Плен

Со мной, впрочем, все было в порядке и через минуту, и через час и даже к ночи. Фридрих, как ушёл с пострадавшим солдатом, так и не возвращался. И это пугало не на шутку, потому что лучше бы накричал, избил, выстрелил из своего пистолета (лишь бы попал прямо в сердце или голову), а не вот так. Когда не знаешь, чего ждать, одна минута идёт вечность. И я словно замерла в том моменте: всё ещё вижу, как кровь схлынула с лица мужчины передо мной, как взгляд вмиг стал непроницаемым и страшным, как тяжёлые шаги продавливали доски пола… Меня не может не ждать казнь. Просто невозможно выжить, когда пытался убить кого-то из этих фашистов. Я слышала, какая-то женщина из соседнего села мышьяком отравила своего жильца из немчуры. Так её вроде как сначала долго пытали, пока она при смерти уже не оказалась, а потом повесили. Неужели, меня тоже будут пытать? Интересно, если броситься в ноги к Фридриху и плакать, и умолять, он подарит быструю смерть? Он же вроде как был добр ко мне… правда? Всё в голове смешалось, кажется, я даже проплакала немного, а потом долго лежала на полу, глядя в потолок и стараясь не думать ни о чём. Постепенно, от мыслей о будущей смерти, пытках и прочем я перешла к состоянию, когда было уже почти не страшно, а скорее… всё равно. Наверное, пришло осознание, что мне никак от этого не уйти. Я ведь, действительно, хотела их убить, и у меня почти получилось. Важен не итог, а намерение. Я хотела показать, что ещё не сломлена, что не покорена, и теперь меня просто обязаны были принудить к послушанию. Даже если и в смерти. Наконец, когда в доме стало совсем темно (на улице даже луна спряталась за облаками), я закрыла глаза и открыла их уже ранним утром. Сначала мне показалось, что дом пуст, как и вчера, но только вот очень скоро я поняла, что это не так. Стоило лишь слегка повернуть голову, и сразу же взгляд наткнулся на колени офицерской формы. Фридрих стоял, прислонившись бедром к столу и глядя на меня. Взгляд его не выражал ровным счётом ничего, лицо тоже, лишь пальцы нервно перестукивали по краю столешницы. Он стоял и смотрел молча, и я не решилась ничего говорить, только села, поправив одежду и опустила голову, потому что смотреть в лицо Фридриху было невыносимо. Доверие не оправдано, вполне возможно, я глубоко ранила его таким поступком. Вполне возможно, он не желал мне зла, один из немногих окружавших меня людей. Так мы бы, наверное, до скончания вечности и простояли, если бы не стук в дверь. Тут-то мне и подумалось, всё, смерть пришла, отведут тебя сейчас, Марина, на полянку куда-нибудь и в расход. Перед глазами все качнулось, но… Это оказался уже знакомый мне голубоглазый Карл. Дверь открылась без скрежета петель или удара о стену, да и шаги вошедший приглушал. Однако говорил достаточно громко, так что я решила, что это скорее привычка – не топать понапрасну. Конечно, из их завязавшегося разговора я ничего не поняла. Но на этот раз Карл выглядел словно бы довольным, по всей видимости, что-то произошло, иначе отчего бы этому радеющему за солдат офицеришке так себя вести после моей вчерашней выходки? Однако он остановился рядом с Фридрихом и теперь стал второй парой глаз, что уставились на меня. Меня схватили за подбородок, крепко сжав ещё и щеки сильными пальцами, и не выдержав, я поморщилась, прекрасно знакомое лицо с заметными синяками под глазами быстро приблизилось, брови сошлись на переносице. – Герр Фридрих, – просипела я едва слышно, почти что одними губами, а после зажмурилась. Начался непродолжительный спор, но видимо Карл был в слишком хорошем настроении, чтобы много внимания уделять девчонке вышестоящего офицера. Вскоре тот покинул дом, бросив что-то многозначительное в мой адрес, прекрасно зная, что я не понимаю их языка. И тут я поняла, что на самом деле была совсем не против компании Карла. Потому что оставаться один на один с Фридрихом было… слишком. Просто слишком. Дрожь в теле не удавалось унять ни усилием воли, ни физически, а глаза против моего веления теперь таращились на немца в ужасе и мольбе о снисхождении. Долгое мгновение он смотрел на меня в ответ, но ничего в его взгляде я прочитать не могла. Он словно прятался за стеной, за которую мне не удавалось заглянуть. Разгадала я его, ну конечно. Оказалось, прятаться Фридрих умел просто виртуозно. Мужчина отвернулся от меня, достал аккуратную сигарету и закурил, оперевшись бедром на высокую железную стойку и скрестив ноги. Его размышления прерывать было совершенно не желательно, потому я даже дышать старалась поменьше. – Ты понимаеш' што софершать преступление? – наконец, с трудом выговорил Фридрих, борясь с языком народа, что ему ещё предстоит покорить. Потом добавил пару фраз на немецком и нахмурился ещё сильнее, так что у меня теперь наглухо поселилась в голове мысль выучить его язык. Хотя бы так, чтобы понимать на слух. Это избавило бы от множества проблем и в то же время стало бы отличным подспорьем. Сама того не заметив, я яростно закивала, вчерашние мысли ужасно вымотали меня. Да и глупо было отнекиваться. От этих кивков так разболелась голова, что невольно слезы выступили на глазах и сразу же пролились на щёки. – Gut, gut, – медленно пробормотал Фридрих, выглядя на удивление растерянным, словно не знал, что говорить и делать теперь со мной. Сигарета едва заметно подрагивала в его длинных, жёстких пальцах, на конце тлел уголек, но мужчина, задумавшись, всё никак не делал затяжку. В таком состоянии я не видела его уже давно, и вновь проснулось где-то в глубине груди дурацкое чувство человеколюбия. Снова перед глазами был не «герр Фридрих» из немецкого народа, а обычный человек, потерянный, зависший где-то в своих мыслях и, главное… не пытающийся меня убить или наказать в сей же момент, когда и так больно и плохо настолько, что в пору прицепить к себе камень и броситься в воду. В конце концов, в странном состоянии собственного духа, я поднялась с пола, на котором провела всю ночь, как можно более незаметно размяла затёкшие мышцы, стараясь не упасть обратно, так как ноги плохо меня слушались. Я отыскала глазами тапочки и какими-то автоматическими движениями, не осмысливая своих действий или же мотивов, переобула Фридриха в домашнюю обувь, и под неподвижным взглядом помогла снять мундир, кое-как дотопав до шкафа, чтобы повесить его внутрь. Задобрить, отплатить этому мужчине казалось мне жизненной необходимостью в тот момент. В печи были остатки куриного супа, а также нашлась картошка, которую я и начала с неким отупением чистить первым попавшимся под руку ножом. Я только руки и помыла перед этим. Как и до этого несколько раз, рутинные мысли и действия помогали мне справиться с ситуацией. В такие моменты я могла не думать, а просто делать. Фридрих не останавливал меня, все же докурив несчастную сигарету и затушив ее о край стола, за который потом и сел, всё с тем же потерянным выражением лица и явным бардаком в мыслях. Я не могла ему ничем помочь, да и хотела ли? Впрочем, если бы возможно было как-то успокоить его, наверняка, существующий внутри гнев и как-то отвертеться от наказания… Это было бы прекрасно. – Карл трепофать отпрафлять тепя упить… – Фридрих нахмурился на моё непонимание и лишь покачал головой. Я только и осознала, что сам мужчина был не очень рад такому предложению и пытался придумать альтернативу. Вопрос, почему меня не убили сразу же, не давал мне покоя потом ещё долго. И в какой-то момент я потом узнала, что вместо меня казнили другую девушку, её выставили виноватой и вздёрнули на яблоне. Это был тот случай, когда не просто кто-то умирал, а не я. На этот раз кто-то умер вместо меня. Но на тот момент я этого не знала. И думала о том, что надо было обязательно Фридриха склонить на сторону, в которой будет поменьше страданий для меня. Но как это сделать? Вода с чищенным картофелем медленно нагревалась на огне, чайник тоже ещё не вскипел, и мне нечем было его порадовать. Если только… полным и безоговорочным подчинением. Все ведь захватчики любили покорность? Пока со всеми немцами срабатывало. Должно было сработать и на Фридрихе. Как же его показать? Обычно хватало склоненной головы или потупленного взора, но здесь нужно было что-то большее... Снова бросив взгляд на задумчиво-отстраненное красивое лицо, я неуверенно подошла к его стулу, почти сразу же опустившись на пол и осторожно, словно боясь навредить, склонила голову на колено, облаченное в жестковатую ткань формы. Наверное, лицо моё представляло собой не слишком красивое зрелище – скорее, морду побитой собаки, перемазанной и угрюмой, а с шеи ещё не до конца сошли синяки от удушения. Волосы тоже все были грязные после тяжелой работы в бане, но мытые за день до произошедшего они всё-таки умудрились сохранить некоторую мягкость. Фридрих медленно опустил взгляд, и я едва удержала себя от того, чтобы вскочить и забиться в угол, испугавшись, что я разозлила его своей выходкой. Но тяжелая ладонь, опустившаяся на макушку, не позволяла совершить подобный маневр, так что оставалось лишь сидеть и пытаться не отводить взгляд. Его пальцы едва заметно гладили мои волосы, скорее неосознанно, чем в намеренной ласке. Он раздумывал, решал что-то, и я не мешала. Мы просидели так наверное несколько минут, за которые мужчина принял какое-то решение и кивнул, придя в согласие с самим собой. – Растопи паню и мойся к фечер. Я фосфратиться ф том, и мы итти, – я моргнула пару раз, отстранившись от немца, тот явно передумал оставаться дома, быстро надевая сапоги и мундир обратно. Однако больше он ничего не сказал, и мне оставалось лишь исполнить приказ и ожидать вечера.