Плен

Долгое время меня действительно жутко мучила вина за проваленное задание. Возможно, если бы я шла быстрее, если бы как-то вмешалась, разведчику удалось бы сбежать. Но делать нечего, я едва сама унесла ноги, Карл теперь явно будет настороже, а юноша из сна не выходил из головы, как бы я ни старалась его оттуда выкинуть. Он дарил душе ощущение тепла и спокойствия, в целом, мне стало даже дышать легче и мир вокруг воспринимался проще, хотя и не стал простым на самом деле. «Бес» косил на меня свои темные, жестокие глаза, и мне оставалось лишь понуро опускать голову и брести снова в лазарет, чтобы ухаживать за больными. С приходом осени с каждым днем становилось все холоднее, сама я не заболела после такой рискованной прогулки каким-то чудом, отделалась легко: голова болела от невысокой температуры несколько дней, тело иногда ломило и голова кружилась. Некоторые простудились гораздо сильнее, а так как болячка к болячке не липнет, меня и посылали за ними ухаживать. Возражать смысла не было, да и я находила определенное удовольствие в ухаживании за нуждающимися. На задания меня пока не посылали, и, мне хотелось верить, больше не пошлют, учитывая результаты первого. Но лагерь опустевал, задания для других шли длинной, непрерывной чередой, только я оставалась в лагере, хотя была уверена: если бы первое задание вышло успешным, не видеть мне этот отпуск в землянке для больных как своих ушей. Так что было чему порадоваться. И через какое-то время (на самом деле сразу по утру после горячки) пришло еще одно понимание: я здесь не останусь. Это место стремилось убить меня, да и в лжи, в которую пришлось закутаться, словно в шаль, уже проелись незначительные пока, но дыры. Не хотелось бы остаться здесь, если правда раскроется полностью. Как итог таких мыслей, весьма закономерный и с моей точки зрения правильный – Побег. Когда-нибудь ночью, точно до конца месяца, я покину это место и доберусь до города. Отсюда до него было чуть больше десятка километров, так что дойти должна, но были свои проблемы. Мне удалось подглядеть в карты командира и линия фронта продвинулась настолько, что мне никак не удастся ее обойти. Обычно отзвуки многочисленных стычек не долетали до спрятанного в лесу лагеря, но рассказы разведчиц и моих друзей показывали в красках, что меня ждало. Схватки, по их словам, получались отчаянными, кровавыми, с каким-то постоянным героизмом. Словно и не было никакого выбора – только стать героем своей страны. У немцев было новое оружие, артиллерия, их дисциплина была не просто железной, скорее титановой, для нас же все произошло слишком быстро, не удавалось никак собраться достаточно кучно. Но все делали всё от них зависящее, и я собиралась последовать их примеру, но чуть позже, когда рожу наконец ребенка, потому что сейчас от меня мало толку можно добиться. План с каждым днем все четче вырисовывался в голове, каждый пункт, каждый шаг, каждое слово. Я уже знала, что мне с собой понадобится, потихоньку собирая вещи и стараясь оставлять свои планы в тайне. Единственной, с кем я поделилась, была Валя. Совершенно случайно та наткнулась на подготовленный мной скарб, и без ответа никуда не отпускала. Пришлось рассказать и про побег, и про страхи, и про планы. Девушка выслушала молча, пронзая меня взглядом маленьких, блестящих глаз, и трудно было понять, обвиняла ли она меня, понимала или презирала. Как оказалось, Валя просто сильно разочаровалась: - Мы тут все, знаешь ли, не с райских кущ спустились. Много плохого видели, так не бежать же теперь до Камчатки, чтобы шкуру спасти, - девушка сильно хмурилась, взгляд не отводила, и в конце концов просто ушла. Я боялась возвращаться к партизанам, но все было тихо. Кажется, подруга, собственно, по старой дружбе, не выдала моих планов, хоть и косилась теперь неприязненно. А я все равно была благодарна. Это место не стало моим, хотя наконец появились люди, которые смогли подобраться ближе других. Стать друзьями. Мне жаль было оставлять их, но и остаться не могла. Просто не могла. Я была бы счастлива оказаться полезной, но здесь, хоть я и делала все добровольно, все всё равно выходило словно бы из-под палки. Все эти серьезные, суровые мужчины, угнетающие одним своим присутствием, давили на и так не слишком устойчивое сознание. Срыв буквально дышал в затылок, слишком много всего навалилось за последние недели, а смена обстановки оказалась не слишком удачной. И вот в ночь с девятнадцатого на двадцатое по настенному календарю я тихо покинула землянку, не взяв с собой оставшиеся внутри вещи, надеясь лишь на спрятанную сумку в лесу, улыбнулась дежурному на посту и прошла подальше в лес, якобы по нужде. Потом пришлось едва ли не ползти, как можно тише и медленнее, до тайника и рвать когти в лес. Так как прошло уже довольно много дней с момента моего проваленного задания, я решилась пройти часть пути знакомой тропой по направлению к деревне, оккупированной солдатней Карла, лишь бы добраться до дороги, там смогу сориентироваться. Карту красть было слишком рискованно, а перерисовывать не было времени. Только примерно мне удалось запомнить путь. Но настрой был весьма боевой и решительный. Даже общая усталость от тяжелой работы, состояния постоянного легкого недомогания не могли выбить меня из колеи. Так что до большой дороги я дошла без приключений и в приподнятом состоянии духа. Правда, я не знала, что именно ждало меня на пути, хотя обостренный слух позволял уловить словно бы далекие раскаты грома. А ждал меня через пару километров первый настоящий бой – мне в нем участвовать не пришлось, однако прочувствовать все равно прочувствовала. И это нельзя было назвать приятным происшествием. Сначала раскаты далекого грома оставались лишь редкими вспышками на краю сознания, но по мере продвижения звук становился четче, громче и, главное, повторялся все чаще, все с меньшими промежутками и оброс новыми деталями. Добавились автоматные очереди, одиночные пистолетные выстрелы, потом крики. И вот тут-то ноги подвели, перестали слушаться и идти вперед, останавливаясь рядом с небольшой лужицей, полной гнилых листьев. Бой шел уже настолько близко, что по поверхности воды шли круги после каждого артиллерийского выстрела. И мне нужно было пересечь зону боевых действий, чтобы перебраться через линию фронта и оказаться близ города. А там уже найти тетку, уговорить ее помочь и остаться пока жить с родственницей, по крайней мере на несколько месяцев. План был прост, как пять пальцев, но в то же время сложен в исполнении. Вряд ли войска объявят обеденный перерыв, позволяя спокойно пройти между двух огней, так что придется ползти и молиться, чтобы не задело. «Ничего, прорвемся, Марин, прорвемся, куда мы денемся…», - и вправду, для меня уже не существовало иного выхода. Солнце встало, мое отсутствие в лагере уже раскрылось, дозорный наверняка рассказал, когда и при каких обстоятельствах видел меня. Пути назад не было, и чтобы ни ждало впереди – я должна встретить это храбро. И я сделала это. Пошла прямо на звук, осознавая, что обход боя еще рискованней в перспективе, нежели попытка проползти между двумя отрядами: немцы шныряли теперь всюду, и эти их собаки… Дрожь прошла вдоль позвоночника, стоило вспомнить это черно-красное пятно на земле. Нет! Пора было перестать жалеть себя окончательно. Хватит. Карл выпустил на меня своих псов? Я защищалась, и конец истории. Нечего тут больше обсуждать мысленно, просто пережить и идти вперед. Как же часто мне приходилось говорить себе эту фразу… «иди вперед, смотри вперед, вперед, вперед, вперед…», словно кроме загадочной сожженной войной дали у меня и не было ничего. Задумавшись, я не заметила, что подошла неожиданно близко к месту боя, хотя уже несколько шагов назад мне стоило пригнуться, а еще лучше упасть на землю. Тем более, уже сквозь редкий подлесок можно было разглядеть немецкие позиции с артиллерийскими орудиями. Вроде как по карте дальше было обозначено небольшое поле, так что бой ведется на нем, я могла сказать это почти с уверенностью. Может бой охватывает еще часть подлеска вокруг, но стоя меня точно заметили бы с обеих сторон. Неожиданно буквально рядом с ухом раздался резкий свист, и кора дерева около моей головы разлетелась в щепки, которые с радостью впились в нежную кожу лица. Я едва удержалась от вскрика, но выдавать свое присутствие не хотела, так что сдержалась, хотя боль и обжигала щеки, нос, отчасти даже лоб. Хорошо, что глаза не пострадали. После такого меня не прельщало идти даже согнувшись, так что все же пришлось упасть на живот и ползти дальше в таком положении. И правильно, потому что через пару десятков метров пули засвистели уже гораздо чаще, а потом близко ко мне начали падать и более крупные снаряды, но пока удавалось избежать смертельного попадания. В какой-то момент я наконец разглядела участников военного столкновения и русских, и немцев. Сближение, по всей видимости, началось не так давно, солдаты отстреливали друг друга из-за деревьев, редко выползая на открытую местность. А те, что покидали укрытие редкого подлеска, сразу же спускались в вырытые на скорую руку окопы. Сейчас я видела в них еще меньше разницы, чем раньше, потому что и те, и другие казались темно-серыми пятнами с вспышками выстрелов, иногда падающие, словно подкошенные, если пуля все же нашла себе жертву. Мне было почти не страшно, я ползла по краю поля, не поднимая головы и надеясь, что в горячке боя, никто не станет смотреть в мою сторону, как же я была не права… ведь солдаты тоже обязаны были попытаться обойти врага с краю, и вскоре действительно предприняли такую попытку. Первыми решились немцы: одетые в маскировочные костюмы, едва слышно они ползли буквально мне вслед, пока вроде как не догадываясь о моем присутствии. Тут-то я в полной мере вспомнила, что значило бояться. Бояться настолько, что тело отказывалось бы слушаться и мысли в панике метались по голове. Мне одновременно хотелось пригнуться к земле, просто вжаться в нее, лишь бы никто не заметил, и побежать как можно быстрее, надеясь, что удастся обогнать пулю. Но все-таки саморазвитие не прошло даром, и я смогла прийти в себя, несильно ударив ладонью по горевшей щеке. Нужно было просто сойти с пути фашистов и остаться позади. Там, впереди, их обязательно убьют наши солдаты, и у меня тогда получится проползти без опаски до конца. Таким образом, я начала быстро перебирать конечностями, лишь бы отползти в сторону вовремя, и едва успела, потому что натренированные бойцы двигались в разы быстрее и уже через десяток секунд оказались в поле зрения. Обоих едва-едва можно было различить в траве, действительно отличная маскировка, да и движения их были похожи на змеиные, словно тела просто перетекали от дерева к дереву. Когда-нибудь я бы хотела научиться так же маскироваться, ведь это могло бы не раз спасти мне жизнь. А сейчас ее спасет только везение и задержка дыхания – любой слишком громких вдох мог потревожить целеустремленных фашистов. Один из них остановился, давая отмашку второму, и оба замерли в траве на какое-то время, пока первый не приподнял голову, видимо, чтобы осмотреться. Не прошло и мгновения, как темно-серая каска с почти что звоном слетела с рыжеволосой головы, радостно взмахивая порванным ремешком, голова фашиста резко дернулась назад до жуткого хруста, после чего упала, и мужчина больше не шевелился. Выстрел гремел в ушах еще с минуту, а я все никак не могла оторвать взгляда от огромной зияющей дыры в голове вражеского рядового, через которую можно было увидеть и части черепа, и мозг и прочие внутренности человеческой головы. Замутило так резко, что я едва смогла сдержать этот порыв, лишь бы второй солдат не заметил. А тот все еще представлял из себя опасность, ведь пока не высунется – вряд ли кто сможет прицелиться в него достаточно метко. Тошнота ломилась к горлу, а осознание, что и меня, в общем-то, могут вот так принять за врага, не прибавляло хорошего самочувствия, от страха кружилась голова, и побег в город уже не казался такой уж отличной идеей. А ведь оставалось проползти совсем немного, каких-то пару десятков метров, а потом снова уйти в сторону и… все, свободная жизнь в городе. До поры до времени. Второй немец застыл довольно надолго, аккуратно закрыв раскрытые глаза своего товарища, а потом и вовсе отступил, осторожно развернувшись. Это не могло не радовать, потому что теперь можно было продолжать собственное движение, не опасаясь атаки с тыла. Не поднимая головы, всем телом вжавшись в землю и травы, я со скоростью гусеницы принялась двигаться вперед, хотя дышать от пыли становилось все сложнее, а тошнота никуда не делась. Но жить хотелось больше, чем вытошнить свои внутренности, оттого и показана была столь невероятная выдержка. Мне даже стало интересно в определенный момент, где закончится тот предел, который я постоянно отодвигаю все дальше? Где же та грань, которую не удастся уже перейти, чтобы выжить? Где предел возможностей? Конечно, лучше было бы не узнавать никогда, но как же интересно… С такими думами я все же доползла до наших позиций (могу ли я называть их «нашими», учитывая, что скорее всего, меня убьют, если я высунусь из высокой травы?) и там уже резко сменила направление. Приходилось какой-то момент ползти почти по открытой местности, но пока не делала резких движений, вроде как меня особо и не замечали, что не могло не радовать. Так мне удалось наконец доползти до более-менее густого леса (Боже, спасибо, что одарил мою Родину лесным богатством!), а там постепенно встать сначала на корточки, а потом и вовсе побежать, распрямившись. Лишь совсем запыхавшись от бега, я остановилась, оставив позади и визг пуль, и грохот снарядов, и чужие мозги, вырвавшиеся из черепа. Был человек, и нет человека. Бредя в сторону, как я надеялась, потому что карта уже давно спуталась в голове, города, я глубоко задумалась над тем, что смерть перестала быть такой уж пугающей. Не потому что мне хотелось умереть или что-то в этом духе. Просто в какой-то момент мне действительно стала понятна обреченная неизбежность этого события. Просто все действительно когда-нибудь умрут: быстро, медленно, на войне или в постели, одиноко или окруженные семьей, но конец всегда один. Раньше я проговаривала это в голове с какой-то долей отчаяния и все-таки недоверия, это была попытка обмануть себя и свои чувства. Сейчас это кристально-чистое знание лишь придавало смелости, потому что чему быть, тому не миновать, придется прожить столько, сколько отведено. А юноша из сна сказал, что мне еще рано уходить. Да, я все еще могла поддаться слабости, как в этом первом для меня бою, могла испугаться обнаружения и рокового выстрела, но животный инстинкт выживания уже не взял бы надо мной верх. Унижаться и просить, целовать ноги… Нет, не будет такого больше. Отныне и навсегда я – человек. Не русская ведьма, не русская партизанка, не немецкая подстилка и не будущая мать фашистского ублюдка. Я просто человек, у которого есть имя, чувства и понятие чести. Пришла пора взрослеть. Все время, что было до, я словно бы набирала силы, копила солнечное тепло и беспощадные ледяные капли дождя, как маленькое зернышко, чтобы в конце концов пробить непослушную почву и вырваться на свободу. Тогда мне казалось, что я уже не бутон, а что ни на есть распустившийся цветок, но после время покажет, что хоть я и пробила почву стебельком, а высунулась из нее совсем немного. Небольшой побег раскрылся над землей, еще беззащитный, не обзаведшийся шипами или ядовитыми лепестками, но полный энергии и желания расти быстрее, сильнее и выше. Передо мной раскинулся Волоколамск, полный жизни и еще не затронутый войной. Место, где цветок наконец должен будет распуститься окончательно.