мы рождены больными.

Питерская квартира с заклеенными фольгой окнами нагоняла сон. Тело ныло, чувствуя каждый оттенок боли при неудачных движениях. Всё, что, по правде, хотел Юлик — выпить огромную кружку чая и проспать половину жизни, пока не образуется. Едва сбросив кеды, Онешко завалился на твёрдый чёрный диван, где недавно скручивался от муки, созерцал в голове наиболее мерзкие исходы дрянной ситуации. — Какого чёрта ты развалился в моей гостиной? — раздражённо прозвучало из коридора. Ларин всю дорогу до дома шёл с необычайно угрюмым лицом, которое даже по меркам Димы казалось излишне удручённым. Мужчина швырнул в лицо парню аккуратно сложенный шерстяной плед. — Такие изящные питерские манеры, — промямлил парень, поднимая уголки в вымученной улыбке. Синяки расплывались радугой по худому подростковому телу. Ларин в обыденном высокомерном тоне отразил колкость, нервно вскинув руки по направлению двери в спальню. Юлик — блядская разбитая чашка, разлетевшаяся на тысячи острых осколков. Он — лопнувший нахер шар от прикосновения сотен игл. Заснуть в комнате хозяина квартиры оказалось легче, чем на первый взгляд. Раньше парню не приходило в голову, что Дима пустит спать в собственную обитель. И чтобы это не касалось траха. Онешко спит без снов, выныривая из дрёмы сквозь тяжелую приятную пелену. Кости начинает ломить, а рёбра сдавливают тело в тиски. Возможно, пробуждение не было хорошим решением. Юлик поправляет развороченную постель, тихо ступая в зал, когда слышит неясные звуки разговора. Не подслушивает — просто интересуется. Ларин не посвящал мелкого глупого ребёнка в собственную жизнь, ограничиваясь рассказами о видеоблоггинге, прочитанных книгах и сексом. Они не напоминали те грёбаные парочки, которые ходили в кинотеатры или разговаривали ночи напролёт. Их отношения были странными, ненормальными, дикими, пропитанные ядом и отчуждением. Иногда Онешко представлял, как они с Димой дрейфуют по океану в крошечной лодке, снедаемые желанием обрести сушу. И их разделяют мизерные сантиметры расстояния, на деле — дистанция в несколько континентов, лет и звенящего безразличия. — Так думай лучше! — зло шипит Дима в трубку, Юлик видит напряжённую спину и склонённую голову. Кто-то на другом конце провода заходится в долгой тираде, похожей на жужжание. Парень придвигается ближе ко входу в зал, стараясь уловить суть диалога. — Неплохо. Но мне нужно сделать всё быстро, по свежей крови, так сказать, — выдыхает Ларин, расслабляясь, что сквозит в спокойствии голоса. — Просто посодействую лишению родительских прав этой падали, ну и уладь дело со мной. Как-то раз подруга Юлика впала в депрессию из-за неудачных отношений. На вопрос парня, почему именно она страдает, прозвучал тупейший ответ: "Представь, будто твоё сердце обмотали колючей проволокой, превратили в желе и резко сжали в кулаке". Тогда Онешко с ухмылкой назвал дуру сентиментальной, припоминая фразу в любой более-менее подходящей ситуации, превратив любовную сопливую оду в локальный мем. Сейчас ему показалось — кровяной насос ещё и перекрутили в фарш. Дальше парень не слушал, в бреду добрёл до кровати. Просить Ларина не делать херни, не разрушать окончательно семейные полудохлые узлы? Бесполезно, бессмысленно. Дима ебал в рот чужие просьбы и чувства. Дима слушает себя. У Димы в приоритете собственное благополучие. Юлик слышит тихий звук приоткрывающейся двери, резко поднимая лохматую голову. — Вали есть, — сухо говорит этот сраный взрослый лицемер, слишком гордый для происходящего дерьма. Онешко охота разбить в крошку самоуверенное лицо, которое на деле легко даёт трещину. Сколько Дима не пытайся вытравить асоциальность, депрессивность и загнанность — одинаково. Черти слабости роились в нём, зная, как плавать в омуте. — Ларин, — неожиданно тихо и неуверенно шепчет Юлик, глядя на вопросительно поднятые брови. — Иди сюда. Онешко ненавидит пошлый оскал и красивые руки, тошнит от глубоко посаженных глаз, от пресса и самого мужчины. Но он заваливает Диму на кровать, неопытно отсасывает и пытается ладонями запомнить каждый омерзительный выступ тела. Наутро его здесь не будет.