***
Пять часов вечера, станция Гранд Централ... Иккинг, напряжённый до предела, сидел на скамье, и его постепенно снедало отчаянье. За этот день он обошел все крупные издания, все издания для менее состоятельных граждан, дело дошло даже до грязнейших киосков в Бруклине. Где-то его и семь колен его семьи прокляли, где-то рассмеялись в лицо, а где-то сочувственно и вежливо отказали. В общем, парню казалось, что дедовских часов ему не видать. Иккинг прикрыл глаза. На скамейку сел кто-то еще, и доски под ним застонали. Человек засопел, копошась на лавке, а потом, после недолго молчания, спросил: — Солдат? — Солдат, — не открыв глаз, пробубнил Иккинг. — Я смотрю, ты из не особо вежливых? Глаза-то открой, мальчик, — потребовал собеседник, засопев ещё громче. Юноша чуть нахмурился, но все-таки разлепил веки. Взору предстал викинг в костюме. В буквальном смысле викинг: рост мужчины был немногим меньше семи футов, руки и ноги его казались огромными, упакованные в чёрные штаны в обтяжку. В его бороде уже виднелись седые волоски, а лицо было исчерчено глубокими морщинами. Но, когда Иккинг столкнулся с мужчиной взглядом, то замер, не решаясь сдвинуться с места. Взгляд его, источающий силу, казался слишком живым для такого старика. Мужчина вдруг протянул свою огромную ручищу и представился: — Ральф. В ответ Хэддок робко протянул ручонку и, пожав джентльмену руку, тоже представился: — Иккинг. Какое-то время они молчали. Иккинг рассматривал нового знакомого, а тот в свою очередь, изучал газеты. Хэддок никак не мог понять, кого ему напоминает этот пожилой мужчина. — Где ты служил? — гаркнул вдруг Ральф. — 31-ый пехотный, полевой медик, — отрапортовал юноша, выпрямляясь по струнке. — Знаешь о сражение в Сарлеме? — в глазах Ральфа мелькнуло что-то похожее на надежду, тут же тщательно скрытое от чужого взгляда. — Да какой уж там, лично был, — Иккинг замер, на секунду забываясь в болезненных воспоминаниях. — Ты слышал о Акселе Хофферсоне? — изменившаяся интонация Ральфа заставила Иккинга вынырнуть из вихря воспоминаний и чуть вздрогнуть. Он слегка повернул голову в сторону Ральфа, исподтишка рассматривая его. Он понял. — Вы его брат? — Иккинг и сам удивился своему вопросу, он приоткрыл рот, вздёрнув брови и чуть приподнялся, заинтересованно рассматривая мужчину напротив. Лицо Ральфа исказилось. В его глазах мелькнула давно забытая боль, и он поспешил прикрыть их рукой. — Да, — наконец ответил он. Повисла тишина. — Я, эм, я знал Акселя, хороший был человек, а какой преданный друг, — Иккинг, не нашедший ничего лучше, кроме как заученные наизусть слова утешения, хотел бы похлопать его по плечу, но передумал. — Твои мемуары? — Ральф решил сменить ненавистную тему; он тыкнул пальцем в стопку в руках Иккинга. — Да. Мужчина помолчал, поджимая губы, и снова задал вопрос: — Ты написал там о нём? — Конечно, ведь Лейтенант Хофферсон своими действиями спас жизнь четверым нашим людям. Он заслуживает больше, чем пару строчек, — мягко произнёс Иккинг, поглаживая пальцем шершавую бумагу. Ральф вдруг вырвал мемуары из рук Иккинга и, с жадностью вглядываясь в текст, принялся читать. Иккинг не возражал. Читал он не долго, а под конец глаза его стали совсем влажными. Он глубоко вздохнул, моргнув пару раз, и, успокоившись, попытался пошутить: — Ты ужасно пишешь, — заявил Ральф, странно улыбаясь. Иккинг фыркнул. Снова повисла тишина. Но на этот раз уютная, спокойная и, пожалуй, лечебная. Иккинг снова вспоминал ту треклятую битву и Акселя Хофферсона, умершего у него на руках. Ральф тоже вспоминал. И тоже Акселя. Только не войну, совсем нет, он вспоминал маленький домик на берегу у реки, брата, сбившего коленку, и безмятежность, никогда не покидающую это место. Громкий гудок поезда до Лонг-Айленда заставил их обоих вздрогнуть. Хофферсон подскочил на месте и стал собираться. Он уже отошёл от Иккинга на приличное расстояние и взобрался на поезд, когда вдруг пробасил: — Слушай, солдат, как насчёт того, чтобы обсудить твои мемуары у меня дома? — Сейчас?! — удивлённо крикнул юноша. — Да, сейчас, пото... — гудок помешал расслышать остальную часть фразы. Поезд тронулся с места. Иккинг вскочил и заковылял к уходящему поезду. Он, конечно же, не успевал. Ральф ударил себя по лбу, спрыгнул и довольно резво направился навстречу Хэддоку. Когда они встретились, здоровяк легко подхватил Хэддока и донес его до поезда, после чего влез сам. — Вы крайне спонтанны, — удивлённо воскликнул парень. — Не более, чем ты, — Ральф усмехнулся.***
Два часа спустя, Лонг-Айленд. Ральф Хофферсон являлся владельцем «H Finans», крупной брокерской фирмы. О чем и не подозревал Иккинг. И этому видному джентльмену неплохо жилось на Гринваллей стрит — одном из самых престижных мест на Лонг-Айленде. Он чувствовал себя вполне комфортно в особняке средних, по его мнению, размеров. Участок его занимал всего лишь три гектара. Дом, сад, три гостевых коттеджа, огород и гольф-поле. Выполнено все было в лучших традициях Старой Англии: высокие стены, увитые густым плющом, железные прутья на воротах, сторожка и овчарня. Мощеные дорожки посреди лабиринта из стриженых кустов с прудом в центре. И дом. Длинное кирпичное строение в три этажа, окна которого выходили на все четыре стороны. Построен он был, видимо, не так давно, но архитектор очень постарался, чтобы выглядел он таким же старым, как Оксфорд или Кэмбридж. Когда же Иккинг Хэддок, парень из простой семьи иммигрантов, увидел все это, челюсть его незамедлительно встретилась с газоном, стриженным так, будто садовник работал маникюрными ножницами. — Добро пожаловать в поместье Хофферсонов! — воскликнул Ральф, вскидывая руки. Он усмехнулся в ответ на ошарашенное лицо гостя и прошёл дальше. Стоило Ральфу войти в богато обставленную прихожую, слуга индийского происхождения помог ему снять верхнюю одежду. Хэддок неловко потоптался рядом. Когда же слуга захотел услужить и гостю, Иккинг наотрез отказался от помощи и разделся сам, едва не уронив вазу рядом со стойкой для одежды. Только когда он замер с ней в руках с невероятно испуганным выражением на лице, осознал во сколько ему обошлось бы это, не поймай Хэддок её вовремя. Они прошли через гостевой холл, через зал славы и обеденный зал. Глазам парня предстали роскошная мебель, шикарнейшие гобелены, великолепная коллекция клюшек и разной атрибутики для гольфа, картины ведущих мировых художников и известные скульптуры. В зале славы были развешены шкуры животных, винтовки и другое оружие, бережно хранившееся в стеклянных ящиках, почему-то напоминавшие Иккингу о музее. Наконец, они пришли в кабинет нынешнего владельца. — Я уверен, что тебе понравилась моя обитель, но у нас есть дела, если ты помнишь, — посмеиваясь, произнёс Ральф. — Д-да, — Отозвался Иккинг, а сам вцепился в рукопись, будто в спасательный круг. — Ну, так сколько ты хочешь за эту кипу? — Ральф грузно плюхнулся в кресло. Иккинг замер. Он прижал руки к груди, не осознавая своих действий, и сделал шаг назад. Последнее, что связывало его с войной. Невесомое доказательство причастности. — Они не продаются, сэр, — вежливо ответил он. — Сколько? Иккинг сглотнул. Ральф терял терпения, и парень вполне представлял, чем для него может окончиться его бессмысленное упрямство. — Мистер Хофферсон, я не могу продать Вам мои мемуары, — ещё раз попробовал он. — Ты можешь не беспокоиться о цене, просто назови сумму, я напишу чек и все забуду, — уверил юношу мужчина и взял чековую книжку. — Вы не совсем правильно меня поняли, я не хочу продавать Вам свои мемуары, — зашептал парень. Почему голос подводил именно в такой момент? Но даже этого хватило, Ральф слышал все. — Зачем тогда таскался с этим по всему городу? — раздражённо бросил он, медленно краснея. — Я думал это продать, но теперь уже не хочу, — Иккинг вжал голову в плечи, мысленно жалея, что согласился приехать сюда. И тогда Ральф разозлился. Могучая ручища врезалась в крепчайший дубовый стол с такой чудовищной силой, что последний жалобно хрустнул. Все, что было на столе, взлетело в воздух и разлетелось во все стороны. Книжки на полках зашатались, а Хэддок чуть не умер от страха. Нет, он испугался не удара — взгляда. Взгляда, наполненного странной смесью ярости и горечи. Но все прекратилось в один миг, стоило только двери приоткрыться. — Дядя? — прозвучал тоненький девичий голос. — Астрид? — Ральф растеряно посмотрел на приоткрывшуюся дверь. Астрид медленно вошла в комнату, окидывая Иккинга безумно злым и крайне уставшим взглядом. — Ты снова нервничаешь из-за партнеров? — севшим голосом произнесла она. — Астрид, милая, со мной всё в порядке, — Астрид кинула взгляд на вмятину на столе. Она нахмурилась, и меж её бровей залегла неглубокая морщинка. — Ты обещал. Ты обещал мне, что не будешь так делать, — медленно произнесла она, скрещивая руки на груди, — врач разве не говорил тебе не нервничать? Это опасно для твоего здоровья! Ты что, хочешь оставить меня одну? — прошептала вдруг она, словно подобная безумная мысль действительно имела право на существование. Иккинг старался не думать о том, как эгоистично это прозвучало. — Астрид, я... я обещаю, — начал было Ральф. — Ты не держишь свои обещания! Хочешь покинуть меня? Пожалуйста. Но помни, что папа тебе не простил бы этого, — Астрид сделал шаг назад, словно не контролируя себя, и резко отвернулась, кидая на Иккинга ещё один разъярённый взгляд. Она смотрела на него несколько долгих секунд, словно разгадывая секрет, которого у него не было, а потом вышла. Наступило молчание. Ральф опустил глаза в пол, а когда он заговорил, голос его был хриплым и напряжённым. — Знаешь, когда японцы ударили по Перл-Харбору, на линкоре «Аризона», что стоял именно там, служил мой племянник, сын Акселя. И, когда японская торпеда ударила в борт корабля, мой племянник, Рудольф, погиб моментально. Из его вещей нам отдали все, что нашли — брелок в виде Фольцвагена. Он был курсантом, даже не успел первую весточку отправить. Как горевала моя женушка, земля ей пухом. У нас-то своих детей не было и быть не могло, поэтому племянников мы любили больше жизни. А вот мой брат... он потерял контроль, отправился в армию, хотя я пытался его остановить, — Ральф замер на секунду, отдышавшись, и вновь продолжил: — И он воевал против японцев и против немцев. Лично я не считаю, что США воевала по-настоящему, но вот мой брат... Не увидел он конца этой войны, как и моя любимая жена. Как скончался он, ты знаешь, а моя жена умерла от сердечного приступа, в ванне, в окружении слуг, но в одиночестве, — он помолчал, нахмурившись и сжимая кулаки, но всё-таки нашёл в себе силы продолжить, — В годы войны я потерял почти всех родных, одна лишь племянница осталась. И знаешь, что нам прислали из вещей её отца? Ничего. Лишь письмо. Он обезумел, забыл о том, что здесь у него дочь. Он бы и не вспомнил о ней, если бы не пуля, пущенная фашистом. Последние слова, слова раскаяния, он прошептал на твоих руках. Это было обращение к Астрид, это её собственность — её наследие. Но, конечно, это твои воспоминания, и только ты можешь ими распоряжаться. Иккинг поджал губы, слова Ральфа больно били по сознанию, заставляя чувствовать себя отвратительно, грязно, будто он действительно был виноват во всём этом. Иккинг сжал руки, едва сминая бумагу. — Мистер Хофферсон, я готов Вам отдать рукопись, — громко заявил он, стараясь, чтобы голос не дрогнул; обрадованный Ральф поднял на Иккинга взгляд полный надежды, — но при одном условии. — Да? — Ральф схватил Иккинга за плечи, совсем безумным взглядом вглядываясь юноше в глаза. — Я хочу работать на Вас, нет разницы, где, главное, чтобы зарплата не была ниже, чем полдоллара в час. А еще мне нужен чек на внушительную сумму, но я обещаю все отработать, — он кинул на Ральфа осторожный взгляд, прощупывая границы собственной наглости, — и, пожалуйста, когда будете переписывать все это в чистовик, сделайте два экземпляра, — попросил Иккинг, протягивая Ральфу мемуары, но по-прежнему чувствуя себя немного неправильно. В тот вечер он удалился из поместья Хофферсонов с чеком, добрался до ресторана и вернул себе дедовские часы. Когда Иккинг вернулся к себе, на душе все еще было паршиво. Он заснул с тяжелыми мыслями, зная, что ночью снова будут сниться былые кошмарные дни.