***
С отъезда родителей Раян ничего, кроме гнетущего чувства раздражения, не испытывал. Всё валилось из рук. Экзамены, которых боялись абсолютно все учащиеся на последних этапах, прошли не плохо, а просто отвратительно. Успешно сдали лишь единицы, в числе которых оказался и Раян, но… До наивысшей оценки оставались какие-то несколько баллов. Несколько никчёмных баллов, благополучно отравлявших душу и мозоливших глаза в характеристике. Будь неладен процесс, называемый системой распределения оценок. Давно пора поменять министра образования! Как будто этого было мало, так ещё и наказание профессора Толстанкова добавляло пикантных ощущений — с пятнадцатью штрафными баллами Раян должен пройти летнюю практику. Да ещё не в их городишке, где почти все социальные учреждения были чуть ли не родными. Нет, его упекли в соседний более крупный город в трёх часах езды от дома, что с его мобильностью, мягко сказать, смешно и нелепо. Умели же некоторые выплёскивать негатив так, чтобы неугодные чувствовали себя, самое меньшее, сосланными врагами народа. Даже дороги, что вели на территорию будущего личного ада, как предчувствовал Раян, оказались изношенными, с бесконечными ямами и без опознавательных знаков. Водитель и телохранитель в одном лице еле нашёл это Богами забытое место, и если бы Раян не послушался его и поехал на маленьком электроавто с низкой посадкой, был бы сейчас в огромном проигрыше. А так они с Алемом успели даже по дороге немного вздремнуть. Вся ситуация с пропусками откровенно бесила. Разве можно так оплошать в век технологий, не сверяясь с простым и понятным списком? Пока странный Валентин Леонтьевич разбирался с «бестолочами-кадровиками», Раян успел отправить прислужника отдыхать в машину. Халатность здешних работников хоть и поражала, но в некотором роде была даже на руку — меньше сплетен в доме. Этот реабилитационный центр для людей с ограниченными возможностями так и именовался: «Приют для инвалидов». Бред-название, конечно. Одноэтажные обветшалые корпуса соединялись закрытыми и наверняка давно утратившими свои изоляционные функции «мостами». Серые здания требовали к себе повышенного внимания, но Раян начал подозревать, что финансов государства здесь попросту хватало лишь на необходимый минимум, а о полноценном ремонте и заикаться-то наверняка считалось смертным грехом. А как обстояли дела с вливанием частных благотворительных структур, тут видно и невооружённым глазом. Возможно, Раян поспешил с выводами. Внутри жилых корпусов и одной большой столовой масштаб запустения был не особо заметен. Очевидно, вкладывали все силы и средства на поддержание чистоты и относительного порядка в помещениях, где больше всего обитали больные. Но всеобщую унылость даже не пытались скрыть яркими обоями или краской. Создавалось ощущение необратимости бытия, тюрьмы для живых мертвецов.***
Когда с экскурсией было покончено, Валентин повёл недавнего студента в административный корпус, где располагался его маленький кабинет. По сравнению с другими помещениями здесь дела обстояли значительно хуже. Корпус обветшал настолько, что краска сыпалась сама по себе, и кое-где на стенах красовались трещины. Теперь понятно, почему посторонних зрителей сюда не пускали. — На следующий год у нас планируется ремонт, — сообщил практиканту Валентин, увидевший, как с некоторой долей брезгливости осматривали окружающую обстановку. Он прекрасно представлял, какое первое впечатление их центр оставлял в глазах новичков. К сожалению, Валентин сменил прежнее руководство только года три назад и так и не смог быстрее уладить то, что разрушалось десятилетиями. Хотя и очень старался. В первое время он вообще не знал, за что хвататься, словно новорождённый малыш тыкался во всё подряд в поисках хоть какой-либо помощи извне, потому что государственных средств на полноценный ремонт всех корпусов и впрямь катастрофически не хватало. Да и где можно разместить людей с болезнями разной степени тяжести на весь период восстановительных работ? Проблема состояла ещё и в том, что некоторым опекаемым категорически запрещалось менять привычную для них среду. — Заходи, — пропустив гостя, Валентин закрыл дверь в свою обитель, где редко бывал: предпочитал искать полезные знакомства и общество таких же одиноких душ, как, собственно, и он сам. — Чувствуй себя как дома. Невинное, казалось бы, выражение встало парню, находящемуся в инвалидном кресле, как кость поперёк горла. Валентин, не замечая, что пересёк невидимую черту, прямиком направился к рабочему месту, скидывая весь груз, что всё это время носил с собой, на и без того загромождённый стол. А тем временем Раян пытался отогнать непрошенные мысли об опустевшем доме. Всего-то неделя прошла с отъезда дорогих ему людей, а его уже колыхало, как от сильного ветра. В огромном особняке в окружении слуг он ощущал себя пустынным отшельником, умирающим от жажды. Раян боялся признаться самому себе, что скучал. Злился, негодовал, но тоска по родным никак не унималась. Прислужники казались слишком шумными, а любимые книги, что не раз спасали от очередной порции самобичевания, — приевшимися насквозь. И только домашние хлопоты и обязанности, возложенные на него, не давали скатиться в полное отчаяние. Какая-никакая ответственность, как ни странно, помогала легче преодолевать накатившее нежданно уныние. — Раян, ты начнёшь работу с понедельника, — роясь в ящике стола, известил Валентин Леонтьевич и, достав из его недр три папки разных цветов, кинул их прямо поверх беспорядка. — А пока ты должен изучить личные характеристики своих будущих опекаемых. Его голос сперва слышался словно через толщу воды. Пришлось сосредоточиться, чтобы не пропустить ни слова. — Опекаемых? — вопросительно поднял бровь Раян, открывая первую попавшуюся папку, оказавшуюся белого цвета. Бегло осмотрев содержимое, он заметил фотографию омеги лет четырнадцати отроду, колясочника, что улыбался искренне счастливо. Раян даже усомнился в его мыслительных способностях. — Ах, да. Наших подопечных мы не называем больными. Никогда. Это не больница, а ты не доктор. Запомни, пожалуйста. В ответ Раян ничего не сказал, вернув взгляд на разложенные характеристики «опекаемых». Лучше бы поменяли тоскливое название учреждения, пользы было бы куда больше.***
Богдан в раздражении нажал на педаль. Торможение вышло чересчур резким, напугав случайного прохожего, но хозяин машины не обратил внимания на такую мелочь. Не торопясь выходить из нагретого салона под проливной дождь, Богдан смотрел на двухэтажный особняк семейства Абдуб с настороженным интересом. Причудливые окна дома горели тёплым светом, манили в лоно очага. Богдан всеми силами противился желанию немедленно вылезти из дорогого авто и бежать к истинной паре. Это оказалось труднее, чем думалось в первое время. Богдан не видел Раяна с самого дня помолвки. Поначалу всё шло своим чередом. Свободных минут было чертовски мало, чтобы полностью осмыслить и хоть как-то реагировать на изменения в собственном статусе, и поэтому Богдан пустил всё на самотёк и поплыл по течению. И только одного не учёл: инстинктов альфы. Чтобы взять себя в руки, пришлось сделать несколько глубоких вдохов. Почему беды так и сыпались на его голову, господи? Богдан всегда думал, что уже нашёл свою половинку — неистинную, конечно, но самую любимую и безгранично лелеемую. Половинку звали Олег. Изгибы подтянутого тела, сладостный запах, черты миловидного лица и даже немного легкомысленный нрав делали своего обладателя идеальной парой в глазах Богдана, представлялись ему настоящим глотком свежего воздуха. Ничто и никто не изменило бы его точку зрения, если бы не… После смерти отца Богдан взвалил на тогда ещё неокрепшие плечи разваливающийся на глазах семейный бизнес. Роль старшего в семье и компания тяжело совмещались с учёбой в самой престижной академии страны, где требования намного выше прочих учебных заведений. Чуть не спившийся от горя папа и младший брат-школьник были не очень хорошими помощниками. Тогда-то и появился Олег, маркетолог в рекламном агентстве. Там, в агентстве, и встретились два одиночества, ищущих немного тепла. В то время Богдан бегал по разным инстанциям сам, не доверяя работу никому, а Олег… У него имелся богатый любящий муж лет на тридцать его старше, но не счастье, которого так не хватало — большая разница в возрасте, как глубокая пропасть, сказывалась на личной жизни. Муж смотрел на похождения молодого супруга сквозь пальцы, безгранично доверяя, а Богдан ревновал. Глупо, конечно. Время шло, бизнес креп. Однако, честно говоря, до конца никто не верил в успех нахального юнца, и приходилось всё время доказывать своё лидерство и то, что он, парнишка совсем, на своём месте и достоин большего. Скоро Богдан, благодаря всё ещё крепким отцовским связям и помощи со стороны давешнего друга, восстановил и приумножил то, что, казалось, восстановлению не подлежало. Вложившись в технологии восточников, которые весьма щекотливы в выборе бизнес-партнёров, МИРСтрой выиграл, оставив конкурентов далеко позади, превратившись практически в корпорацию мирового значения за долгие несколько лет. Международные Исследовательские Реновации Строительства мигом стали востребованы и в Оргинии, куда путь для большинства иностранцев был закрыт. И это говорило о многом. На продвижение компании на мировой рынок в полной мере ушло шесть лет кропотливой работы. Академию Богдан окончил экстерном и стал её спонсором. В признательность Академия присылала в его компанию лучших студентов на стажировку или практику, тем самым обеспечив юными умами и новыми креативными идеями. Как раз один из таких стажёров и предложил вложиться в доселе никем не замеченные, необычные в их стране технологии восточных мастеров. А Богдан согласился почему-то, даже не раздумывая. Всё это время его поддерживал Олег. Веселил, не давал падать духом после нескольких неудач. В общем, всеми силами старался, чтобы любовник жил в комфорте и стремился к вершине. Богдан был благодарен омеге, который не оставлял его даже в самые тёмные моменты непросветной тупости. И любил, хоть тему любви они никогда не поднимали. Так бы оно, наверное, и продолжалось, если бы не запах, вдруг ударивший в нос подобно кувалде. Заволакивающий, чарующий, еле уловимый аромат его истинной пары альфа расслышал среди множества прочих. Богдан ещё не представлял, во что это всё выльется. В ту пору он занимался спонсорской деятельностью и приезжал в академию согласовывать изменения бюджетных мест и несправедливое распределение стипендий учащимся. Эти и другие проблемы он сам хотел поднять на дискуссии, но… Шок от вида хрупкого даже внешне парня, сидящего в инвалидном кресле и не обращающего совершенно никакого внимания на окружающую действительность, быстро сменился растерянностью, а затем и злостью. Грустное выражение лица мальца не смогло унять поднимающегося бешенства. Невероятно сложно поверить в то, что твой истинный — на самом деле ничего из себя не представляющий индивид, который не владеет элементарными вещами. Да, он видел его впервые и не знал о нём практически ничего, но уже ощущал, насколько слабо это тело, насколько легко смогли бы при желании другие сломать и сделать ему невыносимо больно. Судьба определённо издевалась над Богданом, подарив такую искалеченную самими Богами пару, и от этой её насмешки хотелось убежать куда угодно, лишь бы подальше. И, возможно, он так бы и сделал, уехал бы в отпуск, ни при каких обстоятельствах больше не появлялся бы в этом учреждении. Забыл бы об увиденном, как о кошмарном сне, пусть сей поступок был бы самым низким, что он когда-либо совершал в жизни. Если бы не натолкнулся на рассеянный взгляд глаз цвета весенней зелени, что смотрели словно сквозь него. Это и задело. Богдан вдруг почувствовал себя невидимкой, и ему такое положение дел категорически не понравилось. Он всегда был центром внимания, а этот, в общем-то, его истинный, даже не заметил, что за ним уже некоторое время наблюдали. И не кто-нибудь, а вполне привлекательный молодой альфа. А омегу тем временем окликнули. Вздрогнув, малец на мгновение закрыл изумительно пленительные глаза, когда же открыл, вся грусть, что была в них, будто испарилась, оставив после себя лишь холодное безразличие. И такие метаморфозы поразили до глубины души. Со страшной силой захотелось узнать, какие ещё преобразования могли быть в зелёных очах парнишки. Тогда Богдан и думать забыл о своём Олеге, который ждал его дома, красивый и здоровый.***
Застонав, Богдан опустил голову на руль, чуть не нажав на гудок. Чёрт. Он вёл себя словно подросток в период созревания. Нужно успокоиться, но как? Периферийным зрением уловив на пассажирском сиденье тёмный прямоугольник, Богдан лишь чертыхнулся. Там лежала небрежно брошенная папка с документами. И зачем, собственно, он доверил любимому родителю разруливать вопросы, касающиеся бизнеса семейства Абдуб? Тот впервые в жизни не смог договориться и выкрутить всё с выгодой для них, а не для партнёров. И теперь любой документ, так или иначе связанный с фирмой Абельгаффара, без предварительного согласования и подписи одного из членов его семьи терял всю юридическую ценность. Юрий, когда сообщал об этом, лишь руками разводил. Богдан же негодовал: то ли восточники оказались с непробиваемой бронёй, то ли его папа не предпринял достаточных мер. Вот только никакого повода подозревать единственного родителя он не видел и тогда, и сейчас. В попытках пересилить себя Богдан заводил двигатель, чтобы завтра утром приехать уже с помощником, когда впереди ярко мигнуло фарами, на миг ослепляя, и кованые ворота, что скрывали от посторонних глаз большую территорию обители восточников, стали приглашающе распахиваться. Вариант, что его заметили и таким вот образом звали на горячий чай, Богдану не понравился, и он почти обрадовался, когда чужая машина плавно въехала во внутренний двор особняка. Однако Богдан совершил ошибку, когда без раздумья последовал за ней.***
Богдан смотрел на Раяна, который увлечённо поедал поздний ужин, и никак не мог отделаться от чувства, что всё вокруг неправильно. Всё же совершённая ошибка исправлению не подлежала, тем более, что разбираться в чём-либо сейчас не представлялось возможным, да и желания особого не вызывало, лишь усталость. Накрытый лёгкими закусками стол навевал тоску. Раян, что сидел сейчас напротив, очень быстро отпустил всех прислужников, и даже Алему, собственному помощнику, строго-настрого велел «отдыхать». Сам же от тарелки глаз не поднимал, будто ел один и о госте даже не слышал. Было не обидно, но и приятного тоже мало. Инстинкты немного угомонились, позволяя мозгу работать в почти обычном режиме. Богдан не должен был приезжать сюда сегодня, теперь он это знал наверняка. Но сложно противостоять самому себе и своему нутру, отчаянно требующему заполнить растущую пустоту реальным общением, а не тем, что пряталось глубоко в памяти. Отгонять от себя воспоминания о той беседке в саду и о вкусе сладкой выпечки пришлось нарушением негласного молчания. Иначе последствия были бы неизбежны. Начинать разговор с Раяном оказалось сложно. Фразы, которые с каким-то невероятным трудом выискивались в когда-то весьма сообразительной голове, тут же разбивались о глухую стену отчуждения. Со стороны, наверное, выглядело комично: взрослый состоятельный мужчина пытался найти тему для беседы и утянуть в неё явно не желавшего этого наглого мальца. Ну точно подросток, право. Богдан представил, что подобным образом ведёт себя в привычном деловом кругу на важных переговорах, и чуть не подавился глотком воды. Раян глядел на него, как на надоедливое насекомое. То есть никак. Как смотрел тогда, в академическом коридоре, освещенном солнечным светом из больших незанавешенных окон. Но вовсе не это удивляло Богдана, а собственное поведение. За это очевидное пренебрежение к своей персоне хотелось… Лишь сильнее привлечь к себе внимание собеседника. Будь с ним кто-то другой, Богдан давно бы перестал делать попытки пообщаться с человеком, который выказывал бы такое откровенное нежелание иметь с ним хоть малейшие дела. Тем не менее, инстинкты грозились бунтом, как только он пытался следовать желанию немедленно прервать этот балаган, который давал мизерную информацию. Односложные ответы Раяна на все его вопросы и придирки не удовлетворяли и толики природного любопытства, оставляя оппонента плавиться в непонятной бессильной злости и с азартом снова пробовать, наконец, пробить броню. И только последние слова вынудили Богдана немного себя придержать: — Мирнов, дай мне поесть в тишине. Пожалуйста. Буду очень признателен. Нет, отнюдь не «просьба» Раяна заставила его вернуться к трапезе, ничего при этом не говоря. Богдану ничего не оставалось, кроме как следить за исчезновением мелко нарезанных овощей в тарелке Раяна. Ведь та усталость, что мелькнула на мгновение в глазах напротив, исчерпывала всё. Но цель была достигнута, и в голове стало удивительно пусто — все мысли разом испарились, будто капельки воды под летним знойным солнцем. А главное, никакого ощущения неправильности. После лёгкого ужина Раян повёл его в кабинет, где они вдвоём всю несуществующую душу вытрясли из бедного злополучного договора, что принёс с собой Богдан. Тот хоть и был раздражён сверх меры, а вышел из дома семейства Абдуб приятно облегчённым и довольным проведённой работой. Не зря Абельгаффар доверил бизнес старшему сыну, не зря.***
Валентин устало прислонился спиной к закрытой входной двери. Наконец-то дома. Сбросив с себя всю одежду бесформенной кучей на пол и аккуратно положив на тумбочку очки, он направился в ванную — смывать накопившееся за ужасно долгий день напряжение. Но напряжение никуда не смылось даже после расслабляющих водных процедур, пробуждая уже нервную дрожь. Тогда Валентин осторожно и медленно взял в руки телефон, словно обезвреживающий мину сапёр, и всё так же неторопливо стал выискивать в списке номеров один единственный. Намеренно стремясь усложнить самому себе поиск, Валентин специально не ставил его в быстрый набор, надеясь однажды просто передумать. Глупо, бессмысленно, но пару раз удавалось сдержаться, и эти моменты Валентин любил больше всего. Не сейчас. — Вас приветствует Служба помощи омегам! Чем могу быть полезен? — вежливость диспетчера привычно после двух с половиной гудков ожидания. — Соедините меня с одним из Домов Лунного Цикла, пожалуйста, — собственный голос вибрировал холодом. Валентин ненавидел свою слабость, тем не менее, иначе просто не мог. Секс — его единственный способ унять внутренних демонов. Конечно, можно пойти в любой бар и развлечься с очередными мало-мальски привлекательными альфами, но… Домов всего было три, и назывались они по предлагаемым в них услугам: Дом наслаждения, Дом милосердия, Дом изысканного вкуса. Красивые, даже романтические названия — предназначение одно. Создавались они Службой Помощи Омегам (СПО) для удовлетворения сексуальных потребностей населения, не имеющего постоянного партнёра. Нет, это не бордель и иже с ним подобные заведения. Обычно, если после потери девственности омега не имеет постоянного партнёра, он просто обязан посещать один из Домов, чтобы не подвергать собственное здоровье опасности. Дома были бесплатным избавлением от болезненного напряжения одиноких людей. Даже образовывались случайные пары, и одну такую безбашенную Валентин знал не понаслышке. В общем, пользовались Домами обычные граждане всех сословий. — Дом милосердия. Слушаю. Всё же надо было конкретизировать свои слова. Но, как говорилось в старину: слово, как птица, улетит — не поймаешь. Домом милосердия пользовались в основном люди чуть постарше, ветераны и инвалиды всех мастей. Политика СПО не позволяла определять себя только к одному Дому, и приходилось каждый раз оговаривать все эти нюансы со Службой заранее, что Валентин, конечно же, не сделал в силу обстоятельств. Примерно через четверть часа в дверь позвонили. Валентин, одетый лишь в лёгкий халат, пошёл открывать своему партнёру на одну ночь. Им оказался бородатый альфа, годившийся Валентину в отцы, с протезом левой ноги, как выяснилось чуть позже. Не давая себе ни секунды на обдумывание, Валентин повёл будущего любовника в сторону спальни. Вскоре халат полетел прочь, обнажая худощавое, немного подрагивающее тело. Был ли тому виной протез, что пришлось на время процесса снять, или сам обладатель седой бороды — непонятно, но всё происходило куда медленнее, чем обычно. Тем не менее, Валентин был только рад жгучим прикосновениям, порывистому дыханию и последовавшему после всплеска дурной энергии облегчению.***
Это не являлось течкой или начальным периодом цикла, которого ждать ещё две недели. Напряжение в мышцах способствовало нервной дрожи во всём теле, вызывало колоссальную потерю сил, но вместе с тем в крови что-то бурлило, что-то, что заставляло сердце болезненно сжиматься. Первый приступ, если так можно выразиться, случился после двух-трёх месяцев работы на новой для Валентина должности руководителя реабилитационного центра «Приют для инвалидов». Он тогда решил, что просто ещё не привык к сопровождающей его теперь постоянно нагрузке, что ему надо отдохнуть и всё само придёт в норму. Не приходило, стало значительно хуже. Валентин боялся оставлять «Приют» и придумывал целую кучу оправданий, чтобы пойти на обследование потом и как можно позже. Он сам не помнил, как продержался семь месяцев. Когда всё-таки пошёл, врачи лишь руками развели, мол: пейте предписанные лекарства, ну а дальше видно будет. На медикаментах Валентин умудрился прожить ещё полгода, пока до него не стало доходить, что он умирает. Просто чутьё, которое никогда не врало, вдруг замкнуло внутри, не позволяя свободно вздохнуть. Если уж он и вправду должен умереть, то только на море, — решил Валентин, в жизни не выезжавший за пределы городского муравейника. Омега с грустью думал, покидая стены центра реабилитации, что больше не вернётся. Было страшно, одиноко и мучительно больно прощаться с тем, что за какой-то год с небольшим стало ему полноценным домом. И всё же надежды он старался не терять. В планах Валентина присутствовало множество мест, в том числе и медицинского значения. Вот так, в возрасте тридцати лет, он впервые встретился с морем. Впечатления отпуск оставлял неизгладимые, хоть и с толикой дёгтя в виде непрерывных обследований его тщедушного тела. Приступы под воздействием медикаментов посещали нечасто, но всё так же беспокоили, и предчувствие собственной скорой гибели никуда не делось. Поэтому выматывающие процедуры лишь изводили одинаковыми результатами. Отчаянная надежда начала таять, когда Валентину всё-таки улыбнулась удача, и он натолкнулся на такого врача, который был осведомлён и более откровенен с пациентами. «Что ж, молодой человек, у меня для вас две новости: хорошая и плохая. Если не возражаете, начну со второй. У вас, скорее всего, Синдром Заморского¹. Это когда организм, простите, сходит с ума в попытке привлечь самца. Возможные первостепенные симптомы: мышечные спазмы, тремор в конечностях или во всём теле, болезненные ощущения в районе груди, мигрень. Знакомо? Для наглядности приведу в пример один из полулегальных экспериментов Заморского, и потому более известного, чем другие засекреченные. Он проводился под чутким наблюдением, и до нас о нём дошли детальные сведения. В эксперименте участвовала пара истинных. Испытуемых помещали в комнатах, соединённых между собой прозрачной стеной. Пара могла только видеть друг друга и ничего более. Им позволялось передвигать мебель по своему усмотрению, выходить на свежий воздух, их не морили голодом, и все питательные вещества они получали в полной мере. И поначалу состояние испытуемых ничем не отличалось от состояния среднестатистического человека. Чуть позже у омеги стали проявляться ярко выраженная утомлённость и другие перечисленные мной ранее симптомы, а у альфы — агрессивное поведение. Заморский не остановил эксперимент даже тогда, когда все показатели омеги ухудшились, и ему требовалась немедленная медицинская помощь. Не знаю, как проморгали этот факт сверху, — может, связи или ещё чего. До летального исхода оставалось совсем немного. Второй испытуемый, альфа, также был нестабилен. Он разнёс свою комнату в щепки, в ярости пытаясь разбить стеклянную стену. Когда же его паре стало совсем худо, альфа мог лишь лежать и скулить. Вот теперь можем поговорить и о хорошей новости. Господин Заморский за своё открытие не получил ничего — вон вы сколько врачей прошли, а только сейчас стали постепенно понимать свой организм. И спешу обрадовать — лекарство есть. Но, так же, как и пилюли, имеет временный эффект, хотя и более долгосрочный. И всё же хочу удостовериться, что диагноз я вам поставил правильный, так что спрошу: истинный есть в пределах, так сказать, малой досягаемости? Сочувствую». Валентин впервые за долгое время вздохнул полной грудью. Чутьё молчало, а это значит, что и Смерть отложила планы на него. Весь оставшийся отпуск Валентин провёл, купаясь в солёных водах моря, наслаждаясь дивными пейзажами, параллельно ведя дела центра через интернет-связь и копя силы на борьбу за свободу от болячек и за счастье. О том, что бороться нужно будет упорно и долго, он даже не сомневался, но победа подразумевала слишком большую награду, чтобы сдаться на полпути. Наивный. Энтузиазма хватило лишь на полгода, до того момента, как на его стол не положили список следующих кандидатур на эвтаназию.***
— Приготовить тебе кофе? Небось устал, отдохни маленько, — вывел его из раздумий голос откуда-то сбоку. Валентин и забыл, что в доме находился не один. — Вот прицеплю ногу обратно и сделаю тебе сногсшибательный кофе! Хочешь? — Нет. Мне некогда пить кофе — работа ждёт, — Валентин для большей убедительности кивнул на прикроватную тумбочку, где лежали папки трёх цветов. Безымянный альфа недоумённо посмотрел в указанную сторону. Валентин не намеревался грубить, но не видел других способов отказаться от нежелательного общества. Он даже не думал, что мужчина может быть многословен. — Намёк понял. Ухожу. Прости за бесцеремонность. — Ничего. Закрывая дверь за альфой, Валентин вдруг подумал, что кофе после секса ему ещё никто не предлагал. Если забыть о предрассудках по поводу возраста, незнакомец был удивительно хорош телосложением, да и в постели уделял внимание не только себе. Отличный кандидат в постоянные любовники. Вот только сердце Валентина давно и прочно заняли и отнюдь не мускулистой фигурой. Валентин перестелил постель, надел на себя тёплый растянутый свитер и сел на кровать. Сил не осталось вообще. Хорошо, что завтра никуда не нужно — выходные. Вздохнув, омега огляделся. Родные стены давили на него, не давая свободно дышать. Возможность ремонта этой квартиры давно числилась в списках всё время откладывающихся желаний Валентина Леонтьевича. Однако он сомневался, что дело только в старых обоях и мебели. Атмосфера одиночества прилипла к нему с детства, а отпускать, казалось, и не планировала. Рано осиротевший, воспитанный лишь одним безразличным ко всему дядей, Валентин всё время ощущал ненужность самого себя. В подростковый период бунтовал нещадно, всё рассчитывал чего-то добиться, доказать, но должного эффекта это так и не принесло. Зато принесло море сожалений и сексуальный опыт. От такого нехилого багажа хотелось плеваться, но деваться было решительно некуда и приходилось тащить на своём горбу. Дядю всё же он благодарил за несколько вещей: за то, что не оставил в приюте, и за предоставленную работу в социальном бюро управления. Единственный родственник отчалил за тридевять земель сразу же после принятия племянника на должность, решив, что обязанности опекуна больше не пригодятся. Возможно, потребность быть кому-то нужным и сподвигла Валентина согласиться на такой ответственный пост после недолгой работы в штате бюро. Никто не воспринимал эту должность перспективной, а после скандального увольнения прежнего руководства центра ситуация только усугубилась. Наверное, именно поэтому все лишь обрадованно пожелали ему удачи, когда практически без опыта Валентин собственноручно подписал себе вечную головоломку. Взгляд наткнулся на тумбочку, на которой всё так же покоились личные характеристики опекаемых. Лежавшая поверх остальных папка манила Валентина коричневым цветом обложки. Интересно, правильно ли он поступил, доверив новичку самое дорогое. Но иных вариантов, увы, не было, да и время поджимало. Валентин со вздохом откинулся назад. Тело больше не бросало в дрожь, и стало клонить в сон. Он обязательно позаботится обо всём завтра, а сейчас… Сейчас можно и отдохнуть.