к Лу Ханю, но в контексте последних событий, о которых никто даже не знал, он действительно не имел морального права так говорить. И так вести себя тоже. Если он раскаивался, если по-настоящему чувствовал свою вину, он должен был кинуться спасать Лу Ханя первым. Но он этого не делал. Будто понимал, что случившегося не изменить и чувство вины и стыда за содеянное никуда не денутся. Ему в какой-то момент действительно показалось, что лучше будет дать Лу Ханю умереть, чтобы вместе с ним похоронить и свои ошибки. Минсок ненавидел ошибаться и быть неправым.              — Ты бы и мне дал умереть, если бы такая ситуация случилась? — Исин заглянул в глаза Минсоку.              — Дал бы, — не раздумывая, но очень нехотя признался Минсок. — Потому что я Смерть, а это привычный ход событий. Люди умирают, это часть мирового порядка. Я не имею права этому противиться...              Исин раздраженно поджал губы. Он не знал, что происходило с этим миром, не знал, что происходит с Чондэ, с Минсоком и Лу Ханем. В какой-то момент он перестал узнавать людей, которые находились с ним рядом. Одним прекрасным утром он проснулся, а они все изменились до неузнаваемости, будто их подменили. Но ведь не могло быть так, чтобы все разом поменялись, и даже привычный мир перевернулся с ног на голову. Наверно, единственным, кто изменился, был Исин.              — А что насчет Чондэ? Ты бы дал ему умереть, — напряженно поинтересовался Исин.              — Я дал ему умереть, — Минсок пронзительно посмотрел парню в глаза и облизнул губы, — и не один раз.              — В этом твоя стратегия? Ты не спасаешь, ты даешь переродиться...              — Это моя работа!              — Ты продолжаешь повторять это, — прошипел Исин, — весь такой ответственный начальник, но у меня создается ощущение, что ты просто умываешь руки. Ты больше всех остальных бежишь от ответственности. Вместо того, чтобы принимать решения, с последствиями которых придется столкнуться, ты пускаешь все на самотек, позволяя всему случиться. Так тебе легче, да? Легче? Ведь ты не при делах. Тебя совесть не мучает за то, что иногда ты мог изменить исход, но не сделал этого, потому что у тебя яиц нет?              — У тебя какие-то проблемы? — Минсок прищурился.              — Нет, это у тебя проблемы, — тем же холодным тоном ответил ему Исин.              — Ребята, — вскрикнул Бэкхён, нервно похлопывая обоих по плечам, — я понимаю, у вас здесь серьезный разговор, но он синеет и отходит в мир иной. Не могли бы вы говорить быстрее или хотя бы прервитесь, чтобы что-то сделать...              — Сделай, — отмахнулся Минсок, сбивая чужую руку со своего плеча.              — Послушай, — Исин вцепился в его футболку и дернул на себя, — есть большая разница между правильным ходом событий и невмешательством. «Дать ему умереть», потому что пришло время, и «не спасти» разные вещи. Разве его время пришло?              — Если ему не суждено умереть сейчас, значит он не умрет, — резонно заметил Минсок, скалясь.              — От тебя не требуется сверхъестественного вмешательства, не нужно тут трюков и ахалаев-махалаев. Помоги ему как человек, не как Смерть.              — Если ему нужна такая помощь, разве важно, кто ее окажет? Почему это должен быть я?              — Именно поэтому! — вскрикнул Исин. — Это не так сложно, Минсок. В этот раз ты не сможешь пустить все на самотек. Если он умрет, это будет твоя ответственность.              — Ты что, — Минсок усмехнулся, — дашь ему умереть, лишь бы мне что-то доказать?              — А ты? — Чжан чуть мотнул головой. — Возьмешь такой грех на душу?              Минсок тяжело выдохнул через нос. Ему совершенно не понравилась такая формулировка, которую неведомым образом Исин подобрал очень удачно.              — Ребят, я серьезно, он умирает, — торопливо пробормотал Бэкхён, не сводя пристального взгляда с Лу Ханя. — Если мы ничего не сделаем, у нас тут будет труп.              — Минсок, — уверенно произнес Исин.              — Хватит! — вскрикнул Купидон, взмахивая руками. — Сейчас не время, чтобы выяснять отношения! Это не шутки! Вы что, не понимаете?              — Так почему ты все еще ничего не сделал? — огрызнулся на него Минсок.              — Потому что я не знаю как! — закричал Бэкхён.              Он был заметно взволнован. Возможно, гораздо больше остальных. Все потому что для Минсока не было особой разницы. Забирать жизни для него было в порядке вещей. Исин же был немного заторможен и не понимал серьезность происходящего. Для него Смерть была личностью, не событием. А Бэкхён был слишком взволнован происходящим. Он воспринимал все это как шутку. Не мог серьезно относиться к случившемуся. Ничего фатального ведь не могло произойти. Здесь он, еще Минсок. Лу Хань спасен, дело за малым. Нужно было просто похлопать его по щекам и привести в сознание. Ему казалось, что просто не могло случиться чего-то страшного. Никогда не случалось. Он всегда легкомысленно относился и к жизни, и к смерти. В конце концов, он был мертв гораздо дольше, чем жив. Но сейчас, кажется, впервые за долгое время он столкнулся со смертью. Да еще и так глупо. Никакой катастрофы, ужасного несчастного случая с летальным исходом. Он просто упал в холодную воду. Кто бы мог подумать, что у этого будут такие ужасные последствия. Бэкхён был слишком легкомысленным, потому что забыл насколько хрупка человеческая жизнь. Сейчас он об этом вспомнил, однако слишком поздно. Разве мог он не чувствовать вину за то, что не отнесся к этому достаточно серьезно?              — Он умирает... — прошептал Бэкхён, глядя Минсоку в глаза. — Ты понимаешь, умирает...              — Люди иногда так делают, — отмахнулся тот.              — Ты что, не понимаешь? Вы что, оба не понимаете? — Купидон обвел их обескураженным взглядом. — Вы серьезно?              Исин удивленно вскинул бровь. Для него это была будто какая-то игра.              — Да идите вы в жопу, — презрительно выдохнул Бэкхён, — он ведь действительно умрет!              Его выражение лица резко изменилось на отчаяние. Он поджал губы и перевел на Лу Ханя взгляд, потирая дрожащие руки, которые попытался устроить у него на груди. Однако из-за куртки по большей части он никак не мог определиться с тем, куда именно ему нужно было надавить. В тот момент, когда он вспомнил, где у человека грудная клетка, и очень несмело решил на нее надавить, Минсок схватил его за руку.              — Поздно, — коротко он произнес он.              — Что? — оторопел Бэкхён.              — Он мертв...              — Что? — удивился Исин, обескураженно глядя на Минсока. У него в голове не укладывалось. Сколько бы он не слышал эту короткую фразу, нужно было слишком много времени, чтобы ее осознать. Это было почти невозможно.              — Нет, быть не может, — испуганно забормотал Бэкхён.              Он вцепился непослушными пальцами в собачку и с силой рванул, расстегивая на Лу Хане куртку. Небрежно распахнул и припал ухом к груди, пытаясь услышать сердцебиение. Но либо слух его подводил, либо сердце не билось.              — Нет, нет, — зашептал он, отказываясь признавать, что все могло обернуться так. Их же здесь трое. Двое обладают почти безграничной силой. Как могло случиться так, что они не спасли одного человека?              — Ты серьезно? — еле выдохнул Исин, обращаясь к Минсоку. — Серьезно позволил ему умереть?              Нет, ему даже жизни не хватит, чтобы осознать ситуацию. Минсок не мог позволить ему умереть. Кем бы он ни был, Смертью или самим господом Богом. Он не мог позволить Лу Ханю умереть. Это ведь был не какой-то незнакомый человек с улицы, это был не тот, чья смерть была заранее предопределена. Исин был на сто процентов уверен, что сегодня не его день. Или...              Что если Минсок заранее знал, что именно сегодня Лу Хань умрет? Что если он появился здесь ради этого? А что если Лу Хань был мертв еще в тот момент, когда его вытащили из воды?              Этого ведь просто не могло быть. Минсок ведь сказал бы? У Исин голова шла кругом от всего этого. Если бы они не потащили сюда Лу Ханя, который совершенно точно не хотел здесь быть, ничего бы не произошло. Он не хотел говорить, что виноват только Чондэ, который и позвал Лу Ханя в эту поездку, не посоветовавшись с Исином, но...              Они ведь все виноваты. Трое из них виноваты в том, что не спасли. Как минимум двое в том, что он вообще упал. Один в том, что он оказался здесь. На каждом из этих этапов кто-то мог спасти Лу Ханя, но почему-то этого не сделал.              Исину бы хотелось найти виноватого. Хотелось бы успокоить свою совесть фразой, что он здесь не при чем. Но факт был в том, что у него была возможность вмешаться и изменить ход событий, но он предпочел мстительно выместить свою желчь после разговора с Чондэ на его брата, вместо того, чтобы всерьез задуматься о том, что происходит.              — Вы ведь тоже позволили, не так ли? — уголки губ Минсока дернулись. Он еле сдержал злорадную усмешку.              — Нет, еще не все кончено, — замотал головой Бэкхён и с усилием стал давить Лу Ханю на грудь.              Бэкхён не был медиком, о искусственном дыхании он имел слишком смутные представления, и очень интуитивно понимал, что вообще сейчас делает. Но лучше так, чем никак вообще. Правда поздно пить «Боржоми», когда почки уже отвалились. И поздно было спасать Лу Ханя. Он уже был синим, как чертов кит, и становилось очевидно, сколько ты его не реанимируй, цвет он свой не поменяет.              Но Бэкхён не мог просто сдаться. И у него в голове не укладывалось, как же так вышло, что он, совершенно посторонний человек, практически ничего о Лу Хане не знающийся, печется о его жизни больше, чем кто бы то ни было. Это по-настоящему разбивало ему сердце. Как же так могло быть? Ни Исину, ни Минсоку, ни ускакавшему в закат Чондэ совершенно не было дела до того, жив ли Лу Хань или мертв.              У Бэкхёна слезы на глаза наворачивались. Ему было очень жаль Лу Ханя. Он не мог оставить все так, как есть. Пусть они и были знакомы всего чуть-чуть, но Бэкхёну этого было достаточно, чтобы узнать главное — Лу Хань отличный парень, и он совершенно не заслужил того, что с ним происходило.              Все так дрались за право называть себя главной жертвой, страдающей от несправедливости мира больше других, но единственной жертвой здесь был Лу Хань. И в отличие от других он никогда на это не жаловался. Это очень сильно подкупало. Особенно Бэкхёна, который смотрел на него и понимал, что на его долю выпало много несправедливости и он, как никто, имеет право лить слезы и требовать того, что в действительности заслуживает. Чондэ, Исин и даже Минсок по большей части были сами виноваты в том дерьме, которое с ними происходило. Иногда они получали именно то, что заслуживают. Среди них Лу Хань был единственным, кто получал ни за что. Просто за компанию, просто потому что оказался не в том месте и не в то время.              Он не заслужил к себе такого обращения, не заслужил и друзей, которые препирались между собой и были слишком увлечены собственными переживаниями, чтобы заметить, как он умер.              Бэкхён был слишком наивен, решив, что Лу Хань представляет ценность хоть для кого-то здесь. Сейчас-то уже было понятно, что его во все это втянули не потому, что он кому-то нужен, и даже не по ошибке, а как какую-то игрушку. Каждый в нем видел что-то свое, но точно не Лу Ханя. Не человека, которым он был. Бэкхён думал, что может быть хотя бы для Минсока, который много десятков лет был одинок и очень зациклен на своих травмах, Лу Хань станет если не другом, то хотя бы хорошим приятелем, но зря понадеялся.              Черт возьми, Бэкхён был так зол. Минсок, Исин и Чондэ сейчас ему казались настолько мерзкими представителями рода человеческого, что он был готов пустить стрелу в голову каждому.              Если здесь никто не собирается спасать Лу Ханя, это сделает Бэкхён. Он будет тем единственным, кому не плевать. Он будет тем, кому Лу Хань важен. И даже если ему придется подраться со Смертью, чтобы отвоевать его обратно, он это сделает. Потому что так было нельзя. Лу Хань заслуживал любой другой смерти, но не этой. Бэкхён просто не мог ему позволить умереть из-за нелепой случайности или безразличия окружающих. Это было по-настоящему несправедливо.              Бэкхён вдохнул до предела, надувая щеки, и попытался наклониться к Лу Ханю, чтобы сделать ему искусственное дыхание, но до того, как успел приблизиться к лицу парня, натолкнулся лишь на холодную мокрую ладонь Минсока.              — Хватит, — сухо произнес тот. — Этого достаточно.              Бэкхён ударил Минсока по руке.              — Если не собираешься помогать, то хотя бы не мешай, — выплюнул он.              — Я сказал тебе прекратить, — сказал Минсок командным тоном.              Его голос раскатом грома прокатился по пляжу, гонимый холодным ветром. У Исина в груди все сжалось. Он не привык и никогда не привыкнет к командному тону Смерти. Когда Минсок — и это случалось не так часто, как могло бы — был таким властным, он не оставлял возможности для сопротивления. От звучания его голоса и высокомерного холодного взгляда раскосых лисьих глаз ноги подкашивались. В такие моменты любой чувствовал себя крошечным и беспомощным, повиновался низменным инстинктам и подчинялся. Любой, но не Бэкхён. Тот опешил, но лишь на секунду.              — Не собираюсь, — дерзко сказал он, но звучали его слова пусто и глухо, очень искусственно, без намека на интонацию или эмоцию. — Этого не должно было случиться, и я не собираюсь все так оставлять.              — Это уже случилось, — спокойно сказал Минсок.              — Да плевать мне! — выругался Бэкхён и принялся нервно выпутываться из своего пиджака, как будто именно он сейчас был единственным препятствием на пути возвращения Лу Ханя к жизни. — Я…              — Достаточно! — оборвал его Минсок. — Исин, уведи его.              — Что? — тихо переспросил Исин.              Он был растерян. Происходящее не укладывалось в голове. Это был какой-то дурной сон. Катастрофические события валились на его голову одна за другой, и он просто не мог понять, как все так вышло. Как все могло закончится этим? Почему?              Исин в эту минуту даже не чувствовал своего присутствия здесь. Он был настолько выбит из колеи, что сознание будто отключило его восприятие этой реальности. Он смотрел на происходящее так, словно все это происходит не с ним. Он всего лишь посторонний наблюдатель, зритель в кинотеатре. Он мог только смотреть, но никак не мог повлиять на происходящее. Он просто не был частью этого.              — Ты меня слышал. Уведи Бэкхёна, пока он не сломал Лу Ханю все ребра.              — Да плевать на эти ребра, они заживут! Куда важнее…              Минсок вдруг повернулся к Исину и посмотрел на него пронзительно.              — Прямо сейчас, — вкрадчиво сказал он.              — Но… я… — начал бормотать Исин, но быстро сдался. — Ладно…              Наверно, ему стоило послушать того, кто еще сохранил хоть каплю рассудка. Кого-то, кто оценивал ситуацию здраво и понимал, что нужно делать. Исин этого уже не мог, да и Бэкхён потихоньку терял контроль. Он еще был способен действовать, но не соображать.              Исин подхватил его под руки и попытался поднять. Бэкхён, однако, от сотрудничества отказался. Он даже не попытался встать. Просто повис в руках Исина безвольной куклой, своим бездействием выказывая протест. Выбора просто не оставалось. Раз Купидон не хотел идти своими ногами, Чжану пришлось его тащить.              Бэкхён оказался неожиданно легким. Недостаточно, чтобы его можно было легко подхватить на руки или перекинуть через плечо, да и тело его было слишком габаритным и неподатливым, чтобы обращаться с ним так же, как с тряпичной куклой. Но тем не менее, оттащить его в сторону оказалось легче, чем думалось. Он весил не больше десятилетнего ребенка, и, по правде, ощущался сейчас именно так.              Бэкхён не вырывался, не брыкался и не сопротивлялся. Он просто ничего не делал. Босые ноги оставляли на песке длинные дорожки, пятая точка почти касалась земли, потому что Исин не мог поднять его выше. Но Бэкхёну было плевать. Его мало заботило то, в каком неудобном положении он оказался, и то, как не по-королевски обращались сейчас с ним. Он не сводил с Минсока злобного взгляда.              Исин вдруг почувствовал, как тело Бэкхёна напряглось и, решив, что тот вдруг бросится бежать, он прижал его к себе сильнее. Но Бэкхён даже не пошевелился. Вместо этого он глубоко вдохнул и закричал:              — Я не позволю тебе дать ему умереть!              — Он уже… — начал было Минсок, но Купидон даже не стал его слушать.              — Делай что хочешь, но он не должен оказаться там! Если ты позволишь всему закончиться прямо здесь, я никогда тебе этого не прощу! Слышишь? Никогда!              — Почему я вообще должен беспокоиться обэтом?..              — Потому что он важен! — закричал Бэкхён так сильно, что голос его сорвался на хрип.              Минсок вздрогнул. Бэкхён никогда не был тихим и сдержанным парнем, но впервые в жизни он кричал настолько громко, отчаянно и злобно. И этот крик был похож на хлопок, с которым пробка вылетает из бутылки шампанского. Такой же неожиданный и раскатистый. И следом за ним, как из прорванной плотины, по щекам Бэкхёна побежали слезы.              — Лу Хань важен! — повторил он, но в этот раз тихо. Булькающий голос еле прорывался сквозь стиснутые зубы. — Не третья елка в десятом ряду, не галочка и не единица в твоем отчете. Он, мать твою, живой человек! У него есть мечты, у него есть цели. У него было прошлое и должно быть будущее. Он не должен умереть из-за вашего безразличия! Даже если для вас он никто, без вас он кто-то! И вы не имеете права по прихоти отнимать у него то, что его по праву! Почему вы решили, — он всхлипнул, — что его жизнь не важна, или не важнее ваших? Его жизнь имеет не меньшую ценность! Она важна! И он не заслуживает такого конца. Это вы его не заслуживаете! Вы не заслуживаете Лу Ханя!              Поджимая болезненно губы, Минсок отвернулась.              — Да заткнись ты, — буркнул он, бросая взгляд на бледное лицо Лу Ханя.              — Ты его не заслуживаешь, Ким Минсок! — из последних сил крикнул Бэкхён, и это был последний гвоздь.              Минсок не сдержался.              — Проваливайте! — крикнул он и, подхватив с земли ботинки Бэкхёна, прицельно бросил один за другим вслед ушедшим.              От первого прилетевшего ботинка Исин выронил Бэкхёна, от второго пришлось уворачиваться.              Было обидно, но Исин даже не находил в себе сил злиться. Он был опустошен. В голове было столько мыслей, а думать их не хотелось совершенно. Исин просто выбросил их, закрыл плотно дверь и, подняв взгляд к небу, стал наслаждаться ощущением того, что голова пустая.              Бэкхён медленно поднялся с земли, отряхнулся, собрал свои ботинки и, бросив на Минсока последний недовольный взгляд, поплелся прочь.              — Пошли, — скомандовал он Исину, проходя мимо.              — Но… — Чжан растерялся. — Разве… разве мы можем просто уйти?.. Лу Хань же…              — Пошли, — прошипел Бэкхён, дернув головой. — Оставь его. Пусть делает что хочет, но если не вернет его, отправится следом за ним.              Бэкхён ничего больше не сказал. Он поджимал губы, пытаясь сдержать рвущиеся рыдания. Эмоции — худшее из того, что тебе остается после смерти. Без них все было бы гораздо лучше.              Исин растерянно посмотрел Купидону вслед, затем перевел взгляд на Минсока. Тот продолжал сидеть рядом с Лу Ханем, не делая совершенно ничего. Он будто чего-то ждал, только чего именно — неизвестно. Возможно, момента, когда душа отделиться от тела, и, если честно, это было самым пугающим из вариантов.              Чжан Исин долго смотрел на Минсока, не в силах сдвинуться с места. Он не чувствовал, что может просто уйти, оставив Лу Ханя там. Это было неправильно. Впрочем, сегодня все было неправильно. И, наверно, задумываться о том, как нужно поступать, ему стоило бы гораздо раньше.              Он рассудил, что, наверно, Бэкхён и Минсок, в отличие от него, что-то в этой ситуации понимают. И раз поступают так, значит так нужно. По крайней мере, в это очень сильно хотелось верить. Да, больше всего хотелось верить в обратимость.              Это, конечно, неправильно. После знакомства с Чондэ у Исина напрочь пропало это осознание фатальности. Для него даже смерть — самое необратимое из событий — стало обратимым. Но беда была в том, что обратима она была в конкретных случаях, однако ощущение обратимости распространялось на все. На каждую жизнь и каждое событие, потому что Исин верил, что в любой момент появится Минсок, Бэкхён или кто-то еще, кто все исправит и вернет назад. Но так ведь не могло быть всегда и со всем, правда?              Исин очень боялся, что это чувство затуманит ему голову. Однажды ему придется столкнуться с необратимостью, и он будет к этому совершенно не готов. Он бы искренне хотел верить, что сейчас не тот случай, но что если нет? Что если именно сегодня ему придется познать границы обратимости и столкнуться с фатальными последствиями собственных действий?              Он был не готов. От одной мысли, что случилось непоправимое, и ничего с этим сделать нельзя, у него перехватывало дыхание. Если Лу Хань не вернется, что Исину делать? Как ему жить дальше? Он понятия не имел. Знал, что его накроет такой силы чувство вины, что он вряд ли сможет с ним справится. Потому он шел по пляжу, утопая в песке, и молил высшие силы о помощи. Все что угодно, пусть хоть потоп, хоть саранча, но только не Смерть.              В какой-то момент Исин не выдержал и обернулся.              Минсок сидел, склонившись над Лу Ханем. Что именно он делает, отсюда было не видно, и этой неизвестности Исин почему-то очень испугался.              — Что он?.. — Исин прищурился. — Он что, делает ему искусственное дыхание?              Бэкхён обернулся.              Он смотрел долго, а потом вдруг всем телом задрожал. Нет, завибрировал. По нему как будто ток прошелся, даже ярко-красные волосы зашевелились.              — Нет, это не оно, — с раздражением сказал Бэкхён и поплелся дальше. — Говорил я, давно его нужно было показать врачу. Не на ту дорожку он свернул. Долбаный фетишист.              Исин мало что понял из бормотаний Купидона, и предпочел не очень о его словах задумываться. Он нутром чуял, что понимать сказанное ему совсем не нужно. Но вопрос все еще оставался открытым.              И только когда Исин увидел, как Лу Хань переворачивается на бок и сплевывает воду, и даже успел поймать тот короткий момент, когда Минсок спешно вытер губы тыльной стороной ладони, он, кажется, понял, свидетелем чего именно он стал.