Он поднимает руку, сейчас мазнет себя по затылку. Вот в такие движения влюбляешься — безнадежно, по гроб жизни. В. Вулф, Волны
Среди многочисленного и, как выяснилось, довольно пёстрого коллектива учителей школы Вестминстера больше всего ему приходилось общаться с тремя: профессором математики Дэниелом Смитом, который с гораздо большим удовольствием выполнял обязанности заместителя директора, методистом Джудит Финчер и профессором биологии Джереми Кэмпбелом. На самом деле, с Кэмпбелом его не связывало ничего, кроме расписания: почти все их «окна» совпадали, так что большую часть свободного времени они проводили вместе в учительской за составлением планов уроков и проверкой тестов. Кэмпбелу было лет пятьдесят, а может, и все шестьдесят — легкая полнота мешала точно определить его возраст, потому что сглаживала на лице лишние складки. Кэмпбел, несомненно, был геем — он никогда не признавал это вслух, но всегда, казалось, подразумевал, потому что об его ориентации знали все. Он уже много лет жил с партнёром, которого никто никогда не видел, но про которого знали, что он работает в Сити, и его зовут Сэм. Кэмпбел был типичной «рабочей лошадкой», положил на алтарь Вестминстерской школы по меньшей мере лет тридцать. Пару лет назад он узнал, что ему по рождению положен титул лорда. Дело было чрезвычайно запутанное, от родового поместья ему пришлось отказаться, и в целом эта история не сильно изменила его жизнь: сэром его стали звать только самые консервативные коллеги и те, в ком живет древняя любовь простолюдина к аристократии. Сам Кэмпбел не моргнув глазом откликался на любое обращение. Он испытывал какую-то странную любовь к пиджакам от Huntsman & Sons, их у него было штук пять — все как один потёртые на локтях, тёмно-синие и почти не отличающиеся друг от друга, они сливались в какой-то один шестой пиджак, общий и, казалось, вечный, с которым Кэмпбел неуловимо ассоциировался. Кэмпбел был из тех преподавателей, что относятся к своему делу до уныния серьёзно. В учительскую всегда приходил позже, потому что держал учеников до последней минуты. Однажды он проходил мимо кабинета Кэмпбела во время перемены, которая началась буквально минуту назад; школьники выбегали на улицу, спеша занять наилучшее место на траве под старым дубом с восточной стороны научного центра Роберта Гука — все, кроме учеников Кэмпбела, который всё ещё пытался что-то им втолковать. Кэмпбел говорил длинными запутанными предложениями с цепочками причастных и деепричастных оборотов, которые нельзя оборвать на полуслове; таким образом давал себе фору, сочиняя конец фразы во время произношения длинных вступлений. Впрочем, во время работы в учительской они не так уж много разговаривали. Кэмпбел в принципе не из болтливых, что не могло не радовать. Часто бывало, что за проведённый наедине час никто из них не говорил ни слова. Он считал, что это лучшая компания, которую только можно вообразить — не считая Джона, но Джон редко бывал в учительской. За счёт своей молчаливости Кэмпбел умудрялся быть незаметным, как незаметен большой старый сом на дне пруда, который обретает видимость только когда уплывает прочь, поднимая стену ила, и когда ил оседает, ты только видишь, что что-то изменилось, но не можешь сказать, что именно. Сравнение с рыбой дополнялось тусклыми глазами навыкате. — Кэмпбел, старина, вы не против, если я закурю? — Смит вихрем ворвался в кабинет, и ветер зашелестел настольным календарём и тетрадными листами. Смит подошел к окну, приоткрытому на ширину пятого тома Оксфордского словаря, которым подпиралась рама, открыл его нараспашку и прислонился бедром к подоконнику, с наслаждением затягиваясь. Во дворе было тихо, потому что ученики сидели по кабинетам, а где-то за кирпичным забором из динамиков ревели электрические гитары и скрипучее завывание вокалиста. Из них троих только Кэмпбел вел здоровый образ жизни, поэтому только его Смит и посчитал нужным предупредить — фактически, он не спрашивал разрешения, потому что даже не повернул головы в сторону раздраженно махнувшего рукой Кэмпбела, который сидел, уткнувшись в свои бумажки. Тот допил одним глотком кофе и выбросил картонный стакан в урну, пока он не перевернулся на исписанные листы. — Мечтал об этом последние полчаса. Маршалл должен доплачивать мне за вредность. — Его вредность или вашу? Смит хохотнул, показывая, что оценил шутку. — Мои дела резко ухудшились с тех пор, как «Панч» закрылся. Мечтает стать домашним клоуном? Он придавил стопку листов тяжелым каменным параллелепипедом, в который был вставлен Юнион Джек на тонкой шпорке. Такие патриотические пылесборники стояли на каждом столе, но всю их прелесть он оценил только теперь. Гранитный кубик углом указал на обведенный ручкой вариант «b». Верным был «а». Он сжал губы и нарисовал красный косой крест напротив «b». — Жаль, Маршалл не ценит ваше чувство юмора, — сказал Кэмпбел. — Будьте любезны, прикройте створку. — Мне нравится Pink Floyd, — вполголоса заметил Смит. Ему никто не ответил. Если Кэмпбел был идеальным коллегой, молчащим большую часть времени, то Смит вызывал на языке зуд определенного рода — мучительную тягу к сарказму, которую он изо всех сил старался подавлять, потому что это грозило в лучшем случае ухудшением отношений с начальством, — но не всегда успешно. Смит был относительно молод — относительно остального преподавательского состава, — ему было немного за тридцать, и это обстоятельство, похоже, давало ему повод считать его другом; на самом деле Смит к каждому относился так, словно они всю сознательную жизнь вместе посещали клуб любителей садоводства — с некоторой долей фамильярности и показной доверчивости, как доверчивы друг с другом двое в заговоре против третьего. Этим третьим никогда не был кто-то определенный, скорее, некий мифический и символический персонаж, единственная роль которого — сближать Смита с его собеседником. Эта черта Смита раздражала абсолютно всех — кого-то больше, кого-то меньше. Джуд, когда была в хорошем настроении, использовала Смита в качестве материала для развития сарказма, который у нее достиг небывалых высот. Небывалых в том смысле, что никто кроме нее не позволял себе так открыто над кем-то насмехаться — впрочем, только за глаза, потому что иначе это уже оскорбление. Оскорбить кого-то было настолько ниже достоинства Джуд, что она скорее согласилась бы отрезать себе язык. В остальном же, не считая этой привычки, Смит был добрым малым, на которого просто невозможно было долго сердиться. Ученики его обожали, потому что он и с ними общался так же, как с коллегами — по-дружески в своем собственном понимании дружеского общения. Математику он знал от и до, и преподавать ее умудрялся играючи. Чудовищно огромные формулы математического анализа в его объяснениях выглядели давно знакомыми картинками. Впрочем, большую часть рабочего времени Смит проводил, составляя доклады для Маршалла. Смит, казалось, от нечего делать волочился за магистром истории Еленой Бартон. Его ухаживания выглядели развлечением и приятным заполнением рабочего времени. За их отношениями, как за сюжетной линией ситкома, который несколько лет подряд идет по TV, наблюдал весь преподавательский состав. Отношения всегда оставались на одном уровне, не сдвигаясь ни в одну сторону. Наверное, обоих это вполне устраивало. Носил Смит, как и многие в Вестминстере, классический черный костюм с белой рубашкой, эту однообразную гамму разбавляли повязанные Принцем Альбертом цветастые галстуки, которых у него были десятки. Чем он руководствовался в своем выборе — неизвестно, возможно, настроением, но галстуки почти никогда не повторялись. У комплекции Смита была одна странная особенность: при среднеразвитой мускулатуре и почти полном отсутствии лишнего веса костюм висел на нем мешком. Причем размер был выбран верно, но это ничуть не спасало ситуацию. Возможно, Смит гораздо лучше выглядел в спортивной майке или джемпере, но сказать это точно никто не мог, потому что никто из преподавателей у Смита дома не был. Кроме, может быть, Елены, но и это внушало большие сомнения. Если женщина начинает встречаться с мужчиной, она берет его под свою опеку, и гардероб попадает под нее первым. Он был уверен, как только Смит появится в школе в одежде, которая будет ему идти, его можно будет поздравить с переменами в личной жизни. Ну, или посочувствовать. И еще одна особенность бросалась в глаза почти сразу: Смит был амбидекстером, то есть одинаково хорошо владел обеими руками. Он писал, чертил, рисовал и снимал телефонную трубку той рукой, которая в данный момент была свободна, и, кажется, даже мог делать два дела одновременно, держа в одной руке красный карандаш для помарок, а в другой — ручку или резинку. Основной чертой профессора Финчер была внезапность: она всегда оказывалась там, где ее ну никак не ожидаешь найти, завуалированные насмешки из ее уст вылетали неожиданно, и о своих планах она никому заранее не сообщала, поэтому ее визит на урок тоже был внезапным. — Одна точка получится только при пересечении фигур на плоскости, Роджерс, а мы говорим о трехмерном пространстве… — Прошу прощения. Дверь открылась, и вошла Джуд. Не заглянула, а именно вошла, словно намереваясь остаться надолго. Как всегда, без предупреждения. Инспекция нового преподавателя — практика общепринятая, даже странно, что Джуд пришла только сейчас. Они познакомились в его первый день в Вестминстере, она была в учительской вместе со всеми. Потом у них был отдельный разговор, больше напоминавший перестрелку одиночными патронами. В перестрелке никто не пострадал, но зато они выяснили друг о друге всё, что хотели, умудрившись даже сохранить чувство собственного достоинства. У Джуд — она попросила так ее называть, когда они одни; он знал, что этой чести удостоились немногие, и тот факт, что Джон тоже входил в число этих немногих, странным образом их объединял — у Джуд оказалось достаточно ума, чтобы признать его наличие у Шерлока и не вмешиваться больше необходимого в его способы преподавания. А он в благодарность внутренне решил не выводить ее лишний раз из себя. С тех пор они несколько раз пересекались в столовой, и, так как Джон бывал там редко, он был рад ее компании. Джуд была достаточно проницательна, чтобы это заметить: — Не сяду я, присоединится кто-нибудь другой, не благодари. А Джона твоего снова увели, под ручку. Наблюдательна, как пенсионерка, знающая в лицо всех посетителей квартиры напротив. — Он не мой. — А ты больше глазами хлопай. Джуд энергично резала стейк на маленькие кусочки, кажется, ей доставлял удовольствие сам процесс. Она была из той категории мясоедов, которые с презрением относятся ко всякого рода «травке» — обед не обед, если он без отбивной. Глупо уделять еде столько внимания. — Я тебе так скажу: они крутятся рядом друг с другом уже не первый год, и до сих пор ни к чему не пришли. И не придут, если хочешь знать мое мнение. — Почему? Джуд подняла бровь. — Почему ты так считаешь? — уточнил он. — Потому что он никогда не говорил со мной о ней. Ни разу. Он поднял на нее глаза, прекратив преследовать по тарелке ускользающую от вилки помидорку-черри. — А о тебе мы говорили. — Джуд отложила нож и с удовольствием принялась за стейк, тщательно пережевывая куски идеальными зубами. — Не смотри на меня так. Больше ничего не скажу. В свои шестьдесят Джуд была настолько энергична, что давала фору молодым. Маршалл как-то сказал, что она и его переживет. «Если ты хочешь от меня избавиться, директор, твои попытки слишком жалки». Маршалл тут же поспешил уверить, что он без Джуд совсем пропадет. На самом деле, он даже не сильно преувеличил. Джуд весила, наверное, центнер, но сил и напора ей было не занимать. Давно уже поседевшие волосы она тщательно красила в огненно-рыжий, но он подозревал, что это не родной ее цвет. Чувство стиля у нее было отменное, в ее рабочем костюме можно было отправиться на прием к королеве. Но Джон прав, такой фасон блузок носили лет десять назад. Джуд говорила несколько громче, чем это было необходимо, безапелляционно раскладывая аргументы по полочкам, показывая, где именно собеседник не прав. Долго с ней разговаривать сложно, это похоже на изматывающее сражение, из которого почти невозможно выйти победителем. Джуд всегда права. Если она не права, смотри пункт первый. Плюс был в том, что если выиграешь одну схватку, больше сражаться не придется. Поэтому сейчас Джуд не тянула из него жилы. И из Джона тоже, судя по тому, как он ее любит. Джон. Слишком часто его мысли возвращаются к Джону. С завидной регулярностью. Они видятся редко, по крайней мере, гораздо реже, чем хотелось бы. Они никак не пересекаются по работе, у них нет общих классов, и даже «окна» не совпадают. Только в обеденные перерывы Джон может заглянуть к нему в кабинет и вытащить в столовую, если его самого в этот день не вытащила Сара. Он скучал ужасно. Он всю свою сознательную жизнь никогда ни по ком не скучал, поэтому не сразу дал определение этой высасывающей мозг тоске. Отвратительное ощущение. Идти в учительскую не хотелось совершенно, почему-то сегодня перспектива провести свободный час с Кэмпбелом, слушая только шелест бумаги, приводила в состояние назойливого раздражения. Джон сегодня тренирует команду по крикету к матчу, который должен пройти уже через пару дней. Он решил пойти на поле. Проверить тесты можно и под открытым небом. Трибуны были слишком тихими. Он повернул за угол и увидел, что на поле никого не было. Питч накрыт клеёнкой, ветер теребит ее края; один угол бьется о песок с глухим звуком. Шлёп. Он прошел в первый ряд между ограждением и сиденьями и сел на крайнее, положив рядом стопку бумаги. Посмотрел на огромные часы, занимавшие весь фронтон учебного корпуса на противоположной стороне поля. Для тренировки еще рано. С каждой проверенной им работой небо становилось все темнее, а ветер усиливался. Клеёнка бились сильнее и чаще. Шлёп-шлёп. Через полчаса он удостоверился в том, что говорить о четвертом измерении этому классу рано и придется занять пройденной уже темой еще один урок, и в том, что если он не уйдет прямо сейчас, то промокнет насквозь. Он собрал разлетающиеся листы в стопку и сунул их в сумку; верхняя работа слегка помялась, но это ничего. – Шерлок! Джон. Он обернулся. – Что ты тут делаешь? – Тренировку отменили? – Как видишь. С минуты на минуту ливанёт, Грег меня убьет, если питч намокнет. Шлёп-шлёп. Он поудобнее перехватил сумку и вышел из-за ограждения. Ветер пробирал до костей, а Джон стоял перед ним в одной футболке с эмблемой школы. Джон обнял себя за плечи, растирая кожу, тонкие светлые волоски поднялись дыбом. Он крепче сжал сумку. – Что, лучше оставить команду без тренировки, чем подпортить поле? – Почему без тренировки? Ребята в зале, разминаются. С ними Грег. Ты не представляешь, чего стоит привести питч в нормальный вид. Так что ты тут делаешь? – Ждал тебя, очевидно. – Он скривился. – Уже ухожу. – Пойдем быстрее, сейчас ливанет. Познакомлю тебя с Грегом.~~~
К спорту в Вестминстере относились чрезвычайно серьезно, различных учителей и тренеров в штате было больше десятка, и его, в принципе, никто не обязывал помимо уроков физподготовки с младшими классами брать на себя дополнительный труд. В судьи по сложившейся традиции брали любого из свободных преподавателей, и он часто вызывался добровольно. На самом деле ему было совсем не сложно, а Грег благодарен за помощь. Наверное, так и не выветрилась со школьных времен любовь к командному спорту. А еще каждый выход на огромное открытое со всех сторон пространство был психологической тренировкой и стоил ему немалого напряжения сил. Клин клином. Уж чего-чего, а упорства Джону Уотсону не занимать. А Сара была недовольна и считала, что он должен попросить прибавки или перестать оставаться на работе после уроков. Впрочем, он сам не рассказывал ей всего. Кстати, они уже два дня не виделись. Шерлок не колеблясь пошел следом, но весь его вид изображал скептическое недоверие. Наверняка до этого ни разу не был в спортивном корпусе. Он подумал, что Шерлок со спортом не совместим, и улыбнулся. Для крикетной площадки выделили весь второй этаж, и все равно она была меньше, чем допускают правила, поэтому все соревнования проходили на улице; на первом был общий зал для младших классов — в нем он бывал чаще. Этажом выше обитал Грег. Спортивный корпус был самым большим зданием на территории школы; на четырех этажах располагались помещения для фехтования и тенниса и даже каток для хоккея. Три раза в неделю проводились общешкольные матчи, но его интересовали только крикетные. Грег увидел их в дверном проеме и бросил свисток высокому парню в форме, стоящему за его спиной с планшетом и карандашом. На высоте двух метров стена сменялась огромным до потолка окном с частым переплетом; небо в нем было угрожающе темным, но дождя все еще не было. Крытое поле для крикета выкрашено в бело-красные цвета, форма игроков тоже белая, и одетый во все черное Шерлок выглядел случайно залетевшей в помещение вороной. Только вел себя на удивление тихо, возможно, потому, что от гвалта и топота уши закладывало. Грег любил крикет всей душой еще с тех пор, как сам был бэтсменом. Он был в игре всю свою жизнь — правда, последние десять лет в роли тренера и судьи. На его попечении были школьные команды, их количество зависело от числа учеников, которые крикет предпочли остальным видам спорта, — а также школьная сборная. Грег, протягивая руку, смотрел на Шерлока с веселым любопытством, а тот обегал его фигуру быстрым внимательным взглядом. Джон ждал. — Грег Лестрейд, Шерлок Холмс. — На место Джонсона, да? У нас здесь редко новые лица появляются. Как тебе Вестминстер? — Количество идиотов как среди учеников, так и среди преподавателей такое же подавляющее, как и в любой другой школе. В этом отношении ничего нового. Приветливая улыбка Грега медленно сползла с глаз, но так и осталась застывшей на губах. Грег быстро посмотрел на него, а потом перевел взгляд обратно на Шерлока и только открыл рот, но тот продолжил: — Если жена хочет развода, благоразумнее перестать трепать друг другу нервы, практика детской психологии показывает, что постоянно ссорящиеся родители создают климат, не лучшим образом складывающийся на эмоциональном развитии ребенка. Грег нахмурился: — Ты ему сказал? Он покачал головой. — У вас круги под глазами от недосыпа, а хмурая складка между глаз исключает мысль о любовнице; не спали всю ночь, заснули только под утро, проспали, во время бритья так спешили, что оставили маленький участок возле уха. — Грег машинально поднес ладонь к лицу. — Кожа раздражена, значит, лосьоном вы тоже не пользовались, но не из-за спешки, потому что это сделать не долго, а потому что ночевали не дома — но и не у любовницы, потому что у нее-то должен быть подходящий лосьон. Вывод: проблемы в семье, но если бы вы просто узнали об измене жены, не стали бы уходить из дома, потому что в этом случае вы — пострадавшая сторона; значит, она хочет развода, но вы его не хотите, скорее всего, из-за ребенка, поэтому и предпочли удалиться с поля боя, чтобы оттянуть неприятный разговор. На протяжении всего монолога Грег смотрел на Шерлока с открытым ртом, а он раздумывал между двумя желаниями: рассыпаться в комплиментах или врезать. — Ну ничего себе. — Грег выдохнули почесал затылок. — Умник, значит. Понятно, что Джон в тебе нашел. Шерлок быстро на него посмотрел и, видимо не ожидая встретить взгляд, отвернулся. Кончики ушей покраснели. Он улыбнулся и не удержался: — Невероятно. — Значит, я прав? По всем пунктам? — Шерлок выглядел довольным, как кот, нализавшийся сметаны. — Я всего лишь смотрю и делаю выводы. Любой мог бы, если б захотел. Павлин. Что ж, самое страшное позади. Грег на своей шкуре ощутил всю прелесть Шерлоковой заумной беспардонности и перенёс ее спокойно и с юмором. Ему нравился Шерлок, и он дорожил дружбой с Грегом, поэтому тот факт, что они не будут друг друга ненавидеть, его радовал. А еще он уверен, что у Шерлока не так много друзей. Правда, он всё равно не мог представить Шерлока, составляющего им с Грегом пятничную компанию в пабе. С Грегом они сблизились почти сразу — не то чтобы слишком уж близко — в рамках традиционного понятия дружбы. Они вместе пили пиво после работы и обсуждали непростую личную жизнь друг друга. Проблемы с женой у Грега были постоянно уже несколько лет. Он, как и Шерлок, не понимал этой бесконечной канители с регулярными скандалами. По словам Грега, любовь, которая связывала их раньше, давно уже поблекла. Конечно, лезть в чужую жизнь у него нет ни права, ни желания, к тому же, его собственная личная жизнь далека от идеала. Ремарка: он также не мог представить ситуацию, когда будет делиться с Шерлоком впечатлениями от отношений с Сарой. И не потому, что они недостаточно близко знакомы. О чем-то это должно говорить, только пока не понятно, о чём. Первый в этом месяце крикетный матч, как обычно, стоил Грегу лишних потраченных нервов, что не могло не отражаться на его настроении. Это, конечно, даже не межшкольное соревнование, и не важно, кто в нем победит. Грег тренировал обе команды, и они по очереди выводили его из себя: — Кумар снова заработал сотрясение, без него «Воробьям» будет гораздо сложнее. Он легко делает сотню. Нет, шанс у них, конечно, есть, и с другой стороны… Грег мог часами обсуждать своих подопечных, заботясь и переживая о каждом из них одинаково по-отечески. Он сам занимался только с младшими классами, поэтому не знал лично никого из тех, кто бегал сейчас по полю. Его работа была смотреть за мячом и давать команды маркёрам. Матч традиционно проводился по системе «Двадцать20» — единственная возможность для учеников закончить игру сегодня, не продлевая на следующий день. Обычно это занимает три-четыре часа. Болельщики высиживают первые два, а потом по одному-по двое расходятся по общежитиям. Спорт спортом, но домашние задания никто не отменял. Да и погода не располагала — того и гляди пойдет дождь. Вероятность дождя не была достаточно весомым поводом для отмены матча, но его перенесут, разумеется, если дождь все-таки пойдет. Портить поле никто не захочет. Брезентовая клеенка лежала, сложенная, возле ограждения. По клеенке с задумчивым видом прогуливалась чайка, она вертела головой по сторонам и совершенно не беспокоилась о толпе суетящихся и кричащих игроков. Страйк. Даже он понимает, что это было красиво. Если во время матча закрыть глаза, то создается ощущение, что кто-то то прибавляет, то убавляет громкость динамиков — крики болельщиков усиливаются с каждым ударом, которые следуют друг за другом довольно часто. Сара снова умчалась на семинар, значит, вечер у него свободен (почему он не чувствует из-за этого одиночества?). Ну, то есть ночь. Освободится он поздно. — Аут! Грег поднял руку и махнул номеру третьему. Бэтсмены неспешно возвращались на свои места, пока полевые игроки искали мяч. Шерлок сегодня безумно занят. Им так и не удалось поговорить дольше трех минут в перерыве около автомата с чаем. Интересно, чем Шерлок занят по вечерам? Судить матчи ему не нужно, семьи у него тоже нет, насколько он успел понять. Неужели просто сидит дома перед телевизором, поставив тарелку с ужином из ресторана на вынос на кофейный столик и держа в одной руке вилку, а в другой — карандаш? Или делает что-то еще помимо проверки контрольных? Наверняка пишет какую-нибудь жутко заумную и бесполезную научную работу. Это как раз для него. Умники вроде Шерлока двигают науку, а добрые парни вроде Джона учат детей держать в руках биту. Вот это был удар! Прямое попадание по калитке. Грег на другой стороне питча ликующе поднял вверх кулак и сделал знак капитану. Команды менялись местами. Саймон показал счет: 15:45, вели «Журавли». Еще два часа как минимум. Ужасно скучно. Хочется домой, хоть его там и не ждет никто, только книги. Дождь все еще собирается, и хочется горячего чаю. Он поймал взгляд Грега, и тот кивнул в сторону трибун. Знакомая темная фигура заметна даже с такого расстояния. Да, ничего не разобрать, кроме силуэта, но на душе потеплело. Занят, значит. Грег понимающе улыбнулся. Слишком понимающе. Он так задумался, что чуть не пропустил мяч, пролетевший прямо над головой. Он дернулся и обернулся — резче, чем нужно было. Мяч ударился о землю за трехдюймовым бордюром, отскочил от ограждения и покатился по траве. Чайка взлетела, но через три метра снова села на траву. Шея заныла. Интересно, дождется ли Шерлок окончания матча. А если дождется, согласится ли поужинать. Очередная подача, бэтсмен отбивает мяч, мяч темной серпантиновой лентой рисует в небе дугу. Игроки в поле замерли на своих местах, понимая, что добежать уже не успеют, и подняли лица в небо. Кристально-ясное ощущение момента, живого здесь и сейчас, растянутого до бесконечности. Он никогда не задумывался, счастлив ли он. В детстве для счастья было не много нужно, семья, друзья, влюбленность — необычайно острая и яркая. Среди горящих под солнцем красных холмов не было времени задумываться о таких риторических, в сущности, вопросах. Кто-то когда-то сказал, что человек не создан для счастья. Если его не ждать, то жить становится проще. А может, ощущение жизни и есть счастье? Может, в жизни нет ничего, кроме самой жизни? Номер десятый поймал мяч обеими руками — и в ту же минуту начался ливень.~~~
Он определенно не собирался посещать сегодняшний тренировочный матч по крикету. Спорт совершенно точно не его сфера. Он хорошо помнил, как в детстве перепробовал все, что могла предложить ему Хэрроу, включая фехтование (успехи средние), бокс (самый простой с точки зрения логики и хотя бы немного полезный в реальной жизни вид спорта — успехи выше средних, но когда мамочка узнала, чуть сознание не потеряла — пришлось прекратить) и даже сквош (самое глупое, что он когда-либо делал в своей жизни). А крикет он вообще считал развлечением для избалованных маленьких лордов. Эксперименты закончились четким осознанием, что больше всего ему подходят скучные шахматы. Но и там Майкрофт все время его обыгрывал. Когда он в последний раз играл с братом в шахматы? Сегодня даже не межшкольное соревнование, никакая солидарность или командный дух не заставят его остаться после уроков на поле. Тем более, что с вероятностью в восемьдесят процентов пойдет дождь. Джон сказал, что будет вторым судьей вместе с Лестрейдом. Разумеется, ему там делать нечего. Там будет уйма народу, все будут орать и толкаться. Нет ничего хуже толпы спортивных болельщиков в естественной среде их обитания. Ему хватило пяти минут тренировки. К тому же, это поразительно скучно — сидеть на пластиковом сиденье и следить за счетом. А дома у него полно работы: проверить сегодняшние тесты, дописать статью в «Кембриджский журнал»... и приготовить ужин, потому что с утра холодильник был пуст. С крикетной площадки доносились голоса; из его окна было видно только угол поля, но похоже, что трибуны уже заполнены. Он резко опустил створку, закрыл щеколду, потом смахнул в сумку бумаги со стола и вышел из кабинета. Дул сильный ветер. Высаженные вдоль дорожки молодые грабы гнулись к земле, рискуя преждевременно растерять всю листву. Он поплотнее запахнул пальто и подумал, что игрокам на поле сейчас приходится несладко. Один из бэтсменов на краю питча ставил калитку, другой размахивал коричневой битой, остальные в поле трясли конечностями. И зарядка, и возможность согреться. Джон. Джон стоял на краю поля и разговаривал с Лестрейдом. Они отличались от игроков кроме комплекции еще и одеждой — обычные брюки, рубашки и джемпера. Если бы они были одеты в традиционную форму игроков, отличить их было бы невозможно: защита полностью меняла осанку, а шлем с забралом скрывал лицо. Но он, конечно, узнал бы Джона в любом случае. Он подумал, сможет ли выдержать весь матч, не умерев со скуки. Лестрейд кивнул в сторону трибун, и Джон обернулся. Сможет.