Les Arcanes. Ole Lukoie

      Следующий день превратился в длительное ожидание ночи. Он был пуст и казался слишком длинным, а Чжан Исин утопал в мыслях о том, что же с ним произошло прошлой ночью и что может произойти этой. Еще Исин много думал об Оле-Лукойе, но образ этого человека был настолько туманным, что ответы на возникшие вопросы дать просто не мог. И дело было даже не в том, что юноша не запомнил Оле, нет, он помнил его слишком отчетливо. От интонаций его голоса, до причудливых колец на его пальцах. Дело было немного в другом. Оле был слишком загадочен. В его фразах, в его действиях был скрыт какой-то глубокий смысл, подтекст, который нужно было научиться читать. У Исина не было времени этому научиться, поэтому он прокручивал в своей голове отдельные фразы, выражения лиц, которые выявляли недосказанность. К которым хотелось задать уточняющий вопрос.       Например, Исин долго ломал голову над тем, что значило это «на тебя не действует». Он хотел знать, что на него не действует и почему. А еще эта карта в его ежедневнике, которая почему-то вызывала жуткий интерес, хотя не должна была нести никакого особого смысла, ведь это всего лишь карта. Исину было интересно все. Наверное, дети никогда не задаются такими вопросами. Они так не интересуются внезапно появляющимися посреди ночи в их доме сомнительными личностями. Детей, как правило, удовлетворяют простые, пусть и неправдоподобные ответы. А Чжан Исин не был ребенком. Ему было мало короткого «Я Оле-Лукойе» и «я покажу тебе семь снов». Хотелось получить более развернутые объяснения. Вероятно, это исключительно взрослая черта.       Когда Исин ложился спать, он предусмотрительно подготовил помытые кроссовки, надел на себя спортивные штаны и майку, повесил на стул теплую толстовку, толще предыдущей, на случай новых путешествий.       Сон долго не шел. Чжан Исин был слишком взбудоражен предвкушением предстоящей встречи, поэтому не мог уснуть. Он считал овец, уговаривал себя, но посторонние мысли вклинивались в дрему, путались и отгоняли своим шевелением сон.       Когда Исин уснул, было уже почти два часа ночи. Звезды скрывались за пушистыми грязными облаками, которые подгонял ветер, желая освободить дорогу для нарастающей луны, поднимающейся от самого горизонта.       Тишина гудела. И сквозь эту тишину стали слышаться мягкая поступь по земле и фырканье двух лошадей. А потом зашумела трава и сквозь неё стали пробиваться маленькие деревца. Они так быстро росли, устремляясь ввысь, что за считаные минуты достигли крыши дома, раскидывая свои ветви, подернутые пышной листвой, скрывающей небо.       Исин проснулся, когда маленькие камушки один за другим через равные промежутки времени застучали в окно. Медленно вынырнув из зыбкой дымки сна, Исин встрепенулся, осознавая, что в комнате непривычно темно. Он сразу понял, что настало то самое время, которое он ждал целый день, поэтому выпутавшись из одеяла, опустил босые ноги на пол и устремился к окну, в которое снаружи лезли непослушные, неизвестно откуда взявшиеся ветви дерева.       Наспех распахнув окно, Исин не успел увернуться от неудачно брошенного камешка, который угодил ему прямо в лоб.       — Оу, — послышался разочарованный голос с улицы, — это была случайность, я не хотел этого делать. Просто для протокола.       Исин растянул губы в радостной улыбке. Он даже не думал обижаться. Он был сейчас не в том состоянии, чтобы обращать внимания на такие мелочи. Вместо этого он высунулся в окно, чтобы отыскать среди деревьев того, кого так ждал этой ночью.       Оле-Лукойе, все в том же черном пальто и пушистом свитере восседал на белом единороге, который спокойно щипал траву у самой стены дома. Чуть подальше стоял еще один такой же единорог, только в яблоках.       — Единороги прибыли по вашему указанию, милорд, — слегка согнувшись в подобии поклона, доложил Оле. — Они ждут вас.       — Я сейчас, — нетерпеливо бросил Исин, исчезая в комнате.       — Не забудь что-нибудь накинуть, — напутствовал его Оле-Лукойе, в надежде, что его наставление будет услышано.       Исин схватил со стула толстовку, небрежно накидывая её себе на плечи и повязывая рукава вокруг шеи, быстро сунул ноги в кроссовки, на ходу их натягивая, и поспешил вон из комнаты к лестнице, замедляя свой бег лишь для того, чтобы спуститься.       Оле-Лукойе ждал Исина на улице. Чжан замер в дверях, расплываясь в радостной улыбке. У него на языке крутилось столько слов, которые он хотел сказать, вроде «рад тебя видеть» и «откуда здесь лес?», но он мог лишь глубоко дышать, восхищенный тем, что видит перед собой.       — Сегодня у нас лишь конная прогулка, — помогая забраться на единорога, пояснил Оле, — так что многого не жди. И будь осторожен, эти животные приемлют лишь свободу, так что ни седла, ни поводьев на них нет. Если они пустятся в галоп или того хуже решат скакать рысью, можешь себе что-нибудь отбить или слететь им прямо под копыта, так что держись крепче за… за что-нибудь.       — За что, например? — растерянно спросил Исин, стараясь отыскать хоть что-то, за что можно было держаться.       — За гриву, например, — предложил Оле-Лукойе, — только очень нежно.       И молодой человек, убедившись, что Исин может сидеть на лошади без его помощи, двинулся к дальнему единорогу в яблоках, одним быстрым и легким прыжком вскакивая на него через круп.       — А ты… — Исин склонил голову набок, — умелый ездок, судя по всему.       — Ну, работа обязывает, — пожал плечами юноша. — Выдвигаемся.       И он осторожно ударил единорога по бокам пятками, стараясь сделать это как можно деликатнее, чтобы у животного не возникло вдруг мысли, что им нагло пользуются как ездовой лошадью.       — А мне как… — жалобно забормотал Исин, пытаясь отыскать у единорога пульт управления.       — Дай шенкеля ему, только осторожно…       — Что дать? — ошарашено обернулся Исин, смотря на Оле глазами полными отчаянья.       — Ударь пятками по бокам, — пояснил молодой человек, и Чжан тут же последовал его совету.       Почувствовав легкий удар, единорог поднял морду и вальяжно, с чувством собственного достоинства развернулся и побрел следом за Оле и его лошадью.       В полной тишине молодые люди пробирались в самую чащу выросшего леса. Исин оглядывался по сторонам, но пейзаж не особо впечатлял своим разнообразием. Вокруг были только стволы деревьев и больше ничего. Чжану уже начинало наскучивать это, как вдруг, в темноте стали загораться маленькие голубые огоньки, похожие на светлячков. Чем дальше юноши пробирались, тем больше этих огоньков становилось. Они поднимались вверх к пышной листве, рассыпаясь по веткам, словно гирлянды, и освещали путь. Изумрудная трава тихо похрустывала под копытами единорогов. Исин, затаив дыхание, вертел головой, стараясь запечатлеть в памяти эту магическую атмосферу.       — Красиво, — прошептал он, стараясь поймать рукой огоньки, которые дождем сыпались с деревьев. — Восхитительно.       — А ты весьма и весьма впечатлителен, — усмехнулся Оле, — это, конечно, не полеты, но своя прелесть в этих прогулках есть.       — Ага…       И они снова замолчали, потому что в этой умиротворяющей атмосфере просто не нужно было лишних слов. Исин сразу же забыл все вопросы, которые роились в его голове еще этим утром, кроме одного. Этот был, пожалуй, самым главным, тот, который просто нельзя было не задать.       — А у этих единорогов есть имена?       — Мммм, — задумчиво протянул Оле, — у всего есть имена. Вот этого, — он показал на свою лошадь, — зовут Каприз. Он весьма своенравен. А твоя — Флора. Она спокойная и послушная, самое то для тебя.       — А у тебя тоже есть имя? — спросил тихо Исин, боясь этого вопроса. — Или тебя зовут Оле-Лукойе? Ты, кажется, говорил, что это не имя…       — Да, говорил.       — Значит, у тебя есть другое имя?       — Было, — скучающе произнес Оле, пряча за безразличием свою грусть, — но я им уже давно не пользуюсь.       — Почему?       — Оно отголосок моей человеческой жизни, я расстался с ним как только…       Он не договорил. Было слишком сложно говорить это. Для Исина и не нужно было произносить это вслух, он кажется и сам интуитивно понял, что в этой фразе было опущено. От сказанного в груди разливалась ноющая боль, которая колола острыми иголками изнутри.       — И что это было за имя?       — Зачем тебе это нужно? — слишком резко, грубо и даже с какой-то непривычной, затаенной злобой, рявкнул Оле-Лукойе, оборачиваясь. Исин испуганно съежился, не ожидая такой реакции на свой вопрос и виновато опустил голову.       — Я просто хотел узнать, — попытался оправдаться он, — мне было интересно.       — Называть свое имя первым встречным, только потому что им это интересно, я не собираюсь, — отрезал Оле, и эта фраза словно оплеуха ударила Исина. Было обидно. И даже несмотря на то, что в этой фразе было рациональное зерно, её болезненности это не убавляло.       — Я… — еле выдавил Исин, — прошу прощения, что спросил у тебя это.       Имя — вещь сакральная. Оно отражает суть предметов, ведь не даром во многих языческих верованиях, зная истинное имя человека, можно было практически подчинить себе его волю. Для Оле-Лукойе его настоящее имя носило совершенно другое значение. Оно было напоминанием о том, что жизнь его раскололась на две части — до и после. Его существование пусть и продолжилось, но уже в совершенно другой форме.       Исин молчал. После внезапной грубости Оле, он боялся проронить хоть слово. Ему казалось, что если он что-то скажет сейчас, это может разозлить молодого человека. Оставшийся от этого короткого разговора неприятный осадок совсем затмил красоту открывающегося перед Исином пейзажа, который уже совсем не радовал и не впечатлял. Наоборот, от него становилось очень грустно и хотелось вернуться обратно домой, потому что продолжать поездку дальше было бессмысленно.       Словно чувствуя давление обиды со стороны Исина и вину за свою грубость, Оле-Лукойе тяжело вздохнул. Он осознавал, что было глупостью срываться из-за невинного вопроса, ведь Исин не хотел его задеть, он просто не знал.       — Чондэ, — вдруг разорвал повисшее молчание Оле, — меня звали Ким Чондэ. Если тебе все еще интересно.       — Красивое имя, — помедлив ответил Исин, — оно тебе очень идет.       — Идет? Это тебе что, предмет гардероба? — раздраженно прошипел юноша в сторону. Он попытался скрыть, что уголки его губ дрогнули, на секунду растягивая губы в слабом подобии улыбки.       — Нет, — тут же запротестовал Чжан, — нет, я не то имел в виду. Я хотел сказать, что оно тебе подходит.       — Я понял, понял, — Чондэ обернулся к своему спутнику, одаривая его примирительной улыбкой. — Не надо оправдываться. В конце концов, ты ничего плохого не сделал, это я перегнул палку.       — Мне действительно не стоило спрашивать тебя об этом. Честно, я больше не буду ничего о тебе спрашивать.       — А ты хотел?       — Эм, — Исин поджал губы, словно извиняясь за что-то, — хотел. У меня было много вопросов, но теперь придется о них забыть, раз…       — О чем ты хотел меня спросить?       — О твоей работе.       — Работа как работа, — пожал плечами Оле. — Приходишь к детям, раскрываешь над ними зонтики, показываешь им сны и уходишь.       — Исчерпывающе, — кивнул Исин, но тут же нахмурился, — значит ты существуешь только в снах?       — Не понял вопроса…       — Ну, я имею в виду, что есть какое-то некое общее пространство сна, в котором ты существуешь и по которому ты перемещаешься…       — Знаешь, ты вводишь меня в ступор такими вопросами, — задумчиво проговорил Оле, — дети таких вопросов не задают, да и я никогда об этом не задумывался. Определенно, некое общее пространство существует, и оно состоит из кусочков разных снов. Да, в нем можно перемещаться между снами, но это слишком сложно и в них можно заблудиться, поэтому мы перемещаемся по старинке. Сон, как и магия, материя тонкая. Тут нужно быть осторожным. У нас даже в технике безопасности прописано, что сны непредсказуемы, поэтому, во избежание опасных ситуаций, нужно входить в отдельные сны из человеческого мира. За нарушение этого пункта кстати нехило штрафуют, так что я никогда не хотел его нарушать.       — У вас даже есть правила техники безопасности? — удивился Исин.       — Конечно, есть, — подтвердил Чондэ, словно его спрашивали о чем-то очень глупом. — Везде есть техника безопасности, а еще у нас есть корпоративная этика и вообще все очень строго и официально, это тебе не на кассе в Макдональдсе стоять. У нас тут все очень серьезно, никаких шуток. Шаг влево, шаг вправо — расстрел.       — Забавно, — улыбнулся Исин. — И много вас таких?       — Я один. Единственный в своем роде, однако есть и другие. Они были до меня и будут после. Как только истечет мое время, я уйду, а на мое место придет другой. Таков порядок.       — И как долго на этой должности… ну, задерживаются?       — Да кто как, — безразлично бросил Оле-Лукойе, — от многих факторов зависит. Знаешь, даже несмотря на стабильность этой работы, тут тоже есть некая текучка. Вот до меня за пятьдесят лет сменилось двое человек. У нас обычно как: заключаешь контракт, а по его истечению либо уходишь, либо продлеваешь. Были, конечно, случаи, когда увольняли до истечения контракта, но это были просто крайние меры.       — А почему увольняли?       — Нарушений много, — спокойно заявил Чондэ, — не соблюдали, например, технику безопасности или план не выполняли. В общем, если проверка выявляла много нарушений — увольняли. Хотя я подозреваю, что там было что-то хуже, потому что увольнять за нарушения, даже если их и много, это как-то… понимаешь, это не та работа, где можно просто взять и уволить человека, а потом быстро ему замену найти.       — Я не думаю, что можно простить человеку любые нарушения и оставить его на работе только потому, что это нетипичная работа и замену найти будет сложно, — поделился своими домыслами Исин, — все же, нельзя на все закрывать глаза.       — Нельзя, но зависит ведь от того, о каких нарушениях мы с тобой говорим, — Оле обернулся, чтобы посмотреть на Чжана, который согласно кивнул. — Я ведь тоже нарушал, тут без этого никак, нет-нет, а где-то все равно проколешься. Может, по неопытности или невнимательности, но обязательно что-то нарушишь. Слишком много правил. Я и план не выполнял. Но ведь меня за это еще ни разу не уволили! Мне делали выговоры, заставляли работать сверхурочно, лишали премий и отпусков, но не увольняли. Я даже не знаю, что нужно совершить такого, чтобы тебя уволили.       — Говоришь так, будто увольнение подобно казни, — Исин поежился то ли от холода, то ли от своих мыслей и, развязав рукава кофты, обвязанные вокруг шеи, неуклюже натянул её на себя.       — По сути, так и есть. Дело в том, Исин, — Каприз замедлил шаг и Чондэ, ехавший чуть впереди поравнялся с лошадью Чжана, — что нельзя уйти раньше отмеренного срока. Контракт разрывается только в крайнем случае. Да и знаешь, мало таких людей, которые приходят на эту работу балагурить. Наоборот, всеми силами стараются быть прилежными и ничего не нарушать, ведь это в их интересах. Другой вопрос, что ничего не нарушать не получается… И даже если тебе кажется, что ты ничего не нарушил, проверка все равно найдет к чему придраться, чтоб продлить тебе контракт еще на один срок.       — А что это за проверка, о которой ты постоянно говоришь? Кто её проводит?       — Военная тайна, тебе этого знать не следует! — отрезал Оле-Лукойе, показывая язык. — И так тебе тут слишком много наговорил, меня за это и расстрелять могут.       — Правда? — поразился Исин, сглатывая. Он даже почувствовал за собой некоторую ответственность за жизнь Чондэ и вину за то, что чисто гипотетически молодой человек может пострадать из-за бессмысленной болтовни во время конной прогулки.       — Шучу, — звонко засмеялся Оле.       — Ну и шутки у тебя…       — Не забивай себе этим голову, лучше наслаждайся конной прогулкой, — радостно вскрикнул Чондэ, лучезарно улыбаясь и ударил своего единорога пятками по бокам. Каприз нехотя перешел на рысь, с которой плавно ушел в галоп, унося Оле-Лукойе все дальше от Исина.       — Эй, — вскрикнул Чжан, — подожди меня!       Он дал Флоре шенкеля, но лошадь даже не ускорила свой шаг. Исин несколько раз повторил свои попытки, но они, как видно, остались для единорога незамеченными. Лошадь все так же продолжала свою неспешную прогулку по лесу.       — Ну же, Флора, девочка, давай, — стал уговаривать её Исин, почти умоляя, — ну же!       Чжан сильнее ударил лошадь по бокам, и в этот раз отчаянная попытка возымела действие. Резкий рывок, ознаменовавший переход с шага на галоп, был настолько неожиданным, что Исин чуть не свалился с лошади, инстинктивно прижимаясь к ней всем телом, чтобы не упасть прямо на землю.       Галоп у Флоры был мягкий, но отсутствие седла было слишком ощутимой проблемой, потому что Исина подкидывало вверх, и он медленно, но верно съезжал набок, отчаянно цепляясь ногами за бока лошади.       Безумные скачки закончились только тогда, когда Исину удалось нагнать Чондэ на окраине леса.       — Ну как себя чувствуешь после первого галопа? — с насмешкой спросил Оле, гордо восседая на Капризе. Чондэ с нескрываемой насмешкой глядел на ошарашенного Исина, который практически сросся с лошадью в своей попытке не слететь где-то по пути.       — Как мешок с картошкой, — испуганно выдавил Исин, не веря в то, что лошадь остановилась, — такое чувство, что меня по земле волокли все это время.       — Ничего, — громко засмеялся Чондэ, — к этому, как и к полетам, нужно привыкнуть. Что ж… прогулка подошла к концу, надо возвращаться.       Чондэ развернул Каприза и вышел из леса прямо в чистое поле, по которому они должны были вернуться обратно к дому Исина.       Лошади неспешно шли, подминая копытами высокую траву. Исин все так же прижимался к лошади, отходя от тяжелого потрясения. Он невидящим взглядом провожал высокую траву, которая пыталась достать подошвы его кроссовок, и чувствовал невероятное умиротворение. В голове была блаженная пустота, ветер трепал волосы на макушке, и в теле была приятная слабость.       — Выйду ночью в поле с конем, — разорвал тишину мягкий голос Чондэ, — ночкой темной тихо пойдем. Мы пойдем с конем, по полю вдвоем, мы пойдем с конем по полю вдвоем.       Исин прикрыл глаза, чувствуя, как чужой голос мягко обволакивает его сознание. Ему бы хотелось слушать эту песню вечно, но Чондэ очень быстро перестал петь, лишь тихо помурлыкивая себе мелодию под нос.       — Чондэ, — тихо позвал Исин, чувствуя, что засыпает.       — Ммм?       — У тебя красивый голос…       — Спасибо, — смущенно улыбнулся юноша.       — Пой мне чаще.       Чондэ не ответил. Не дождавшись даже банального «угу», Исин открыл глаза, на секунду испугавшись, что может не увидеть перед собой Оле-Лукойе.       Флора почему-то остановилась, заставляя Чжана выпрямиться. Вопреки необоснованному страху, Чондэ все еще был здесь. Он стоял немного впереди на Капризе, в темноте разглядывая какие-то записи в своей записной книжке. Он был так сосредоточен, что не сразу смог отреагировать, когда внезапный порыв ветра поднял в воздух воткнутую между страниц карточку, которая взмыла вверх. Исину еле удалось её поймать.       — Что это? — Чжан повертел в руках пойманную карту Таро, на которой был изображен всадник на белом коне. В руках он держал черное знамя, на котором был изображен цветок с пятью лепестками. Прямо под копытами лошади лежал человек, а перед самим всадником стоял старец в золотых одеждах. Возле старца на коленях стояла женщина, держа ребенка за руку. Сверху на карте значилась римская цифра 13, а внизу красивым почерком было выведено чье-то имя, которое Исин не смог прочитать. Только вглядевшись в лицо всадника, Чжан интуитивно догадался, кому принадлежало это имя.       — Верни на место, — как можно мягче попросил Чондэ, выдергивая карту из рук Исина.       — Что это?       — Просто закладка, — отмахнулся юноша, быстро вставляя карту между страниц своего ежедневника, который тут же сунул в карман.       — Это не похоже на просто закладку, — упрямо возразил юноша, — на карте твое имя и у всадника… у него твое лицо.       — Нам нужно возвращаться, — отрезал Чондэ.       — Неужели так сложно сказать, что это за карта?       — Опять этот твой интерес? Послушай, не суй нос не в свое дело, — прошипел сквозь зубы Чондэ, — уж это тебе точно знать не нужно.       — Как будто мир рухнет, если ты мне скажешь…       — Как будто мир рухнет, если я тебе не скажу! — в тон ему ответил Оле.       Исин недовольно скривил губы и отвернулся, как бы показывая степень своего недовольства. Он не понимал, почему в этом мире есть вещи, которые ему не следует знать. Чем больше от него что-то пытались скрыть, тем сильнее он хотел это узнать. Тайна всегда притягательна, какой бы ничтожной она ни была.       Они возвращались домой в полном молчании. Исин не проронил ни звука, Чондэ тоже не собирался начинать разговор. Когда до дома оставалось совсем чуть-чуть, Чжан вдруг соскользнул с лошади и продолжил свой путь один, даже не бросив на прощание «доброй ночи».       — Хватит на меня дуться, — Оле-Лукойе догнал Исина у самых дверей. — Ты не можешь на меня обижаться за то, что у меня есть секреты. У тебя они тоже есть. И с какой вообще стати, ты должен на меня обижаться?       — Я не обижаюсь, — отмахнулся Исин и остановился, чтобы заглянуть в глаза Чондэ, — просто я не ребенок, понимаешь. Я не могу легкомысленно относится ко всему, что происходит вокруг меня. Я хочу знать все, чтобы можно было обезопасить себя, а эти твои тайны только настораживают меня. Просто… с какой стати я должен верить в то, что ты действительно Оле-Лукойе?       — Ни с какой.       — Вот видишь! — взмахнул руками Чжан Исин. — Ты можешь быть кем угодно, даже просто маньяком-извращенцем, который пробирается ко мне в дом и накачивает меня наркотиками. Я к тому, что могу тебе сколько угодно безгранично доверять и не задавать лишних вопросов, оставлять все тайны тайнами, но однажды мне это выйдет боком. Я не могу не быть подозрительным.       — Я понимаю, — вздохнул Чондэ, — тебе действительно трудно принять все это на веру, потому что ты ждешь подвоха. Как любой взрослый человек.       — Именно! Взрослый человек… ты же к детям приходишь, а я не ребенок вовсе. Меня это настораживает. Я ищу для этого причины, но их нет. С какой стати тебе приходить ко мне в двадцать четыре года. С какой стати… я не знаю. Все это так странно…       — Послушай, — Чондэ взял Исина за плечи и доверительно заглянул в глаза, — я понимаю, почему ты сомневаешься.       Молодой человек смотрел в добрые, по-старчески мудрые глаза Оле-Лукойе, который мягко ему улыбался, и все его страхи и сомнения внезапно исчезали. Чондэ бережно обнял Исина, прижимая к себе, словно желая утешить, подарить облегчение. В этих объятиях было столько родительской нежности, что юноша растворялся в них. Чжан прикрыл глаза, осознавая, что утыкается куда-то в ключицы Оле, рост которого незаметно изменился. Чондэ почему-то стал выше, а может быть это Исин вдруг стал ребенком, потому что именно так он себя сейчас чувствовал.       — Я знаю, что есть причины сомневаться в моих словах, но я также знаю, что ты все равно безоговорочно доверяешь мне, пусть это и безрассудно. Интуитивно ты веришь мне, и это полностью перекрывает доводы разума, на который ты, как взрослый человек, всегда полагаешься. Выходит у тебя это с трудом.       Оле-Лукойе усмехнулся и невесомо коснулся губами макушки молодого человека.       — Чжан Исин, — очень мягко, как летний бриз, сказал Чондэ, — есть одна очень важная причина, почему я пришел к тебе. Правда в том, что ты все еще ребенок. Такой же чистый и светлый. Ты слушаешь свое сердце, потому что знаешь — оно никогда не врет. Именно поэтому я прошу тебя, доверься сердцу и в этот раз. Поверь мне и не сомневайся в том, что я говорю или делаю, потому что я не такой, как другие, я не собираюсь обманывать твое доверие. Я есть воплощение твоего сна, а сны… они не предают.       — Ты говоришь загадками, и от этого у меня появляется еще больше вопросов, на которые я хочу услышать ответ, но… — Исин сделал шаг назад, разрывая нежные объятья, — не стоит их задавать, потому что я не получу на них ответ, ведь так?       — Это пугает тебя, да?       — Да.       — Все это не является тайной за семью печатями, и все же, у меня есть причины не говорить об этом. Однажды, возможно, наступит подходящее время, когда я отвечу на все твои вопросы, но сейчас уже слишком поздно вести задушевные беседы, так что отправляйся спать.       — Хорошо, — кивнул Исин, — я просто надеюсь, что подходящее время наступит раньше, чем ты помашешь мне белым платочком.       — Возможно, — уклончиво ответил Оле-Лукойе.       — Доброй ночи, Ким Чондэ.       Исин повернул ручку и потянул на себя входную дверь, медля заходить в дом. Ему казалось неправильным заканчивать разговор сейчас, как будто он обрывал фразу на полуслове. Слишком уж много было недосказанности во всем этом потоке слов.       — Сладких снов, Чжан Исин.       И с этими словами Оле-Лукойе развернулся, быстро спрыгивая с крыльца и, запахнув свое черное пальто, растворился в ночи ровно в тот момент, когда входная дверь захлопнулась за Исином.