***
Когда спина затекла, глаза заслезились от напряжения, а протез начал натирать от того, что Иккинг постоянно скрещивал ноги, пытаясь найти удобное положение за небольшим офисным столом, Хэддоку пришлось выпрямиться и потянуться. Он вздохнул, чувствуя неприятную, ноющую боль в районе шеи, оглядел свой стол, напоминающий склад макулатуры, и вздохнул. По крайней мере, он заполнил все нужные бумаги, а с остальными он разберётся потом. Подняв кипу бумаг, то и дело норовивших рассыпаться по всему офису, Хэддок направился к Хофферсону. Бухнув на его стол стопку, он было попытался поймать выскользнувший из неё отчёт, и, чувствуя, как протез впивается в кожу, облокотился о стол, чтобы не упасть. Ральф с легкостью подхватил медленно парящий лист, и, вернув его на место, рывком поставил Иккинга на ноги. — Иногда я думаю, как ты, чёрт возьми, вообще умудрился выжить, — раскуривая трубку, пробубнил Ральф, он посмотрел на Иккинга, поджавшего губы, и поспешил сменить тему, — завтра Рождество, и я устраиваю Званый ужин у себя дома. Ты тоже приглашен, и, ради всего святого, постарайся там не пить, — хохотнул Ральф, похлопав Иккинга по спине. — Мистер Хофферсон, я крайне польщен Вашим приглашением, но, — Иккинг запнулся, — у меня другие планы на завтрашний вечер. — К родителям идешь или к даме сердца? — Хофферсон хитро улыбнулся, подмигивая. Настроение у него, видимо, было прекрасное. — К родителям, — голос Иккинга дрогнул, но Ральф, кажется, этого даже не заметил, полностью уткнувшись в офисные бумажки. — Вот и отлично. Счастливого Рождества тебе, парень, — после недолгой паузы пробубнил он и облокотился рукой о стол, нависая над документами. — И вам того же, — Иккинг манул рукой и вышел из кабинета, пытаясь не встречаться с охранником взглядом.***
На Рождество Иккинг всегда ходил к своей семье. Он купил цветы в маленьком прилавке недалеко от дома и поймал такси. Когда Иккинг вышел из автомобиля, легкие обжог холодный зимний воздух, а глаза, почему-то, защипало, и непонятно было: то ли от мороза, то ли от нахлынувших воспоминаний. Машина поехала дальше, оставляя за собой грязные брызги на свежем снегу. Иккинг прошел мимо невысокого забора, увитого засохшим плющом, и направился дальше, сбивая поверхность протеза о мощёную дорожку, слегка присыпанную снегом. Ветви огромных елей нависали над входом в кладбище, не позволяя снегу засыпать покосившиеся столики около ворот. Первым, что бросилось Иккингу в глаза, когда он окинул заросшую могилу уставшим, отрешённым взглядом, была надпись: «31-ый батальон. Мы помним». Иккинг позволил себе улыбнуться краешком губ и провести рукой по именам, выгравированным на камне. Глаза защипало, и лёгкая дрожь прошлась по всему телу, заставляя разжать пальцы и выпустить букет из рук. Белые лепестки рассыпались по мрамору, почти сливаясь со снегом. Иккинг медленно осел на колени, всхлипывая от досады и злости, горячим ядом растекавшимися по венам. Это чертовски неправильно. Это они должны были стоять перед его надгробием и скорбеть, это они должны были вернуться домой, встретить семью, может быть, детей, и улыбнуться, продолжая жить и пытаясь заполнить огромный кусок, аккуратно вырезанный из их жизни. В конце концов, у них хотя бы было к кому возвращаться. — Жалкое зрелище, — услышал Иккинг добрый, по-особенному родной голос. Хэддок натянул улыбку и развернулся. — Всё такой же неунывающий Реджинальд Томпкинс, — поздоровался он со старым другом, — а сам-то что тут делаешь? — Да так, — Реджи улыбнулся и хлопнул рукой по подлокотнику инвалидной коляски, — друзей пришёл проведать. Иккинг разглядывал его седые волосы, морщины в уголках глаз и думал, что Реджи состарился слишком рано, впрочем, как и он сам. [Flashback] Их было пятеро, они ползли по неглубокой канавке, а пули свистели совсем рядом, заставляя вжиматься лицом в грязь. В канаве стояла тишина; слышно было только их прерывистое дыхание. Иккинг судорожно выдохнул, молясь, чтобы снаряд, сброшенный одним из немецких истребителей, не приземлился им прямо на голову. Когда ноги перестали слушаться, а ногти были содраны и кровоточили, показалась их цель — союзный окоп. Иккинг испытал неожиданную радость и стал ползти быстрее, почти утыкаясь носом в ботинки сержанта Норека, на тот момент ещё живого. В окопе, кажется, сидели бриты (военные Великобритании), а может и лягушатники, но их это особо не волновало, главное, не фашисты. Под бодрящие речи союзников сержант скатился в окоп, сразу за ним — Иккинг. Он мягко приземлился на жилистого командира, при этом раскидывая руки в стороны. Еще через пару секунд плюхнулся его очень даже тяжелый сослуживец Лиам. В вырытое укрепление упал еще один салага, а сразу за ним с оглушительным свистом плюхнулась свинцовая балда весом под пятьдесят фунтов, разрушая все в радиусе десяти футов и раскидывая осколки еще футов на пятьдесят. В глазах потемнело, и Иккинг потерял сознание. Первое, что он почувствовал, очнувшись, это то, что кто-то бил его по щекам. — Вставай парень! — прохрипел рядом сержант Норек и, заметив, что Хэддок пришёл в себя, смягчился и поставил Иккинга на ноги, — вставай, нам нужно, чтобы ты тут кое-кого подлатал. Пошатываясь, Иккинг раскрыл свою сумку, перепачканную кровью и грязью, оглядел окоп и, подавив рвотный рефлекс, схватил стонущего Реджи, мечущегося по земле и пачкающего одежду чужой кровью, за плечо. Развернув его лицо на себя, Иккинг затрясся и резко отвернулся. Его вырвало прямо на ботинки одного из мёртвых сослуживцев. Успокоившись, Иккинг снова повернулся к воющему от боли Реджи. — Подержите его, — приказал он. Из одной его глазницы торчали окровавленные осколки. Ещё раз содрогнувшись, Иккинг принялся за свою жуткую работу... В ходе осмотра было выявлено ещё одно ранение: ноги Реджи были покрыты глубокими кровоточащими ранами. Видимо, он приземлился на колени, когда ударная волна отшвырнула его в сторону. Похоже, Реджи не только ослеп на один глаз, но и лишился возможности ходить. Конец [Flashback] Нынешний Реджи мягко постучал Иккинга по руке и произнёс: — Ты сделал все, что мог, Жизнелюб. Не вини себя. Ни за что. Позже их вместе можно было увидеть заходящими в бар для ветеранов «Честь». Они осмотрелись и уверенно направились к одинокой рослой фигуре за крайним столиком. Неосведомленный человек никогда бы в жизни не заметил в этих приветствиях, жестах и словах что-то иное. Но эти трое провели друг с другом почти вечность, сидя в окопах, прикрывая спины друг друга огнём и просто отдыхая на неудобных походных кроватях, они стали друг другу почти братьями. Они еще долго говорили, смеялись и пили чертовски тёплое пиво. А потом разошлись. Каждый вернулся в свою собственную размеренную жизнь, наполненную чем-то большим, нежели пулями и сотнями умирающих солдат. За пределами бара они снова становились собой: холодными и нелюдимыми, меланхоличными и задумчивыми или мечтательными и довольными. Они были такими разными, и Иккинг не был точно уверен, породнился бы он с ними, если бы не война. Он сделал для себя странный вывод, лежащий на поверхности все эти годы: «Какой бы твоя жизнь не была, она по-своему прекрасна. И нам, людям, остается лишь быть довольными тем, что имеем».