Плен

Мое новое обиталище не внушало никаких положительных чувств, в нем было холодно, сыро и, что уж душой кривить, страшно. На деле, было страшнее, чем среди врагов. Потому что среди фрицев легко было сказать, кто враг – каждый, на ком надета эта проклятая чужестранная форма. А здесь (кстати я так точно и не смогла понять, куда попала, наверное, все-таки, к загадочным партизанам) все вокруг вроде как свои. Но мне не давало покоя чувство опасности, ведь… можно ли было меня назвать «своей»? По глазам тех, кто запер меня здесь, я поняла, что они меня таковой точно не считают. Впрочем, их взгляды это и вовсе отдельная тема. Стоит вспомнить их, как сразу же бросает в дрожь. Холодные, злые и бесчувственные глаза. У каждого здесь. Я конечно видела далеко не всех обитателей лагеря, который кстати был больше, чем мне представлялось в смутных фантазиях. Намного больше. Но все же в лесу, скрытый от всего мира так глубоко, что ни один фашист не добрался бы. От осознания этого становилось немного спокойнее, только вот над моей головой все еще нависал топор, и не понять этого было бы глупо. Не зря меня держали здесь, в этой маленькой землянке, словно в тюрьме вот уже сутки. Иногда я слышала у входа шаги и разговоры, но пока еще никто меня не посетил, видимо, были дела поважнее. Радовало ли это меня или расстраивало, не понять. И если в первые часы такого времяпрепровождения я еще на что-то надеялась, пыталась до кого-то достучаться, то уже вот как почти сутки просто сидела на месте, иногда проходясь по стеночке, но не больше. Зато мысли в голову лезли без остановки. В конце концов, многое произошло в последние мгновения моего пребывания в деревне. Интересно, что там с Фридрихом? Умер ли? Крови было много… Я мотнула головой и больно дернула себя за прядь у лица. Даже если умер, мне не должно быть до него больше дела. Тем более, что теперь есть проблемы намного… намного серьезнее. Взгляд сам собой упал на живот, и откуда-то из глубины самой что ни на есть души вырвался сдавленный вздох. – Что делать-то теперь…? – я ведь что-то да уже знала про все это, и понимала, что в общем-то мое положение совсем не завидное. Я видела, как матери было тяжело с Наташкой, живот был размером с арбуз, а иногда она и встать не могла, настолько опухали ее ноги. Ела за троих, иногда начинала без причины плакать, но в то же время все прекрасно видели, что она счастлива. Возможно, это помогло ей пережить и сами роды. Я сама не видела, зато слышала ее крики. Мороз по коже. Как мне пройти через это, если вокруг лес, хмурые партизаны, внутри ребенок от врага, а впереди какое-то совершенно беспросветное будущее? Вот уж точно, пришлось повзрослеть еще сильнее и начать соображать быстрее. Что делать, если меня только не убьют в течение следующих пары дней или не заморят голодом в этой землянке? Есть хотелось нестерпимо, особенно тяжело было в ночь, я даже не смогла заснуть. Сейчас это чувство притупилось, но умом понималось, что без еды я долго не протяну. Еще меньше продержусь без воды. Но наконец меня решили посетить. Пришлось собраться с мыслями и подняться с небольшой низкой скамеечки, на которой я и провела почти все время. Зашли двое мужчин, еще двоих я видела у дверей, все при оружии, достаточно тепло одетые. Как бы и мне сейчас хотелось закутаться в шинель или бушлат, чтобы отогреть продрогшие косточки. Но страшно было слово лишнее сказать. Что придется максимально следить за собой, это я поняла еще на подходе к лагерю. Я ведь «подстилка», вряд ли с такими церемонятся. – Ну, девка, сейчас у нас с тобой серьезный разговор будет. Надеюсь на сотрудничество, – заговорил один из гостей, низкорослый, черноволосый мужик, похожий немного на беса, особенно блестящими глазами под кустистыми бровями. Я кивнула, опасаясь, что голос сорвется и покажет, насколько взволнованной и испуганной я была. Они сели на скамейку напротив, у второго в руках оказалась потрепанная тетрадь и карандаш, по всей видимости, он собирался записывать за мной. – Имя, возраст, место рождения, как оказалась в Пекшево, как попала к фрицу, – «бес» перечислял вопросы спокойно, но в то же время безусловно давил чем-то психологически, я даже не могла понять, чем именно. Собственно, он делал точно то же, что делал Фридрих. Так что мне удалось справиться с волнением, хоть и сжала подол так, что кости протестующе заныли. – Марина, скоро исполнится семнадцать. Эм… Я из деревни, Морозово. Отсюда уже наверное далековато будет, – хоть я и пыталась оттянуть время, но понимала, что от рассказа про Фридриха мне не уйти. Значит, следует импровизировать, и лучше сразу придумать себе отступные. – Я жила с матерью и сестрой, отец воюет где-то, точно не знаю, где сейчас и жив ли. В какой-то момент пришли фашисты. Один набросился на мать, он же сестру ударил, убил кажется сразу. – Пыталась дать отпор врагу? – вопрос-проверка, ясное дело, решили проверить, как отношусь к немчуре, на что готова ради Родины, как далеко пойду… – Пыталась ударить ножом. Но пришел офицер, тот, с которым я в хате была. Он меня ударил, потом меня утащили из дома и, собственно, так я стала его… эм… – и вот тут у меня случился настоящий ступор. Что мне им сказать? «Собачонкой»? Тогда спросят, почему терпела, почему не убила и не убежала? «Служанкой»? Почему пресмыкалась и кормила урода? Но они ожидали продолжения, слегка напрягшись, так что я все же заговорила вновь: – Чем-то вроде служанки. Он постоянно держал меня связанной, избивал и наказывал. В конечном итоге я начала понимать их язык и решила, что, если перестану сопротивляться, он может потерять бдительность. От смерти одного фашиста не слишком много толку, даже от офицера, – напряжение в землянке можно было ложкой есть, но еще больше давило на меня выражение недоверия на лицах обоих гостей. И все-таки я продолжила: – Наконец, он начал выпускать меня одну, тогда я воспользовалась шансом и совершила диверсию в бане, заперла там… сколько их было… человек семь? Успела убежать вовремя. Собственно, а потом было то, что… было. Не знаю, как описать ситуацию, которую вы застали. Можно сказать, я вынудила его совершить самоубийство. Не знаю, стоило ли теперь мысленно просить прощения у Фридриха, в конце концов, я специально сгустила краски, все показала в черном свете, а себя выставила не трусихой и подстилкой, а умной и расчетливой шпионкой в стане врага. – Значит, начала понимать их язык, да? – Некоторые фразы, общий смысл диалога понять смогу. Сама разговаривать, к сожалению, нет. Я хотела научиться, но… Мужчины переглянулись, в конце концов, «бес» что-то тихо сказал своего помощнику, и тот вышел. Мы остались наедине. – Говоришь складно, только вот… не особо-то я тебе верю. Удержаться от нервного вздоха я не смогла, и это не ускользнуло от цепкого взгляда моего надзирателя. – Рассказывай, девка, тебе же лучше, чтобы я поверил в твою сказку. Добавь-ка в нее реальных деталей. Вот тут я поняла, что это конец. Сейчас или никогда. Нужно сказать ему что-то, чтобы он точно поверил в мою «искренность». И буквально в следующую секунду с губ слетело: – Я ребенка ношу. Мне недавно сказали, – все равно это бы точно вскрылось, а по тому, что я видела… убежать отсюда будет очень непросто. Осталось только выживать. Он смотрел выжидающе, словно я должна была добавить к этому что-то еще. По спине прошел холодок, и лишь какой-то инстинкт не позволил мне сболтнуть то, что стоило бы жизни. – От пленного. В одной из деревень мы остановились достаточно надолго. И сквозь нее пленных проводили, так один в сарае офицерского дома спрятался. Я его там подлечила, и в общем-то… С последствиями. Лучше казаться легкодоступной женщиной, чем подстилкой, хоть и насильно взятой, немецкого офицера. Нет-нет, только не это. Эту тайну я лучше унесу с собой в могилу. Тем более, что если она вскроется раньше, то думаю, могила мне понадобится в тот же миг. На секунду я задумалась, когда же научилась так врать. Но потом вспомнила, что уж обманывать себя я стала виртуозно. Что стоит обмануть других. Их недоверие просто часть их работы. Я же сделала все для своего спасения, что вообще зависело от меня. Наконец, вернулся мужчина с карандашом, а за ним… – Дядя Федя! – я вскочила со скамейки и едва не бросилась за заросшего бородой, но все такого же узнаваемого соседа из деревни. Он ушел вроде как на фронт в первые же дни войны, как же он оказался здесь? Вошедший сосед улыбнулся мне лишь глазами, но потом они стали похожими на глаза всех тех озлобленных людей снаружи. – Ваши данные в основном совпали, ты, конечно же, про ее передвижения знать не мог, но в целом… – «бес» поднялся на ноги, отряхнув штанины и подойдя теперь уже совсем вплотную ко мне. Чтобы остаться спокойной, потребовались все мои силы. – Я командир этого отряда, Григорий Войлов. Федор, с которым ты знакома, мой заместитель по разведке, – мужчина хоть и был низеньким, все же едва ли уступал мне в росте, просто на фоне других не выделялся. – Так что, товарищ, пока что ты свободна, но мы будем следить за тобой. Не натвори глупостей. – Я провожу ее и покажу, что здесь как. – Головой отвечаешь, – сказано было снова весьма спокойно, но при этом я точно знала, что этот-то слово сдержит, чуть что не так – церемониться никто не будет. Как оказалось, я попала в место еще более опасное, чем оккупированная фашистами деревня. *** Привыкнуть жить в партизанском лагере оказалось не так уж и легко. У них, конечно, была определенная и даже весьма жесткая организация, во всем была дисциплина, и это настолько отличалось от всего, чем я жила раньше, что в мирное время, что в плену у Фридриха... Так что мне просто жизненно необходим был человек, который помогал бы обустроиться здесь. Но вот только люди были здесь не то, чтобы недружелюбные. Просто, казалось, хорошие воспоминания из них война высосала, а пустоты наполнила злостью, болью и желанием только одного – отдать все за Родину. Они все готовы были без продыху работать, если знали, что это убьет хоть одного врага или поможет хоть одному соотечественнику. Мне было чему поучиться у них. Но было и то, что мне не стоило перенимать. Я видела, как жили в этом отряде женщины. Как оказалось, я не единственная здесь была в щекотливом положении, женщина, чьего имени я так и не узнала, ходила по лагерю с большим, выпирающим вперед животом. Она постоянно держалась за поясницу, но при этом старалась работать как все, постоянно находилась в движении и помогала. Я пыталась представить себя на ее месте и ужаснулась. Были в отряде и дети. От совсем грудничкового возраста (они постоянно плакали и просили есть, совсем маленькие кулечки в руках матерей) до уже сознательного. Дети, которые могли что-то сделать, тоже помогали. Я точно знала, что семилетний мальчик бегал в одну из оккупированных деревень и доставал продукты и сведения. В первое время, видимо, опасаясь, что я все-таки шпион, меня не подпускали ни к чему важному, хотя что уж там, важное в этом лагере было все, ничего лишнего. Мне позволили помогать на кухне, но женщины рядом так пристально следили, что я умудрилась порезаться несколько раз. В целом же… жизнь была сносной. У отряда был запас продовольствия, оружие, охрана, а главное – много здоровых, взрослых мужчин, которые могли защитить меня. Был все-таки в этом основной плюс проживания здесь. Там, в деревне, у меня был только Фридрих, такая себе защита от врага, однако он был, и только благодаря ему я выжила до этого момента. Здесь же есть несколько десятков людей, способных дать отпор захватчику. И вот однажды утром, после общего завтрака, ко мне подошел единственный человек, с которым я здесь общалась без напряжения. – Привет, Мариш, – мужчина сел рядом на поваленный ствол дерева и протянул кружку воды, однако на этот раз он явно не просто так подошел. И все же я старалась быть дружелюбной с единственным человеком, которому действительно было до меня дело. – Здравствуйте, дядь Федь, – я надеялась, что он скажет, мол, мой испытательный срок подошел к концу. Собственно, с такой надеждой я начинала каждый наш разговор, но никогда не спрашивала напрямую. – Какие новости? Сегодня вроде одна из женщин на задание собирается? Я краем уха слышала… Действительно, я жила в землянке с детьми постарше, так что не слишком общалась с женщинами, которые уже прошли боевое крещение, хотя мне и хотелось. Например, узнать, в чем вообще состоит суть обязанностей разведчицы, и почему отправляют чаще всего именно женщин? Не потому ли, что мужчина, если не полицай, точно вызовет подозрения? Да, вероятно, что так. Однако я так отвлеклась на свои мысли, что почти пропустила ответ Федора мимо ушей: – Да, сегодня идет Катька, которая на сносях. Мину нужно пронести, транспорт уничтожить, а то собирается, падаль, все под Волокаламском. Надо хотя бы проредить ряды, пока не объединились. – Но как же… Она же уже и ходит с трудом, как же она… мину-то… – я растерялась окончательно. Это же будет чрезвычайно тяжело для женщины в ее положении. – Мариш, что поделать, жизнь такая вот, военная. Надо гада бить, и все мы здесь это понимаем. Ты это тоже должна понимать. Приказ он есть приказ. Его любой ценой выполнять нужно, а иначе как? Как воевать-то, – но несмотря на слова, было видно, что он эту Катьку жалеет. Дядя Федор вообще был хорошим мужиком, другом отца, иногда приносил нам сладости, если в город выезжал. Сейчас он словно был другой и такой же одновременно. И я поняла, вот она как выглядит – печать войны. Едва уловимые изменения в глазах и лице, из-за чего даже искренняя улыбка обязательно скрывала за собой боль и печаль прожитого горя. Как мое отражение в разбитом зеркале. – Умеешь пользоваться? – неожиданно спросил бывший сосед и покрутил в руках ножичек. Кстати смутно знакомый. Кажется, почти такой был и у Фридриха, с украшенной рукоятью и тонким лезвием. – О, вижу, видала ты такой. Офицеры с такими ходят. Не все, а те которые знатные. Аристократишки. Одному такому я поленом размозжил голову, нож – это как напоминание, что это самое лезвие чуть во мне дырку лишнюю не сделало. Слушать такое было жутко. И хотя я прекрасно знала, что у этих мужчин-защитников руки уже точно по локоть в крови, было страшно слушать их… упоение? Ненависть сквозила в их воспоминаниях, поэтому месть вызывала наслаждение. Буду ли я довольна, если когда-нибудь убью Фридриха? Я не знала. Тогда я бросилась его спасать от выстрела, так как думала, что не выживу, если он умрет. Сейчас мне бы удалось выжить, даже если его не станет. Интересно… Будет ли шанс узнать, какой ответ правильный? – Марина? Слишком часто я уходила в свои мысли, пора была возвращаться в реальный мир. – Да, – я взяла нож и в голове зазвучал смешной русский говор, смешанный с болезненными воспоминаниями о собственной трусости. – Сердце, шея или мозг. Нужно бить, чтобы наверняка, не так ли? Кажется, дядя Федор остался довольным. – Именно. Я собственно это к чему… – тут впервые за время, что я провела в лагере, дядя Федор стушевался. – В бойцы-разведчицы тебя приписали. Немецкий ты, говоришь, выучила немного. Вот собственно, это одна из главных причин. Пойдешь на задание через неделю где-то. Немцы все большими силами подтягиваются в этот район, пахнет жареным. Так что дел будет много. – Хорошо, – удивительно, каким спокойным был мой голос тогда. Учитывая, что сердце бухнулось куда-то в пятки и там стучало, намекая, что я попросту хочу сбежать отсюда подальше. Но в то же время это был мой шанс – шанс искупить все те поступки, что я делала из страха смерти. За Родину повоевать. Я прикрыла глаза, зажмурившись до белых пятен под веками, после чего шепнула уже едва слышно: «Хорошо».