мы рождены больными.

Ларин не заходил в социальные сети уже 72 часа, дорога к ёбнутости приближалась к конечной. Изолированность квартиры и интернет-активности приводит к неименуемому сдвигу, одичанию. Диме не хочется ввязываться в дерьмо. Юлик был хорошим, простым в общении и неприхотливым, практически не намекал на нужде в нежностях. Но стоили ли отношения социального статуса, имени или даже свободы? Ларин вспоминал гортанные звуки, вылетавшие изо рта Юлика, когда кухонный стол тихо поскрипывал под ним и абсурдные шутки за чашкой чая, запрокидывание лохматой головы при смешках. Малолетняя въедчивая мразь, удобно втёрся в обиход. — Блядь, — Ларин говорит со стенами, зарывается головой в биологию и смотрит фильмографию Джармуша по сотому кругу. Нахуй самокопание и раздумия о абстрактном, о херне и, нет, чувствах — обусловлены пятью гормонами, соизмеримы с наркотическим приходом, который по истечении времени теряет силу. Дождь стучит в окно, бьёт о стёкла северным ветром. Питер, здесь всегда солнечно. Звонок разорвётся на части от длительных завываний, подходить не хочется или опасно. Дима смотрит в глазок внимательным взглядом, там — знакомая тёмная макушка, никого за спиной. Руки тянутся к замку, разум говорит выгнать нахуй от беды подальше. Юлик промок до нитки, прикрывается бессмысленным капюшоном худи. — Они узнали, — доносится пресный голос, препятствуют складки ткани. — Я осведомлён от твоего отца, — Дима хмурится, настойчиво смотрит на фигуру, ожидая услышать внятную цель визита. Руки в раздражении сдёргивают ненужное укрытие от холодных потоков воды, Ларин округляет глаза в неподдельном удивлении. Наверное, впервые за их знакомство. Лицо Юлика — туманности лиловых и бордовых оттенков, гематома прошила левую скулу от и до. Онешко сжимает губы, не прячет увечия в боязни показать слабость. — Как это понять? — Ларин зацепляет подбородок парня рукой, поворачивая лицо в неестественном желании рассмотреть каждую травму. — Отец, — подросток щурится от боли, но смотрит в глаза напротив, не прерывая зрительный контакт. — Мы ведь ушли от неандертальских методов доминирования, — Дима перестаёт таращиться на лицо Юлика, неожиданно тянет худи вверх, скидывая одежду на пол. Долго смотрит на синяки, кровоподтеки юного тела, а в голове трещат шаровые молнии: только скоты используют насилие для давления на собственных детей. — Всё он? — мужчина смотрит на особо огромный синяк на руке, отвратительного яркого оттенка, точно нарисованный, становится муторно. Уже не хочется оставлять происходящее на самотёк, жажда мстить или указывать место лавой перетекает внутри. — Я сбежал, — невпопад бормочет Юлик, губа не даёт расстрачиваться на долгие беседы, экспрессию, как и рёбра, сдавливавшие тело тисками. Дима кивает, а после указывает парню на диван с тёмным пледом в зале. Онешко засыпает за считанные секунды, укладываясь на спину: рёбра так болят меньше. Чай же стынет на журнальном столике, принесённый в знак неочевидной поддержки.