Цепи страха

      Эрик был в замешательстве. Слова Сесилии задели за живое, поколебав его, казалось бы, устойчивую преданность хозяину, на месте которой осталась лишь глубокая обида на Кеннета. Он был достаточно умён, чтобы понимать, что и коварная обольстительница не была с ним полностью откровенна. В этой игре каждый преследовал свои интересы, и он, Эрик, был всего лишь живой игрушкой и разменной монетой в битве титанов. Никогда, при всём желании, он не сможет сравняться ни с одним из этих самоуверенных людей, считающих, что им принадлежит сама жизнь. Он был совсем другим, из бедных кругов, и воспитан иначе. И всё же…       Всё же зерно сомнений, давно уже гложущее душу, наконец пустило ростки.       Свобода или рабство? Казалось бы, вопрос давно решённый, ведь он продал Джеймсу Вуду Кеннету право распоряжаться своим телом в обмен на более чем щедрое вознаграждение. И всё же…       Эрик подошёл к окну и вгляделся в непроглядный мрак, где всё ещё хлестал дождь, освещаемый редкими вспышками молний. Полная растерянность, охватившая его при первом упоминании Сесилии о своём положении, уже прошла, уступив место болезненным сомнениям. Стекающие по ту сторону стекла капли не могли привлечь внимания взгляда, сфокусированного на своём отражении.       Эрик смотрел и не узнавал себя, обычного городского парнишку, в этом холёном парне, в котором даже без униформы угадывалась выправка прислуги из влиятельного дома. Ошейник, одетый на шею своими собственными руками, лишь подтверждал его принадлежность богатому господину и требовал полного и безоговорочного подчинения.       Парень отстегнул и отбросил в сторону ненавистную кожаную полоску, напоминавшую о собственном бесправии. Он больше не хотел подчиняться ни надменному Кеннету, ни кому-либо ещё. Какой же это прекрасный дар — просто быть собой, не теряя чести и достоинства. Но имел ли он на это право?       Последнее время он уже и забыл, что сам по себе что-то значит. Он старался помочь брату и забывал о себе, всячески угождал Джеймсу и вновь отбрасывал в сторону свои желания. Он и забыл, что тоже является человеком, а не вещью, и что тоже хочет быть счастлив. Но не поздно ли жалеть о содеянном и горевать о потерянной свободе, не глупо ли сейчас плакать о своей утерянной личности?       Нет, Эрик вовсе не плакал и не жалел о том, что произошло с ним в этом доме. И вместе с тем он отчётливо понял, насколько загнал себя в угол своим же собственным альтруизмом, который никто так и не оценил по достоинству, да и не должен был, поскольку Эрик никогда не ожидал ничего такого. Он просто делал то, что, как ему казалось, от него требовалось, и не просил награды или признания. И всё же…       Всё же он не мог не признаться себе в том, что такая жизнь была ему в тягость. Он не хотел наград и оваций, но неужели он не заслужил хотя бы нормального человеческого отношения?       Не пришло ли время скинуть с себя цепи страха, в которые он сам по глупости позволил себя заковать? Ведь Эрик всегда знал в глубине души, что они слишком слабы и непрочны для него и что стоит ему тряхнуть руками, как оковы сами спадут, будто ожидая своего часа.       Похитить заветный ключ не составило труда. Пока Джеймс и Сесилия развлекались в спальне, Эрик пробрался в кабинет и вытащил его из кармана пиджака Кеннета, где тот всегда и находился. Тут же был открыт заветный ящик стола, а документы, так заботливо и аккуратно хранимые в папках и файлах — вытащены наружу.       И тут рука наткнулась на что-то бархатное, незнакомое. Эрик недоуменно опустил глаза, вновь нашаривая рукой это «что-то» и выуживая небольшой предмет, который при ближайшем рассмотрении в слабом лунном свете оказался коробочкой в форме сердца.       Приятная на ощупь, маленькая и невинная, она лежала на ладони Эрика, и внутри у него всё переворачивалось. Осторожно, двумя пальцами он приподнял крышку, с готовностью отозвавшейся слабым щелчком. Внутри лежало единственное, что могло там быть — кольцо. Очень дорогое и очень красивое кольцо, изысканно кричащее о своей стоимости и эксклюзивности множеством переливающихся граней фигурного бриллианта. И вместе с этим неприкрытым роскошным блеском тело наливалось свинцовой тяжестью и недавно обретённая решимость куда-то улетучивалась.       «Он правда её любит, » — осознал Эрик к своему стыду и ужасу.       Его чувства были слишком противоречивы, слишком грешны и непозволительны. Первым порывом было выбросить это кольцо в окно, уничтожить его, втоптать в землю, чтобы и следа не осталось от свидетельства его поражения. Потом пришло отчаяние, и только после — понимание. И Эрик ясно осознал, почему именно отношение Кеннета причиняло такую сильную боль и почему именно боль, а не какие-то другие чувства. Всё было так просто и так глупо, что Эрик бессильно усмехнулся сам себе в темноте. Усмешка вышла горькой.       На что он мог надеяться, дурак? Его глупая, никому не нужная и неправильная влюблённость не имела права на существование и не должна была появиться на свет. Теперь это было вдвойне нелепо.       Эрик закрыл коробочку и положил её на место, туда, где она и была. Вместо неё он вытащил деревянную шкатулку с письмами и прямо здесь, не включая света, запоем читал их одно за другим, скрючившись на полу в три погибели и иногда оглядываясь, словно вор, которого вот-вот могли застукать за похищением драгоценностей. Впрочем, он и был тем самым вором, он брал то, что по определению не могло ему принадлежать — чужую историю любви, чужие чувства и эмоции. Вместе с корявыми выцвевшими чернилами он испытывал всё, что когда-то, читая то же самое, испытывал Джеймс — от эйфории и счастливого опьянения до ужасающего своей силой разочарования от предательства любимого человека, изменявшего ему не с кем-то, а с родным братом, более того — с самого начала лгавшего ему.       Наконец вся немаленькая стопка была одолена, и глаза, от напряжения потерявшие способность фокусироваться в пространстве, болели и заставляли комнату расплываться. Эрик же сидел, прислонившись спиной к письменному столу и приходя в себя. Не так-то просто было вынырнуть из пучин чужой боли, оставившей гораздо более глубокий след, чем своя собственная. И хотя обида и осознание собственной ничтожности всё ещё не покинули слугу, они отошли на второй план. Теперь Эрик лучше понял этого человека и ещё больше проникся к нему, хотя и не должен был этого делать. Но он уже не мог, просто физически не мог поступить с Кеннетом так же, как когда-то поступила его возлюбленная и как собиралась поступить хитрая обольстительница Сесилия.       «Что же ты вечно выбираешь себе не тех спутниц по жизни», — укоризненно и уже почти спокойно подумал Эрик, мысленно обращаясь к хозяину дома.       Теперь он многое понял в мотивах поведения и поступков Джеймса и не мог допустить, чтобы он вновь пережил потрясение, подобное прошлому предательству. Нельзя позволить Стейтли поступать, как ей вздумается, и облапошить его хозяина.       Эрик снова грустно улыбнулся, складывая стопку писем назад в шкатулку и делая всё так, как было.

***

      Холодное утро принесло с собой сырость и туман.       Сесилия проснулась, сладко потянулась в тёплой мягкой постели и нежно прильнула к спящему Джеймсу. Мужчина заворочался, открыл глаза и с готовностью ответил на поцелуй. Идиллия, великолепное утро многообещающего дня.       Занавес ещё не опустился, а она привыкла играть до конца. Нет, Сесилия не сомневалась в своей победе. Но она нисколько не торопилась, предпочитая получать удовольствие от жизни. Ей не было плохо здесь, рядом с Джеймсом. Напротив. Уютный дом, влюблённые глаза одного из самых завидных мужчин страны, комфорт и хорошая еда, добротный, хоть и не совсем в её вкусе секс — всё это льстило самовлюблённой бестии. Она упивалась своим превосходством. Да, она — королева, а все мужчины вокруг лишь жалкие черви, манипулировать которыми ничего не стоит. Они как животные, ведомые природными инстинктами; покажи им соблазнительный кусок оголённого тела — и они побегут за ним, как за единственным лакомством в своей жизни. Сесилия ненавидела эту жалкую породу и считала себя вправе поступать как ей вздумается с такими отбросами, как Джеймс. Он думает, что всё и всегда контролирует, что его воля — закон для его окружения, и не подозревает, что она предугадала все его шаги наперед и в любой момент может поставить шах и мат.       Однако спешить некуда. Спешат те, кто боится, а Сесилия не испытывала страха. Пожалуй, она ещё побудет в роскоши чужого особняка и даже позавтракает, прежде чем покинуть это место навсегда. — Я в душ, — сообщила она игриво, незаметно прихватила мобильник и, скользнув в ванную комнату, заперлась изнутри. Ей не хотелось сейчас ублажать Кеннета вновь, она уже получила сполна всё, на что рассчитывала. Осталось только закончить выступление и красиво покинуть сцену.       «Милый, забери меня. Жди напротив особняка», — быстро набрала она и, убедившись, что сообщение дошло до адресата, тут же удалила его и залезла под тёплые струи душа.