got a feverish feeling

В первые дни небо было цвета грязной лазури. Работы было совсем немного, а полы плаща подметали топтаные улицы. Но Смерть знал – кому, как не ему, знать – что совсем скоро проснется его второй начальник, гораздый завалить его работой. И имя ему было не Война, а Чума. Чума хохочущая, безжалостная и бессмысленная. Целующая чужих жен в мраморные губы и вырывающая мужам сердца. А потом как подберется к колыбельке, будет щекотать младенца до смеха, до плача, до кашля предсмертного. Любит разыгрывать эти представления перед ним, равнодушным. Нашла, кого развлечь. Смерть идет по улицам, спугивает зачумленных, окровавленных крысок, вдыхает смрадный воздух несуществующими легкими. Смотрит на небо, а оно – плесень. Следует за торопливым доктором, который все норовит нанести Неизбежности свой удар, слабый и наивный удар детским кулачком. Ужасно Смерти нравятся такие отчаянные бойцы. Следует за служителем, со вздохом выкорчевывает души из тел. Местные верят в степь, что свистит в ушах, а он верит, что душам стоит, все же, находиться в одном месте после своего временного пристанища, смертного сосуда. А то и без того много мороки. Скачут кокетливые души степнячек вокруг, а Смерть танцует с их душами, хватает за косы и запястья, а потом подбрасывает в небеса. Идет Смерть за девочкой с двумя душами, которая видит его и бьет по рукам ладошками, когда Смерть вершит свою службу. - Не смей!, - так детски, так отчаянно, что своими иголочками колет полое сердце. Да, представьте, сердце есть и у Смерти. И он отступает, очарованный. Вторая же ее душа, в глиняно-земляном сосуде упрятанная про запас, каждый час разыгрывает перед ним спектакли боли и отчаяния. Безумные, куда местным пантомимам до них. Да, любит он такие миракли, где люди изображают его смешно и нелепо, где так по-человечески пытаются постичь непостижимое, никогда не допускающее мало-мальской мысли, похожей по структуре на человеческую. - Ты тоже орудие Закона? – щурит серые, как мышиные спинки, глаза Клара. Улыбка Смерти полускрытая в тени. - Закон разве может властвовать над бедствием? Или тем, что, в конце-концов, ему предназначено в неизбежном конце? Смерть исправно делает свою работу до сих пор. Но иногда он приходил слишком рано. - Мне страшно, - признается златовласая девушка. Эх, такой только жить, сколько жизни в ней! Тысяча птиц в легких, рвут горло песнями и заставляют сердце содрогаться пылко. Ужасно обидно. Обида – чувство чисто человеческое, оправляет себя Смерть. - Всем страшно в такие моменты, - равнодушно отмечает он. Ева Ян оборачивается к нему и испуганно вскрикивает. Крик разбивается о витражи, потолок корчит недовольное лицо. - Даниил…, - шепчет бедняжка, протягивая бледные руки к нему, к воплощению бед, совсем затуманены глаза любовью и спиртным для смертных. Но оступается в последний момент босая пяточка и летит она, юбки разметав, златокудрой головой на острые шпили на скамьях. Смерть кидается следом и выхватывает ее легкую, выскальзывающую птицей душу перед тем, как та испортилась болью. Душа эта особенная, посеребренная. Почему-то Смерть вовсе не удивлен. Удивительно, как порой бывает похож борец на предмет своей борьбы, думает он потом. Мельком заглядывает в окно к доктору. Ну, ну, велико сходство! А под закат дня сядет на ступеньках Театра, да будет у него собеседник. Язвительный и желчный, но хоть какой-то. - Какая-то ты сентиментальная Смерть. Ну и кадр к нам подослали, - степенно расхаживает перед ним Крысиный Пророк, постукивая тросточкой по плиткам. - Ты так говоришь, будто у них есть свободная замена, - хмыкает Смерть. На него еще не жаловались, каков абсурд! Крыса в костюме почесывает серое ухо. Смерть, подумав, чешет ее за другим. - Руки распускает. Конечно, не думал же ты, что единственная на свете Смерть! Но я тебя не виню, по крайней мере, ты неплохо сливаешься с толпой. Навык пригодится, потому что брать людей с собой скоро будешь толпами. Или уже берешь? Смерть тут же вспомнил, как притворялся живым, как входил вместе с болезненными в Собор, чтобы поцеловала его Чума, привстав на ножках-косточках своих потешных, прошептала: «раз уж подыгрываешь, так подыгрывай». Пахло от нее сырой землей. Конечно, ей благословлять на смерть, а Смерти бродить посреди лихорадки и безумия, вырывать жизнь из еще горящих тел. - Это правда, что не одна. По крайней мере, я не навещаю… хотя бы крыс. Погоди-ка… Крысиный Пророк улыбается во все свои острые зубки. Он ведь просто сменил амплуа.