Сквозь открытое окно

      За более чем восьмисотлетнюю историю школу Вестминстера перестраивали и реконструировали столько раз, что о самых первых зданиях напоминали только пропущенные участки в свежей штукатурке: холодный древний камень выполнял роль декора, контрастируя с ровным свежим матово-розовым покрытием. В результате получилась забавная мешанина из архитектурных стилей поздней готики Генриха Восьмого, классицизма и викторианства. Уютный маленький внутренний двор эту мешанину иллюстрирует наглядно: с одной стороны новенький, только что открытый корпус Роберта Гука, с другой — средневековая кирпичная стена с узкими окошками.       Когда Шерлок спустился во двор, тот был уже пуст, не считая стаи голубей, которых он спугнул своим появлением; а возможно, они просто вдруг решили продолжить трапезу где-то в другом месте, но только снялись с места все разом, летя навстречу низко над землей, оглушая шумом крыльев и ослепляя разноцветными пятнами. Уроки в это время уже закончились, а дополнительные занятия проходили в других корпусах.       Итак, первый день на новом рабочем месте прошел без эксцессов — так же, как и любой другой, с поправкой на новые знакомства. Учебная программа в этой школе почти не отличалась от общепринятой, так что единственное, к чему ему нужно привыкнуть, это расположение зданий и кабинетов.       И Джон Уотсон.       Голова гудела от наплыва такого количества информации; хотелось побыстрее попасть домой, где тихо и спокойно, и уложить в сознании множество новых фактов: имена, кое-какие данные биографий, личные качества учеников и коллег, номера кабинетов и расположение коридоров, детали расписания и меню школьной столовой. Среди всего этого барахла Джон был торнадо: его личность не поддавалась классификации, его поступки сложно предсказать заранее, его мотивы смутны и скрыты семью печатями. И его невозможно игнорировать.       Булыжник, которым вымощен двор, на солнце высох и посветлел; в расщелинах пробивалась на поверхность трава, с которой старый мистер Типкинс боролся уже не первый десяток лет. Проще было бы регулярно обрабатывать двор пестицидами, но он подозревал, что дело тут в извечной любви англичанина к традициям — если тонкие ростки между камнями можно считать традицией. Скорее всего, они тоже были своего рода украшением.       Школьный учитель с военным прошлым или солдат, играющий в учителя? Радует одно: он явно не так прост, как кажется на первый взгляд. Радует и интригует. Хочет выглядеть проще, чем есть на самом деле, или «Джон — парень из соседнего двора» — его вторая натура?       Двор закрыт от города со всех сторон, и шум транспорта заглушается толстыми стенами. Каблуки гулко стучат по древнему камню. Майкрофт наверняка будет звонить, не сможет оставить в покое. Не брать трубку. Перебьется. Наверное, этот двор — самое старое, что осталось в школе. Гладкие камни обтесаны тысячами ботинок будущих министров, нобелевских и оскаровских лауреатов и епископов в то время, когда они еще были прыщавыми или не очень подростками, занудными или сексуально озабоченными, но все как один мечтавшими оставить след в истории. На гладком камне двора следов не осталось, но пылящиеся в архиве кубки и награды сообщали посетителю, что Элайджа Джоплин и Ко лет этак двести назад побили итонцев в соревнованиях по гребле. Итонцы то поражение сваливают на плохую погоду и невкусный завтрак, вернее, сваливали первые пару лет, а потом просто забыли. В Вестминстере победу помнили на год дольше, а потом тоже забыли, — но кубок остался, как и десяток ему подобных. Седая пыль веков. Мавзолей тщеславия под маркой патриотизма.       Задний двор выходил на узенькую и уютную Грейт-Колледж-стрит, названную, как видно, в честь школы. Прохожих здесь почти не было, не считая молодой женщины с коляской. Женщина нацепила абсолютно отвратительные серьги-кольца размером с пол-ладони, отчего мочки ушей слегка провисали. Это что, сейчас так модно? Дома она тоже так ходит? Наверное, нет, ребенок их бы уже оторвал.       Солнце палило нещадно; он расстегнул пуговицу на рубашке, но пальто снимать не стал — не хотел нести его в руках. Ветер совсем не проникал в лабиринт коротких улочек. Страшно представить, каково сейчас в застекленных мансардах на верхних этажах. Высокие окна домов отделяли плотными шторами прохладу гостиных от шума и света улицы и частную жизнь хозяев от посторонних. Если сами ставни открыты, что вполне объяснимо при такой-то погоде, то занавески чопорно задернуты.       На обочине припаркованы автомобили, раскаленные за пару часов стояния на солнце, и раскаляющие воздух вокруг, — его волны ощущались даже через пальто.       С Маршаллом проблем быть не должно, он ясно дал понять, что не станет лезть не в свое дело, если не получит к этому явного повода. Нужно просто не давать повода. Не проводить на учениках сомнительные (с точки зрения Маршалла) эксперименты, не грубить коллегам (даже если для этого придется сократить общение с ними до минимума), не требовать от учеников звезд с неба (опять-таки, по меркам директора).       По небу плыли огромные кучевые облака, напоминая махину трансатлантического лайнера, — Майкрофт как-то водил его на набережную. Сколько им тогда было? Ему года четыре, не больше, брату, соответственно, восемь или девять. Майкрофт вел себя как всегда невыносимо высокомерно, гордый родительским поручением, хотя всего-то и требовалось — преодолеть пешеходный переход. Отец остался с мамочкой в бакалейной лавке на Риверсайд-террас. Вряд ли там было что-то, что нельзя найти в супермаркете, но мамочка могла проявлять упрямство. Он уже не помнил, что она тогда купила.       А он с того дня грезил о собственной яхте, чтобы по Темзе и через Пролив попасть в Атлантику. Он тогда думал, что быть пиратом — единственная возможность сделать взрослую жизнь наименее скучной. Майкрофт сказал, что всех пиратов уже давно повесили.       Ублюдок.       В центре города в каждом квартале обязательно найдется хотя бы одно кафе или паб. Выглядят все одинаково, старательно маскируясь под иллюстрацию из журнала о «старой доброй Англии» : деревянный фасад, выкрашенный зеленой или коричневой краской, большие окна и обязательно цветы в горшках, развешенных под карнизом. Обедают в них, в основном, туристы — лондонцы знают, что настоящая Англия уже давно не выглядит пасторальной, если вообще когда-то выглядела. Возможно, это просто миф, насаждаемый правительством. Этакий способ формирования чувства национальной гордости.       Мимо на скорости, явно превышающей разрешенную, пронесся байк с парнем, укутанным в черную кожу, и полуголой девицей с растрепанной копной на голове; наверное, девица сжимала в руках магнитофон на батарейках, потому что визг электронной музыки заглушал рев двигателя. Секунду спустя улица снова погрузилась в сонную вечернюю тишину. В одном из раскрытых окон заплакал ребенок.       До ближайшей двухсторонней трассы было не меньше двух кварталов в любую сторону; он минут десять петлял по раскаленному асфальту, вдыхая доносящийся с Темзы, до которой рукой подать, приторно-сладковатый запах (уже несколько поколений министров активно борются с загрязнением «главной городской артерии», но та с каждым годом становится все гаже и гаже), и, случайно зацепив взглядом вывеску: «Букинист. Антиквариат. Покупка и продажа», решил зайти. «Концепцию и анализ критического мышления в школьном образовании» проще будет найти в Фойлс или Уотерстоун, но до них нужно еще добраться. Ехать в супермаркет и целый час толкаться в толпе не хотелось совершенно. Книга не такая уж редкая, возможно, ему повезет.       Банального колокольчика на двери не было — магазин встретил его полной тишиной; даже за кассой никто не стоял. Где-то под потолком горела тусклая лампочка, но гораздо больше света давало вечернее солнце, проникающие сквозь высокие окна; в его лучах судорожно заметались пылинки, потревоженные движением закрывшейся с негромким хлопком входной двери.       В помещении стоял характерный сухой запах, знакомый любому, кто хоть раз бывал в архиве или библиотеке: запах пыли, бумаги и покоя — книги писали в прошлом веке, клали на полки как минимум в прошлом десятилетии, и они так и остались по большей части нетронутыми, и будут лежать нетронутыми и дальше, пока хозяин не разорится и не продаст лавку более предприимчивому владельцу сети кафе или ресторанов.       Он нырнул в темный коридор стеллажей. Он ожидал увидеть древнюю старушонку, раскладывающую по полкам книги (нет, старушонка поставила бы хоть один горшок с пальмой и положила бы хоть одну связанную крючком салфетку), ну или старичка, на худой конец. Он совсем не ожидал увидеть Джона Уотсона, словно напрямую материализовавшегося из его головы. Неплохо для одного дня, да?

~~~

      В первый раз он наткнулся на эту лавку случайно: просто гулял по улицам во время перерыва и увидел вывеску. Пройти мимо никак не мог — с его-то любовью к книгам. Он не выносил огромные стеклянные гипермаркеты, где вечно толпится уйма народу, а большую часть полок занимают новенькие глянцевые бестселлеры. Покупатели отстаивали длинные очереди за «Мостами округа Мэдисон», и среди наваленных кучами хитов продаж было сложно найти редкое издание Харди в мягком переплете.       У Коула он мог найти все. Старик был помешан на классической литературе больше его самого и обладал уникальным талантом выискивать редкие и ценные экземпляры. Правда, понимание ценности литературы у Коула было свое, и миллионы на аукционах ему не грозили; Коул исходил не из уникальности издания и его стоимости на рынке, а прежде всего из содержания, которое он процеживал через крупное сито взыскательного, но иногда специфичного вкуса.       Год назад Коул продал практически за бесценок какое-то редкое издание Ремарка — просто потому, что ему не нравится Ремарк. Покупатель ушел, маниакально сверкая жадным взглядом, а Лесли смотрел ему вслед со смесью жалости и раздражения.       Нужно отдать парню должное, именно благодаря ему магазин все еще приносил какой-то доход. Коул живет в своем мире, далеком от налогов и системы наценок, и Лесли — тот якорь, что не дает ему сорваться и уплыть в открытое море. Обязанности они тоже поделили: Коул занимался только книгами — искал интересные экземпляры, любовно расставлял по полкам, используя собственную систему, не поддающуюся логическому объяснению; Коул наперечет знал каждую книгу, затерянную в самом дальнем углу годы назад, и был хорошим советчиком: точно знал, что сунуть в руки, даже если ты сам не осознавал, чего хотел, — а Лесли сидел на кассе, вел документацию и следил за тем, чтобы старик не сходил с ума окончательно, что с ним иногда бывало (тот Ремарк — еще не самая эксцентричная его выходка).       Он не знал, что их связывает — старик не рассказывал, а он считал бестактностью спрашивать. Лесли работал здесь уже давно, получал небольшую прибавку к стипендии и каждый вечер, надежно проверив сигнализацию, уходил домой — жил он где-то неподалеку. Коул обитал в этом же доме, только этажом выше.       Маленький книжный магазин, зажатый между жилыми домами в самом сердце Лондона, не привлекал много внимания (Лесли давно подбивает старика на новую вывеску), покупателей было немного, и его это более чем устраивало. Он заходил сюда, когда была возможность потратиться на пополнение домашней библиотеки. Сара к его страсти относилась снисходительно, но сама предпочитала научную литературу (изучение статей в специализированных журналах он вообще за чтение не считал), иногда покупая что-нибудь современное и легкое. Но чаще отправляла его в пункт видеопроката на углу Пемброк-роуд.       Он уже забыл, что пришел сюда за «Лоттой в Веймаре», отвлекся на пыльные стройные ряды мягких корешков. Лесли, бросив: «Выберете что, зовите», скрылся в задней комнате, чтобы разобрать новый ящик добытых Коулом драгоценностей и отсортировать их в соответствии с ценниками.       Многотомный Фаулз занимал половину полки. Он протянул руку за последней в ряду книгой, когда услышал голос, который никак не ожидал здесь услышать, — низкий и слегка насмешливый:       — Учитель физкультуры читает на досуге классическую английскую литературу?       Он обернулся, возможно, слишком поспешно. Шерлок. И не жарко ему в пальто? Светлые глаза потемнели в полумраке и улыбались, как старому знакомому. Вокруг глаз собрались морщинки, сжатые губы скривились в неровной ухмылке на одну сторону.       — Ну почему же. Не только английскую.       Шерлок поднял брови.       — Французскую, например. — Он улыбнулся в ожидании реакции.       Шерлок скривился:       — Французскую?       — И восточную иногда. Знаешь «Записки у изголовья»? Ничего похожего у англичан ты не найдешь.       Бесконечно тонкое и изящное, откровенное и не пошлое, простое, но глубокое, многослойное и полупрозрачное, как кольца дыма от ароматизированной палочки. Тебе бы понравилось, Шерлок.       Шерлок отвернулся и стал водить глазами по длинным рядам, держа руки в карманах пальто.— Ты часто здесь бываешь?       — Нет. Но регулярно. Сегодня у них распродажа. У тебя уникальная возможность приобрести раритетное издание с тридцатипроцентной скидкой. — Шерлок усмехнулся, а он залюбовался темным профилем, окаймленным тонкой золотой нитью солнечного света. — А ты как сюда забрел?       — Случайно. Где у них научная литература?       Он попытался изобразить на лице выражение «Ты безнадежен» и повел в лабиринт запутанных коридоров. У Коула была своя система расстановки книг по полкам, но примерное местоположение он помнил. Шерлок шел следом на расстоянии одного шага.       — Прошу. Ройся в свое удовольствие.       Они остановились у нужной полки; доступ к ней загораживал огромных размеров деревянный ящик с наклейкой транспортной компании, который Лесли вытащил из кладовки только вчера. Шерлок что-то хмыкнул себе под нос, что он расценил как единственно приемлемый для Шерлока вид благодарности.       Он отошел к полке с художественной литературой середины века. Манн или Голдинг? Голдинга он уже всего прочитал. Может, взять Фаулза?       Магазин снова погрузился в тишину, только Шерлок изредка передвигал на полках книги. Снаружи доносился шум городского транспорта, только глуше, чем обычно. И громче.       Он подошел к окну. Через мгновение к нему присоединился Шерлок и сунул руки в карманы; двигался он почти бесшумно.       — Знаешь, а я ведь смотрел утром прогноз погоды. Обещали солнце.       Шерлок усмехнулся:       — Ты живешь в Лондоне и веришь прогнозам погоды?       Большие капли стекали по стеклу. Стало гораздо темнее, а он и не заметил, теперь магазин освещался только тусклыми лампочками. Он возьмет и Фаулза, и Манна. Нужно идти домой, но выходить на улицу хочется меньше всего на свете.       

~~~

      Джон Уотсон скрывал в себе еще больше секретов, чем он думал, правда, пока он с ним охотно ими делился. Глаза Джона Уотсона кажутся черными, а полупрозрачные ресницы бросают на скулы густые тени. Лицо испещрено ранними морщинами, и они — самое наглядное свидетельство не самого простого прошлого.       Раненый в Афганистане военный, трепетно почитающий японскую поэзию. Ходячий парадокс.       Джон не верит политикам (очевидно, что не верит, не может верить), но смотрит по утрам прогноз погоды. Хотя это, скорее, просто привычка: телевизор создает фоновый шум, пока его библиотекарша медсестра готовит ему кофе. Джон в это время как раз выходит из душа в одном халате, накинутом на голое тело. Волосы мокрые и растрепанные. Он проводит по ним расческой, взятой со стеклянной полки в ванной комнате, а потом опускает ее в карман, чтобы забыть об этом через минуту, и вечером спрашивать у медсестры, не видела ли она ее. И в это время диктор в темно-красном костюме водит рукой по графствам Англии и заканчивает Лондоном, говоря, что на сегодня синоптики обещают переменную облачность с возможными осадками — идеальный, подходящий под все случаи жизни вариант.       Джон зажал подмышкой два потрепанных тома и пошел к кассе, на которой все еще никого не было. Он двинулся следом, потому что бывший военный в бордовом кардигане был гораздо интереснее «Концепции и анализа критического мышления в школьном воспитании».       — Ну что, бегом до метро?       Молодой парень на кассе предложил целлофановый пакет; Джон обмотал его вокруг книг и снова зажал их подмышкой. Он снял пальто, поднял его над головой и протянул другой конец Джону.       — Ну, бегом, так бегом.       Он остановился под прозрачным навесом у входа на станцию Вестминстер. Вокруг мельтешили прохожие, толкая со всех сторон.       — И почему я не догадался взять зонтик. — Из-за дождя, проезжающих мимо машин и толпы людей голос Джона был еле слышен, хоть он и стоял почти вплотную. Грудная клетка поднималась и опускалась чуть чаще обычного. — Ты не идешь?       — Моя машина на стоянке через дорогу.       — О. Что ж, с твоей стороны было очень по-джентльменски предложить пальто в качестве зонтика. — Джон улыбался, и он знал, что сам улыбается в ответ, и ничего не мог с собой поделать. — Спасибо.       Он протянул руку, и Джон ее пожал.       — До завтра. Приятно было познакомиться.       Кажется, он уже говорил это сегодня.       

~~~

      — Прости, я опоздал.       Он переобулся в запасную пару домашних тапочек и положил завернутые в пакет книги тут же на полку с обувью, чтобы не забыть. Сара сказала «ужин», и у него не было никакого желания оставаться на ночь. На самом деле, хотелось домой. И поскорее.       Он жутко хотел остаться один.       Сара на кухне резала салат. Она подставила щеку, и он быстро коснулся ее губами. Они ведут себя как супружеская пара с десятилетним стажем отношений. За десять лет скука проникает в быт естественным образом, от этого никуда не деться. Вот только они встречаются два года и при этом даже не живут вместе.— Долго работал?       — А? Нет, я заходил в книжный.       Шрамк. Шрамк-шрамк. Огромный нож блестит в свете электрического освещения, на деревянную доску ложатся длинные широкие полосы латука.       — Нашел что-то интересное?       Он улыбнулся.       — Да. Да, случайно наткнулся.       

~~~

      Он закрыл за собой дверь, и прихожая сразу погрузилась во тьму. Дождь все еще лил, и похоже, будет лить всю ночь. В темноте положил ключи на тумбочку, повесил пальто на крючок и привычным движением упал на диван. Прелесть одинокой жизни в том, что в твое отсутствие никто не передвинет подушку, лежащую под нужным, тщательно выверенным углом.       Шторы не были задернуты, по стеклу медленно спускались тяжелые капли, оставляя на ковре плавающие смутные отблески.       Он опустил руку к полу и нащупал под диваном мягкую потрепанную турецкую туфлю, выполняющую роль портсигара.