Мотыльки

lix

      Я ненавидел больницы. Я не переносил белые стены, белые халаты, запах хлорки, писк аппаратов, голос медсестер, вызывающих докторов в палаты. Я не переносил чувство, что в какой-то из палат, на каком-то из хирургических столов умер еще один пациент, не переносил это ощущение гоняющейся за тобой смерти. Особенно страшно было приезжать в больницу с осознанием того, что я — тот, кто может умереть в операционной или в палате или по пути туда. Я истекал кровью, терял сознание каждые десять секунд, пока мы ехали в скорой, а Майкл держал меня за здоровую руку, не разнимал пальцев, сжимал мою ладонь очень крепко, чтобы я чувствовал, что он рядом. Я то и дело оборачивался к нему, лежащему на соседних мягких носилках, наблюдал за тем, как спасатель перематывает его голову, и повязка снова и снова становится бордовой. Майкл вскоре совсем потерял сознание, на его щеках засохли слезы, а я продолжал держать его руку. Теперь я должен был ему показать, что я рядом.       Нас привезли в прием скорой помощи, немедленно разъединили и увезли по разным операционным, и пока меня везли на каталке по коридору, я смотрел в потолок с яркими лампами, а потом на врачей, говорящих что-то в свои пейджеры, на их трясущиеся пальцы, хотя, казалось бы, что такого — всего лишь пулевое ранение в плечо. В руку, которую я уже давно не чувствовал. Я быстро уснул под наркозом — веки стали невероятно тяжелыми, дыхание чертовски медленным, так что мне казалось, что его мне совсем не хватает.       Когда я очнулся, рядом сидели родители и заботливая медсестра, в ту же секунду убежавшая за доктором. Я помню, что меня не слушался мой язык — он распух, не двигался, поэтому какое-то время я совсем не мог говорить, глаза мои застелил туман, и улыбка мамы была очень размазанной, но я чувствовал тепло моих родителей и слышал их веселые голоса и басистый голос доктора. Он объяснил, что у меня перелом плечевой кости и ранение лопатки, но что самое главное — мне не понадобилось вставлять спицы в руку, и я являюсь абсолютно счастливым человеком, потому что пуля не задела артерию, иначе бы я умер сразу. Он также сказал, что я герой, потому что умудрился еще добрых полчаса ходить с ранением в плече, не теряя сознание, что стрелок промазал благодаря своей неопытности, еще бы чуть-чуть, и пуля бы задела легкое или сердце. Я лежал тогда под мягким одеялом на мягкой постели, пытался двигать пальцами левой раненной руки, но они не двигались, может, я делал это не слишком сильно, может, мне казалось, что я ими двигаю. Я ничего не понимал в тот момент, мое сознание было мутным, серым, как туман над городом в четыре утра. Я ничего не понимал. Кроме одной вещи. Нейтан был не неопытным стрелком, он просто не хотел меня убивать, прекрасно зная, куда надо целиться, чтобы меня помучить. Именно в тот момент я понял, что Нейтан хотел оставить меня в живых, чтобы я наблюдал за тем, как он убивает всех моих друзей.       Когда мы бежали с Ханной по коридору, совершенно не понимая, к кому мы бежим, я вспомнил то мое состояние неопределённости, растерянности. Ханна тоже это ощущала, позже она сама сказала мне об этом. Однако всё это время я боялся услышать имя моего друга, вырывающееся изо рта какой-нибудь из медсестер. Кристиан до сих пор не отвечал на мои звонки и смс. Ханне удалось разузнать имя, пока я яростно колотил автомат с газировкой в коридоре от тревоги и шока.       — Это была Викки, — сказала мне Ханна, подойдя сзади и обхватив руками мою талию.       Когда она коснулась губами моего затылка, я застыл.       — Она будет в порядке, — продолжила Ханна.       Только я теперь не знал, что называется порядком. Вокруг царил лишь хаос.       Нас, тяжело дышавших, трясущихся от страха, конечно же, не пустили в палату Викки. Более того, перед нами закрыли жалюзи на окне в её палату, чтобы мы не смогли разглядеть даже копну её темных волос среди белых стен и белых простыней. Ханна долго рыдала, уткнувшись мне в плечо, и это было единственным, что помогло ей спастись от переживаний, царапающих изнутри. Она просто их все выплакала. А когда мы собирались уходить, она остановила меня, схватив рукав моего свитера и потянув на себя. Она посмотрела на меня умоляющим взглядом.       — Зайдем к Майклу?       Как бы там не было, я согласился. Мои ноги стали ватными. И я кое-как дошагал до его палаты, все ломаясь и ломаясь под прессом происходящего. Скоро я сравняюсь с землёй.       Майкл был единственным ярким пятном в этом белоснежном пространстве; его щеки были розовые, голубые глаза сверкали в свете больших ламп, а светло-грязные волосы были хаотично разбросаны по подушке, и все это составляло композицию, как на картинах в Лувре. Я почувствовал невероятный прилив энергии, когда увидел его. Я бы и забыл обо всем ужасном, если бы не бинтовая повязка на голове Майкла, напоминавшая о том, что ему пришлось пережить и какой ценой он остался жив. Мы просим Ханну остановить нас наедине. Я сажусь рядом с Майклом, и он говорит, что ему тяжело поворачивать голову, и не стоит мне обижаться, если он не будет смотреть мне в глаза во время нашего разговора. Майкл всё это время смотрел в потолок, а я — на огромный фиолетовый синяк на его лице, тянущийся из-под бинта ниже уха.       — Как дела, капитан? — прошептал я.       Майкл хмыкнул.       — Прости меня, — вымолвил я, поставив локти на больничную койку.       — О чем ты? — удивился он.       Говорить ему тоже было тяжело, я понимал это.       — Я подвёл вас всех, главное — подвёл тебя.       — Но я сам сделал свой выбор, — уголки его губ дрожат, в другой ситуации рот Майкла бы расплылся в улыбке, но сейчас у парня на это просто не было сил.       — Почему? — я тёр глаза.       — Не из-за тебя, не обольщайся…       — Из-за Ханны, — произнесли мы одновременно.       — Кто умер, Джастин?       Я знал, что он захочет задать этот вопрос, но будто не боялся его, будто не ненавидел произносить или слышать эти имена, потому что они без конца возвращали меня в тот день, напоминали о том, какой ужасной бывает смерть, что я — палач, который подвел эти имена к такому страшному концу их жизни.       — Лори и Эмма, — я сжал край простыни в кулак. — Джейден, Бен, близнецы, Мийа, Гарри, Алисия, Ричард и Дэнис.       Майкл на это ничего не ответил. Он продолжал смотреть в белый потолок.       — Тимати предупредил меня, — выплевываю я эти слова, которые никому и никогда не говорил, потому что чертовски их боялся.       Майкл закрывает глаза и морщится.       — Что это значит? — тихо спрашивает он.       Я разглядываю его тело, его пальцы, на которых висят «прищепки» аппарата диагностики кровеносной системы, на его гематому на половину лица, на его дрожащие губы, его вдруг побледневшие щеки. Я считал, что должен был признаться именно Майклу. Я считал, что никто лучше него меня не поймет.       — Я стоял на парковке, ждал Ханну, которую ты тогда подвез, ребят, как ко мне подбежал Тим в своих красных конверсах. Он подошел ко мне почти вплотную, и я даже оттолкнул его, но он попросил не злиться. Он показал сообщение от Нейтана.       Я до сих пор помнил этот текст наизусть: «Не приходи завтра на занятия, если не хочешь умирать».       — Тимати выглядел напуганным, а мне было смешно. Он спросил, стоит ли рассказать об этом остальным ребятам, но я попросил не отвлекать нас от глупостей «психованного неудовлетворенного пацана». Тимати ушел от меня молча.       — А Нейтан убил его первым.       Мы оба были на грани того, чтобы расплакаться, послать всё к черту, но не сделали этого. Как будто наша фальшивая моральная сила могла нас спасти.       — Кортни он написал то же самое, но она вообще никому об этом не рассказала. Она даже не испугалась. Они ведь знали, какой он чокнутый был в последнее время.       — Но ты ведь знал его лучше всех, — хрипит Майкл.       Я киваю, хотя он всё равно этого не заметит.       — Должен ли я признаться в том, что это была моя вина?       — Это не твоя вина, Джастин, потому что он — псих, он неадекватен, он — худшее, что могло случиться с этим миром, худшая версия Нейтана из всех в параллельных Вселенных, если бы они существовали.       — Если бы я тогда не избил Дерека, ничего бы не…       — Ничего бы не изменилось. Хватит думать, что наши «если бы» имеют ценность, — Майклу так тяжело долго разговаривать, что его лицо снова краснеет, а на шее вздуваются вены. — Ты не можешь изменить прошлое, не нужно тебе в нём копаться.       — Он убил моих лучших друзей, Майкл. Он чуть не убил тебя, Ханну. И я никогда не смогу признаться ей, что там произошло на самом деле, — я останавливаюсь на пару секунд. — Знаешь, никто из тех, кто выжил, не говорит правду.       — Ну и кому уже нужна эта правда? — вздыхает капитан. — Я как раз вспоминал о том, что мы по совершенной случайности вернулись на день раньше.       — А правда в том, что Нейтан бы сделал это в любой день. У него этих дней была — целая жизнь.       — Как он убил себя?       — Выстрелил себе прямо в рот.       — Вот ведь придурок! — воскликнул Майкл со всех сил, что были в его ослабевшем теле. — Вот ведь слабак.       — На самом деле, я думаю, что никого не было сильнее, чем он.       Майкл кое-как переводит на меня взгляд. Майкл грустно улыбается.

lx

      — Это теперь наше место встречи? — я сажусь на нагретое солнцем пластмассовое сиденье на стадионе нашей школы. Рядом — Нейтан в солнцезащитных тёмных очках. — Думаю, тебе нужно сделать сюда пропуск, чтобы не приходилось перелазить каждый чертов раз через этот высокий забор.       Нейтан хохочет. Он опускает голову и смотрит на дату, накаляканную в своей тетради — тринадцатое марта две тысячи двенадцатого года.       — Как думаешь, если я пристрелю директора, мне дадут за это просто какие-то льготы или наградят медалью «Почета»*?       Теперь смеюсь я.       — За что ты так держишь на него обиду?       Мы смотрим за тем, как моя команда бежит второй круг.       — Мои родители не платят ему денег, поэтому старик всячески пытается меня задеть.       — Если бы ты не взламывал школьную систему каждый гребанный месяц, он бы относился к тебе немного мягче.       — Мне нравится нарушать правила, — скалится он. — Это закаляет дух.       — Кто-то перегибает палку, — я немного толкаю его плечом.       Солнце заливает зеленое поле. Силуэты моих товарищей по команде пропадают в его лучах.       — А что насчет тебя, Джастин? — Нейтан обмахивается своей тетрадью. — Ты ведь тоже не пай-мальчик, как тебя обычно любят представлять в разных компаниях.       — Что ты имеешь ввиду?       — Все учителя жалуются, что ты не можешь усидеть на месте, перебиваешь и споришь. Тайсон Хоул хочет тебя убить, потому что ты целовал Мийю на одной из последних вечеринок, а они, вроде как, на стадии букетно-конфетного периода…       — Конфетно-букетного, — поправляю я, но Нейтан только фыркает на это.       — Неделю назад ты «случайно» разбил фару машины Рона Николсона.       — Это вообще кто? — удивляюсь я.       — Десятиклассник.       — Ах… — я смущаюсь. — Ты о той фаре…это было на спор!       — Что с тобой? — спрашивает он резко. — Гиперактивность? Синдром дефицита внимания?       — Понахватался этих словечек у нашего школьного психолога? — злюсь я на абсолютную правду.       — Твои друзья тебя всё еще любят, даже если ты ведешь себя, как полный дебил. Эта Эмма из десятого…мне кажется, что я не видел девушки красивее.       Разговоры о моих друзьях меня всегда успокаивали, поэтому когда я услышал имя своей подруги, мои плечи опустились, я уже не сжимал кулаки. Я взглянул на Нейтана, на его смешно торчащие волосы, на еле заметные пигментные пятна на носу и щеках, почти как веснушки. Нейтан поправил свои тёмные очки.       — Далтон перестал дружить со мной, когда узнал, что я хожу к психологу.       — Это странно, — хмурюсь я. — Но Далтон всегда был идиотом, поэтому тебе не стоит даже расстраиваться.       Команда закончила разминку и построилась в линию, чтобы начать игру. Я замечаю, что Леттерман пытается отыскать меня среди двадцати пяти ребят. Все они видят, что я сижу на трибунах, но никто ни в чем не признается тренеру.       — Ты что-нибудь знаешь о Кортни Сойер? — Нейтан все еще машет тетрадью, но это меня так раздражает, что я выхватываю её из его рук и кладу себе на колени. — Они с Тимати Корнером хорошо поладили, поэтому мне приходится ладить и с ней.       — Знаю только, что Лори готова её убить.       — Из-за чего?       — Просто Лори готова всех убить, — отвечаю я как-то отстраненно, пожимаю плечами и разглядываю тетрадь.       Каждая страница — рисунок автоматической винтовки, кольтов, военной техники. Каждая страница исписана математическими формулами и формулами из информатики, о которых я совсем не имел понятия. Я указываю на это Нейтану, а он хмыкает и с удовольствием отвечает:       — Ты смотришь на мой любимый пистолет, — он тыкает в чертеж. — Это Пустынный орел**. У него невероятно высокая точность, но он очень тяжелый и неудобный, поэтому его почти не используют в служебных целях. У меня есть один такой, — улыбается Нейтан, а потом замечает мой взволнованный взгляд. — Мой отец — военный, так что не удивляйся. Он даже учил меня стрелять. По белкам.       Я с осторожностью киваю. Солнце печет голову.       — А что насчет этой Ханны? Кортни нам постоянно о ней говорит, — резко сменяет он тему.       Я разглядываю Нейтана. Я вдруг вспоминаю Хеллоуин и ту самую песню, под которую я влюбился в Ханну. Я улыбаюсь.       — Ага, — тянет Фарелл. — Можешь даже ничего не говорить. Но, знаешь, я думал, что вкус у тебя получше.       — О чем ты?       Внезапный ветер играет с нашими волосами и страницами тетради, все еще лежащей у меня на коленях. Снизу до нас доносится какой-то шум, на который мы не обращаем внимания.       — Она такая обычная. Все говорят.       — Она милая.       — Она по-обычному милая, — решает он. — Но это хорошо, что тебя не волнует чужое мнение. Именно поэтому ты такой безбашенный.       — Я не безбашенный! — я встаю на ноги, и Нейтан только и успевает схватить свою тетрадку. — Я просто…веселый.       — Когда ты кого-нибудь случайно или на спор убьешь, я не встану на твою защиту.       Я смеюсь, а Нейтан, кажется, остается серьезным.       — Твои родители тебя не очень-то любят, да? — выпалил я.       Нейтан опешил. Ветер дул всё сильнее.       — А твои вообще бы хотели от тебя отказаться ещё в роддоме.       Мы улыбаемся друг другу. Я спускаюсь на ряд ниже. Если бы не шум, прозвучавший рядом с нами, я бы ушел сразу. Но через десять рядов от нас, в самом низу, кто-то из старшеклассников швыряет Дерека Симонса, так что тот практически ударяется головой об угол одного из сидений. Леттерман свистит в свой свисток, и звук разносится по всему полю. Я не могу отвести взгляд от убегающих двенадцатиклассников, плачущего Дерека и орущего Леттермана.       — Хах… — грустно и тихо произносит Нейтан.       Я надуваю губы. У меня так непроизвольно получается, когда я чем-то сильно расстроен. Именно это я сейчас чувствую. Грусть. Я перевожу взгляд на Нейтана. Он снял свои очки.       — У меня нет «дефицита внимания», — как-то опустошенно говорю я, будто мои слова совсем не имеют смысла. — Я просто боюсь, что если не буду вести себя так «прикольно» и «круто», если у меня не будет определенного авторитета, меня точно так же начнут швырять, как Дерека.       Нейтан очень удивляется моему признанию, хотя старается не подавать виду. Но я прекрасно замечаю его приоткрывшийся от шока рот, его частое моргание. Он поправляет тёмную челку.       — Тебя не будут швырять, потому что ты в футбольной команде.       — Я слишком поздно это понял, — я смеюсь со своей глупости, но резко затихаю, потому что в этом нет ничего смешного. — А почему ты приходишь сюда постоянно?       — Я люблю футбол, — говорит он, смотря прямо в мои глаза, словно убеждая меня в этом, показывая, что он полностью открыт мне.       — Тебе стоит попробовать пройти отбор в команду.       Он качает головой. За моей спиной внизу Кристиан пытается помочь Дереку дойти до школы, но тот импульсивно размахивает руками и плюет моему другу прямо под ноги. Симонс уходит сам. Леттерман снова свистит.       — Отец хочет, чтобы я был военным. Я поставил условие, что буду военным программистом.       — Ты — задрот, — усмехаюсь я.       — А ты неуверенный в себе дебил.       Я фыркаю, дарю Нейтану самую искреннюю улыбку и сбегаю вниз с трибун, только так, чтобы Леттерман меня не заметил.       У питьевого фонтанчика я натыкаюсь на Дерека Симонса, пытающегося смыть со своей футболки грязь и траву. Я останавливаюсь на пару секунд рядом с ним.       — Тебе нужна помощь?       — Пошел нахрен отсюда.       У Дерека Симонса один локоть был разбит до крови. Я ушел, не желая ему об этом говорить. Он ведь не нуждался в помощи. А я не помогал никому, кто об этом не просил. Я еще обернулся на него несколько раз — он все давил и давил на кнопку на фонтанчике, и вода проливалась на пол, а волосы Дерека цвета сена были в грязи, как и его брюки. Мне стало его жаль.       Как ты докатился до этого, Дерек? Как хорошо, что я никогда не стану таким как ты.

lxi

      Когда я зашёл в новую школу, слишком непривычную, странную, первым делом я заметил огромную надпись при входе: «Деньги, полученные с продажи билетов на Выпускной пойдут на помощь пострадавшим». Я остановился на секунду у этой надписи, а мимо меня в живом потоке плыли ученики, и никто не обращал на меня внимания, а я все стоял там, пока не прозвенел звонок. Мне почему-то уже совсем не хотелось идти на занятия. Каждое упоминание о том дне вводило меня в ступор, мне казалось, что эти слова, эти буквы издевались надо мной, насмехались. Ну какой еще выпускной, думал я. Для меня перестали существовать привычные вещи, но, видимо, лишь для меня.       Я опоздал в класс миссис Прэтт, но она не сказала ни слова, хотя раньше бы попыталась меня как-то задеть, потому что очень не любила меня. Класс, как будто, значительно уменьшился: вместо привычной веселой толпы из двадцати пяти человек я видел лишь поникших, опустивших головы десять человек, которые не решались отвечать ни на один из вопросов миссис Прэтт, стоящей у доски с «Убить пересмешника». Я занял свое место за Эштоном, стучащим ластиком карандаша по парте, по размеру слишком маленькой для него.       — Кто-нибудь все-таки скажет мне, в каком штате происходит действие романа? Я требую только название штата, — она оперлась руками о стол и внимательно оглядывала класс. — Мистер Грин?       — Я не умею читать, миссис Прэтт, мне жаль, — ответил Хью, продолжая смотреть в окно на серые облака.       Миссис Прэтт вздохнула, поправила свои рыжие волосы и вдруг уставилась на меня. Я повернулся, чтобы встретиться взглядом с Кристианом, как случилось бы в нашей школе, в обычной обстановке, но наткнулся лишь на Кэрри Волт, что-то энергично пишущую в своем блокноте.       — Мистер Бибер, знаете ли Вы название штата? — спросила Прэтт, подойдя к парте Стейси Луман через ряд от меня.       — Нет.       — Алабама, — выдохнула она.       С соседней парты Брюса послышался уставший смешок. Я обернулся, а парень сидел, подперев голову руками, и из уголка его рта текла слюна.       — Я понимаю, как вам тяжело, — произнесла вдруг миссис Прэтт, и все десять пар глаз в ту же секунду уставились на неё. — Может, не так хорошо понимаю, но я вижу вашу походку, ваш взгляд, то, как вы реагируете теперь на весь мир. Я не могу представить, как тяжело вам было терять ваших друзей, но я представляю, как тяжело терять учеников, которые превращались на моих собственных глазах в личностей со своими принципами и проблемами и страхами и стремлениями… Знаете что, — она хлопнула в ладоши. — Вставайте со своих мест, прямо сейчас.       Мы с ребятами оглянулись, хмурые. Первым встал Эштон. За ним — Стейси, потом — Кэрри. Все поднялись со своих мест и снова непонимающе друг на друга смотрели.       — Уберем парты и поставим стулья в круг…       Миссис Прэтт руководила процессом, пока мы двигали парты к стене, скрип ножек резал по ушам. Но мы оживились. Нам нравилось быть занятыми чем-то, даже таким глупым и непонятным. Стулья мы поставили в круг; в центр миссис Прэтт положила книгу Харпер Ли.       — Кто хочет высказаться, берет эту книгу.       — Высказаться о чем? — нахмурилась Джессика Фриман, голос которой я слышал очень редко по неизвестным мне причинам.       — О произошедшем тринадцатого марта, — ответила миссис Прэтт, когда мы сели на стулья. — Хочу, чтобы вы высказались о стрельбе в нашей школе.       До этого момента никто не говорил «стрельба», разве что ведущие на телеканалах и заголовки сайтов и газет. Никто из тех, кого я знал, не говорил «стрельба», потому что мы боялись этого слова. Мы говорили «произошедшее в тот день», «тот самый день» или «тогда», но не «стрельба» и не «жертвы», и не «захват» или «страх».       Мы все боялись рассказать о чем-то и сейчас, и каждый терпеливо ждал, когда кто-нибудь сделает первый шаг. Его сделала Кэрри. Президент студенческого совета, лучшая подруга Мийи Рейс.       — Когда я узнала, что моя подруга умерла от смертельного ранения, я почувствовала, что тоже от него умираю. Я чувствовала невыносимую боль, наверное, чувствую её до сих пор. Когда я вернулась в школу, когда я вернулась на свое место в студсовет, когда увидела ребят, которые могут чувствовать то же, что и я, мне стало легче. Как будто горе можно победить лишь совместными усилиями, — голос Кэрри всё еще спокойный и твердый. — Я скучаю по Мийи, скучаю по всем, кого с нами нет. Больше всего я скучаю по времени, когда мы не подозревали о нашем будущем. Я скучаю. Но мне станет легче.       Стейси берет Кэрри за руку. Я втягиваю голову в плечи. Эштон тянется за книгой.       — Я бы хотел отомстить Нейтану. Я бы хотел убить его. Это единственное, чего бы мне хотелось, — лицо его покраснело. — Убить его, — скрипел он зубами. — Мне жаль, что он успел сделать это сам. Он спасся, выстрелив себе в голову. Мне жаль.       Мы долго молчали, смотрели куда-то в пустоту, и всем было неловко нарушать это тяжелое молчание, похожее на грозовую тяжелую тучу, нависшую над городом, давящую на головы каждого жителя. Мы молчали. А Эштон заплакал. Это был тихий плачь — по его щекам просто текли дорожки слез, но он не всхлипывал, не бился в истерике. Он больше не произнес ни слова, не скрыл своих слез, не вытер их рукавом рубашки. Эштон не стеснялся своих чувств, и это было для меня настоящим потрясением. Я знал Эштона слишком долго, чтобы удивляться ему, но я никогда не видел его плачущим. Я смотрю на его поседевшие пряди, на его красное лицо и опухшие от слез глаза, сжимаю кулаки и давлю ногтями на кожу ладоней. Книгу берет Хью.       — Давайте просто вспомним наших друзей и понадеемся, что они в лучшем из миров. По крайней мере, им больше не больно.       Солнце проталкивает свои лучи через толстые оконные стекла, и я, сидя напротив, прикрываю глаза ладонью. Вот бы всегда была темнота, думаю я.       — Почему ты ничего не сказал? — Хью догоняет меня, идущего по коридору на следующий урок, и кладет мне ладонь на плечо. — Говорили все, кроме тебя.       — Мне не хватило времени, — пожимаю я плечами и немного опускаю голову.       Навстречу нам идет мистер Леттерман, а мне почему-то совсем не хочется с ним говорить ни о футболе, ни о жизни, ни о чем-либо другом.       — Я хотел спросить тебя кое о чем… — набирает воздуха в грудь Хью.       — Бибер! — кричит мне через коридор Леттерман, и мои ноги прилипают к полу. — Я составил твое расписание!       Он останавливается напротив нас с Хью, и я рад, что друг не уходит, потому что от взгляда Леттермана мне становится жутко, а присутствие Хью позволяет мне держать себя в руках. Тренер протягивает мне наполовину помятый листок, который только что вытащил из кармана спортивных штанов, и я замечаю, как дрожат его пальцы, совсем чуть-чуть.       — Расписание тренировок.       — А что с командой? — я поднимаю на него взгляд, а Леттерман поджимает свои тонкие бледные губы.       Я смотрю прямо в его глаза, под которыми красуются мешки, лопнувшие сосуды, я и сам, кажется, устаю от его уставшего взгляда.       — Ты, Брукс, Оуэн и второй состав, — он произносит это строго, не хочет, чтобы я понял, как ему тяжело об этом говорить. — Смита мне пришлось отстранить из-за его проблемы с наркотиками.       Хью, стоявший за моим плечом, нервно сглотнул.       — Берг вообще собирается возвращаться? — Леттерман засовывает руки в карманы штанов.       — Я не слышал от него ничего уже два дня, сэр.       Впереди, за спиной тренера, я замечаю Ханну, снимающую наушники. Она оборачивается, но я уже не вижу, кто к ней подошел. Она теряется в толпе непривычного коридора.       — Осталось всего два матча, — тренер почему-то улыбается, и в уголках его глаз появляются морщинки; он выглядит старее, когда улыбается, наверное именно поэтому он этого никогда не делает, хочет вечно оставаться молодым. — Не подведи меня, Бибер. На матч, который будет через двадцать дней, придут агенты, и если ты им понравишься, есть возможность получить стипендию.       Я оглядываю коридор, пытаясь найти кого-то, кого я знаю, но вокруг одни двенадцатилетние дети и несколько ребят из десятого. Я ловлю себя на мысли, что хочу заметить Лори, бегущую ко мне через весь холл, чтобы рассказать, что мистер Эббот снова строил ей глазки. Но Лори здесь нет. Ханна тоже исчезла.       — Нам нужна только победа, Лев, — говорит Леттерман и протягивает мне ладонь, вынуждая меня её пожать.       Его пальцы холодные. Тренер вообще похож на труп, который все еще может ходить и разговаривать. Я засовываю лист с расписанием тренировок в задний карман джинс. Леттерман в это время кидает недоброжелательный взгляд на Хью, как будто парень был в чем-то виноват, и собирается уходить. Мы с Хью облегченно вздыхаем, смотря в спину тренера, как вдруг он оглядывается и кричит, так что все ребята, стоявшие рядом или проходящие мимо, оборачиваются на меня.       — Кстати, ты теперь капитан команды!       Как хорошо, что люди не могут слышать мысли друг друга, иначе бы из моей головы издавался истошный крик, оглушивший бы всех на свете.       — О чем ты хотел меня спросить? — я разворачиваюсь к Хью на пятках, обнимаю себя руками, чтобы не развалиться, и стараюсь оставаться безразличным ко всему, что сейчас произошло.       — Ты собираешься идти на выпускной вечер? — он немного заикается.       — Я ещё не думал об этом…хочешь пригласить меня?       Хью не смеется над моей шуткой.       — Я хотел бы пригласить Ханну, — он смотрит в потолок, будто там написан текст, который он должен сейчас произнести. — Как подругу, ничего большего.       — Я не знаю, Хью, — я сжимаю переносицу пальцами. — Наверное, она будет ждать приглашения от меня.       — Тогда сообщи мне, если что-то поменяется, ладно?       Я улыбаюсь уголками губ, потому что у меня совсем нет сил сделать это как-то по-другому. Хью поднимает большой палец и разворачивается. Он теряется за поворотом, а я стою все еще посреди холла и никак не могу собрать свои мысли воедино. Они летают по моей голове отрывками фраз, порванными записками, а я все не могу их поймать и склеить в одно. Буквы путаются. Я забываю, какой урок у меня следующий, а над моей головой звенит уже второй звонок.       Я облокачиваюсь спиной о стену и смотрю на ряды желтых шкафчиков напротив. Я смотрю на знакомые плакаты, развешанные по стенам. Ничего не изменилось, после того, как пять лет назад я закончил эту среднюю школу. Я вырисовываю носком кроссовка невидимые линии на полу. Перед моими глазами лицо тренера, его рот, расплывающийся в улыбке, его слова: «ты теперь капитан», о которых я мечтал все время, что играл в футбол, с первого класса в средней школе. Теперь я капитан. Только мне от этого совсем не радостно. Как будто для того, чтобы я занял это место, мне пришлось убрать с него Майкла, вытеснить, пустить ему пулю в голову.

lxii

      В компьютерном классе с опущенными жалюзями, чтобы солнечный свет не падал на экраны, сидело трое человек: Кристиан Берг, Тимати Корнер и Нейтан Фарелл. Они соревновались в алгоритмике, и шум от их голосов стоял такой, что слышно было из самого конца коридора. На него я и пришел.       Я кинул рюкзак под один из столов и сел рядом с Нейтаном, потому что он находился ближе всех к выходу. На мониторе его компьютера было столько всего, чего я не понимал, не хотелось даже спрашивать, поэтому я некоторое время просто следил за тем, как быстро его пальцы стучат по клавиатуре, за его эмоциями и эмоциями других моих друзей. Видимо, их гонка подошла к концу, потому что Нейтан резко нажал на Enter и вскинул руки вверх, а Кристиан и Тимати грустно заорали. Именно заорали. Я засмеялся.       — Как?! — Крис схватился за голову и откинулся на мягком стуле. — Ненавижу тебя, гик.       Нейтан поаплодировал себе немного, а потом повернулся ко мне:       — Я ведь лучший в этой школе?       — Несомненно, — ответил я.       — Не самоутверждайся за счет человека, который слишком туп в программировании, — вздохнул Тимати, вставая из-за стола. — Ничего личного, Джастин…       — Все в порядке, — усмехнулся я.       — Крис, ты говорил ему о волонтерском центре? — вдруг вспомнил Корнер, складывая свои тетради в рюкзак.       Кристиан покачал головой, все еще смотря в монитор своего компьютера.       — Мы создали сайт для пожертвований.       — Направленных на что? — нахмурился я.       — Ты ведь в курсе, что около тридцати процентов учащихся не могут позволить себе эти дурацкие дорогие учебники? — именно их Тимати сейчас и кидал в свою сумку. — Тот же Дерек Симонс. Ты знаешь, почему над ним издеваются?       Я отрицательно качаю головой в замешательстве.       — Потому что он бедный.       — Вы будете жертвовать деньги?       — Проценты с продажи билетов на наши матчи пойдут в этот фонд, — вставляет Кристиан, вернувшись в нашу вселенную. — Тренер не против, но раз он согласен, то будет согласен и директор.       — Это…круто, — медлю я. — Это хорошая идея.       — Её Нейтан придумал, — улыбается Тимати.       Нейтан салютует мне двумя пальцами.       — На самом деле, я хотел снова взломать сеть школы и сделать всё в ней бесплатным, но эти двое вымолили, чтобы я пошел другим путем, — произносит Фарелл, смотря на меня.       — Он врет, — Тимати стучит по его плечу и направляется к выходу. — Это его идея от начала до конца.       — Благородно, тихоня, — мы немного улыбаемся друг другу, а потом я поворачиваюсь к Крису. — Ты идешь? Нас ждет Лори.       Мой друг быстро собирает рюкзак и выбегает из класса. Он залетает внутрь снова, держась за косяк двери.       — Ты ведь закроешь здесь всё, Нейтан?       Тот отвечает кивком головы, и мы оставляем его одного.

lxiii

      Стефан долго не хотел меня пускать, будто в своей маленькой квартире прятал что-то невероятно жуткое, чудовищное, монстра, запертого в клетке, но когда я вымолил, что Кристиана увидеть мне необходимо важно, он согласился. Он открыл передо мной дверь в эту черную комнату. Окна были занавешены темной тканью, пыль летала по воздуху и садилась на новую мебель, от которой все ещё шёл еле заметный запах лака. Кристиан сидел у своей кровати, обняв руками колени. Не знаю, сколько он так сидел — час или вторые сутки, но выглядел он как настоящий зомби. Его волосы были грязные, засаленные, костяшки пальцев — сбиты в кровь, губы покусаны, под глазами — синяки размером со вселенную. Когда Стефан закрыл за мной дверь, и мы остались с моим другом наедине в этой темноте и духоте, я не нашёл ничего лучше, чем сказать:       — Я рад, что ты жив.       Я вспомнил такие же слова Кортни обо мне, то, что я почувствовал после того, как они сорвались с её языка. Я почувствовал тогда, как сильно ненавижу эту жизнь. Наверное, Кристиан сейчас чувствовал то же самое. Он поднял на меня красные глаза и открыл рот, чтобы произнести что-то, но у него ничего не получилось — в горле пересохло, слова прилипли к гортани. Я в один шаг оказался рядом с ним и протянул ему стакан сока, стоявший до этого на письменном столе на подносе с обедом, который некоторое время назад принёс, по всей видимости, Стефан. Кристиан жадно сделал глоток и закашлял. Я сажусь рядом с ним, натыкаясь в этом абсолютно черном пространстве на костыли.       — У меня ощущение, что с того дня прошло уже с десяток лет, а я все сижу в этой комнате на одном месте и боюсь пошевелиться.       От него плохо пахнет, действительно плохо — потом, нечищенными зубами, рвотой, а я хватаю его за локоть.       — Почему? — интересуюсь я тихо.       Почему-то в темноте всегда хочется шептать, будто боишься кого-то спугнуть.       — Потому что если я пошевелюсь, то мир разрушится.       — Ты сходишь с ума, — констатирую я факт.       Кристиан с ним соглашается кивком головы, а потом вдруг всхлипывает. Противный звук вырывается из его рта — свист, всхлипы, и вот ему уже невозможно дышать. Он хватается за голову так сильно, будто хочет сжать её, словно под прессом, а я пытаюсь отнять его ладони от его головы, чтобы он действительно её не раздавил, хотя понимаю, что у него никогда в жизни это не получится. Я сжимаю его запястья одной рукой, а другой хватаю его за плечо, чтобы он немного расслабился. Кристиан напрягся: его мышцы — стальные, на руках и шее выступают жилы и вены. В конце концов, он сдается под моей силой и кладет голову мне на грудь. Так мы и сидим.       Он рыдает во весь голос, уткнувшись в мою кофту, и скоро она пропитывается его солеными слезами. Мой лучший друг трясется, как если бы его било током каждую секунду, разве что не останавливается сердце.       — Как жить дальше? — спрашивает он, как будто я знаю ответ. — Никого не осталось, понимаешь?       — Я остался.       Я знаю: меня не достаточно. Ему нужны Лори и Эмма, которые всегда держали его ладони в своих, которые целовали его при встрече в щеки, которые поддерживали его перед каждым матчем, потому что Кристиан всегда был неуверенным в себе. Ему нужен Джейден, его любовь и его голос и его шутки и всё, что мы так обожали в Джейдене. Ему нужны ребята из нашей команды, которые были нашей семьей. И Кристиану нужен шанс или надежда двигаться дальше, потому что без них он никак не справляется. Кристиану нужны люди, которые больше никогда не вернутся.       Но я вернусь, думаю я, я всегда буду возвращаться, Кристиан.       — Почему они бросили нас? — спрашивает он не столько меня, сколько пустоту.       Я хочу ответить за неё, хочу сказать, что они не бросали нас, что они никогда бы не сделали этого, но им пришлось, их заставили обстоятельства, их заставили пули, но Кристиан знает ответ и не позволяет мне озвучить его. Вместо этого он поднимается, вытирает свои слезы и сопли краем толстовки, натянутой на кулак, смотрит на меня пристально, пытаясь увидеть хоть каплю вины в моих глазах за то, во что я превратил Кристиана, за то, что я превратил наших друзей в прах или в разлагающиеся тела.       — Он ведь хотел убить тебя? — спрашивает Кристиан, надеясь услышать положительный ответ, от которого ему бы стало легче, потому что сейчас Кристиан меня ненавидит всей душой.       — Не хотел.       Я не могу ему врать.       — Почему он хотел убить их? — на его ресницах засыхают слезы. — Джейден никогда не делал ему ничего плохого. Почему он заставил его мучиться?       — Чтобы мучился ты, — я пожимаю плечами, потираю мокрые от пота ладони о свои джинсы. — Или я. Потому что это мы издевались над Нейтаном. Это просто был еще один его план, один из лучших.       — Не говори так, — Кристиан скрипит зубами.       — Почему все боятся сказать правду о том, что произошло внутри? — я перехожу на шепот, как будто даже стены подслушивают наш разговор.       — Потому что они хотят, чтобы ты был первым, кто её скажет.       — Почему?       — Потому что ты виноват.       — Ты ведь не всерьез думаешь об этом? — с ужасом спрашиваю я.       Кристиан закусывает губу и отодвигается от меня дальше.       — Они так думают.       — Ханна — нет.       — Ханны там не было.       Я скривился от обиды. Мое мнение совпадало с мнением большинства, но мне почему-то не хотелось это признавать, как будто это могло меня спасти.       — Хью сказал, тебя назначили капитаном.       Я осторожно киваю.       — Ты всегда этого хотел, — он произносит это с некоторой печалью.       — Я не хотел, чтобы повязка доставалась мне таким способом.       — Кто знает? — он отводит глаза.       — Ты знаешь! — я буквально задыхаюсь от злости, даже не сразу замечаю, что сжимаю кулаки. — Ты знаешь меня, как никто другой       — Так ли это?       — Хватит! — я пинаю его, и Кристиан валится на пол. — Я знаю, за тебя сейчас говорит твоя одичалость. Ты не выходишь из дома уже третьи сутки, притворяясь тем, кем не являешься. Знаешь что, Крис, нам тоже тяжело.       — Да?       — Хватит! — кричу я, скидывая с его кровати одеяло и подушки. — Ты говоришь, что это я виноват в случившемся, как будто это я направлял на них дуло Орла-самозарядника, но это был не я, — я тычу себе пальцем в грудь, стоя на коленях перед приподнявшемся на локтях Кристианом. — Не я пришел в школу с полуавтоматической винтовкой в рюкзаке, тремя коробками пуль и пистолетом в руках. Это не я выстрелил Джейдену в ногу, плечо и грудь, не я целился Лори прямо в голову и уж точно не я потратил на Эмму целых три пули, почти прямо в сердце. Это был не я. И если бы я мог выбирать, будь уверен, я бы хотел умереть в этом чертовом спортзале в тот день, лишь бы не проживать этот ад, который творится сейчас, снова и снова. Но я не сдался, Кристиан, ты слышишь меня?       Он снова обнимает руками свои колени, пытаясь защититься от моих резких слов.       — Орел? — хмурится он.       — О чем ты?       — Ты сказал, что Нейтан направил на них «дуло Орла». Что ты имел ввиду?       — Так назывался его пистолет. Его личное оружие. Он хвастался мне им.       — Жутко, — Кристиан трет лицо. — Какой сегодня день?       — Третье апреля две тысячи тринадцатого года.       — Все ещё две тысячи тринадцатый… — грустно выдыхает он, качая поникшей головой.       — Не хочешь подышать воздухом?       — Он токсичен.       — Это ты токсичен.       — Я не знаю, где мои очки, — вдруг сообщает он. — Без них я не сдвинусь с места.       Мне приходится встать и распахнуть шторы на окнах, чтобы свет наполнил комнату. Кристиан от такой внезапной яркости вздрагивает и закрывает глаза ладонями. Он что-то бурчит, но я не обращаю внимания. Я нахожу его очки на письменном столе в обёртках из-под шоколадных батончиков и исписанных листах.       — Не говори, что это неудавшиеся предсмертные записки, — хмыкаю я, смотря на его неровный почерк.       — Не скажу, — он забирает из моих рук очки, а потом встает, опираясь об один костыль.       Он надевает их и внимательно на меня смотрит. Кристиан закрывает рот руками, чтобы не засмеяться.       — Ты нахрена волосы сбрил?       — Я не знаю.       И он всё же смеется.       — Знаешь, я думаю, тебе стоит вернуть тот волонтерский сайт, который вы делали с ребятами, — я пытаюсь отвлечь его. — Помнишь? Было бы круто, если бы ты открыл фонд пожертвований. Ещё тебе надо сходить в душ.       — Что стоит сделать в первую очередь? — отдышался он.       — Определенно, душ, — оборачиваюсь я.       Кристиан слабо улыбается, и его улыбка действительно меня успокаивает.       — Я создам новый сайт, — говорит он. — Тот был полностью разработкой Нейтана. И ещё кое-что…ты не виноват. Я таковым тебя не считаю.       Я киваю, надув губы, и Кристиан оставляет меня одного в комнате. Я ещё слышу стуки его костыля по полу, а затем они пропадают в шуме включенной воды.       Я смотрю на их с Джейденом фотографию, сделанную четырнадцатого февраля этого года, висящую над письменным столом. Они сидят на диване в доме Макса Далтона, обняв друг друга за плечи. Потом я замечаю фото нашей команды, скорее всего, это был наш самый первый матч в этом составе. Я смотрю на капитанскую повязку на плече Майкла и думаю, что на следующем матче она будет принадлежать мне. На его стене висят и коды программирования, и фото Серхио Рамоса***, что меня даже смешит, потому что Кристиан ненавидит футбол, но зато он никогда не откажется от того, чтобы поболеть за свою родную страну, хотя никогда в ней не был, и от того, чтобы посмотреть на красивого защитника «Реала». Больше всего меня привлекает фото Тимати, Криса и Нейтана на одном из соревнований по программированию в Сейлеме: они втроем стоят очень близко друг к другу, улыбаются, держат в руках грамоты. Мне стало интересно. Уберет ли Кристиан это фото, вспомнив о нем? В конце концов, он единственный с него, кто остался жив. Как и на фото с Джейденом. Как и на фото нашей команды, разве что, из одиннадцати человек пятеро никогда больше не улыбнутся, не выиграют ни один из матчей, не поступят в колледж, никогда больше не произнесут и слова. Я касаюсь своего лица на этой фотографии. Мне кажется, что я больше не буду счастливее, чем тогда.       Стефан в соседней комнате говорит что-то на испанском, в ванной шумит вода, в моем кармане вибрирует телефон. Я снова сжимаю пальцы в кулак и кусаю костяшки. Ханна Рой: как дела, Капитан?

Вы: спасаю Кристиана от депрессии

Вы: неужели вся школа знает, что повязка теперь моя?

Ханна Рой: по крайней мере, от меня ты ничего бы не смог скрыть. ещё хорошая новость: директор одобрил пьесу. я создаю набор в театральный кружок!

Вы: поздравляю!

Ханна Рой: жизнь продолжается, да?       Я смотрю за окно на зеленеющие деревья, на яркое апрельское солнце, и мне хочется куда-то спрятаться от этой рождающейся с весной жизни. Почему-то в эту секунду я хорошо понял Кристиана, закрывшего шторами свои окна. Когда тебе нестерпимо больно, хочется, чтобы миру вокруг тоже было больно, чтобы он потемнел, чтобы он разрушился так же медленно, как и всё внутри тебя. «жизнь продолжается», пишу я, а сам думаю, что это уже больше не жизнь, это её иллюзия, подделка. Мы никогда не сможем вернуть всё назад — ни футбольная команда, ни театральный кружок, ни новый волонтерский сайт не помогут нам вернуться к нашей привычной жизни. Процесс разрушения был запущен еще очень давно, и теперь его не остановить.