Молчащий трамвай

- Не дави на меня, - сказала Труди и шумно втянула носом воздух. - Я и не давлю. - Эмиль подбросил в воздухе длинный медный ключ, ловя его двумя пальцами. - Я просто сказал отцу, что ты поедешь. Труди изобразила насмешливо-почтительный поклон. - В таком случае позвольте вам сообщить, что вы на редкость паскудный человек, сэр. - Я приму к сведению, - равнодушно кивнул он. Что поделать, Эмиль действительно предпочитал обходиться без давления: просто устраивал все так, что с ним не могли не согласиться. - Не понимаю, почему ты так возмущаешься. - Потому что все мероприятие - серая бессмысленная скука, на которую я потрачу целую неделю. А потом отчитываться в минлифте за неделю отсутствия - во имя чего? Губы Эмиля двинулись в снисходительной усмешке, какая возникала на его лице, когда он припоминал умную мысль и не желал ею делиться даже с родной сестрой. При разнице более чем в десять лет брат мог бы стать хорошим учителем для неё, однако считал, что если кто-то своим умом не дошел до чего-либо, то несправедливо делиться с ним просто так. "Самые худшие на свете существа - дармоеды, - не раз говорил Эмиль. - Уважающий себя человек либо все достанет сам, либо найдет, какую услугу оказать в ответ". Один раз Труди заметила, что по такой логике младенец должен сам учиться говорить, и получила в ответ рекомендацию не мешать философию с крокодильими яйцами. - Если в этой поездке нет ничего, кроме скуки, то это только твои проблемы, - наконец изрек Эмиль, положил на колени ключ, который бездумно вертел в пальцах, и принялся ставить подписи на четырех листах дорожного документа. - А про министерство лифтов мы говорили десяток раз, не вижу смысла повторяться. Ты сама способна расставить приоритеты. Приоритеты приоритетами, но иногда ей хотелось пожертвовать парой карьерных возможностей, лишь бы не слушать нотации сердито-скучного Чарльза Анасмэра. Труди приоткрыла крышку висевших на груди часов и громко ею щелкнула. Потом щелкнула ещё раз, зная, что Эмиля это раздражает. - Уже не помню, когда ты в последний раз ездила без приключений, - заметил он. - Уже не помню, когда я в последний раз срывала дела семьи, - в тон брату отозвалась Труди. - Не делать плохо не значит делать хорошо. Перо в тонких с потрескавшейся кожей пальцах Эмиля опустилось в узорную чернильницу. Кроме дорожного документа, требовалось написать рекомендацию: она не была готова только потому, что Труди пришла на полчаса раньше оговоренного времени встречи. Иначе он заполнил бы все документы до разговора с сестрой, чье мнение было ещё большей формальностью, чем все его подписи. Труди снова щелкнула крышкой часов. Брат поджал губы, но делать новых замечаний не стал. Иногда казалось, что он просто отыскал где-то внутри себя рычаг отключения эмоций и повернул его до упора. А рассказывать кому-либо местонахождение этого рычага, разумеется, не собирался: пусть сами ищут. На шутки, оскорбления и похвалу Эмиль реагировал с одним и тем же выражением лица, а потом говорил "Благодарю вас" или "Я приму это к сведению". Кабинет, устроенный в крыле старого здания, а потому красующийся закругленными окнами и сводчатым потолком, словно был призван подчеркнуть нейтральность его владельца. Темное, но не яркое дерево, бронза и матовое стекло. Даже портрет прим-лорда на стене смотрел с какой-то скукой, словно бы говоря: "Ну что с него взять?" На фоне всех этих вещей Эмиль смотрелся неплохо и отличался от большинства молодых чиновников, которые стремились окружить себя безвкусными предметами или во всем подражали тем, чье внимание хотели заслужить. В этой выставленной напоказ серости была какая-то самобытность. Пожалуй, лучше всего Эмиля отражал стоящий в его гостиной черно-белый полосатый диван. Мало кому он нравился, мало кто понимал, как возникло это чудище и как попало сюда, однако он оставался неотъемлемой частью комнаты, и к нему все привыкли. Труди могла ругать своего брата сколько угодно, но это не отменяло того, что он был генеральным советником в центральном министерстве. А она - всего лишь его сестрой. И Труди могла тысячу раз называть Эмиля счетной машинкой - он молчал, ведь лучше всего ответ выражали его титул и этот кабинет в самом знаменитом здании этажа. "Я тоже имею право на кабинет советника. И право, и способности, и возможности", - проступила ясная злая мысль. Теперь Труди не чувствовала возмущения по поводу предстоящей поездки. Каждое выполненное поручение - это шаг вперед, а она на то и член семьи Кэрольми, чтобы дойти до самого конца. *** То, что Эрик - плохой работник, знали все. Позовешь сделать какую-нибудь вещь - а он и сроки затянет, и косяк куда-нибудь не туда прикрутит, и посмотрит ещё так, будто ты в чем-то виноват. Глаза у него были необычные - вернее, с необычным прищуром, какого ни у кого не водилось. Постоянно говорил, что нужны хорошие очки, но вокруг только удивлялись: зачем ж очки, если видишь дальше, чем все? А Эрик и впрямь замечал на больших дистанциях предметы, при необходимости прекрасно стрелял, за что его прозвали Эриком-Стрелком. Но вблизи книжку толком прочесть не мог, сразу щурил глаза и людей не всегда узнавал. Проезжий доктор сказал, что такая уж болезнь ему выпала. Впрочем, болезнь не влияла на плохую работоспособность Эрика. Виной тому был исключительно его характер, стремление сделать дело неторопливо, без изысков, без старания, и потом незаметно просочиться куда-нибудь подальше, чтобы не трогали. При удивительно мирном характере он не попадал ни под чью горячую руку, а с течением времени все поняли, что с ним лучше не связываться. Никто никогда не видел, чтобы Эрик-Стрелок носился по городку. Он предпочитал двигаться неспешно, причем походка тоже со стороны казалась удивительной: будто он все пытался сбоку что-то высмотреть, причем обязательно с правого боку. Даже пожар, перестрелка или скорый конец света не заставили б его ускориться. Лишь порой Эрик мог передвигаться быстро: когда ему требовалось отнести к мастеру свой дазур, небольшой инструмент с пятью струнами, на котором он с весельем наигрывал всевозможные мелодии. Этот дазур был для него главным сокровищем, так что если случались какие поломки, то они исправлялись немедленно. Но этот обычный, привычно солнечный, привычно спокойный и пыльный день ознаменовался тем необычным обстоятельством, что Эрик мчался по городу. Мчался, по привычке поглядывая куда-то направо и неуклюже загребая ногами, из-за чего рисковал проехаться носом по дорожной пыли, - но мчался. И любой, кто смотрел ему вслед, понимал, что его несет некая необычная сила, которая выше всех неудобств и камней на дороге. И настолько, видимо, она была велика, что Эрик не споткнулся ни разу и целым и невредимым остановился напротив дома Харрэйна, немолодого пастуха, которого считали одним из самых мудрых людей в городе. Правда, последнее обстоятельство то и дело портилось пьяными выходками Харрэйна: перебрав лишнего в городском трактире, он выходил на площадь и начинал приставать к людям, требуя, чтобы они ответили на гнетущие его вопросы, большинство которых выражалось только гласными звуками. Но такое происходило лишь раз в месяц, а в остальное время он вел себя как достойнейший человек, и потому именно к нему отправлялись всякий раз, когда требовался совет или срочная помощь. И вот теперь запыхавшийся Эрик остановился напротив двери в дом Харрэйна, собираясь с духом, а затем вспрыгнул на крыльцо и отчаянно заколотил в дверь, забыв, вероятно, о существовании звонка. - Кто там? - рявкнул хриплый голос Харрэйна из-за двери. - Это я! - сиплым высоким голосом воскликнул Эрик и через мгновение осознал, что его вряд ли узнают: голос из-за волнения стал совсем другим. - Это я, Стрелок, открывайте! Дверь скрипнула, являя Эрику строгое лицо Харрэйна. Седоусый и седобородый, он держался с величественностью, достойной самого короля. И с этой же величественностью раз в месяц приставал к прохожим, что заставляло тех чувствовать себя особенно неудобно. - Чего надо, Стрелок? - Лори пропал! - выпалил с отчаянием Эрик. Седые брови Харрэйна сдвинулись в одну полоску. - Это как - пропал? - вопросил он с недоумением. В мирном городе Блауссе исчезновения людей случались необычайно редко, и в большинстве случаев оканчивались так, что о них потом долго ходили курьезные истории. Слово "убийство" здесь звучало пару раз в год, да и то в связи с какими-то событиями прошлого. Над городком уже немало лет висела удивительно мирная и липкая атмосфера, в которой, как мухи в паутине, застревали любые нехорошие побуждения. - А вот так вот, - пробормотал Эрик и громко чихнул. Давно ему не доводилось бегать по узким улочкам города, сверху донизу набитым пылью. - Пропал. Вчера вечером мы, как обычно, отправились на поле с ночевкой стеречь табун, - несколько коротких выдохов, чтобы успокоиться. - Все шло хорошо, мирно. Сегодня утром решили пособирать баржику, пока время есть. Я остался сторожить, а Лори пошел в заросли - они там неподалеку, ну вы же знаете, наш дальний выгон. Я ждал, ждал, а потом там раздался какой-то странный шорох, и Лори коротко вскрикнул. И - ничего. Я испугался, начал звать - а там только тишина, понимаете? Я плюнул на лошадей, оставил их одних, пошел разбираться. И ничего. Ни-че-го, - повторил он, перекатывая на языке слово - для вкуса. Вкуса не было, только пустота, такая же насмешливая и злая, как это слово. - Лори пропал. Никаких следов. - Вообще никаких? - удивленно поднял брови Харрэйн. - Ну, помятая баржика, немного помятая, как обычно бывает, если кто в зарослях ходит. Но ни следов борьбы, ни чего другого... Я два часа ходил и звал, но Лори так и не появился, это не шутка, это какая-то полная странность... А, и ещё, - запоздало вспомнил Эрик. Он, пока бежал, напоминал себе про это обстоятельство, но сейчас чуть не забыл. - Там на траве я нашел брызги чего-то странного. Желтоватого. Жирного. - Желтоватого? Жирного? - с явным подозрением переспросил Харрэйн. Эрик тряхнул головой, искоса поглядывая на нескольких людей, которые собрались неподалеку от крыльца, привлеченные его красивым забегом по Блауссу. - Да, - кивнул Эрик. - Желтоватого. Жирного. Похожего на масло. - Откуда масло в зарослях баржики? В баржике никогда не водилось масла, - с полной уверенностью произнес Харрэйн. Он много жил на свете и потому разбирался в свойствах растений да в породах животных и знал наверняка, где масло есть, а где его и быть не может по законам природы. - Да, и... я не совсем... - Эрик сглотнул. - То есть я не совсем верно сказал. Оно было как коровье масло. Как настоящее коровье масло. - Слушай, малец, - Харрэйн сурово сдвинул брови. Из уст Эрика вырвался лишь возмущенный писк: он необычайно не любил, когда его называли мальцом или юнцом, однако слова решили, что на сегодня хватит. - А не придумал ли ты всю эту историю со своим Лори, чтобы над всеми посмеяться? - Я? - от нового возмущения горло совсем перехватило, и оттуда вырвался лишь этот странный звук, больше похожий на крик осла: "Йааа?" Эрик прокашлялся, громко чихнул и с достоинством произнес: - Если б я устроил шутку, я бы тут не бегал. Лори пропал. И я его найду. - Ну, хорошо, хорошо, найди, посмотрим, как у тебя получится, - в седых усах Харрэйна родилась усмешка, и в этот момент Эрик понял, что он говорит все взаправду. Достоинство моментально как дождем смыло. - Эй, - пробормотал он, и губы в растерянности дернулись. - Э-э-эй, вы чего, мне не верите? Да зачем мне кого-то разыгрывать? Я никогда этого не умел... Я же говорю правду, Лори пропал! - Ты - никогда не умел, а вот Лори всегда был шутником, - припечатал с торжеством Харрэйн, видимо, довольный осознанием того, что мальчишкам не удалось его провести. - Зато у тебя всегда получалось врать, когда ты хотел отмазаться от работы. - Я не вру! - Эрик мотнул головой - вправо, влево, на всех тех, кто стал свидетелями разговора. И в их лицах тоже читалось недоверие. Конечно, проще было подумать, что двое мальчишек решили всех разыграть, чем поверить, что в их тихой местности действительно может кто-то пропасть. - Если кто захочет тебе помочь, обыщите выгон и заросли баржики, - наконец милостиво произнес Харрэйн. - Однако я уверен, что завтра утром Лори появится у себя, - и величественно двинулся обратно в дом, утопая в чувстве собственного достоинства. Эрик скрипнул зубами. На зубах скрипнула пыль. - Идите вы... на выгон! - зло бросил он зевакам и, ссутулившись да поглядывая куда-то вправо, зашагал от неприветливого дома. Шел и думал, а в голове вертелись обидные слова, которыми хотелось наградить Харрэйна, только он опоздал, чтобы всех их говорить. Сорвалось. Прогорело. Ему никто не верил. А Лори и впрямь пропал, но как, почему, куда - на эти вопросы Эрик не мог дать ответа. Он никогда не любил загадки. Масло. Как связано масло с исчезновением человека? Он поскользнулся на масле и куда-то упал? Но там некуда было падать, там вообще некуда было пропадать... Если бы Лори бросился бежать сквозь заросли, то это было бы понятно сразу по следам. А куда он мог деться, если никуда не бежал? Улететь? У людей нет крыльев, и ни у кого из степных птиц нет такой силы, чтобы незаметно поднять человека. Легкий шорох... что он значил? Эрик потряс головой, надеясь, что через секунду проснется рядом с выгоном, услышит тихое ржание и смешки Лори, почувствует щекой колючую засохшую траву, весело фыркнет, совсем как жеребенок, поднимаясь, и поймет, что это был только сон, а на деле все прекрасно и тихо, как обычно. Однако он никак не просыпался. Поэтому пришлось вернуться к мыслям о насущном, но Эрик не забывал напоминать себе примерно каждые пятнадцать минут, что это может быть и сон, вернее, это скорее всего сон, а потому нужно похлопотать для приличия и наконец-то встать, потому что Лори заждался, когда наконец этот лентяй поднимется. Немного настораживало, что в этом сне было мало необычного. Чаще Эрику снилась целая россыпь чудес - такая, что едва запоминалась. А если все выглядело реально, то он обычно знал, чем дело закончится. Но здесь, как ни пытался, такого знания в голове поймать не мог. Ладно. О том, что это сон, можно вспомнить ещё через пятнадцать минут. А пока - думать. Наверное, не стоило никому ничего рассказывать. Люди разучились жить в сказках, да и сам он, если бы услышал подобное, посоветовал бы человеку пойти и проспаться хорошенько. Нет, никто не поможет. И вообще это сон. Так что нужно побродить и поискать самостоятельно, а потом вернуться домой и лечь, чтобы там дождаться, когда это наконец кончится. Эрик глубоко вздохнул. Проходя мимо дома тетушки Алгэ, бросил ленивый взгляд на большие часы, которые висели здесь для красоты, но которые ни один часовщик не мог заставить идти. Секундная стрелка зашелестела, чавкнула, а затем лениво поползла вперед, двигаясь от шестерки к двенадцати. Эрик застыл, моргая, и медленно наблюдал за тем, как она описывает круг. Сон. Точно сон. Стрелка в нерешительности замерла возле все той же шестерки, рядом с которой стояла долгие годы, и в конце концов рассудила, что дальше двигаться не к спеху. Часы замерли, будто и не оживали. Эрик шумно вздохнул, на всякий случай потрогал застывшую стрелку и двинулся дальше - домой. Сейчас он знал, что единственная его цель - это поскорее проснуться и увидеть Лори. И не просто увидеть - хорошенько обнять, потрясти, чтобы увериться, что сон уже прошел. *** Ночь на Этаже Полосатого Камня всегда подкрадывается. Порой за джунглями совсем не видно солнца и о времени можно судить лишь по клочкам сумерек, скользящим между лианами, но граница вечера неизменно мягкая, размытая. Прожив две недели на Этаже Сырного Камня, Магеле осознает, что самое отвратительное здесь - это ночи, которые выскакивают из-за плеча и разом погружают мир в темноту. Где это видано, чтобы от первых красок заката до зажигания ламп проходило меньше трех часов? Порой ему кажется, что в сосуде клепсидры - высоких водяных часов - просто неправильно закрыли отверстие и вода капает слишком медленно. Их лидер Раффаро объясняет, что со здешней ночью ничего не поделаешь, а вот клепсидра изготовлена в точности по семисотлетним чертежам и измеряет время так же, как и любые другие часы там, дома. "Дома" - о, с какими вздохами произносится это слово! А вот Магеле возвышенной тоски по родине не испытывает: его недовольство вызвано лишь неудобствами. Увы, привычная лемурья жизнь слишком далеко, а сам он вынужден осваиваться на пустынных равнинах Этажа Сырного Камня. У Магеле на кончиках ушей едва заметные черные полосы - это считается хорошей приметой, только сам он не верит в приметы. А ещё не любит раскрывать рот ради безликих слов уважения, быть откровенным на ежеседмичных вечерах и гордиться своей общиной просто потому, что родился в ней. Долгими темными вечерами Магеле все чаще думает о том, что оказался здесь именно потому, что желал быть собой, а не безликой каплей в ручье лемурьей общины. На Этаже Сырного Камня нет джунглей, плодов аваси и жемчужного песка, но зато нет и стен из бесконечных правил. Особый интерес для Магеле представляют люди. Другие существа с другими привычками и традициями, порой совершенно ошеломляющие, порой - способные чему-то научить. Они эмоционально неуравновешенны и говорят таким потоком, что хочется тщательно прочистить уши, но зачастую они свободны больше, чем способные перемещаться на любые расстояния лемуры. Сейчас на улице снова темно. Холодные пальцы ветра тянутся от открытого окна и хватаются за тонкую шерсть на спине. Раффаро говорит, на этом этаже есть более теплые места, но в них никто не строил домов на деревьях, а потому туда можно лишь изредка наведываться, если хватит молока. Магеле с ним согласен и не стремится к жару. Его угнетает темнота, но не холод. Холодно здесь другому лемуру. Вернее, лемурике. Её зовут Ао, и у неё нет полосок на кончиках ушей. У неё все уши темно-коричневые, почти без шерсти, и такие же темные пятна идут вокруг глаз и на руках. Ао - из рода степных лемуров. Она постоянно мерзнет, а потому кутается в одеяло, пахнущее козами, и кормит огненную розу в камине лучшими дровами. Раффаро относится к этому спокойно, но вот Магеле приходится спускаться на землю, чтобы добыть хорошие дрова, и самому раскрывать бутон огненной розы, потому что это слишком сложная работа для юной лемурики. Створки окна поскрипывают, утыкаясь углом в занавеску. Если оставить все так на ночь, то утром станет совсем холодно, и придется палить дрова. Магеле решительно захлопывает окно, поднимается со своего кресла и мягкими шагами двигается в соседнюю комнату. Ао в одеяле. Внутри темных кругов шерсти, как среди жемчужного песка, блестят озера - ярко-голубые глаза. Кончик хвоста вместе с краем зеленой туники выглядывает из-под одеяла, и, стоит Магеле зайти внутрь, как его приветствует короткий щелчок. "Чанк". Звук, который заменяет приветствие и множество ненужных слов. Люди ошибочно отождествляют его с кивком, знаком согласия, но "чанк" - это понимание. Когда один лемур высказывает другому свое состояние, тот не кивает десять раз и не начинает поддакивать, как сделал бы человек. Просто - "чанк". "Я понимаю. Может, не соглашаюсь, но - понимаю". "Чанк", - отвечает Магеле тем же щелчком хвоста. - Я сегодня смотрела плохой сон, - Ао размыкает губы. Её приятно слушать, и причин тому две: мягкий голос и непривычное "я". Лемуры не произносят слова "я", только "мы". Они говорят за общину даже тогда, когда говорят за себя. Язык Магеле недостаточно гибок для того, чтобы повторять за Ао будоражащее слово, но когда-нибудь он обязательно этому научится. "Чанк". Плохие сны бывают часто, и это просто касание ночи, которое ничего не значит. Магеле сказал об этом Ао едва ли не в первый день их знакомства, а у неё хорошая память. - Я стояла на краю вонзенной в небо горы. Всего шаг - и обрыв, - она на мгновение отвела взгляд, боясь, казалось, продемонстрировать ему робкий испуг в глазах. - Я стояла и молила все силы о том, чтобы его больше не было. Кажется, я стояла там больше часа. Время остекленело, оно было янтарем, а я - мухой в нем. С каждой секундой я все больше уверялась в том, что я упаду, но я все не падала и не падала, а потом... просыпаюсь. - Мы думаем, это не худший из снов, раз вы в конечном счете не упали, - медленно произносит Магеле. Ао улыбается, как и обычно, когда он начинает говорить, потому что его слова сильно напоминает ей прошлое. Здесь говорят "я" и "ты". Здесь один лемур не ведет речь от имени всей общины и к одному лемуру не обращаются как ко всей общине. Когда Магеле только появился в доме на дереве, он очень долго не мог взять в толк, почему его обитатели выражаются так, словно они все иноземельцы. А потом понял, что они и есть иноземельцы и что это самое лучшее, что с ними могло произойти. *** Вечерело. Крупное рыжее солнце укладывалось в перину горизонта, натягивая сверху пуховые облака. Ветер утих, и следом за ним улеглись столбы желтой пыли, а листья на деревьях и выгоревшие блеклые травы замерли в царственном спокойствии. Умиротворение прокралось в каждый уголок, окутало руки и мысли: хватит, не надо, незачем куда-то стремиться, лучше, как обычно, присесть на скрипящие ступеньки с любимым дазуром в руке... Эрик глубоко вздохнул и мотнул головой, выражая несогласие с общим настроением вселенной, которое пыталось им завладеть. Не сегодня. Посиделки можно будет устроить, когда они воссоединятся с Лори, хотя Лори постоянно норовил влезть, помешать, пихнуть под руку или, выхватив дазур, с криками и гиканьем исчезнуть в зарослях. Тишину и покой он не любил, и тем ценнее становились те редкие моменты, когда только старый дом, переволновавшаяся за день земля, набегавшийся ветер и солнце со слипающимися глазами слышали игру Эрика. Отец вышел на крыльцо с длинной, потемневшей от времени трубкой в зубах. Геллех Мерсен обычно брился по выходным, а ближайший выходной был лишь завтра, потому сейчас его щеки украшала темная колючая щетина, которая вместе с засаленной рубашкой создавала впечатление неряшливости. Мать порой с неудовольствием замечала, что Геллех похож на бандита с большой дороги, но этому мешало мягкое выражение его лица, негромкий вежливый голос и заранее извиняющийся взгляд. - Странно видеть твой инструмент в чехле, - произнес отец, попыхивая трубкой. По сонному воздуху поплыли клочки серого дыма, запахло корильей, повсеместно используемой в Блауссе для курения. - Да мне самому странно, - едва слышно пробормотал Эрик. - Но сегодня я не буду играть. - Переживаешь за Лори? Эрик шумно вздохнул и посмотрел в противоположную сторону, на петляющую улицу, которая вела к центру города и дому достопочтенного Харрэйна. - Хорошо, что есть хоть один человек, который мне верит, - наконец мрачно проговорил он. - Все уверены, что либо мы с Лори всех разыгрываем, либо Лори разыгрывает всех и меня в том числе. Впрочем, что толку? - Эрик махнул рукой, искоса поглядывая на отца. - Что я, что ты - никого мы не убедим. Семья выдумщиков, - его губы скривились. - Хотя я-то никогда ничего не выдумывал. Они помолчали. На эту тему давно все было высказано в подробностях, и давно улеглись страсти, но она нет-нет да и всплывала. - Ничего, он вернется, - нарушил молчание отец, однако слова эти были такими же неуклюжими, как редкие попытки Эрика разыграть кого-то без помощи Лори. - Может, и вернется. Но сидеть сложа руки я не хочу. Тонкие брови отца приподнялись. - Что ты собираешься делать? Эрик собрался с духом и выпалил: - Пойду искать знания о том необычном, что гуляет по нашему миру, - и замер, осознавая, что теперь пути назад нет. Брови приподнялись ещё выше. - И куда же ты собираешься идти? - В Ромштед. А потом в Гайорву, - Эрик говорил, и нереальные, несуществующие мысли обретали на языке форму, вкус, цвет - а ещё странную тяжесть, одновременно пугающую и приятно волнительную. "То, что ты себе напридумывал" таинственным образом преображалось в "то, что случится". - Там живут умные люди, они видали больше нашего, - с уверенностью продолжал Эрик. - И там, может, окажется, что есть простой ответ на вопрос. - А если не окажется? - отец был серьезен, и в глубине его мягких глаз неприятной иловой мутью поднималась непривычная категоричность. - В какой-то миг я подумал, что ты наконец-то вырос и начал принимать серьезные решения, но это... Это просто значит пойти, надеясь на удачу. А если её не будет? - Тогда я вернусь домой, - устало произнес Эрик. На него давил этот собиравшийся в глазах отца осадок. Не хотелось мучить ни себя, ни его, но оставить все просто так было предательством. - То есть ты собираешься прогуляться по окрестным городам, чтобы решить проблему? - Геллех Мерсен пытался выглядеть как можно более строгим, но это получалось у него так же, как у его сына - лгать. - Да, прогуляться по окрестным городам и поспрашивать знающих людей. И ещё... - на этом моменте голос начал предательски сипеть. - И ещё, если нужно... Я отправлюсь в Трав-да-Окси, - закончил Эрик, едва веря в то, что только что произнесли его губы. Сейчас они онемели, словно испугавшись. И точно так же онемел в растерянности отец. - Трав-да-Окси? - скользнул под мягким куполом неба хриплый вопрос. - Ты же там был... - пробормотал Эрик, чувствуя неимоверное смущение. - Это ничего не значит, - отрывисто произнес отец, делая шаг ближе. - Но в таком необычном месте точно смогут понять причину событий с Лори! - отчаянно воскликнул Эрик. Хотелось выпалить, что он все выдумал, и убежать, а потом среди ночи тихонько уйти, но он не мог так поступить с отцом. - Почему ты так боишься? Я не маленький, в конце концов! Геллех Мерсен покачал головой. - Ты из Блаусса, а в Блауссе нет грязи. Той грязи, какой полнится весь остальной мир. К счастью, мне не доводилось всю её испытывать, но я слышал, слышал... - Все будет хорошо, - заявил Эрик с уверенностью, на какую был способен: только вот голос подрагивал, а от былой решимости осталось решето. - Другие же ездят, - пустил в ход обезоруживающий аргумент он. - Ездят, но не все возвращаются, - ответил таким же обезоруживающим аргументом отец. - Даже если не думать о всех превратностях дороги - у тебя просто не найдется денег на такое серьезное путешествие. - Это да, - с досадой выдавил Эрик. - Мои сбережения малы... Но я хотел попросить немного в долг у тебя. - И не думай, - отрезал отец. Эрик сделал глубокий вдох и выдох, и через мгновение что-то внутри поднялось, снова заставляя открыть рот. - Послушай, - быстро и едва слышно, почти шепотом заговорил Эрик. - Послушай, я уверен, что это всего лишь сон, ты мне снишься и я, может быть, - тебе. Так что успокойся, завтра утром и я, и Лори, и деньги - все будет на своем месте, просто нужно пережить эту ночь. На лице отца проступила ещё большая растерянность. - Но если это сон, то зачем тебе отправляться в путь? - Потому что иначе я себя живьем съем, и просыпаться будет некому, - с беспомощной улыбкой развел руками Эрик. - Я не могу сидеть на месте. Это сон, да, но что-то во мне немножечко не верит, и поэтому я хочу себе доказать. Дойти до края сна, он же не может быть бесконечным. А как ж я увижу край, если останусь в Блауссе? Пап, я обещаю, как только что-то узнаю - сразу вернусь. От этих искренних порывистых слов Геллех Мерсен почему-то побледнел ещё больше. - Ещё и тридцать первый... - едва слышно пробормотал он. - Что? - теперь удивился уже Эрик. Отец решительно мотнул головой. - Ничего! Ты не пойдешь в Трав-да-Окси, потому что там - сплошная неизвестность и туман, и скорее всего - опасность. - Но ты же там сам был... Геллех Мерсен шумно сглотнул. - Я туда не заходил, Эрик. Я все время вам врал, врал людям в деревне, врал себе до того искренне, что сам в это поверил... - Как это... не заходил? - дрогнул на губах слабый лепет. - Но как же мама? Ваша свадьба? - Она любила меня, и я это видел, потому я должен был вернуться с доказательствами своей храбрости - любой ценой, - тихо ответил отец, опуская взгляд. - Но, сколь храбр я ни был, меня не пустили в ворота Трав-да-Окси. Я скитался рядом три дня и все выспрашивал у входящих и выходящих людей, как оно там, внутри. И каждому объяснял, что любимая девушка потребует от меня доказательств, а я не могу их получить. Один человек оказался добрым... Рассказал обо всех чудесах внутри, и мне казалось, что это правда, но ведь он мог сказать что угодно. Там туман, сплошной туман, Эрик, и тебе нельзя туда идти. - Значит, тебе казалось, что это правда, - прошептал Эрик, чувствуя во рту какую-то странную горечь, как от жесткого красного стебля баржики. - Значит, тебе казалось, а меня дразнили выдумщиком и дурачком... А ведь я никогда ничего не выдумывал... - Я и сам мало что выдумывал, - с горечью вздохнул отец. - Фантазии у меня не было, но тот незнакомец заразил меня своими рассказами так, что я поверил, как если бы видел своими глазами. Видимо, он был кем-то вроде волшебника... - Да какая разница! - выпалил Эрик. Рука дернулась к карману и так и застыла рядом. - Я просто хочу сказать, что я тоже не умею лгать, - торопливо забормотал отец. - Но это - это вышло настолько живым, что мне не казалось ложью, я считал, что и впрямь видел... - Какая разница? - едва слышно повторил Эрик. Непослушные пальцы все же смогли пролезть внутрь кармана и неловко вытащили на свет несколько кривоватых свинцовых кружков со странными рисунками и царапинами на них. Величайшие сокровища детства, монеты из Трав-да-Окси. - А вот это тогда - что? - Я не знаю, - мощная фигура отца сутулилась, взгляд снова подметал половицы пола. - Тот незнакомец и подарил, но что они такое - не сказал. Может, и впрямь из Трав-да-Окси. Может, безделушки... Пальцы разжались, монеты высыпались обратно в карман. - Трав-да-Окси - страшное место, - прошептал отец. - Там живут люди, оторвавшиеся от земли и стремящиеся жить ради своих кошельков, они чудовища, от них можно всего ожидать... Тебя туда не пустят. А если и пустят - не выпустят. Эрик замолчал, кусая губы. - Завтра я уезжаю, - наконец чужим голосом произнес он. - В Ромштед, и дальше - в Гайорву. Трав-да-Окси... обойдется пока без нас. *** Вернувшись из министерства в небольшую квартиру, принадлежавшую ей лично, Труди почувствовала усталость. Вероятнее всего - из-за повисших над городом облаков и утреннего тумана. Она никогда не переносила влажность. Квартира насчитывала три комнаты, обставленные совершенно по-разному; в каждую из них можно было независимо попасть из длинного коридора, который своим парадным видом напоминал солидную контору. Труди прошла в третью по счету комнату, совсем крошечную и темную из-за зашторенных окон и матовых стекол в лампах. На комоде и возле дивана стояли крупные подсвечники, взятые ею из старого семейного дома. Их настолько закапало воском, что серебро потеряло былой блеск. И во всех остальных деталях комната являла собой образец беспорядка и запущенности: толстый слой пыли на карнизах и ручках шкафов, мебель, обшарпанная настолько, что на ней нельзя было отыскать и кусочка сохранившегося лака, а вдобавок тоже заросшая пылью. Даже дверные ручки, изготовленные из тусклой бронзы, не ловили на себе бликов от зажженных хозяйкой свечей. Труди присела на диван и закрыла глаза. Просидев так несколько минут, она вытащила из сумочки карманное зеркальце в деревянной оправе, открыла его, придерживая пальцами, чтобы не встретиться взглядом с отражением, и негромко шепнула: - Лотта? Ты здесь? - Здесь, - откликнулось зеркало глубоким голосом. Сквозь пальцы на Труди смотрела женщина лет тридцати с резко высеченными чертами лица и насмешливыми глазами. - Всякий раз, когда твой хвостик убегает порезвиться посреди дня, я понимаю, что нужна тебе. - Не называй её хвостиком, - сдержанно попросила Труди, убирая руку от зеркала. - Ей это не нравится. - Послушай, мы с ней видимся побольше, чем ты со мной, и уж поверь, она взрослая дама и способна сама высказать мне все, что думает. Что надо? - Я уезжаю в Трав-да-Окси на неделю. Поручение семьи. - Держу пари, они не предложат тебе ничего действительно интересного, и малышка Тру будет сбегать ко мне при любом удобном случае. Чарльз знает? Труди покачала головой. - То есть ты предлагаешь Шарлотте обрадовать его этой прекрасной вестью? - Именно так. Обрадовать - а может, и прикрыть, если получится. Лотта в зеркале наморщила брови. - Сложновато. Что я придумаю такого в Трав-да-Окси, что будет полезно министерству лифтов? Только лемурий дом, но этим ты собиралась заниматься ещё нескоро. Труди сделала паузу на полминуты, вспоминая лицо Эмиля, когда он непривычно резко произносил слово "приоритеты", а потом вздохнула. - Мне кажется, планы придется поменять. У меня не так много времени в минлифте. Не знаю, сколько отнимут семейные дела, но время я выкрою, так что лучше заняться лемурьим домом прямо сейчас. Ты права. Шарлотта с нами согласится? - Она не занята. И, разумеется, не горит желанием проводить неделю в обществе Чарльза, так что этот вопрос можно считать решенным. Ты уверена, что сможешь освободиться от своих в Трав-да-Окси? Труди кивнула. Помедлила и спросила: - Что-нибудь новое в минлифте? - Новизна не для нас, - фыркнула Лотта. - Раз спрашиваешь, значит, больше тем для разговора нет? Я передам все Шарлотте. Жди, скоро твой хвостик прибежит. - Не называй её... - начала Труди, но изображение в зеркале помутнело. - Хвостиком, - закончила она уже неслышно, одними губами, и торопливо захлопнула зеркало. Взгляд задержался на аккуратной цифре "2", вырезанной на самом краю оправы. Эмиль прав, надо верно расставлять приоритеты и следует как можно быстрее расправиться с тем, что она хотела сделать в минлифте. А значит, придется заново копать то, что хотелось отложить. Господин министр Хью Делстон, который никогда никому не был нужен, его верный помощник со змеиными глазами, его молодой и порывистый враг, способный перевернуть вверх головой целый этаж. И вокруг всего этого древние традиции лемуров, а в центре - старая клепсидра. Ну и трамваи, куда же без них? Труди улыбнулась и закрыла глаза. Скучно не будет - это факт. *** Засвистел гудок поезда. Строго, требовательно, словно бы спрашивая: "Ты уверен? Ты готов? Ты сможешь?" "Да", - едва слышно ответил поезду и самому себе Эрик. А затем шагнул в вагон. - Эрик! - послышался позади громкий возглас. Он вздрогнул. Сквозь толпу мчалась высокая темноволосая женщина, и люди перед ней привычно расступались. Марисса Мерсен выскочила на платформу в тот момент, когда дверь вагона уже захлопнулась. - Эрик! - ещё громче воскликнула она. Внутри родилось странное ощущение, будто он совершал свой самый гадкий поступок в жизни. Мама шагнула к окну, и их взгляды встретились. Поезд тронулся с места. Эрик бросился к двери, беспомощно дергая ручку и колотя кулаками по равнодушному металлу. - Я должен сойти, - бормотал он. - Я должен! Точно так же сейчас смотрит мать Лори... - Так вам открыть дверь? - проклюнулся из тумана бас над ухом. - Нет, - прошептал Эрик, делая несколько медленных шагов назад. Из окна он видел, как мать бежит за набирающим ход вагоном. - Прости меня, мама, - едва слышно выдавил он. А в ушах все бился тот крик: "Эрик! Эрик!" И все же он смог сказать то "нет". А вот отвернуться, пока высокая фигура не стала едва заметной точкой, - не получилось. Поезд полз, как сонная муха. И точно так же периодически останавливался, чтобы почесать лапки или заняться другими одному ему известными делами. В таких случаях машинист выходил из кабины, пыхтел и возился возле колес, ругался с механиком, а потом они вместе бежали рядом со внезапно двинувшимся составом, пытаясь ухватиться за любые выступающие части. В это время в вагоне громко обсуждали прошлогодний урожай, шуршали газетами, раскуривали трубки, рассыпая по полу табак, и рылись в бездонных дорожных сумках. Лишь некоторые, как и Эрик Мерсен, не участвовали в этих на редкость заразительных хлопотах и молча смотрели в окно. Слово "путешествие" вызывало у Эрика нежность, которую не могли вытравить ни хрустящая на зубах пыль, ни падения с самых смирных лошадок, ни тягучая, как кукурузный сироп, суета железной дороги. Впрочем, он не любил спешки: спешка была хуже любого ливня или песчаного вихря, потому что лишала дорогу всего её очарования. Это Лори норовил мчаться сломя голову, а Эрик наслаждался неторопливой ездой под аккомпанемент своих мыслей. Он считал, что путешествие сродни музыке: увлекает, позволяет окунуться и в неё, и в себя, а ещё всегда несет в себе крошку неожиданности, хотя конец, начало и промежуток между ними вроде бы известны. Есть пункт А, в нем ты один человек с одними заботами; есть пункт Б, и в нем ты можешь быть совершенно другим; а есть дорога, в которой ты принадлежишь самому себе и без стеснения получаешь от этого удовольствие. Однако сейчас удовольствие не ощущалось, потому что Эрик слишком много думал о Лори и матери, а ещё это был сон, которому следовало закончиться ещё вчера вечером. Вагон хорошенько тряхнуло. Он в очередной раз остановился, а где-то впереди послышался громкий лязг, и после этого воцарилась настороженная тишина. Механик осторожно высунул голову из окна, следом выпрыгнул машинист, но на этот раз он не торопился ничего делать. Беспечные разговоры схлынули сами собой. - Приехали, - мрачно заметил кто-то. - Это безобразие, - сказал женский голос, но как-то без энтузиазма. - Кто взял с собой ужин - тот молодец, - хохотнул хриплый баритон - тоже без энтузиазма. Эрик вытянул шею и, щурясь, попытался рассмотреть в ослепительно голубом небе что-то, напоминающее край сна, потому что все к этому шло. Край упорно не показывался. - До Гайорвы не дотянем, - объявил машинист. Потом, подумав, прибавил: - До Ромштеда - тоже. - Ещё немного подумав, он пнул порыжелый бок паровоза и сообщил: - Конечная - Хоммен, кому дальше - требуйте с компании. Я не железный. - И, ещё выждав паузу, сделал заключение: - Это он железный, скотина дымовая, потому и ломается. На этот раз они возились гораздо дольше обычного, и, когда поезд тронулся с места, в вагоне продолжалась напряженная тишина. Эрик раздраженно выплюнул попавшую в рот прядь волос и задумался. У него было слишком мало времени и не так много денег, а затраты вспухли немало: ночлег в Хоммене, еда, новые билеты, потому что их все равно придется покупать, сколько бы пассажиры ни скандалили. План на глазах рассыпался в серую пыль с витавшим над ней отвратительным запахом досады. Взгляд Эрика метнулся к листу старой бумаги, покрытому желтыми пятнами: плану маршрута. Бесконечно далекая Гайорва, недоступный Ромштед. Хоммен, название которого рождало в голове образы чего-то круглого и упитанного, маленький, как кучка кукольных домиков, Эбель, где доводилось быть не раз, а между ними... Мелкими буквами, но четким печатным шрифтом: "Трав-да-Окси (по требованию)". Словно что-то щелкнуло в голове, и Эрик вскочил с места, чуть не упав, потому что в это самое время вагон поворачивал. - Как пройти в кабину? - воскликнул он, разом цепляя на себя все взгляды. - Я хочу попросить, чтобы остановили! По требованию! - Где остановили? - с подозрением спросила немолодая женщина. - Опять останавливаться? Мы опаздываем на целый час, имейте уважение, юноша. - В Трав-да-Окси, - прозвучало на дрожащем выдохе. Эрик замолчал, испугавшись своей смелости, и медленно обвел глазами недоуменные лица. - Ты что, пыли наглотался? В Трав-да-Окси никогда никто не останавливается, - припечатал бородатый фермер. - Никто даже не знает, где находится эта остановка, уж поверь мне, я с машинистами дружу. - Но там же написано, - Эрик взмахнул рукой, указывая на план маршрута. - Ну и что, что написано? В наших законах много что написано, а кому они нужны? Трав-да-Окси находится между Эбелем и Хомменом, а где именно - никто не знает, потому что там не останавливаются. Размечтался. Эрик растерянно сделал шаг назад и опустился на скрипящее сидение. Отец не говорил, как он находил нужную остановку, а в Блауссе просто знали, что Трав-да-Окси существует неизвестно где и неизвестно зачем. Словно в такт растерянным мыслям, вагон замедлил ход и в конце концов снова встал. - Это безобразие, - сказал женский голос с каким-то отчаянием. - Все нормально, - крикнул машинист, неуклюже соскакивая на землю, и выругался, потому что ушиб локоть о ручку. - Давай, мечтатель, можешь выходить, Трав-да-Окси все равно где-то здесь: где-то среди двадцати миль пути, - фермер хохотнул, довольный шуткой, и его лицо вызвало в Эрике резкий приступ возмущения. - Всего хорошего, - громко произнес он, подхватил свой мешок и рванул ручку двери.