Через какое-то время я увидела то, что видеть никогда не хотела. Догадки и домыслы — это одно, но полноценное знание, факт — это совсем другое.
Я возвращалась ближе к обеду от колодца с ведрами, мирный плеск воды о стенки успокаивал, и настроение колебалось от вечно-плохого (в последнее время оно было обычным для меня) до нейтрального, иногда даже удавалось выдавить улыбку. Вот и сейчас, находясь, в определенном смысле, в приподнятом настроении, мне повезло наткнуться на расправу, которой удалось избежать самой, по крайней мере, отчасти.
Две женщины и старик стояли лицом к немчуре, вроде как старались глядеть прямо, а все равно страх видно у всех троих. Зачем я остановилась, так и не поняла, теперь уже знаю, что стоило убежать…
Все трое выглядели ужасно: избитые до крови, едва стояли на ногах. Немцы говорили что-то с яростью и нетерпением, староста переводил одновременно с ними, так что я не особо понимала их речь, однако кажется эти люди не сдали достаточное количество еды или не покормили, когда те пришли… Что-то вроде этого. А я хоть и жила на харчах вражеского офицера, была осведомлена о состоянии других жителей — они голодали. И как можно было винить людей, что сами не могли прокормиться?
Я тряхнула волосами, снова вылетело из головы, что про справедливость можно забыть надолго, если не навсегда. Тут все будут виноваты без вины, если солдаты так захотят.
В конце концов, троих виновных повели к деревьям, росших в двух шагах, толкая в спину прикладами, из-за чего старик со стоном упал на землю и встать больше не смог, как бы на него ни орали. Стенания пресекла короткая очередь, заставившая меня крупно вздрогнуть и задрожать. Как хорошо, что я стояла достаточно далеко и тело несчастного за невысоким забором не видела.
Зато я видела этих женщин, взбирающихся на шаткий помост и еще… веревки: с ветвей дерева спускались три петли. Я ни разу не видела повешения, до последнего момента во мне боролось два желания убежать и смотреть до конца. Если честно, я просто не успела решить, на моих глазах два белокурых солдата надели на напряженные женские шеи веревки и сдернули пленниц с помоста. Одна затихла сразу после громкого хруста, но вторая билась, сучила ногами, дергалась и страшно хрипела. Руки мои ослабли, выпустив тяжелые ведра, из-за чего вода растеклась по земле.
Пытаясь отвести дрожащий взгляд, я наткнулась на Фридриха, по всей видимости, он и руководил казнью. Фридрих стоял напротив висельниц, ледяным взглядом осматривая тела, после чего он кивнул, и этот кивок означал финальную точку в процессе наказания «преступников».
На секунду мне представилось, как мое тело болтается в петле, как мой язык вываливается из рта, опухая и чернея, как… «Больно!» — неожиданно безумно заболел низ живота, отдаваясь в поясницу. Вскрик удержать не удалось, да и страх, уже завладевший моим сознанием, теперь накрыл в полной мере. Какая-то женщина, бледная после зрелища казни, заметила мое состояние и подбежала ближе.
— Что случилось? Где болит? — мне хотелось убежать и от этого дрожащего, взволнованного голоса, и от непонятной боли, не похожей на обычные женские боли, но…
— Я… Я не знаю. Живот очень болит, остро… В пояснице тоже, — я попыталась подняться, однако вся сморщилась от неприятных ощущений, не желая больше плакать (да и это никогда не помогало). — Такого раньше не было.
Женщина помогла мне встать. Казалось бы, ерунда, просто скоро начнется месячное кровотечение, но время было не то и ощущения другие. Я больна? Я чем-то заболела и теперь умру? Боль была сильная, мне к тому же совсем не удавалось успокоиться. И тут на щеку опустилась чья-то тяжелая рука, словно отрезвив меня. Боль в лице словно отвлекла от того, что творилось ниже.
— Отфети к лекару, — бросил вполне знакомый голос, а потом женщина подхватила меня подмышками и увела прочь. Взгляд Фридриха прожигал во мне дыру, но обернуться не было сил.
В каком-то состоянии полусна я лежала на жесткой кровати с раскинутыми ногами, между которыми копошилась старуха, потом пила противную жижу и что-то ела, но отпустила боль лишь через полчаса, и от облечения мне не удалось сопротивляться сну.
Когда я открыла глаза, прямо передо мной застыло морщинистое лицо, хмурое и недовольное:
— Чье дите? — голос скрипучий от… злости? А в маленьких бледных глазах жалость.
— Что? — горло продрало кашлем, сознание спутывалось.
— Дитятко от кого? Не говори только, что от фрица, пожалею, что спасла.
Кажется, мой непонимающий взгляд сказал ей больше, чем могли сказать слова. Она покачала головой и передала мне кружку с молоком.
— Пей. В любом случае, не думаю, что ты его выносишь. Вон, и так рвался из тебя гнилой плод, — после этого старуха замолчала, да и я не могла выдавить ни слова. В конце концов, я просто ушла, медленно ковыляя в сторону «дома», так как оказалось, что солнце уже начало садиться, а ужин не готов и баня не нагрета. Да еще и ведра потеряла по дороге.
Мысли текли лениво, и воспоминания о казни отдавалось глухой болью в голове и неверием в том, что Фридрих участвовал в этом. Значит, все-таки… чудовище?
С этими мыслями я зашла в дом, и в нос сразу ударил запах спиртного. Осколки бутылок, пятна от самогона на стенах и полу. Посреди этого хаоса — Фридрих: растрепанный, помятый, совершенно безумный в обнимку со своим оружием и последней целой бутылкой. Неразборчивое бормотание на немецком понять было невозможно, так что я просто принялась убирать весь бардак вокруг.
— Эй, — неожиданно громкий голос немца заставил меня вздрогнуть и порезаться осколком, тем не менее я осторожно обернулась к офицеру, — ти, рус… руска! Donnerwetter! Warum ich dich traf? (пер. Черт возьми! Почему я встретил тебя?) — он зажмурился, тряхнул головой и посмотрел мутным взглядом мне в глаза. — Жизнь или чьесть? Чьесть или жизнь? Я моку выпирать лишь одно. Я решил за тепя, теперь ты решать за меня, — безумная улыбка испугала меня сильнее чем все, что бывало в прошлом.
К тому же… я плохо понимала, о чем он говорит, и оружие в его руках совершенно не помогало трезво мыслить. Но что можно было понять с легкостью — Фридрих определенно сорвался. Напиться, устроить бардак вокруг и теперь говорить подобное… В здравом уме этот мужчина не стал бы такого делать. Но что же произошло? Что вынудило его…
— Мой Vater (пер. Отец) гофорить — честь wichtiger (пер. важнее, важный). Пуля спасать честь. Да? Ньет?
Незаметно для себя, я забилась куда-то в угол, не в силах выдавить ни слова. Все реакции все еще оставались медленными, что наводило на мысли о той самой непонятной жиже, которую мне дала старуха-лекарша. Возможно, это было сильное успокоительное, раз я сейчас не падаю в обморок от ужаса.
И вот до меня дошло — это ведь мой шанс. Я могу убить его, не пачкая рук. Он сам предложил решение. Пулю в голову, и все. Если он застрелится сам, то с меня никто не спросит. Кажется, эти мысли все же отразились в моих глазах: улыбка исказилась в кривую усмешку, бутылка упала на пол, разливая содержимое, а трясущиеся от перебора с алкоголем руки начали заряжать пистолет. Каждый щелчок отдавал в голове громом наковальни. А когда Фридрих уперся дулом себе в висок, все замерло, и даже звуки за окном стихли.
Нажми! Нажми! Нажми! За все, что сделал со мной, за все, что сделал с другими, за все, что сделаешь в будущем.
Нет, подожди! Кто же защитит меня, когда ты умрешь? Куда я попаду сразу после? В петлю? Болтаться изуродованным пугалом на потеху немцам и на устрашение другим?
Стреляй! Все будет только рады, когда твоя жалкая душонка отправится в ад, где ей место!
Но как же жить дальше? Как же жить… без него?
Мыслей было так много, они разрывали на части, проносясь за долю мгновения, не задерживаясь надолго, моментально сменяясь. Понять, чего же я действительно хочу, было попросту невозможно.
— Ich wünschte wirklich (пер. Мне действительно жаль), — его светлые глаза, замутненые, словно полные тумана гнилых болот, которыми он отравлен, закрылись от меня веками, захлопнулись ресницами, и тело само среагировало, бросилось вперед в инстинкте самосохранения.
Раздался выстрел, и он оглушил меня на пару секунд. Когда смогла снова воспринимать реальность, Фридрих лежал, опрокинутый со стула моим телом, весь висок залило кровью, и она так быстро накапливалась, что было совершенно непонятно, прошла ли пуля навылет, или я все же успела оттолкнуть его руку. Однако лежал мужчина неподвижно, вокруг образовывалось кровавое пятно… И именно в этот момент звуки извне снова стали поступать ко мне в голову: крики, выстрелы, грохот. Дверь в дом растворилась с ужасным треском, и несколько мужчин в бушлатах ворвались внутрь. Быстро осмотревшись, увидели меня, Фридриха с залитой кровью головой и валявшийся совсем рядом пистолет. Оружие забрали, еду и лекарства тоже, и меня не забыли связать и потащить за собой.
Когда вытащили из дома, не забыли полить крыльцо и окна керосином… Исчезая в лесу вместе с отрядом неизвестных налетчиков, я видела, как полыхал небольшой дом, в котором, как мне на тот момент казалось, навсегда будет похоронено мое прошлое. Будущее однако было столь же беспросветным.
