There is no sweeter innocence than our gentle sin

— Тебе не кажется, что становится холоднее? Подобные вопросы всегда заставали меня врасплох. Алларос умел задавать их так, что я сразу же терялся с ответом. Потому что ждал подвоха? Не верил ни единому слову или ощущению? Но, тем не менее, я отчетливо понимал, что мой разум дает от ворот поворот всякий раз, когда я нахожусь рядом с ним. Пожалуй, в последнее время мы слишком часто проводили время вместе. Не знаю, было ли это связано с предыдущими событиями, когда я выручил эльфа после шумной пьянки в трактире или Алларос действительно вознамерился вернуть мне долг, о котором сам же и заявил? Он сказал, что я могу попросить у него все, чего только пожелаю. Эта мысль меня забавляла. Чем больше я раздумывал о том, что я мог бы просить, тем смешнее казались мне варианты дальнейшего развития событий. Тем временем, мой милый демон действительно уделял мне намного больше личного времени. Приходил за советом, непринужденно общался за бокалом вина в библиотеке, делился новостями и обсуждал какие-то книги, проводил невероятные партии в шахматы… Последние особенно полюбились. Мы все чаще сталкивались на той самой Скайхолдской стене. Я догадывался, что Алларос не просто так посвятил меня в маленькую тайну того, где любил прятаться от чужих глаз. Не каждому же встречному станешь рассказывать о том, где находится твое личное убежище, не правда ли? Под завалами из досок в башне неподалеку, мы отыскали кое-какую пригодную мебель, и в ясную погоду я теперь мог приходить на стену с шахматной доской, даже не ища особого предлога. Лавеллан встречал меня с улыбкой на устах и бутылью очередного трофейного горячительного. Эльф питал страсть к коллекционированию редкого алкоголя, и, по какой-то не совсем неясной для меня системе критериев, даже охотился за кое-какими напитками. Не каждый из них приходился нам по вкусу, но мне льстило, что Алларос хотел разделить первые впечатления от пробы именно со мной. Он рассказывал истории о том, как нашел тот или иной сосуд, иногда я и сам становился невольным свидетелем того, как эльф натыкался на очередной погреб с сокровищами. Мне казалось, что это его коллекционирование выглядит весьма забавно в сочетании с происхождением. Алларос ведь являлся долийцем, причем буквально до кончиков ушей и характерных всем его сородичам замысловатых линий татуировок на лице. Его манеру ходьбы, жесты и мимику было несложно отличить от любой другой, что мне доводилось видеть ранее. При первом впечатлении он выглядел и смотрелся как чужак. Но ни для кого в Скайхолде не было секретом, что Алларос любил разрушать все стереотипы. Иногда меня не покидало ощущение, что он делает это намеренно. Несколько моих попыток начать разговоры о его прошлом в клане, были восприняты им в штыки настолько остро, что я взял себе на заметку никогда не начинать беседу об этом напрямую. Мне отчаянно хотелось знать, а что же он так упорно пытался скрыть? Я вооружился предложениями, в которых, как рыбы в пруду, содержалось тонких намеков. Использовал интонации, придававшие нужный оттенок моим фразам и целый арсенал хитрости, коей, к счастью, владел весьма хорошо. Эльф не раскусил замысла, но и не поддался мне ни капли. По его реакции, случайным жестам, теням эмоций на лице, которые он, порой, не трудился скрывать, я все же узнал много нового. Однако понятия не имел, как связать возникшие предположения воедино. Само собой, Лавеллан вел себя не по-долийски. Он не стыдился валасслина и мастерства владения луком, однако, ежился при любом случайно услышанном эльфийском слове, и всякое упоминание о собственном народе воспринимал с легким оттенком негодования. Будто бы все эти, в сущности, мелочи имели свойство воздействовать на него физически! Мне было совсем не трудно сделать вывод о том, почему Сэра, считающая всякое проявление «эльфячности» отвратительным, так быстро сошлась с долийцем-Алларосом. Коротая время в библиотеке, я часто слышал повышенный тон моего милого демона в разговоре с Соласом. Хотя в моем присутствии Лавеллан ни разу не отозвался плохо о ком-либо из спутников. Я был рад проводить рядом как можно больше времени, ведь благодаря этой возможности, имел удовольствие наблюдать за ним все чаще. В процессе ремонта главной башни Скайхолда, он сразу же изменил обстановку в собственных покоях. Мне довелось лицезреть, как толпа рабочих, по поручению Жозефины, втаскивала мебель к нему на верхние этажи, а затем, буквально тем же вечером уносила всё обратно, потому что Лавеллан от подобной идеи улучшить обстановку, пришел в ярость. Как-то раз, я воспользовался предлогом принести к нему одну хорошую книгу из библиотеки. Взлетев по ступеням наверх, и вкрадчиво постучав в дверь его комнаты, я морально готовился увидеть что-то невероятное, и предчувствие не подвело. Алларос открыл дверь, и меня чуть не сшибло с ног накатившим порывом ветра! В помещении были настежь открыты все окна! Прохладный горный воздух яростно трепал тонкие занавески, одна из них почти оторвалась от карниза и болталась уже со стороны улицы. Кругом не было ни одного шкафа, даже сундука! Где эльф хранил свои вещи, для меня оставалось загадкой. Все разнообразие интерьера заключалось в одной единственной большой кровати, застеленной белым, как снежные шапки здешних гор, покрывалом. Лавеллан оглядел свои покои и заливисто рассмеялся, сообщив, что просто не любит захламлять помещения. В его демонстративно беззаботном поведении таилась какая-то глубоко похороненная печаль. Мне же вдруг пришла в голову мысль, что он и многое другое старался держать в такой же строгой аскетичности. Отчасти потому, что чувство было мне знакомо, отчасти из-за постоянных наблюдений, я сделал вывод о том, что Лавеллан старался ни к чему не привязываться. Я пачками приносил ему книги, и все до единой он возвращал в библиотеку. Жозефина заказывала ему то диван, то новые ковры, чтобы постелить возле камина – Алларос тактично отклонял любые попытки обустроить его жилье. Наши беззаботные дни в компании друг друга всегда подходили к концу неожиданно. И мне было грустно, когда я понимал, что наступало время желать спокойной ночи и расставаться до следующего утра. Днём Алларос постоянно звал меня с собой: куда бы ни шел зеленоглазый эльф, я неотступно следовал за ним. Моей нескромной персоне весьма льстил тот факт, что все кругом замечают наше тесное общение. Появление слухов, основанных на этой почве, было лишь делом времени. Многое в те дни происходило так стремительно и необратимо, что мне все чаще хотелось останавливать время, чтобы успеть запомнить больше. Я стал задумываться о том, а не рассказать ли Алларосу о своих предпочтениях? С одной стороны, я понимал, что это не изменит между нами ровным счетом ничего. Если только я не придам собственным словам определенную направленность, не облачу их в намек, который заставит Лавеллана что-нибудь ответить. Но именно это и могло всё между нами разрушить. Тонкая грань, по которой мы шли, с одной стороны бок о бок, а с другой порознь, с каждым днем разъедала меня изнутри. Во время наших шахматных партий Лавеллан изредка смотрел мне в глаза, смущенно улыбался, облизывал губы и вздыхал так, что я хотел на него наброситься. В языке жестов Дориан-актер был профессионалом. Само собой, я делал скидку на то, что эльф, всего скорее не придавал тому, что делал ровным счетом никакого значения. Он не ведает, что творит, повторял я себе, в очередной раз пытаясь скрыть неотвратимо наступающую эрекцию, сложив ногу на ногу или запахнув мантию, чтобы Алларос ненароком не обратил внимания на мой… возрастающий пристальный интерес. Мы разговаривали о многих вещах. Я любил наши шахматные партии за то, что в процессе игры мог любоваться истинным Алларосом. Эльф сосредотачивался на стратегии, и его лицо при этом становилось для меня открытой книгой. В ходе игры я мог спрашивать его практически что угодно и получать при этом наиболее честный и откровенный ответ. Он совершенно не умел притворяться в такие моменты. Конечно, я не забывал о правильной постановке вопроса. Лавеллан хоть и отвлекался на игру, но круглым дураком не был: спрашивать его «в лоб» о сексуальных предпочтениях я, само собой разумеется, не стал. — Тебе не кажется, что становится холодно? Но когда Алларос задал мне этот вопрос, я в очередной раз выругался его возможно неоднозначной трактовке. Что я должен был ответить? Холодно, будем сворачиваться? Мне бы этого совершенно не хотелось. Холодно, давай я дам тебе свою мантию, чтобы ты согрелся? В таком случае я бы выступил чрезмерно заботливым, что для меня выглядело весьма странно, и Лавеллан, несомненно, обратил бы на это внимание. Не холодно, продолжим сидеть здесь и играть, пока наши задницы не примерзнут к стульям? Глупо, упрямо, и скорее больше подошло бы нашему командиру. Уж он-то был готов играть до победного. Пару раз я заставал Лавеллана за шахматной партией с ним. Каллен упрямо не признавал поражения, стараясь разрабатывать стратегию и просчитывать ходы до последней раскладки фигур, когда уже невооруженным глазом становилось ясно, что он проиграл. Так какой из ответов на заданный Алларосом вопрос я должен был озвучивать? Эльф поднял голову, отвлекаясь от фигур на столе. В наступивших сумерках я обратил внимание, что радужка его глаз слегка светится. Это снова показалось мне невообразимо прекрасным, и я опомнился только спустя злосчастные пять секунд! В последнее время, глядя на него и считая про себя, я научился определять, в каком расположении духа он находится. Если эльф выдерживал зрительный контакт менее пяти секунд, значит, мне не стоило рассчитывать на откровенность. Алларос был не в духе. Непривычной становилась и сама его речь, он сухо и по существу излагал свои мысли. Мне казалось, что сам он в такие моменты витает где-то далеко и от этого становилось невообразимо тоскливо. Но сегодня все шло иначе. Прошло целых десять секунд, а Лавеллан по-прежнему смотрел на меня, и его губы при этом растягивались в хитрой ухмылке. — Мне холодно, Дориан, — наконец произнес он и поднялся со стула. Я почувствовал, будто сделав это, он разорвал некий зрительный гипноз между нами. Я снова обрел способность двигаться и ясно мыслить. И этот демон даже не был магом! Порой, я начинал задумываться, а не колдует ли это создание незаметно от других? И если оно делает это, то, судя по всему, ничем не хуже меня. С той лишь разницей, что я могу сотворить лед и огонь из ничего, а он умеет делать то же самое, но с моим настроением. — Мне холодно, но я совсем не хочу идти спать. — Я тоже, — я проглотил подступивший к горлу ком. Нужно было брать ситуацию в свои руки. Наступала ночь, перед глазами вдруг замаячила возможность продлить наше с эльфом общество еще на некоторое время. — У меня есть идея, Дориан. Почему бы нам не совершить набег на погреб в Скайхолдской кухне? — Алларос потянулся и попрыгал на мысках, пытаясь согреться. — Что же мы должны…там найти? — удивленно переспросил я. — Пару бутылок вина, котелок и кое-какие травы. Потом я сделаю из этого нечто согревающее и при этом, весьма вкусное. Я едва поспел за ним к лестнице. Эльф умел двигаться стремительно и притом тихо, словно дикая кошка. Рядом с ним казалось, будто мои собственные мысли раздаются громче, чем его едва слышные шаги. Из груди то и дело вырывался сдавленный смешок, порожденный комичностью ситуации. Тевинтерский маг и долиец, вдвоем на кухне, потрошат мешки и полки на предмет необходимого содержимого. Интересно, если бы Алларос мог слышать, о чём я все время думаю, мы бы все еще разговаривали? — Коричневый сахар, корица, корень имбиря, - всё, что найдешь, клади в мешок, я пойду за вином, — бросил он, и ловко развернувшись на пятках, удалился в кладовую. — Яблоки, мандарины и… гвоздика. У них есть гвоздика? — вещал Алларос из комнатки. Вернувшись, он продемонстрировал мне, а затем спрятал три бутылки вина в холщовый мешок, оглядываясь при этом, как последний воришка. К нему в покои мы пробирались очень осторожно. Наверное, оба по-своему понимали, как можно расценить подобные визиты. Я поднимался по лестнице и представлял, что могло бы случиться, в силу своих возможных фантазий, а эльф шел впереди, невозмутимо расправив плечи. Он нарезал яблоки мелкими кусочками, затем аккуратно почистил апельсины, раздавил их в ступке и смешал с корицей и сахаром. Затем высыпал все ингредиенты в котелок и залил красным вином. Я разжег огонь в камине, с любопытством наблюдая, как эльф устанавливает посуду над очагом. — Главное чтобы не кипело… ты можешь … притушить, когда я скажу? — спросил Лавеллан, вытирая руки о полотенце. — Притушить огонь? — я усмехнулся, и эльф улыбнулся мне. — Как скажешь, Алларос. — Я уверен, тебе понравится! — в его глазах забегали искорки озорства. — Не сомневаюсь, твои затеи, порой вводят в ступор, но многие из них, должен признать, весьма удаются. — Обожаю, когда ты так говоришь, — Алларос захохотал, — особенно, когда не могу понять, выразил ли ты презрение или похвалил? — А разве непонятно? — меня поразило то, что для эльфа в моем поведении что-то до сих пор оставалось неясным. — Сейчас нет, — эльф провел рукой по волосам, зачесывая их назад. Я прервался на полуслове, наблюдая за тем, как он это делает. — Почему ты меня так пристально разглядываешь? Я что, представляю интерес для каких-то твоих исследований? И снова вопрос, начисто вышибающий всю почву из-под ног! И как мне на него ответить? Какое все-таки счастье, что Лавеллан не мог читать мои мысли… — Ты представляешь интерес, — повторил было я, но неловкой ситуации было суждено разрушиться. — Убавляй пламя! — воскликнул эльф, и я машинально потушил магический огонь целиком. — Дориан! — расхохотался Алларос и неожиданно толкнул меня. Возле камина мы сидели на голом полу, как я уже писал, эльф не приветствовал никакой мебели, кроме кровати. Мне стоило определенных усилий создать такое же заклинание еще раз, не спалив при этом спальню Инквизитора целиком. В его компании, ночью… Я чувствовал себя… взбудоражено и при этом невероятно уютно. Получившийся спустя некоторое время напиток Алларос процедил сквозь специально заготовленное сито, а затем осторожно разлил по бокалам и протянул один мне. — За вечер? — предложил он. — Скорее за ночь, — поправил я, и мы чокнулись. — Как называется это… — Подогретое вино, — закончил за меня Лавеллан. — Я придумал так пить, когда у торговца в моем клане оказалось пару бутылок. Вечерами я любил грызть яблоки и запивал их… Как-то само собой пришло в голову сделать напиток слегка теплым, а фрукты и пряности добавились уже в процессе экспериментов. — Почему ты так мало говоришь о себе? — вдруг спросил я. Само собой, мой язык не развязался от одного бокала, но вся ситуация целиком способствовала тому, чтобы завести эту откровенную беседу. — Мне… нечего рассказывать, — уклончиво и тихо ответил он. — Но ты только что рассказал об идее приготовления вина! — я улыбнулся и отпил еще немного. Мне понравился результат, это было гораздо вкуснее, чем я ожидал. — Я могу рассказать и об этом, и о том, как мастерил стрелы, и сделал первый в своей жизни лук… — Я бы послушал. — Да брось, неужели это не покажется тебе занудным? — Ты же сказал, что я тебя разглядываю. Считай, что я делаю это за неимением слов. Ты просто слишком мало рассказываешь. Конечно это не проблема, я ведь могу говорить за двоих, — усмехнулся я. — В конце концов, я прекрасный и весьма начитанный собеседник! Алларос неопределенно кивнул и допил бокал до дна. Пока он наливал еще, я невозмутимо продолжил. — Знаешь, а ведь ты привлекаешь не только мое внимание. Каждый видит в тебе нечто особенное, что притягивает взор. Возможно дело в том, что эльфы гораздо красивее большинства людей… А может быть, нас просто тянет ко всему таинственному и неизведанному? — Ты намекаешь на то, что я что-то скрываю? — Алларос расхохотался. — У каждого из нас есть скелеты в шкафу. — Мои скелеты находятся только в моей голове, — вдруг вырвалось у эльфа. Я замер, заглядывая ему глаза, и надеясь увидеть чуть больше, чем он уже успел сообщить. Эта случайность послужила прямым доказательством моего предположения. Алларос действительно что-то прятал. Очень глубоко внутри. И тогда же я понял, что сегодня ночью мне вряд ли удастся приблизиться к разгадке хотя бы на каплю. Ворота захлопнулись, эльф понял, что сболтнул лишнего. Теперь вся его внимательность и собранность вернулись. — В этом ты не одинок, — вздохнул я, думая о скелетах и о том, что был бы не против поделиться с ним кое-какими собственными переживаниями. — Без света не может быть тени, а без тени – света, — вдруг изрек Лавеллан. — Мы продолжаем говорить о скелетах? – попытался пошутить я. — В каждом из нас есть как добрые намерения, так и дурные наклонности, ты так не думаешь? – эльф лег прямо на пол, заложив руки за голову и уставившись в потолок. Я с тоской посмотрел на мягкую перину кровати и еще раз порадовался тому, что в комнате хотя бы закрыты окна и не гуляет сквозняк. — Чем сильнее мы тянемся к совершенству в светлых деяниях, тем беспросветнее и разрушительнее становится сила наших тёмных инстинктов… — Я понимаю, о чем ты, — мне вдруг подумалось, что это подогретое вино плавно и незаметно наталкивает нас на начало очень странного и неоднозначного разговора. — Когда в стремлении к свету человек пытается выйти из собственных рамок, его же собственная тьма затягивает бедолагу в бездну и превращает в демона, не так ли? – я посмотрел на эльфа. Тот лежал с закрытыми глазами. — На свете не бывает абсолютного добра, как не бывает и абсолютного зла. Ни зло, ни добро не являются чем-то застывшим или неизменным. Они постоянно перетекают друг в друга или меняются местами. Уже через миг сотворенное добро может обратиться во зло, равно как и наоборот. Я часто думаю о том, для чего я здесь. Ведь я не совершил ничего хорошего, и на том Конклаве-то оказался по чистой случайности. — Расскажешь об этом? – наивно полюбопытствовал я. — Как-нибудь в другой раз, — вяло ответил Лавеллан, и мне осталось лишь грустно вздохнуть. — Выходит, в наших силах лишь поддерживать между злом и добром постоянное равновесие? Как только одно перевешивает другое, удержать моральные границы реальности становится очень сложно… — кажется, Лавеллан действительно долго думал над тем, о чем сейчас говорил. Я даже попытался провести в уме параллели с тайной, которую он скрывал. — Ты имеешь в виду войну? – спросил я. Мне нужно было поддерживать разговор, несмотря на собственные мыслительные процессы. — Не только её. Различные природные катастрофы, болезни, голод. Равновесие рушится, и люди становятся другими. Они будто ломают внутри себя некий барьер, как загнанные звери, которые понимают, что деваться им больше некуда. Они становятся готовыми на все. Равновесие важная штука, — с умным видом изрек он. — Куда важнее это самое равновесие не в мире. А в нас самих, — непроизвольно вырвалось у меня. — Если в душе нет согласия с самим собой, разве можно утверждать, что ты будешь жить в согласии с миром? Алларос затих, мой вопрос камнем повис в воздухе. Только пламя, которое я забыл потушить, мерно потрескивало. За окнами разыгралась вьюга, ветер завывал за дверью, проносясь по пустой башне снизу вверх, словно приведение. Я понял, что своей неосторожностью привел эльфа в тупик. Хотелось погладить себя по голове и одновременно отвесить пощечину. Мы балансировали на грани. Что-то едва зримое между нами вот-вот было готово разрушиться. Я нервно сглотнул и посмотрел на свой бокал. Напиток закончился, а подниматься к котелку за добавкой, тревожа Аллароса, вовсе не хотелось. — Ты живешь в единении с собой? – спросил вдруг он. Тишина разрушилась, и мне отчего-то стало легче дышать. — До недавнего времени мне казалось, что это не так, — ответил я. — Но сейчас ты в порядке? — Очень даже. А ты? Лавеллан повернул голову в мою сторону. В его глазах читалась мольба о помощи. Из всех виденных мною, лишь этот взгляд пробирал до костей, задевая за живое и проникая в самые сокровенные уголки разума. Под кожей вдруг будто зашевелились сотни ледяных пиявок, сердце пропустило пару ударов. Я почувствовал, что вспотел, несмотря на царивший в помещении холод. Я увидел его боль. Я так остро почувствовал, как Алларос страдает, что мне сразу же захотелось что-нибудь предпринять. Но только что? Схватить его за руку? Провести по волосам? Как я мог его утешить? — Открой глаза, увидишь звезды. Я буду здесь, всегда с тобой. Мы смотрим на одно и то же небо. На нем для нас рисуется покой. Лишь в глубине души я мог быть откровенным. И лишь с тобой я снова стал таким. Не трать напрасно воздух нашей веры. Когда утратим время, лишь тогда простим. — Красиво… — взгляд Аллароса потеплел, и у меня отлегло от сердца. Понятия не имею, как пришла в голову эта потрясающая идея отвлечь его чтением глупых стишков, которые довелось заметить в сборнике ферелденских поэм в библиотеке. Я часто тренировал память заучиванием чего-либо. Эти строки въелись в голову непроизвольно по старой привычке. А сейчас весьма выручили меня. — Дориан… — М-м? — Если хочешь, можешь оставаться у меня… Когда Лавеллан произнес это, моей первой мыслью вовсе не была идея о том, в какой позе мы займемся любовью. Признаться честно, я был уверен в том, что даже не притронусь к нему. И что еще больше удивило – я раздумывал над тем, а не подложить ли ему под голову что-нибудь мягкое? Ведь это, наверное, неприятно, лежать так на холодном полу…

Скайхолд, Плуитанис, 9:41, Дориан Павус.