got a feverish feeling

Катастрофа в том, что Светлой достаточно просто его позвать, как в детстве. Позвать через тысячу лиц, и отчего-то Ноткин услышит только ее голос. Конечно, придет Хозяйка Города на Склады, из которых он все никак никуда не уйдет. Просто не ждут его нигде. Атаман оборванцев, беспризорников и бездомных превратился в Атамана порядка, вот только гнилой земли полон Стержень, да и не спать же такому дворняге, как он, на царских перинах да на подушках из гусиного пуха. Превратиться-то он превратился, из щенка стал волком, но сточил зубы и позволил хозяйским рукам скрепить ошейник. Катастрофа в том, что все бы ему так, но тоскливо смотреть на Капеллу, когда к той обращаются, позабыв ее детское имя. Тоскливо глядеть, как чертов Каин ухмыляется, играясь с судьбами так, словно это все еще выдумки Башни. Может, для таких как он, Башня и была бы очень к месту. Ноткин знай себе сидит на цепи, да слушает порой, как Светлая, тонкая и еще угловатая, словно девочка-подросток, говорит. Ты, Ноткин, такой молодец. Я так порой сомневалась, что все получится. Но ведь мы подарили Городу новое дыхание, правда? Смешные, нелепые дети и один служитель, которого все считали убийцей-кровопийцей. И вроде бы все так, но отчего же тогда катастрофа? Тоска такая, что хоть вой в степи. На луну такую, что и грешно как-то на нее выть, только тянуться в благоговении к ней, обретая степную веру. Не бродит теперь Светлая по ночному Городу, не будет, как зыбкая душа в белой сорочке, заглядывать в окна домов, в окна чужих снов. Не позволяет себе перед мужем, хватает сама себя за запястья. Ноткин любил бы не Светлую, а Капеллу, будь его цепи слабее. Любил бы, как и десять лет назад, когда уводил, дрожащий и с красными ушами, босоногую девчушку с скалящихся ночными тенями улиц. Под звездами, единственными свидетелями, холодными и равнодушными бусинами. И на кой Хану их сбивать, задирая голову, если он, не глядя, потом втаптывает их в землю? Капелла улыбается нежно, и, кажется ему, все-все уже понимает.