Соль земли

Слэш
NC-17
Завершён
512
автор
Размер:
150 страниц, 31 часть
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
512 Нравится 316 Отзывы 221 В сборник Скачать

Глава 28

Настройки текста
В тот же памятный вечер Себастьян покинул набившую оскомину Италию. Он нигде не задерживался надолго. Не опасался чего-то, не бежал, нет. Просто менял города, страны, часовые пояса, словно в надежде обрести спокойствие, словно ему не хватало всего воздуха мира. Неприятности нашли его в Кении, когда Себастьяна в лежке неожиданно схватил за горло долгий выматывающий кашель, от висящего в воздухе песка. Легкие горели и выворачивались, во рту появился мерзкий железистый вкус, и, отняв ладонь ото рта, Моран увидел на ней кровь. Тогда его цель ушла и пришлось потратить три лишних дня на то, чтобы снова ее выследить. Ненавидящий больницы Моран попал к врачам только через пару месяцев, когда упрямый въедливый кашель стал его привычным спутником. Июнь в Иерусалиме был теплый, воздух полнился ароматами специй и трав, улицы звенели говором сотен голосов на сотне языков, вавилонскому столпотворению такое и не снилось. В руках Себастьяна, сидящего на скамейке в тенистом парке при клинике, была тонкая папка с несколькими листками на двух языках. Себастьян понимал оба. Моран невесело усмехнулся, вытянул из кармана сигарету. Покрутил ее в руках, снова усмехнулся. Закурил. Поджег папку и выбросил в стоящую неподалеку урну вспыхнувшие враз тонкие листы бумаги, оставив себе только рецепт на лекарства. На всякий случай. И неспешно направился к выходу. Через пару часов его самолет вылетал в Индонезию. *** Без Морана не было невыносимо, но все же Джеймс ощущал эту брешь как в своей собственной жизни, так и в работе. Раньше Себастьян был единственным, в чьих руках и при ком Джим мог расслабиться. Сейчас таким человеком был разве что он сам, но Джеймс Мориарти не знал тормозов. Поэтому были и срывы, каких не было при Моране, мигрени и кровавое желание убивать. Все знали — сейчас Мориарти, вновь взявшийся за дела, крепко затянул вожжи, и если раньше империя была сильна, то теперь она укреплена так, что подобраться к ней невозможно. Сущий дьявол. Джим развивал ее по всем направлениям. Скупал, перепродавал, открывал новые транзиты. Ему было всего тридцать три. Так, в собственности Джима появлялись банки, рестораны, клубы, магазины, клиники. Однажды, изучая месячные отчеты своих легальных клиник, Джим наткнулся на имя, которое когда-то использовалось в очередном из десятков фальшивых паспортов Морана. Он зацепился за инициалы взглядом, болезненно усмехнулся и закрыл папку. В конце концов, хватит быть параноиком. Когда Джим увидел в отчетах той же клиники в следующем месяце другое имя из арсенала поддельных документов, он насторожился. Долгие годы научили его перепроверять все. Решив, что не будет лишним сопоставить факты, пусть, хотя бы и для того, чтобы убедиться в собственной ошибке, он запросил бумаги на обоих клиентов. Выписанные списки лекарств были практически идентичны. Оба списка были выписаны онкологами. Джим запросил карты обоих пациентов. В тот же день, Джеймс отложил все встречи, отменил все переговоры, отослал всех к чертовой матери, бросив все силы на то, чтобы отыскать Морана. Ему сообщили — полковник в Индонезии. Ему сообщили — нужно время на то, чтобы узнать подробности. Джим шипел в трубку и грозил всеми проклятиями на всех языках, что знал. Ночью он летел в Джакарту. *** Джакарта — это постоянное движение, шумные улицы, бесконечный хаос и удушающая жара. Это бедные рассыпающиеся трущобы, соседствующие с магазинами полными шмоток мировых брендов. Это небоскребы, музеи и просто отвратительный климат для человека, чьи легкие медленно и неуклонно сгорают от рака. Себастьян остался в этой стране, решив, что она ничем не хуже других. Он поселился в крохотном каменном доме: ничего лишнего, две комнаты и кухня. И меньше всего, вернувшись однажды с другого конца света, Себастьян хотел обнаружить, что дверь его дома взломана, быстро и небрежно, так что даже в темноте южной ночи были видны царапины на металле замка. Моран вытащил пистолет и осторожно приоткрыл дверь, бесшумно ступая по нагревшемуся за день полу. Незваный гость обнаружился в гостиной, в излюбленной позе у окна — идеальная мишень для выстрела. Моран включил свет, опуская оружие. Джим летел в Джакарту, понятия не имея, где искать Себастьяна. Он, всесильный Мориарти, сумел, нашел, несмотря на то, что чертов Моран смотался как можно дальше. Взломал замок и вошел в дом. Только сделав первый вдох Джим понял — не ошиблись. Даже сквозь этот чужой запах города, дома, чертового индонезийского смрада он различил до того знакомый запах, что внутри все сжималось. Долго искать доказательства ему не пришлось. На полке в шкафу был целый пакет тех самых медикаментов, что Джеймс своими глазами видел в рецептах двух разных людей, являвшихся одним — Себастьяном Мораном. Джим бродил по квартире, натыкаясь то на одно, то на другое доказательство. Не совпадение. Не совпадение. Стоя лицом к окну, прислушиваясь к шагам приближающегося хозяина дома, Джим не сразу отдал себе отчет, что у него трясутся пальцы. Потом Моран вошел, включил свет и опустил оружие. Джим обернулся. Он глядел на полковника, всматривался в него и холодел. Моран действительно был болен. До последнего Джим искал хоть какое оправдание всему, что видел, он ждал момента, когда Моран зайдет, он, Джим, его увидит, и с облегчением выдохнет. Но нет. Рак медленно пожирал его изнутри. Джим смотрел и видел его, кажется, состарившегося на пять лет. — Привет, — прошептал Мориарти. Он приблизился, нетвердо ступая по дощатому полу, поднял на полковника взгляд. — Почему ты мне ничего не сказал? Как. Ты. Мог. Скрыть. От меня. У Джеймса была нездоровая привычка, появляться в самый неожиданный момент в жизни Себастьяна, все равно что цунами или ураган, или какое другое стихийное бедствие, что переворачивает все с ног на голову. Вот и сейчас, это стихийное бедствие стояло перед Мораном, сверлило темными глазами, сцепило руки до побелевших костяшек, всматриваясь в его лицо. — Что ты здесь делаешь? — устало поинтересовался Себастьян. — Окей, — кивнул Джим, несколько раз моргнув, фокусируя взгляд, — я расскажу. Тебе какую версию? Что подлиннее или покороче? Давай, короткую, я помню, ты ведь не любишь, когда я много болтаю, — Джим даже не заметил, что его всегда отлаженный голос дрожит равно как и пальцы. — Некоторое время назад я узнал, что ты сидишь на обезболивающих. На дурацких обезболивающих, потому что тебе, кто бы мог подумать, вывели диагноз. Рак, мать твою, легких. Себастьян молчал, слушая его тираду. — А ты… — Джим захлебнулся воздухом. — А ты, — сипло продолжил он, вдохнув, — черт знает где. Здесь! В блядской Джакарте. Один. С мешком препаратов. Он выдохнул и сжал руки в кулаки. — Собирайся. Каникулы кончились. Уезжаем. — Джим, — Моран отложил пистолет и потянулся к графину налить себе противно-теплой воды. — Ты, кажется, что-то перепутал. Тебя не касается ничего из моих дел. Больше не компаньоны, помнишь такое? Я, пожалуй, даже не хочу знать, как ты узнал, но повторюсь: какого хрена ты здесь забыл? — Тебя я забыл, — ровно-ровно сказал Джим, глядя ему в глаза. Не сорвался, не заорал. Неожиданно спокойно сказал: — Мы вернемся. Я найду лучшую клинику. С самыми лучшими хирургами, специалистами. Я выкуплю их и заставлю стоять над твоей постелью до тех пор, пока они не сделают так, как надо. Это все поддается лечению. Не спорь. Не в этот раз. Себастьян прикрыл глаза, привычным жестом потерев переносицу. — Джеймс, послушай, я ужасно устал. Серьезно. Я не знаю, что выстрелило на этот раз в твоей гениальной голове, мне плевать, что за новый чудесный план ты придумал. Меня это больше не касается, окей? Джим поднял подрагивающие ладони и накрыл лицо, проходясь по нему сухими пальцами. Восстановил дыхание. — Себастьян. Ничего не выстрелило в этой гениальной голове. Я просто хочу помочь. Ты ведь загнешься здесь на этих долбанных препаратах и в такой жаре. — Все верно, — пожал плечами Себастьян. — Это и есть мой план. Джим молча сморгнул и вновь уставился на него. — Почему? Почему, черт возьми? — Потому что, — Моран поморщился, — это мое решение. Я был уверен, что не доживу до пятидесяти. Оказался прав, только с причиной несколько промахнулся. — Конечно, вот зачем ты здесь, — прошептал Джим, после длинной паузы, воцарившейся между ними. — Хочешь поймать пулю прежде, чем тебя сожрет онкология. Хочешь умереть еще тем, кто ты есть, а не насквозь больным. Озвучивать очевидное не было никакой необходимости. Между ними снова повисла тяжелая, осязаемая тишина, а Себастьяну вдруг до резкого колотья под сердцем захотелось притянуть к себе Джеймса, как когда-то бесконечно давно. Так давно, что это казалось почти неправдой. Часы на руке Морана негромко пискнули — время пить обезболивающие, чтобы ночь не превратилась в локальный ад в отдельно взятом теле. — Извини, — бросил Себастьян, направляясь к шкафчику в ванной, чтобы высыпать на ладонь горсть разноцветных таблеток. Из зеркала на него смотрел другой человек — уставший, постаревший, с начавшими впадать щеками от потери массы. Он давно бы выстрелил себе в голову, но считал это непозволительной слабостью. Поэтому оставалось только одно, да, ждать чужую пулю, которая его найдет. Джим стоял там же, на том же месте. Все это накрыло его, обездвижило. Он осознавал — Моран, большую часть собственной жизни ожидал умереть так, как ему положено. Как военному, как солдату, как наемнику. В бою. На войне ли, на операции ли, но умереть так, как должно. Как было бы правильно. А вышло иначе. Не обходясь ни дня без сигареты, он вживил в свой организм бомбу замедленного действия, и вот теперь смерть обещала придти совсем иначе. Медленная. Жалкая. Мучительная. — Так ты ехал через полмира только за этим? — поинтересовался Себастьян, снова появляясь в комнате, на ходу прикуривая. — Уговорить меня одуматься, вернуться к цивилизации под твои неусыпные контроль и влияние? — Ты еще и куришь, — мрачно усмехнулся Мориарти. — Как это на тебя похоже. Полагаю, до последнего своего дня с ними не расстанешься? Он помолчал, опустив руки в карманы брюк, не глядя на Себастьяна. — А ты, конечно же, ни за что не согласишься? — негромко поинтересовался Джеймс. — Нет, Джим, — покачал головой Себастьян отрицательно, — не соглашусь. Меньше всего я хочу иметь с тобой хоть какие-то дела, знаешь. Это конечно было весело, бесценный опыт, все такое, — в голосе Морана сквозил злой неприкрытый сарказм, его рука непроизвольно сжалась в кулак и сигарета осыпалась на пол горсткой табака и рваной бумаги, — но с меня достаточно. Я просто проторчу здесь или в какой другой стране сколько смогу, а потом… кто знает. Долгосрочное планирование никогда не было моей сильной чертой. «В отличии от тебя» — осталось не произнесенным. Джим закусил губу и выдохнул, молча опускаясь в кресло. Не поднимая глаз, он уставился в пол, расфокусированным взглядом скользя по растрескавшимся доскам, неровно прилегающим друг к другу. Вместе они исколесили столько стран и вот — Джакарта, шумная и жаркая. Моран, который не позволял себя увезти и Джим, который ничего не мог ему предложить. Каково это, когда ты можешь все, когда ты взращиваешь эту чертову империю, чтобы оказаться перед человеком, с которым было столько всего, и он умирает. И ты, Джим, ты становишься мальчишкой. Мальчишкой перед ним. Беспомощным и глупым. *** Нет страшнее врага, чем собственный разум. Он обволакивает эмоциями, слабостями, страстями в плотный жесткий кокон, из которого невозможно вырваться, который врастает в кожу, становится плотью от плоти, кровью от крови. Он сильнее самых сильных мира сего, сильнее самых бездушных ублюдков, сильнее обладателей самого черного сердца. Себастьян подошел к креслу в которое обессиленно опустился Мориарти. Джим. Джим, у которого всегда был план. Джим, который всеми силами своей души презирал мелкие человеческие чувства. Джим, который выглядел сейчас потерянным и бессильным, словно ему действительно не все равно. Джим, который никогда так открыто не показывал свою слабость, как сейчас. Все человеческое, что еще оставалось в груди Себастьяна ворочалось внутри острым болезненным комом, жгущим, выворачивающим, так, что хотелось кричать больше, чем от самой сильной физической боли, просто от осознания, что там еще что-то есть. От осознания, что это последнее он выжжет собственными руками. Себастьян опустился перед ним на теплый потрескавшийся деревянный пол. Джим поднял бессильный, ничего не видящий взгляд, затаил дыхание, настороженно замер. Себастьян. Джеймс поддался к нему и неожиданно обнял, упал в его объятия, со всей силы сжал обеими руками. Мальчишка. Мальчишка, боящийся смерти. Цепляющийся и умоляющий: «Не забирай его у меня. Я так не хочу чтобы он ушел.» И просить стало так легко, так просто. И умолять, когда никогда не умолял. Себастьян. По-прежнему теплый, крепкий, сильный. Джиму не верилось, что сила может покинуть это тело. Ему не верилось, что его собственный организм может истощить его, измучить, изувечить. Джим сжимал пальцами его футболку, вел ладонью по волосам, прижимал к себе. На теплом полу обыкновенного старого дома остались, бессильно цепляясь друг за друга, два простых человека. Не было всесильного Мориарти. Не было ужасного Морана. Себастьяну так отчаянно хотелось в это верить, и он так сильно себя за это презирал. Он притянул к себе Джима, обнял, прижимаясь губами к быстро бьющейся жилке на виске, чувствуя как холодные пальцы гладят его волосы, а сердце бьется так быстро, словно хочет разломать изнутри надоевшую арку ребер. И не было этих пустых лет, порванных, измаранных, вдали друг от друга, разделенных с чужими ненужными людьми. Не было этих глупых ошибок, не было боли — ничего этого не было. Был только Джеймс в его руках. Живой, дрожащий, сжавшийся от боли, не физической — другой, глубокой боли за него, Себастьяна. Джеймс с его холодными пальцами и сухими губами. Джим, с его провалами черных потемневших глаз. Джим держал его, с каким-то суеверным ужасом боясь разжать руки. Дышал его запахом, ощущал его тепло, его дыхание. — Что ты за идиот такой, Моран, — шептал Джим, слегка отстраняясь. Себ видел, что глаза у него покрасневшие, но сухие. — Что ты за идиот. Он выдохнул и коснулся губами его виска, его лба, скулы, щеки. — Вернемся в Лондон, — сказал Джеймс, находя ладонью ладонь Себастьяна. Он слышал, как сипло и глухо звучало дыхание Морана. И ему это чертовски не нравилось. Ему тут все не нравилось. Вся эта Джакарта, наполненная людьми, с этими многоэтажками, плавящимися на солнце. — Вернемся. — Джим, ты не можешь остаться со мной. — А мне плевать, — легко ответил тот. — Мне так сильно плевать на это, Моран. Я не уйду. Тут буду жить, черт тебя побери, если решишь остаться. Сбежишь — найду. — Джеймс, — Себастьян остановил его, поймал за подбородок, заставляя смотреть в глаза. — Ты не понимаешь. Это ни хрена не интересно и не увлекательно. Это жутко и грязно. И будет еще более жутко и еще более грязно. Это не дурацкие голливудские фильмы, где все красиво и светло, а потом главный герой поправляется, и все живут долго и счастливо. Лучше не будет. Я буду задыхаться в собственной крови. Я буду подыхать от чертовой боли, когда таблетки перестанут действовать. И черта-с два я позволю тебе видеть себя таким. Хочешь начистоту, Джимми? Вот так, откровенно, как есть? Я не хочу видеть, как ты уйдешь с гребанной презрительной гримасой, когда тебе надоест возиться с обреченным калекой, когда ты заскучаешь по своим планам и империи. Потому что, представь себе, это будет чересчур даже для меня. Джим не улыбался. Смотрел на Морана молча, глядя ему в глаза, и когда тот договорил, он ответил: — Знаешь, Себастьян, это и правда будет ни хрена не радостно и не увлекательно. Я практически обижен на вселенную, к слову, за то, что эта дрянь завелась именно у тебя, но. Мы друг друга за эти годы какими только не видели. Ты и сам-то видел меня блюющим, избитым, подыхающим, изувеченным. И это вроде тоже было не самым привлекательным зрелищем. Конечно, с той хренью, что у тебя, все это не сравнится. Но ты должен понимать, чертов ты гордец, что одному тебе будет хреново. И мне без тебя тоже. Поэтому позволь мне вырвать у этой жизни столько минут с тобой, сколько она даст. — Идиот, — поморщившись, покачал головой Себастьян. Моран прижался лбом ко лбу Джима, сцепив зубы, понимая, что тот не уйдет, да и что сам он уже не сможет его отпустить, как бы плохо и тяжело ни было им обоим, просто потому что не сможет. Злость, презрение, ненависть, боль и то самое острое, режущее чувство, о котором так страшно говорить вслух, перекручивались в нем ощерившимся зверьем, разрывающим на куски изнутри, и из них кристаллизовалось единственное удушающее болезненное желание. — Уедем в Лондон, — согласился Себастьян, отводя глаза. — Завтрашним первым же рейсом. Очередная постель в очередном незнакомом городе мира. Сколько раз так было? Бесчисленное множество. Но в этот раз им обоим казалось, что все по-другому. Между последним разом, когда Джим имел возможность вот так лежать рядом с Себастьяном, гладить его по волосам и болтать о чем-то, и сегодняшней ночью прошел отрезок времени длинной в два года фактически, а морально — огромную пропасть часов, дней и месяцев. Впереди — много тяжелых дней, они оба это знали, и поэтому бросались с головой в миг, когда они оба живы, они оба могут говорить, целоваться, не ощущать гнета боли и смерти, и сдерживать наслаждение от всего этого было бы сущим безумием. Себастьян прижимал его к кровати, целовал и ласкал, вспоминая и заново открывая для себя тело Джеймса, заставляя того выгибаться и в голос стонать, не сдерживаясь. И после, лежа на смятых, скомканных простынях, в поте и сперме, все еще тяжело дыша, прижимая засыпающего, но упорно продолжающего что-то рассказывать заплетающимся языком Джима, к своему боку, Себастьяну вдруг на секунду показалось, что все что будет потом, в общем-то и не важно, что надежда, возможно, все-таки появится, как в тех самых дурацких фильмах. Разумеется, это было не так.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.