Весенние забавы в Ривенделле

Наскоро позавтракав, веселая компания из шестерых эльфов, двух хоббитов и одного молодого орка вышла из дома. Впереди всех бежали Элладан и Элрохир — им не терпелось добраться до речки, на берегу которой Элронд всегда устраивал весенний пикник, — и остудить в холодной водичке обожженные крапивой задницы. Близнецы трусили по тропинке, беспокойно почесывая ягодицы, морщились, когда ткань штанов особенно чувствительно касалась кожи, однако охать и жаловаться не смели — вдруг отец догадается, за какую именно шалость их отхлестали крапивой? Правда, Элронд и без того догадался, что за воры побывали на клубничных грядках и оборвали все спелые ягоды, — но с мудростью хорошей хозяйки рассудил, что отсутствие клубники пикник не испортит — в отличие от ссоры. Он степенно шел за сыновьями, держа в одной руке корзинку с еще теплым мясным пирогом, заботливо завернутым в чистую тряпицу, а в другой — тихонько булькающую и поблескивающую на солнце бутыль яблочного сидра, и уже в который раз перебирал в уме список того, что следовало взять с собой из дома, — не забыли ли чего? Рядом с Элрондом почти вприпрыжку шагал Леголас. Он то и дело отбегал в сторону, чтобы сорвать красивый полевой цветок или полюбоваться цветущим деревцем, а Элронд тем временем украдкой любовался самим принцем. Тоненький, нежный, весь облитый солнечным светом, с мягкими пушистыми волосами, Леголас казался Элронду до невозможности прелестным. Элронд уже втайне предвкушал, как на пикнике, вдоволь налакомившись, Леголас положит голову ему на плечо, и Элронд будет нежно гладить его легкие, как пух, прядки… Он вспомнил, каким ласковым и покорным был его воробушек прошлой ночью, как сладко Леголас уснул, пригревшись на его груди, и как сам Элронд, тоже засыпая, целовал его пахнущую солнцем макушку и гладил худенькое плечо, с замиранием сердца ощущая, насколько принц хрупок и почти невесом в его объятиях… Элронд почувствовал, что чересчур разволновался. Отведя взгляд от резвящегося среди полевых цветов Леголаса, он попытался вернуться мыслями к своему списку продуктов — но, к его большому сожалению, прямо за ним шел Линдир и, тренькая на лютне, во все горло распевал жизнерадостную (и весьма непристойную) песню о «весеннем пробуждении чувств». Элронд смущался, сбивался с мысли и никак не мог додумать свой список до конца. «Одно хорошо — то, что я не забыл полный горшочек целебной мази, — думал Элронд, невольно прислушиваясь к песне Линдира, в красках расписывающего все прелести «упоительной любви на лоне природы». — Если наш менестрель соизволит и на пикнике забавлять нас подобными… сочинениями, то мазь может понадобиться в самом скором времени. Кстати, куда я ее положил?.. — Элронд, забеспокоившись, заглянул в свою корзинку. — Нет-нет, я едва ли уложил бы мазь вместе с пирогом, — подумал он. — Наверное, горшочек у Больга, в большой корзине», — Элронд оглянулся. И верно: позади, замыкая шествие, шагали бок о бок Больг и Глорфиндель, нагруженные самыми большими и тяжелыми корзинами — впрочем, могучий орк и не менее могучий эльфийский воитель несли их без труда. Из переполненной корзины Больга виднелся горшочек с целебной мазью, покрытый пергаментом и перевязанный бечевкой. Время от времени Больг наклонялся к горшочку, втягивал широкими ноздрями душистый запах мази и облизывался. Легкий завтрак, приготовленный Элрондом перед пикником, нисколько не удовлетворил, а лишь раззадорил здоровый аппетит молодого орка, и Больгу не терпелось приступить к куда более основательной трапезе. Он вздыхал, глотал слюнки и мечтательно поблескивал желтыми глазами на ароматные копченые колбасы в корзине Глорфинделя. Больг дивился: и как этот эльф умудряется нести в своей корзине столько вкусного и не попробовать ни кусочка? Вот это выдержка! Впечатлительный юный орк вновь исполнился уважения к «дяде Глори». Желая выразить свое поистине глубокое восхищение старшим товарищем, Больг деликатно пихнул Глорфинделя локтем в бок и прогудел: — Дядя Глори хороший. Глорфиндель, пребывавший в пасмурном расположении духа, вздохнул и с благодарностью похлопал Больга по плечу, каким-то чудом не выронив при этом корзину. — Спасибо тебе, приятель! Да и ты, Больг, — парень что надо, прямой и честный, — Глорфиндель утер тыльной стороной ладони пот со лба — ласковое весеннее солнышко уже начало припекать. — Только ты меня и понимаешь, братец… Больг, разобравший в речи Глорфинделя только «спасибо», «приятель», «Больг» и «братец», всё же посчитал нужным вежливо осклабить зубастую пасть и состроить понимающую мину. Больг видел, что его друг, всегда такой жизнерадостный и благодушный, отчего-то печалится. Больг наморщил лоб, недоумевая, что томит этого пышущего здоровьем эльфа, и пришел к выводу, что Глорфиндель мается животом. И неудивительно — после такого-то скудного завтрака! Больг с сочувствием посмотрел на Глорфинделя. Нелегко ему, верно, бедняге… Вот и у самого Больга тоже в желудке бурчит — не иначе как Элрондовы оладушки, в один присест проглоченные за завтраком, перекатываются. Больг почесал живот под атласным камзолом золотистого цвета (король Трандуил самолично выбрал для Больга эту ткань — в цвет желтоватых орочьих глаз) и покрутил головой, высматривая какую-нибудь еду. Но ни оленей, ни кабанчиков, увы, на горизонте не наблюдалось, и Больг, удрученно пыхнув носом, вновь принялся пожирать глазами копченую колбасу. А Глорфиндель тем временем всё жаловался Больгу, не замечая, что тот его не слушает: — …Взъелся на меня из-за этой треклятой клубники, будь она неладна. Говорит: «Я попросил тебя о такой малости, а ты даже этого не пожелал для меня сделать». Да разве ж я виноват, что эти прожорливые орчата, Элладан с Элрохиром, сожрали всю спелую клубнику? Ну, скажи, Больг, — разве ж моя в том вина? Больг, услышав в потоке бестолковой, по его мнению, эльфийской речи собственное имя, сосредоточился и покосился на Глорфинделя, пытаясь понять, о чем тот его спрашивает. — Орчата сожрали, — отозвался он и добавил: — Глори хороший. Этот ответ, похоже, полностью удовлетворил расстроенного Глорфинделя. — Вот! Твоя правда, приятель! Чем я-то ему нехорош? — Глорфиндель заморгал — то ли от навернувшихся слез, то ли просто от капелек пота, скатившихся на золотистые ресницы. — Ну, не принес я ему клубнику, балрог ее забери… Что я мог поделать? Не стану же я его зелеными ягодами, неспелыми да кислыми, потчевать! Так я ему и сказал. Говорю: «Ты не серчай, любушка, я этих паскудников близнецов уже наказал как следует: штаны с них стянул и прямо по голым задницам — крапивой…» А он вдруг совсем разъярился ни с того ни с сего. Покраснел весь и давай кричать, что я, мол, только о голых задницах и думаю, и что теперь он, дескать, знает, почему я пропадал всё утро невесть где. «Сбежал, — говорит, — от меня, чтобы с молоденькими эльфами развлекаться!» Нет, каков гусь, а? Больг, уловив в голосе Глорфинделя вопросительную интонацию, поддакнул: — Гусь, — и посмотрел вокруг: вдруг и правда где-то неподалеку разгуливает жирный гусь? Больг сглотнул слюнки. — …И ну меня по мордам хлестать, — продолжал Глорфиндель свою печальную повесть. — Наклонился я к нему, чтобы обнять, успокоить, значит… А он на цыпочки — и по мордам меня… Не больно, конечно… Ручонка-то у него маленькая, нежная… Но, понимаешь, обидно — мочи нет. Я ж никому такого не позволял — по щекам меня хлестать почем зря… Даже Эктелиону спуску не давал… А сейчас, бывает, доведет меня Эрик до белого каления, руки так и чешутся задать ему… как следует — а только схвачу его за грудки, так будто что-то по голове меня тюкает: Эктелион вспоминается и то, как расстались мы с ним навеки, не замирившись… И руки сразу опускаются. Думаю: что ж я делаю-то, счастьем своим не дорожу? А ну как что случится с моим Эриком — век же клясть себя буду, как за Эктелиона до сих пор себя кляну… Вот и терплю теперь. Эрик меня, боевого эльфа, по мордам — а я терплю… И так, и этак надо мной измывается — а я, знамо дело, всё терплю… Люблю его, заразу, до одури, — Глорфиндель от избытка чувств притиснул свою корзину к груди, — а он будто не понимает — ревнует меня, бесится, кобелем ругает… Да еще всё Трандуилова братца, зеленолесского советника, мне поминает, допытывается, не было ли у меня с ним чего, пока тот в Ривенделле гостил. Нет, ну что еще за выдумки? И не глянулся мне он совсем, зеленолесец этот, — только и знал, что манерами кичиться да в Эриковы пирожные пальцы совать — тоже мне, утонченность. Правда, говорил так мудрёно — прямо как мой Эрик. Я больше скажу: сдается мне, мой Эрик и Трандуилов советник — одного поля ягоды. А, Больг? — Ягоды, — согласился Больг — и в самом деле заприметил за деревьями ягодный куст. Подивившись наблюдательности Глорфинделя, Больг отбежал к кусту, отломал раскидистую ветку, тяжелую от ягод, и нагнал Глорфинделя, объедая ягоды на ходу. — Ягоды, — сообщил Больг и сунул ветку Глорфинделю в лицо. — Ешь! Глорфиндель с несчастным видом принялся обрывать ягоды. — Теперь вот опять поссорились, — проговорил он, задумчиво жуя ягоды. — Разобиделся, выставил меня из спальни и дверь прямо перед носом захлопнул. Сказал, не пойдет ни на какой пикник, если ему отказали даже в такой малости — первой клубничкой полакомиться. Иду теперь, вроде всё хорошо — птички поют, теплынь, листочки шебуршатся, цветы там всякие, ягоды… колбаса вот в корзине… — Глорфиндель втянул носом соблазнительный аромат колбасы, — а всё равно сердце не на месте. Думаю, как там мой Эрик? Эх, брат, скажу я тебе: никогда не влюбляйся, Больг. — Больг любит Ласи, — чавкая, учтиво поддержал беседу Больг. Наконец, дружная компания под аккомпанемент Линдировой лютни, уже порядком всем надоевшей, добралась до берега речушки. Пологий берег, покрытый высокой шелковой травой, спускался к тихо журчащей воде. Речка напитывала свежестью теплый, пронизанный солнечными лучами воздух. Душисто пахло полевыми цветами, усыпавшими зеленый ковер трав пестрыми крапинками. Бабочки, взблескивая атласными крылышками, играли друг с другом, над маленькими заводями висели серебристые стрекозы, и где-то у воды, невидимые в камышах, мелодично квакали лягушки. Весенний ветерок, время от времени налетая на берег, перекатывал травы, заставляя их клониться то в одну, то в другую сторону, и они переливались, как густая зеленая шерсть какого-то сказочного животного. Скидывая на ходу одежду и обувь, близнецы проскакали по берегу, присели в речке, опустив в холодную воду свои многострадальные зады, и зажмурились с блаженным стоном. — Вода просто чудесная! — крикнул Элрохир остальным. — Идемте к нам купаться! — Нет, мальчики, сначала нужно немного поесть, — мягко возразил им Элронд, оглядывая расстеленное на траве красное клетчатое покрывало, над которым суетились трое хоббитов — они вышли из Ривенделла пораньше, чтобы подготовить всё к приходу Элронда и компании. Два новоприбывших хоббита присоединились к ним, расставляя на покрывале корзинки и свертки с едой. Над берегом поплыли дивные ароматы Элрондовой стряпни. — Я ужасно проголодался! — воскликнул Леголас, присаживаясь на одну из атласных подушечек, которые хоббиты в изобилии разбросали вокруг. — И у меня в животе бурчит, — хохотнул Глорфиндель, плюхаясь рядом. — Помнится, в Гондолине, вернувшись с дозора, я мог целого кабанчика срубать. — Кабанчика, — мечтательно протянул Больг. Элронд всё семенил вокруг покрывала, с беспокойством следя за хоббитами: он опасался, как бы они не побили бутылки и не уронили пироги. — Ты совершенно прав, мой друг, — сказал он Глорфинделю, выкладывая на блюдо заранее приготовленные тартинки, — прогулки на свежем воздухе весьма способствуют хорошему аппетиту. — Это точно, владыка. Вот, бывало, идем мы с ребятами из ночного дозора… Тут Глорфинделя бесцеремонно прервал Линдир. Перехватив свою лютню поудобнее, он ударил по струнам и торжественно произнес: — Любезный Глорфиндель подал мне прекрасную идею! Я спою вам песню о доблестных гондолинских воинах, всегда готовых подставить собрату по оружию плечо… — И не только плечо, — хихикнули Элладан и Элрохир, уже вылезшие из речки, — их выманил аппетитный запах угощения. Не слушая их, Линдир запел: Влекомые страстью, сплетаются пылко тела славных воинов, гибких и сильных… Элронд опустился на подушечку рядом с Леголасом. Все корзинки, тарелки, бутылки, бокалы и блюда, наконец, были расставлены, и Элронд смог вздохнуть с облегчением. — Боюсь, любезный Линдир, песни… э… такого рода не подходят для… принятия пищи, — заметил он деликатно. Леголас пришел ему на помощь: — Элронд имеет в виду, что твоя песня, Линдир, прославляет воинскую доблесть и боевые подвиги, — сказал он, ловко ухватывая лежащую на краю блюда тартинку с творожным сыром, мелко нарезанными огурчиками и зеленью, — а значит, эта песня больше годится для торжественных пиров, чем для скромного семейного пикника на природе. Элладан и Элрохир прыснули — и обрызгались яблочным сидром. Линдир на мгновение задумался. — Тогда… О! Да, тогда я спою вам песню о дивных солнечных днях поздней весны, — предложил он. Намазывая апельсиновым джемом кусочек кекса для Леголаса, Элронд решил, что «дивные солнечные дни» звучат вполне благопристойно. — Вот и славно, мой друг, вот и славно, — сказал он, подавая Леголасу кекс. — Песня о прекрасной весенней природе — что может быть лучше для пикника? Линдир, окрыленный вдохновением, тренькнул струнами и начал: Влекомые страстью, сплетаются пылко тела юных эльфов, гибких и сильных… — Постой-ка, приятель-стихоплет! Сожри меня тролль, если это не та же самая песня! — захохотал Глорфиндель. Линдир взглянул на него с видом непонятого гения. — Это совершенно другая песня! — фыркнул он. — В песне про Гондолин были «тела славных воинов», а здесь — «тела юных эльфов»! Только неотесанный мужлан, ничего не смыслящий в высоком искусстве, не заметит разницу! — Полно, полно, любезный Линдир, — поспешил разрядить обстановку Элронд. — Ты, верно, притомился после столь… долгого пути, — Элронд с сомнением оглянулся на крыши и башенки своего дома, виднеющиеся совсем неподалеку. — Вот, отведай-ка весеннего салатика с редисом… — он попытался было подсунуть Линдиру вазочку с салатом — но менестрель, чья тонкая душевная организация оказалась чересчур тонка для шуточек Глорфинделя, вскочил на ноги, обнялся с лютней и удалился в абрикосовую рощицу, где сразу же принялся распевать какие-то до невозможности горестные песни. — Ах, да что же это, — всплеснул руками Элронд. — Отчего наш любезный Линдир так расстроился? Ох уж эти тонко чувствующие эльфы искусства… — от огорчения Элронд схватил вазочку с салатом и принялся его есть. — Может быть, ему хотелось более изысканный салат? Например, с одуванчиками?.. — предположил Элронд задумчиво. — Да ладно тебе, не горюй, владыка, — сказал Глорфиндель — он заметно повеселел, умяв в одиночку большущий закусочный бутерброд с копченой свининой, рублеными желтками и листьями салата. — Пусть себе дуется в рощице — нам больше еды достанется, — и потянулся за бутылью сидра. Но через какое-то время, когда эльфы перешли с холодных закусок на десерт, а Больг всё еще что-то уплетал, хитро поглядывая на остальных из-за корзины, от страдательных и несколько немелодичных песен Линдира, несшихся из абрикосовой рощицы, стали сдавать нервы даже у стойкого гондолинского витязя Глорфинделя. — Варга ему за пазуху! — выругался он в сердцах. — Сколько ж можно выть?! Блевать тянет от его воплей. — Нас тоже, — поддакнули Элладан и Элрохир, чьи лица и в самом деле приобрели нездоровый зеленоватый оттенок, — правда, скорее всего, не из-за пения Линдира, а из-за немытой клубники, съеденной утром. — Мне тоже как-то не по себе стало, — пожаловался Леголас. — Владыка, разреши, я схожу заткну нашего певуна, — предложил Глорфиндель. — А то его вытье наводит меня на мысли об атаке варгов на Гондолин. Элронд перестал колупать яичко. — Нет-нет, не стоит себя утруждать, мой друг, — лучше я сам схожу к Линдиру, — поспешно сказал он, поднимаясь с покрывала и собирая с колен мелкие яичные скорлупки. — Возможно, мне удастся его утешить. С печалью думая о том, что мирный весенний пикник, о котором он мечтал еще с зимы, как всегда получился совсем не мирным, Элронд направился в абрикосовую рощицу — и попутно обнаружил, что выпил молодого вина больше, чем следовало. Голова у Элронда приятно кружилась. Двигаясь на звуки отчаянных рыданий, несущиеся из-за деревьев, Элронд прошел через рощицу и, наконец, увидел Линдира. Тот расположился под абрикосовым деревцем, в листве которого уже виднелись зеленые плоды, и перебирал струны лютни, время от времени разражаясь обрывком какой-нибудь жалостливой песни. Впрочем, в устах Линдира даже жалостливые песни получались какими-то непристойными: если в радостных песнях менестрель прославлял радости плотской любви, то в печальных он с тоской вспоминал минувшие плотские наслаждения. — Мой друг, — осторожно проговорил Элронд, опускаясь на землю рядом с Линдиром, — почему бы тебе не вернуться к нам? Хоббиты уже начали делить ревеневый пирог — он так чудесно сочетается со взбитыми сливками и мятным чаем… Линдир обратил к нему глаза, наполненные слезами. — На что мне взбитые сливки, если нет нежной трепещущей плоти, с которой я мог бы эти сливки слизать? — возразил он с горечью. От таких слов Элронду стало немного неловко. — Любезный Линдир, — сказал он, смущаясь, — зачем же… эм… трепещущая плоть? Мой ревеневый пирог, осмелюсь сказать, ничуть не хуже… А если еще присыпать корицей, да сахарной пудры побольше, — тогда вообще… — Как ты не понимаешь, владыка! — воскликнул Линдир, картинно заламывая руки. — Мое тело изголодалось не по сладостям, а по сладостной любви! Тут Элронд наконец понял, к чему клонит Линдир, и решил немедленно ретироваться. Однажды Элронд уже совершил оплошность — и весь Ривенделл еще долго потешался над ним и над его «трубочкой с кремом» (как Линдир окрестил в своей новой песне Элрондово достоинство). Надо ли говорить, что Элронд с тех пор не решался печь свои фирменные трубочки с кремом? — Увы, мой друг, — пробормотал Элронд, отодвигаясь от Линдира, — боюсь, я ничем не могу помочь… — Отчего же? — мгновенно отреагировав, Линдир схватил Элронда за руки и усадил обратно. — Только ты и можешь утешить меня, владыка! Услышав твои сладострастные речи о ревеневом пироге, покрытом взбитыми сливками, я понял, что именно твоей поэтической ласки жаждет моя плоть, изнывающая в предвкушении неги! — повалив Элронда на спину, Линдир забрался на него и стал торопливо распутывать завязки на его штанах. — Давай же предадимся порыву, охватившему наши распаленные тела! — выдохнул он, бесцеремонно обхватывая рукой член Элронда. — О, желанный мой, наполни же взбитыми сливками мой ревеневый пирог! Элронд попытался себе это представить, но пальцы Линдира на его члене мешали Элронду думать. — Прошу тебя, любезный Линдир, не надо! — умоляюще прошептал он. — Что подумают о нас остальные? Они же могут нас увидеть!.. — Пусть смотрят! — ответил Линдир страстным шепотом, взяв Элронда за руки и со шлепком положив его ладони себе на обнаженные ягодицы (Элронд изумился: и когда это Линдир успел снять штаны?) — Пусть любуются нами — ибо в подлунном мире нет ничего прекраснее священного таинства Любви! Элронд хотел было возразить, что таинство перестает быть таинством, если заниматься им где попало — к примеру, в абрикосовой рощице, которая прекрасно просматривается с берега реки, — но в этот момент Линдир начал медленно насаживаться на его член, и Элронду стало уже не до возражений. «Батюшки! Надо было прихватить с собой горшочек с мазью!» — подумал он, чувствуя, как член с трудом входит в тугой анус Линдира (похоже, менестрель и правда давно уже не вкушал «сладостной любви»). Элронд не смог сдержать стон — не наслаждения, а боли. Линдир тоже мучительно застонал, приподнимаясь и вновь опускаясь на член Элронда. — Друг мой, — обеспокоенно сказал Элронд, — не испытываешь ли ты некоторое… неудобство? Боюсь, подобные… забавы не пройдут даром для нас обоих. — И пусть! — простонал Линдир, не глядя на Элронда, — менестрель закатил глаза и, похоже, всецело отдался «порыву, охватившему распаленное тело». — Наслаждение без боли подобно сахарной пудре без корицы — сладко, но не захватывает дух… — Никогда не думал, что корица захватывает дух, — пролепетал Элронд, морщась — анус Линдира нещадно натирал кожу на члене. — Любезный Линдир! Возможно, мне удастся удовлетворить тебя каким-нибудь… иным способом? — предложил он с мольбой в голосе. — Видишь ли, без смазки наше наслаждение, похоже, начинает превращаться в пытку… — О нет, мой желанный! — простонал Линдир, приподнимаясь и опускаясь на члене Элронда всё быстрее и быстрее. — Это чувство… Этот жестокий пламень, сжигающий мой грот наслаждения… О, это так прекрасно… И я… я… уже не в силах остановиться! — выкрикнув последнюю фразу, Линдир ахнул, задрожал всем телом, больно вцепившись Элронду в запястья, еще раз резко насадился на член (отчего Элронд на собственной шкуре ощутил тот самый «жестокий пламень») и с нежным и несколько наигранным стоном кончил, упав Элронду на грудь. Элронд перевел дух. Его член был по-прежнему болезненно твердым, но Элронда охватывал ужас при мысли о том, чтобы вновь овладеть Линдиром или помочь себе рукой — натертая кожа на члене прямо-таки горела. — Мой милый Линдир, — проговорил Элронд как можно ласковее, чтобы не обидеть чувствительного менестреля. — Ты не огорчишься, если я вернусь к остальным? Меня, верно, уже заждались… Кроме того, мне… да и тебе тоже… необходимо… восстановить силы. Линдир приподнял голову, поцеловал Элронда в губы долгим поцелуем и сполз с любовника на землю. — О да, мой прекрасный возлюбленный, — ответил он с блаженной улыбкой. — Ступай — а я пока обдумаю новую песню. Элронд с обреченным видом подтянул штаны, понимая, что обещание Линдира не предвещает ничего хорошего. К тому времени, когда он добрался до речки, его член, прижатый тканью штанов, уже жгло как огнем. Вконец измучавшись, Элронд со страдальческим стоном опустился на край покрывала и огляделся, отыскивая глазами большую корзину, в которой лежал горшочек с целебной мазью, — а заодно и куст погуще, за которым можно спрятаться, приспустить штаны и как следует полечиться. Глядя по сторонам, Элронд обнаружил, что за время его отсутствия Леголас, Элладан и Элрохир с хоббитами убежали на речку (их веселые голоса, смех и плеск воды доносились из-за камышей). Глорфиндель дремал, обнявшись с бутылью вина. Только Больг всё еще чавкал, держа в одной руке большой ломоть мясного пирога, а другой зачерпывая что-то в корзине, и с видимым наслаждением облизывал пальцы. У Элронда возникло смутное подозрение. — Больг, дружок, что это ты там ешь? — спросил он. Больг поднял на Элронда простодушные глаза, светящиеся довольством. — Вкусно, — прогудел он. — Ешь! — и щедро протянул Элронду уже почти пустой горшочек с целебной мазью.