Обратная сторона

Гореть в раскаянии и чувстве стыда больно, ещё больнее натыкаться на закрытую дверь и голосовую почту, посылающую куда подальше и не дающую ни шанса. Но Клаус стучит — упорно, сбивая костяшки и надеясь её увидеть: хотя бы чисто ради извинений, хотя бы для того, чтобы она знала — если она всё же простит его, то сам он себя простит вряд ли. Потому что он не имел права переходить черту и пользоваться её доверием, потому что он не должен был перечёркивать их дружбу. Так просто — из-за своей похоти и взрывной ревности (будь проклят Стефан). А больше, конечно, от чувств, что после того вечера выливаются наружу, словно чувствуя свободу и расправляя крылья, и Клаус уже не боится признаться... себе. Но только не Кэролайн, потому что она не поймёт его и не послушает даже. Быть может рассмеётся над его оправданиями и покрутит у виска, чтобы потом окончательно отвернуться и выкинуть уже из своей жизни. Навсегда, будто и дружбы между ними не было вовсе. И он ищет её всю неделю, приезжает к пустому дому и штурмует отключенный телефон, ведь не может же быть, чтобы она внесла его в черный список, даже не дав шанса и не услышав о его терзаниях. Часами мнётся на крыльце и по одному срывает лепестки у цветов, насаженных в клумбах. Теряется: для друзей, для семьи, для девчонок и упрямо добивается своей цели — просто увидеть и признаться наконец в любви. Да-да, той самой, что, оказывается, жила с ним всё это время, ну или пришла постепенно — не имеет значения. Главное то, что это правда, и глупо отнекиваться от шепчущего сердца. Оно пылает и крошится с каждым часом, заставляя Клауса сходить с ума от неведения и беспомощности — он так и не знает, где Кэролайн, и даже расспросы у Стефана, сдержанно улыбающегося и переминающегося с ноги на ногу, ничего не дают. Стефан не знает тоже и удивлён внезапной пропажей. Он точно так же не может до неё дозвониться и бесится, как Клаус, только намного тише и более спокойно. Не садится в свою разбитую тачку и не вжимает педаль газа, пересекая пустынную трассу, закрытую ещё несколько лет назад. Не забирается на крышу многоэтажки и не садится на её край, чтобы, свесив ноги, рассматривать прохожих, даже не подозревающих, что Кэролайн потерялась. Не пропадает вечерами, дежуря у её дома, и не вылавливает одноклассниц, чтобы выудить хоть какую-нибудь зацепку. Зацепок нет. Никаких. Абсолютно. И Клаус вновь прячется в салоне автомобиля, врубает музыку и достаёт припрятанную бутылку. Слишком нагло едет по дороге, частенько нарушая правила, и останавливается у полицейского участка (место ненавистное, но последняя надежда). От него пахнет алкоголем и табачным дымом и он несколько развязен. Прячет руки в карманы джинс и, очаровательно улыбаясь, подходит к дежурному, нисколько не боясь последствий. Пьяный и на машине. — Я хочу поговорить с шерифом Форбс. Мужчина хмурится и тянет носом, чувствуя явный запах спиртного. С недовольством смотрит на богатенького Майколсона, так нагло завалившегося в участок, и поджимает губы, готовый разразиться гневной тирадой. Когда же эта золотая молодёжь перестанет вести себя так вызывающе? — Шериф Форбс в отпуске. — И где я могу её найти? Просто мне нужно написать одно признание. Только ей, — продолжает Клаус, замечая, как офицер напрягается. — Да не бойтесь, я никого не убил. Пока... Так что? Поможете или нет? — ему здесь неуютно, и Ник, хоть и старается принять невозмутимый вид, но всё равно нервничает, особенно когда в поле его зрения попадает ещё парочка офицеров, которые в прошлом году останавливали его за превышение скорости. Осиное гнездо, не иначе, но желание разнюхать про Форбс куда сильнее. — Ну если ты в ближайшее время собираешься лететь во Францию, то тогда вы там и увидитесь. А признание можешь оформить здесь. Садись, Майколсон, буду рад помочь. — Да пошёл ты... — Клаус запускает руку в волосы и чуть ли не рычит от разочарования. Кэролайн уехала, и теперь вряд ли они увидятся перед тем, как придётся уехать ему. А если она не берёт трубку и не звонит сама, значит, всё действительно кончилось. И их дружба умерла под натиском грубости и его желания. Любовь теперь здесь совершенно лишняя и от этого слишком мучительная. Клаус выбегает из участка, не обращая внимания на взбесившегося офицера. Садится в машину и даёт по газам, совершенно разбитый и опустошённый, сдавшийся под натиском разочарования и горьких мыслей. Он в рекордно короткое время доезжает до дома и даже не справляется с заносом, содрав шинами ухоженную лужайку, за которую обязательно получит от мамы. Но мама простит, потому сейчас узнает, что он решил уехать немедленно, вернее завтра утром, и у него есть целый вечер на сборы. Он уезжает не потому, что срочно, и не потому, что так надо, а потому, что хочется убежать от собственного стыда и ненависти к себе. Кэролайн ненавидеть не за что, она не виновата. Не виновата, что он такой придурок и животное. Трус и слабак, так долго не решавшийся признаться даже себе — дружбы между мужчиной и женщиной не бывает. И теперь он это понял, только поздно... Клаус огорашивает родителей вестью и метеором бегает по дому, собирая необходимые вещи и набирая номер брата, который поможет ему устроиться в Нью-Йорке. Вроде там есть неплохой университет, на который, впрочем, можно наплевать, заручившись поддержкой Элайджи и устроившись в его фирму. Он уговаривает отца и мать никому не говорить, куда он уехал: ни Тайлеру, ни Лоре, ни Викки. Никому вообще, даже Кэролайн, которая и искать-то, наверное, не будет. Зачем вообще искать своего непутёвого друга (не друга), который оказался настоящим подонком? Кэролайн же не дура. Он не спит всю ночь, лёжа на кровати и всматриваясь в потолок. Терзается от горьких мыслей и, срываясь к окну, курит сигарету за сигаретой. Берёт телефон и стирает все номера. Все, до единого, слегка заминаясь над одним только. Впрочем, он его помнит наизусть. Всегда будет помнить, только теперь бесполезно, это же вроде конец, и Клаус обещает себе больше не звонить ей, чтобы лишний раз не напоминать и не делать больно. Он не заслуживает её прощения и слёз тоже. Конец — это слово вертится на языке, и Клаус произносит его вслух, словно вдыхая в него жизнь. О конце этого жизненного этапа шепчет усиливающийся ветер и загорающийся вдали горизонт. О нём шепчут стены до боли родной комнаты и постеры известных рок-групп, которых он когда-то слушал. О нём шепчут сувениры и открытки, подаренные Кэролайн и сложенные в коробку с самыми дорогими ему вещами. Сентиментально и не по-мужски, но ведь это воспоминания и история как-никак. Он не хочет в неё заглядывать и просто рассматривает потёртую крышку. С особой бережностью прячет её в шкафу, закидывая своей одеждой и пряча от любопытных глаз. Прощается с юностью и, быстро одевшись и взяв вещи, спускается вниз, где ещё никого нет. Так даже лучше, он не хочет видеть слёзы матери, которая уж точно будет плакать, провожая своего любимого сына во взрослую (почти взрослую) жизнь. — Так и уедешь? — его останавливает голос отца, как оказалось, не спавшего целую ночь. Майкл опирается плечом о дверной косяк и смотрит на сына понимающим взглядом. Когда-то и он покидал своих родителей, уехав от них на тысячи миль. Когда-то и он виделся с ними только на каникулах, когда-то и ему было некогда лишний раз позвонить. Теперь пришла очередь Клауса. — Знаешь, Ник, вроде не ты первый покидаешь этот дом, а я так и не научился правильно провожать своих детей. Что там говорят в таких случаях? Чтобы учился, а не занимался хернёй? Чтобы старался и не разочаровал маму? Чтобы включил мозги и выкинул уже детскую глупость из головы? Ты ж уже не ребёнок, — Майкл ухмыляется и подходит к переминающемуся с ноги на ногу сыну, спрятавшему руки в карманы и не знающему тоже, что говорят в таких вот случаях. — Ты это и без меня знаешь, сынок. Я просто хочу, чтобы ты знал, что я в тебя верю и точно знаю: ты меня не разочаруешь. Помни, твоя фамилия Майколсон, а это накладывает определённые обязательства. Не опозорь её, Ник. У Клауса желваки ходят и щиплет глаза. Он передёргивает плечами и кивает головой, мысленно благодаря отца, что тот не заставил прощаться с матерью, в конце концов, не на войну провожают и в любой момент могут приехать, прилететь, навестить. Как и он, впрочем. — Я всё понял, пап. Объяснишь всё маме, ладно? Не люблю её слёз. — Объясню, конечно. Удачи. Майкл неловко обнимает сына за плечи, на мгновение сжимая в своих крепких объятиях, и с гордостью смотрит вслед смелому мальчику (мужчине), решившему самостоятельно, без их помощи, устроить свою судьбу. Ну настоящий Майколсон. Настоящий. На улице с каждом минутой светлеет, а сердце Клауса стонет всё громче и громче, когда он, сделав порядочный крюк, проезжает мимо дома Кэролайн, всё такого же пустого и безжизненного. Притормаживает, опуская стекло и всматриваясь в окна её комнаты, где совсем недавно ночевал и вдыхал сладкий запах. Наверное, он будет помнить его всегда, как и первую любовь (дружбу), закончившуюся, так и не начавшись... В груди болезненно тянет, и Клаус ещё крепче цепляется за руль, делая глубокий вдохи. Медлит и поджимает губы, вспоминая всё до мельчайших деталей, оказывается, крепко засевших в памяти. Их тайное место в детстве, где они ото всех прятались, её маленькие и влажные ладошки, прикрывающие ему глаза, и звонкий смех, когда он специально долго гадал, кто стоит за его спиной. Её горячие губы, шепчущие детские секреты на ухо, и ясные-ясные глаза, в которых отражалось небо. Их совместные боль, радость, достижения, разговоры... Всё это остаётся в прошлом. И Кэролайн без него справится. Справится, ведь да? Да... — До встречи, Кэролайн.