Плен

Мне очень долго не снились сны, я обычно плавала в вязкой темноте, и это совсем не пугало, можно сказать, наоборот, успокаивало. Я точно знала, что в этой тьме нет чудовищ, чтобы причинить боль, они спали где-то далеко. Но кажется их что-то растревожило, сначала во тьме моего сознания появились рябь и волны, потом начало ощущаться чье-то присутствие. И наконец… приснился сон. Я ползла по грязи, сквозь редкий лес, чувствуя, как голова взрывается от близкого грохота разрывающихся снарядов. Меня точно кто-то преследовал, дышал в затылок – спокойное, ледяное дыхание – шаги четкие и размеренные прорывались даже сквозь шум военных действий. Он нагонял, как бы быстро я ни двигалась, хоть и не могла встать (чувствовала отвратительную тяжесть в ногах, могла лишь волочь их за собой). В конце концов, силы покинули тело, и пришлось остановиться, замереть, прислушавшись к тишине, ударившей по ушам не хуже недавней канонады. Шаги затихли вместе со мной. Короткие волосы на затылке мягко колыхались под порывами чужого беззвучного дыхания, словно некто завис прямо надо мной, параллельно земле, как призрак. Было так страшно обернуться, но что-то внутри подсказывало, что все будет продолжаться до тех пор, пока я не приму решение. – Кто ты? – дрожащий голос выдавал мой страх и волнение. – Ты друг или враг? – Зависит от того, с какой стороны посмотреть, – голос отвечающего (или отвечающей?) был не мужской и не женский, сухой и безэмоциональный. – Я буду тем человеком, которого ты хочешь видеть больше всего, чье присутствие необходимо тебе. Я могу быть кем угодно и никем одновременно, – существо раздваивалось, а потом еще и еще, пока перед глазами, опущенными к земле, не появились носки черных, лакированных сапог. И все же я рискнула сначала сесть в грязи на колени и осмотрелась: Фридрих, мама, сестра, дядя Федя, мои новые друзья… Они все стояли истуканами с мутными как у рыб глазами. Они умирали у меня на глазах, истекали кровью, задыхались и падали, исчезая в земляной жиже. Не знаю, кричала ли я, но меня разбудили чьи-то теплые руки. Оказалось, я скинула во сне с себя одеяло, а потому сильно замерзла, а еще и вспотела из-за переживаний. Валя трясла меня за плечо с искренней тревогой в глазах, и пришлось выдавить натянутую улыбку: – Я в порядке. – Точно? – она явно испугалась, видимо, если я и не кричала, то как-то по-другому все же привлекла чужое внимание. – Кошмар приснился? – Не сказала бы, что это был прямо кошмар, скорее, просто плохой сон… предупреждение? Не знаю, – я поднялась с лежанки и постаралась обмахаться лежащей неподалёку тетрадью, чтобы быстрее обсохнуть и снова лечь обратно. – Это ничего, Марин, тут много кому снятся кошмары. Мне тоже, уже поменьше, конечно, но все равно часто, – девушка погладила меня по руке и вернулась на свое место. Сон действительно не столько напугал меня, сколько растревожил, внутри поднималась дрожь, переходящая на руки и впивающаяся в грудь, заставляя сердце биться чаще. Через пару часов, еще до рассвета, мне придется покинуть лагерь, пронести деталь для радио – ничего сложного, но моя цель должна была очень осторожно себя вести, будучи засланным казачком в оккупированную деревню. Насколько мне объяснили, радио разведчика сломалось и для его починки необходима было вроде как именно эта деталь. Новое радио незаметно я бы точно пронести не смогла. Идти было достаточно далеко, так что много времени от вчерашнего дня у меня ушло на изучение карты. Заодно запоминала, на что мне следует обратить внимание во время вылазки. Страха перед немцами и смертью сильного уже не ощущалось, но простое волнение перед такой вот «контрольной» было естественным гостем. И вот я уже на ногах, вдыхаю весьма прохладный воздух уходящей ночи, пытаясь получше спрятать деталь под юбку (хотя с собой у меня был мешок, но что если я в лесу на отряд немцев наткнусь?). Командир вышел меня проводить, дать последние напутствия, хотя мне не очень хотелось видеть его сейчас, лучше бы дядя Федя пришел. Мне выдали новую одежду, но на деле это было то же платье, просто серое и с небольшим количеством кружев, поверх которой я надела потрепанную временем рубашку и куртку. Мешок как раз дополнил мой образ крестьянской бродяжки. – Ну… выглядишь ты неопасно, это нам, безусловно, на руку, – закончил свой монолог Григорий и даже похлопал меня по острому плечу. – Желаю удачи. Не провались. – Слушаюсь, командир, – я улыбнулась, хотя чувствовала себя не очень хорошо, меня мутило и слегка знобило, так что мне не терпелось уйти уже, лишь бы не показывать свою слабость перед партизанским командиром. – Не заставляй меня пожалеть, что оставил тебя в лагере, – уже мне в спину вонзился чужой голос, вынудив вздрогнуть. Но я не стала оглядываться, просто растворилась в темном, предрассветном лесу. Идти в темноте оказалось не так уж тревожно, как мне думалось, я просто вышагивала по едва заметным ориентирам, заранее продиктованных партизанами. Они тут конечно каждый куст знали, иначе не смогли бы долго оставаться незамеченными. А у меня просто оказалась очень хорошая память, все нужное запоминалось очень быстро, отчего, собственно, командир и не был столь враждебен, ему казалось, что я одаренная в этом деле. Что ж… лучше бы так и было, иначе не поздоровиться мне в деревне, чувствую. Перед самым рассветом тени сгустились так, что я едва что-то видела на расстоянии вытянутой руки, так что пришлось остановиться ненадолго, иначе точно бы заплутала. Заодно появилось время немного подумать, в лагере всегда находилась работа, отлынивать особо не позволяли, так что вот таких спокойных, свободных минуток выдавалось мало. Однако как назло нужные мысли никак не шли. Я думала обо всём, чем угодно, но не могла ухватить именно ту занозу, что засела глубоко внутри и ныла, постоянно сигнализируя о себе и требуя разгадки. Тошнота успокоилась, и я даже перекусила, бродя по лабиринтам подсознания. На самом деле, меня очень интересовал вопрос: а что дальше? Будущее было таким же темным, как и лес вокруг, и оно так же не столько пугало, сколько волновало определенные струны души. Иногда незнание – это благо. Если бы тогда уже я знала, что война будет длиться еще четыре года, вряд ли бы продержалась. Это такой долгий срок… Я решила, что по возможности буду избегать убийства. Я попыталась в деревне и чувствовала себя после этого настолько отвратительно, что сложно было представить, как я совершаю новую попытку. Эти люди – фашисты, немцы – по большей части такие же люди, как и Васи, Пети, Коли. В них правды только меньше. Но как мой отец пошел, потому что должен, так и они пошли, потому что должны. Я это уже понимала. Не все конечно, кто-то получал удовольствие от войны, кто-то стремился к бойне. Я наслышалась про войска СС, пока ездила по деревням. Черные чудовища, проглатывающие деревню за деревней, сжигая все дотла, вешая, мучая, уничтожая. Палачи, а не солдаты. Возможно, на такого у меня поднялась бы рука. Но так же я поняла и еще кое-что. Злоба. Красная пелена злобы застилала глаза всем вокруг, чем дальше продвигалась война. Немцы разъярялись от отчаянного сопротивления, от потерь, от не настолько легкой победы, которую им обещал их предводитель. Советские люди, словно раненые, загнанные в угол звери, в отчаянии покрывали себя броней ненависти. Так легче вонзить саперную лопатку в чужую голову, легче не думать об уже скорее всего умерших близких. Мне было жаль жертв этой войны: умерших и страдающих при жизни. Иногда я позволяла себе трусливую мысль, что если бы война закончилась с захватом Москвы, то лучше было бы отдать ее Гитлеру. Тогда война бы закончилась, и никому больше не пришлось бы убивать друг друга. Но потом голос разума давал мне словесные пощечины и вдалбливал простую истину: если это произойдет, война не закончится никогда. К сожалению, человеколюбие не имеет собственного знамени в этой войне. – Ну… значит, защитим Волоколамск любой ценой, – пробормотала я куда-то в тишину и улыбнулась. Мне мало что было известно о мире, пока я жила в деревне, мы вели неспешную жизнь, познавали окружающее, наслаждались тем, что окружены семьей и для нас всегда найдется дело. Такой была моя деревня. Но оказалось, что мир за пределами моего родного Морозово жесток и несправедлив. Это мир, где спасаешь, причиняя боль. Где спасаешь жизни, отнимая чужие. Мир, в котором многие люди стали дикими зверьми. Нет, хуже диких зверей. Иногда мне казалось, что я единственная сохранила разум. А иногда, что я единственная его потеряла. Возможно, эта неспособность к сильным эмоциям сродни гнева, ненависти и любви – моя болезнь, травма… уродство. Изначально во мне не было этой корки льда, кажется, все-таки я была сломана гораздо глубже и серьезнее, чем думала раньше. Нет, мне могло быть радостно, грустно, тоскливо, тепло… Но ничего чрезмерного. Я улыбалась там, где раньше хохотала, я отводила взгляд, когда раньше бы разрыдалась, я прижимала ладонь к животу, когда мне хотелось ударить в него кулаком в минуты душевной слабости. Мне было хорошо рядом с Колей и Валей, они действительно стали мне друзьями, но я готова была с легкостью покинуть их, если понадобится. Но на деле я нуждалась в мастере. В мастере, который смог бы устранить поломку, в хирурге, который смог бы сгладить уродство. Или же… в человеке, который целенаправленно сломал это что-то во мне. Он не ломал бы, если бы не знал, как починить, не так ли? Красная полоса где-то вдалеке за стволами деревьев обозначила рассвет, и через какое-то время мир сам по себе обрел кровавый оттенок. *** Я добралась до деревни без особых проблем, но вот уже на подходе поняла, что вот так вот путешествовать совсем не то, что сидеть в машине офицера. На дороге стояли караульные, которые сразу же насторожились, когда меня увидели. Но отступать было некуда, так что я достаточно смело подошла, но все же не забыла опустить глаза, словно виновата перед всем миром. Немцам нравилось, когда им показывали такое послушание. – Здравствуйте, я из Ильинского пришла. У меня тут бабка живет, – голос почти не дрогнул, но мой едва заметный промах можно было списать на волнение и страх. Караульные переглянулись, переговорили, после чего один из них протянул руку, намекая отдать мешок, что я быстро и сделала. В нем был лишь небольшой запас еды и ворох тряпок, которую одеждой слабо можно было назвать, но рисковать добротной одеждой было не с руки. Пока один осматривал мой скраб, второй решил обыскать меня. Хорошо, что деталь была закрепленная на внутренней середине бедра. Идти немного мешала, но так с не очень большой вероятностью ее прохлопают чужие лапища. И лапал он меня долго и со вкусом, а ведь это еще во мне ничего особенного не было: фигура так себе, лицо тоже, волосы выглядели не ухожено и одежда слишком простая. И все же, когда тот спустился к ногам, сердце затрепетало от волнения и небольшого налета страха. Вдруг все-таки…? Но вот он поднялся на ноги, да так резко, что отчетливо хрустнули суставы в его коленях, первый тоже закончил, и меня вроде как пропускали. Все равно нормального разговора у нас бы не вышло, парни (а оба солдата были достаточно молодыми, лет по двадцать каждому) явно не знали русского языка. – Спасибо большое, – я вновь опустила глаза и проплелась мимо них, почувствовав на прощание весьма сильный шлепок чуть ниже спины. Пришлось сжать зубы и не вслушиваться в пошловатые реплики молодых немцев, а просто идти вперед. Мне еще предстояло, не выдав себя, найти свою цель и передать ему деталь. Задирать юбки на улице был не вариант. Так что определенные и весьма серьезные проблемы нуждались в решении. Мне были известны лишь пара характеристик и пароль: это мужчина пятидесяти лет, с родинкой под глазом и с усами. Весьма расплывчатый образ, но сильно запоминающийся агент был слишком… запоминающимся. В этой работе лучше быть серой мышью. В общем-то, я надеялась на удачу. Слишком долго шастать по деревне было неправильно и подозрительно, так что я медленно двинулась вперед. Пытаясь высмотреть в людях постарше свой объект, я в то же время старалась не забывать оценивать обстановку вокруг. Немцев было на удивление много. Действительно очень много. Они ходили даже не парами, а четверками, а иногда и большими группами. Офицеров пока я не замечала, но уверена, что если здесь столько рядовых, то на них приходится много и командиров. Эх, лучше бы я не видела офицеров в тот день вовсе. Не было бы что доложить по возвращению? Ну и пусть. Ситуация сложившаяся, стоило мне дойти до центра деревни, показала, насколько я была невезучей. Я вышла из-за дома с красивой, старой резьбой и наткнулась на картину избиения. Собственно, вышедший из себя офицер избивал в кровь… того самого пожилого мужчину-агента с родинкой под глазом, скрытой сейчас потеками крови, и усами, из-за которых не удавалось рассмотреть разбитые губы, которые что-то говорили. Но самое ужасное случилось, когда я подняла глаза на самого офицера. «Карл?! Это ведь… Карл…», – моментально воспоминания пронеслись перед внутренним взором, и я бесконтрольно сделала несколько шагов назад. Немец кричал на разведчика, он спрашивал про радио, про информацию… И я поняла. Мое первое задание провалено еще до того, как мне представился шанс его выполнить. Теперь нужно было просто бежать… Если Карл узнает меня… Руки мужчины перестали удерживать избитого пленника, и тот рухнул на землю, сдавленно хрипя и пытаясь вдохнуть. Карл поправил волосы, чистой от крови рукой и огляделся. Его взгляд сначала вскользь прошелся по мне, заставив каждый волосок на теле встать дыбом. Но потом… он посмотрел прямо мне в глаза. Сердце ухнуло вниз, и еще до того, как я четко осознала, что делать, мои ноги уже уносили меня в сторону границы деревни, через дворы, заборы… «Он точно узнал меня».