В клочья

Безумие не наступило сразу же. Нет, Шерлоку потребовалось некоторое время. Потому что, когда они добрались до дома, доброму детективу нужно было кое-что сделать: Исследовать. Но сперва было ожидание. Он ждал, пока Джон снимет перчатки, шарф, куртку. Шерлоку ничего этого снимать не нужно было, потому что он слетел по ступенькам в пижамных штанах, майке и истертых ботинках от Армани в тот самый момент, когда он получил смс Джона скоро вернусь. Не замечая весенней прохлады, он последовал за Джоном, не собираясь ему об этом сообщать, - он даже не мог сказать толком, почему он за ним последовал. Нет, Шерлок знает только, что он сделал это и всю оставшуюся жизнь будет за это благодарен. Итак в этот первый день остатка своей жизни Шерлок терпеливо ждал. Джон не спешил, вешая куртку и шарф. Не спешил и делал все аккуратно, чтобы следить за тем, чтобы на его лице не было вообще никакого выражения. Что, разумеется, сказало Шерлоку обо всем. Так что в тот момент, когда его любимый обернулся, добрый детектив подобрался ближе. Но не для того, чтобы поцеловать, или обнять, или поддержать, нет, чтобы погнать Джона в кухню, где под пятисотваттной галогеновой лампой сушились образцы волос. Шерлок смахнул эти образцы на край стола, посадил на их место Джона и направил на него лампу. А потом остановился. Они были вместе уже пять месяцев, и по-прежнему иногда у Шерлока были моменты скованности, он стеснялся прикасаться, не был уверен, что его прикосновений желают. Поэтому Джон сказал ему, что это так. Он провел пальцами по тыльной стороне кисти Шерлока, в которой у трех пальцев были микротрещины, и сказал: «Пожалуйста?» Но Шерлок по-прежнему оставался неподвижным, и оставался, и оставался, а потом он расстегнул кардиган Джона, его рубашку, снимая обе вещи с требовательной заботой ученого. И снова остановился, моргая. И с каждым взмахом ресниц он считал цвета. Взмах…желтый. Взмах…синий. Взмах…черный, фиолетовый, красный, розовый, какой-то оттенок зеленого, каждый цвет перетекал в другой, каждый представлял собой поврежденные кровеносные сосуды под поверхностью кожи Джона. Взглядом Шерлок мерил ширину и высоту этих отпечатков на ребрах своего любимого, и хотя он не мог этого видеть, он знал и насколько глубоко заходят эти синяки, потому что он видел тела на столе в морге, тела, распахнутые настежь после страданий, и поэтому Шерлок знал, как глубоко заходят повреждения Джона, как распухли мышцы, как ноют кости, мог представить, как каждый вздох морозом пробегал по коже Джона. И впервые Шерлок знал даже больше. Он знал, что такая боль заходит глубже, чем даже он способен увидеть, что скальпель и пила для кости не способны раскрыть тело человека настолько глубоко, чтобы показать раны, которые остаются, когда их нет. Тогда Шерлок попробовал посмотреть в лицо Джону, на его отекший, разноцветный глаз, на рану, пересекавшую его, ту, которая оставит впоследствии крошечный шрам, хотя они оба не знали об этом тогда. Шерлок попробовал смотреть в глаза Джону, но не смог, хотя и продолжил пытаться, о да, он продолжил пытаться, потому что это было наказанием, смотреть, видеть, что он натворил своим упущением, из-за собственной капризности, своего отсутствия, своего – Тогда Шерлок и стал сходить с рельсов, грузовой поезд, ведомый стучащим сердцем и сожалением. Все тело его сотрясла дрожь, которая оставила его безмолвным, но шипящим, невидящим, но быстро моргавшим, и только когда Джон соскользнул со стола и прижался к нему ближе, Шерлок позволил себе потерять голову, затрясся так сильно, что они потеряли равновесие. Понадобилось несколько долгих, неуклюжих секунд, но Джон довел Шерлока, с отяжелевшими и путавшимися ногами, до их спальни, быстро раздел их обоих и накрыл одеялом. А потом маленький мужчина, который заполнил самую большую пустоту в жизни Шерлока, обнимал и укачивал, утешал и говорил, и Шерлок не сможет вспомнить, что именно он говорил, только, что говорил он очень много, целую успокаивающую колыбельную шепотов, которые сделали кое-что очень хорошее: Они усыпили Шерлока Холмса. В основном, Шерлок не видит сны. А когда увидел на этот раз, его сон не был таким уж кошмарным. Во сне его ноги и руки не переставали подергиваться, он постоянно ронял вещи. В конце концов он проснулся, когда уже давно стемнело. Джон продолжал спать. Они по-прежнему были укутаны одеялом, тепло дыша в лицо друг другу, и в любую другую ночь, если бы Шерлок проснулся так, он понаблюдал бы немного за спящим Джоном, прежде чем встать и сделать то, что он всегда делает: что-то, чем можно занять его мозг. Потому что для них это самое начало, ранние дни, всего лишь месяцы, не годы. С течением времени, Джон научит Шерлока тому, что он давно забыл… как останавливаться. Не останавливать свой мозг, этот грузовой поезд никто не способен остановить, но Джон научит своего милого, как оборачиваться вокруг тела своего любимого так, чтобы длинные конечности замерли, и в неподвижности тела его мозг научится делать паузу на время, достаточное, чтобы сон поглотил его. Разумеется, это не все, чему Джон научит Шерлока. Он также покажет ему, как прикасаться, приветствуя ответное касание, но сам Шерлок научит себя очень редкой вещи: делать это самоотверженно. Так что вместо того, чтобы выбраться из постели, Шерлок продолжил свои уроки, прикасаясь руками к своему любимому, пока его любимый спал. В неярком свете их прикроватной лампы Шерлок наконец посмотрел в лицо Джону. Прошло чуть больше полугода с того времени, как они познали друг друга, и за это время оба носили немало синяков, потому что виновные любят использовать камни, и палки, и расщепленные доски. Так что Шерлок знаком с повреждениями на этом лице, однажды они даже думали, что Джону понадобятся швы, и возможно так и было, но Джон настоял на своем, а ведь с самого начала все, включая Шерлока, подчинялись самым неистовым требованиям этого крошечного тирана. Но эти раны, ах, это было что-то совершенно иное. Это не был результат приключения, от которого сильнее билось сердце, не что-то, над чем можно было тихо поворчать, когда они расписывали друг другу собственную гениальность в борьбе с преступностью. Нет, это были раны, принесенные с поля боя, неэлегантные, неряшливые, темные, и, глядя в лицо Джону, Шерлок хотел прикоснуться к неповрежденной коже, хотел забрать боль и тем устранить необходимость в болеутоляющем, он хотел испытывать боль вместо Джона. Так странно было, что столько недель тому назад Шерлок знал, что он умрет за Джона, произнес эти самые слова, но только теперь осознал, что за этого мужчину он стал бы и страдать. Что он перенесет что угодно, если тем самым он сможет уберечь Джона. «Что угодно,» - сказал он, в конце концов пробежавшись кончиками пальцев по истерзанной щеке своей настоящей любви. Прикасаясь, Шерлок представлял. Добрый детектив порой способен многое вообразить; человек, который способен так много вычислить на основе столь малого, обязан это уметь. Так что вопреки себе Шерлок представлял, что он забирает боль, убирает ссадины. Он открыл рот, словно чтобы приманить боль… сюда, я здесь, иди ко мне. И хотя Шерлок всегда выкладывается по полной, врубает максимальную скорость на любой дороге, где он оказывается, но на этот раз он очень старательно не пытался вообразить одного: что случилось бы, если бы он не последовал за Джоном. Возможно, он не пытался вообразить этого – хотя очень скоро так сделает – в основном потому, что чувствительные пальцы почувствовали, как тело под ними пошевелилось. Это было мельчайшее движение, но на таком расстоянии это было словно крик. Джон проснулся. Хотя притворялся, что спит. Добрый доктор знал, что не способен одурачить своего милого, но он также знал, что Шерлоку легче, если иногда он притворяется, что не смотрит. Шерлоку легче прикасаться и смотреть, нюхать и пробовать на вкус. Шерлок привык к определенной грации, к тому, что он знает как, но в этих отношениях все ново и он по-прежнему иногда не понимает, что делать, бывает неуклюжим, неловким, и трудно быть всем этим одновременно перед единственным человеком, высокой оценки которого ты жаждешь. Так что иногда Джон не смотрит. А Шерлок притворяется, что не знает об этом. Легкие, как крылья бабочки, прикосновения продолжились, изящный танец осторожной руки по красивому лицу. Только теперь Шерлок не представлял, как он исцеляет, он тихо сопел и представлял, что любит. Несмотря на то, что он будет говорить на протяжении долгих лет во время моментов капризов и будущих ссор, на самом деле в Джоне нет ничего, что Шерлок хотел бы поменять. Ни одного недовольного ворчания или ругательства, ни одной морщины или выбившегося волоса на виске. И при этом, именно тело Джона Шерлок почитает как святыню, потому что никакого другого тела он так близко никогда не знал, никогда не хотел знать. И это тело, прямо рядом с ним, с морщинами и непослушными волосами, мягкой челюстью и жестким ртом, это то тело, что он знает настолько хорошо, что, ну, он может сказать вам, сколько веснушек на плечах у Джона (двадцать восемь), который средний палец на ноге длиннее (левый), и на какую высоту его живота достает его эрекция, когда у него стоит (более, чем достаточно, боже милостивый, да). И все же после пяти месяцев в этих отношениях Шерлок не начал даже узнавать все, что можно узнать об этом теле, не говоря уж о том, чтобы от него устать, так что он притворился, что не знает, что Джон проснулся, и попытался забрать его боль, прикасаясь к местам, где болело. А смешное заключается в том, что даже Шерлок знал, что именно это он и делает. Не потому, что он уже понимал, что прикосновения кого-то, кто любит и ценит тебя, снижают уровень стресса и волнения, позволяют телу наконец расслабиться, но потому что он видел это своими проницательными глазами. Дыхание Джона выровнялось, его сердцебиение замедлилось, напряжение вокруг его глаз ослабло… и он снова уснул. Тогда Шерлок и сделал нечто глупое. Он превратился в Шерлока и принялся охотиться за уликами. Да, конечно, спустя годы они многому друг друга научат, но в этом и суть – пройдут годы, прежде чем они изучат точное местоположение собственных шероховатостей, а также от каких именно привычек следует отказаться. Шерлоку понадобится больше времени, чтобы пройти по этому пути, так что именно сейчас, вместо того, чтобы отказаться от линии расследования, которую не стоит продолжать, Шерлок сделал то, что сделал, этот собиратель улик приподнял одеяло ровно настолько, чтобы он мог взглянуть на тело Джона глазами ученого. Так что только тогда он и увидел нечто большее, чем синяки на ребрах Джона, он увидел маленький темный полумесяц на бедре Джона. Буквально на прошлой неделе в морге Шерлок изучал в подробностях тело ребенка, покрытое такими отметинами. Молли тихо сказала, что это результат удара ногой в простом ботинке в стиле «оксфорд». Шерлок уставился на ногу Джона, быстро моргая. Неужели примерно тогда же, когда он сам лихорадочно всовывал пальцы ног в собственные «оксфорды», один из этих мужчин пинал Джона своими? Неужели – Нет, нет, Джон все еще шагал, когда Шерлок вынесся на Парк-Роуд, мужчины только шаркали ногами по тротуару за ним. Дыхание Шерлока резко участилось. Почему он тогда не увидел пинка? Как он мог пропустить что-то настолько простое, настолько жестокое? Что еще он пропустил? Впоследствии они вроде как посмеются над этим, но то, что тогда сделал Шерлок, не было смешным, а именно схватил фонарик из ящика тумбочки и натянул одеяло повыше, а сам потом сполз пониже. Подоткнув одеяло плотнее, до самой шеи Джона, убедившись, что свет не проникает внутрь, Шерлок включил фонарик. Полный теней мертвенно-желтый свет заставлял синяки на теле Джона выглядеть куда более крупными, темными, глубокими. Шерлок застонал от неожиданной боли в боку, его кожу закололо от холода, и он потянулся прикоснуться к ребрам Джона, но остановился как раз вовремя, опустив руку на бедро Джона, совсем рядом с маленьким черно-синим полумесяцем, и, часто дыша, он подумал, Что я делал, когда они делали это? Почему я не видел? Как так случилось, что я не… О. О, теперь Шерлок вспомнил. Он молился. «Пожалуйста, господи, боже, нет.» - Он бежал быстрее, чем он знал, что способен, и призывал божественную сущность, в которую не верил, и Шерлок был прав, все это время он был прав, чувства не дают тебе преимуществ, чувства делают тебя слепым, хотя ты смотришь в упор, так что ему оставалось сделать только одно. Перестать чувствовать. Шерлок задержал дыхание. Шерлок прислушался к реву своего сердца. Шерлок уставился на покалеченное тело Джона, смотря, но не видя. И вот тут наступает тот типичный момент в художественной литературе, когда главный герой в танце подходит прямо к самому обрыву, когда герой делает глупый выбор вместо правильного. Здесь водятся драконы. Вот разве что Шерлок Холмс не вымышленный персонаж и не герой. Он живой мужчина, впервые в жизни влюбленный в другого живого мужчину, и еще он гений, этот Шерлок Холмс. Так что именно в тот момент он применил немного этого гения и представил, кем бы он был без Джона Уотсона. Ответ был очевиден. Именно тем, кем он был раньше. С тихим вздохом Шерлок шагнул назад от обрыва. Он сделал правильный выбор вместо глупого. Потому что Шерлок Холмс не боится чертовых драконов. - Джон… Добрый доктор пошевелился, сделал болезненный вдох. Он сделал еще два неглубоких вдоха, постанывая, и внезапно Шерлоку захотелось плакать. Шерлок не стал плакать. Двигаясь медленно, Джон потянулся вниз, нашел лицо Шерлока, бережно взял его в руки. Шерлок хотел горевать. Он не стал горевать. «Милый,»- вздохнул Джон. Нет, что Шерлок сделал, так это стал очищаться. Двигаясь так же медленно, нежно дыша прямо на влажную, ароматную кожу, Шерлок прошептал, - «Джон,» - а потом его теплые губы заскользили по мягкому члену Джона.