мы рождены больными.

Утро наступило тяжёлой ногой на голову, расплющив его как переспевший арбуз. Ларин не чувствовал себя хорошо, едва собрал тело воедино и, вспомнив прошлую ночь, лениво потянулся к одеялу напротив, ожидая ощутить под тканью дышащий мешок костей. Кровать пустовала. Дима резко проснулся, мигом послав нахуй гудящую голову и разбитость. Паника захлестнула как ебаное цунами, затопила пространства черепной коробки и облепила солью тревоги мозги. Он рванул в сторону гостиной — пусто. Рюкзака нигде не было. Старые найки исчезли из прихожей. На столе в кухне стояла пустая кружка с остывшими остатками кофе. Как в гиперсопливом гейском арт-хаусе. Почти тридцатилетний дядька с внешностью прожжённого маньяка, который наряжается в рубашки и строгие пиджаки, морщит нос от поп-культуры, западает на простого как валенок пацана? В жизни не бывает такой несусветной херни, а руки тянутся к мобильному телефону и судорожно выискивают смутно знакомые цифры в контактной книге. Гудки напоминают похоронную полифоническую мелодию, ироничную в нелепости трагедии. Время растягивается, обретает форму и давит. — Да? — раздаётся кроткое и заспанное на другом конце провода. На заднем фоне слышен шум. — Куда ты делся так рано? — раздражённо и без приветствия спрашивает Ларин, будто не он вскочил с кровати как ужаленный. Ему тошно от мысли, что Юлик просто мог уйти. Парадоксальная мысль, мерзотно чужая, внедрённая извне. Не Дима ли твердил и хорохорился, насколько на всё похуй? Насколько похуй на Юлика? Телефонная связь фонила, но даже так мужчина понял пронзительную тишину. Онешко не вышел прогуляться или в ближайший магазин, не пошёл на встречу с такими же малолетними долбоёбами-блогерами. Он убежал. Съебался. Покинул их обитель. А, может, и Питер. — Я долго гостил у тебя, Дима. Мать сказала, что увезёт меня в Москву к тётке. Спасибо за гостеприимство и всё такое, — звучало это сухо и скомкано. Тот до конца не мог понять смысл слов, вслушиваясь в нарочито безразличный тон. Гостил. Москва. Ларин молчит и оседает на шаткий стул в кухне. Дождь шуршит по оконным стёклам, соседи сверлят стены и мир движется. Всё в комнате стоит, а Дима, кажется, падает. — Отец избил тебя, а мать не попыталась остановить происходящее. Отдаешь отчёт, что ждёт тебя дальше? - комики не очень-то жизнерадостные люди, так говорят мифические многие. И сейчас, глядя на осунувшегося маленького мальчика, а не взрослого мужчину, легко видна двойственность человека. Отстранённость и эгоистичность сыграли многоходовочку против Ларина. — Дима, я сглупил и больше не буду. Найду девушку или стану хорошо учиться в новом месте, — Онешко запнулся, будто глотая воздух в приступе астмы. — Поверь, всё будет хорошо. Мне пора готовиться на выход, я почти приехал. И сбросил звонок. Мужчина смотрел на экран потухшего телефона, одновременно не видя ничего. Он был готов оформить опекунство на себя, лишив ебанутых животных родительских прав. Спасибо подвязкам в органах. Готов был пойти на хитрый ход. На обязательства, что открылись перед ним со столь важным статусом. Онешко побоялся разрыва с семьёй, огласки и абсолютно другой жизни. Может, это было расценивать как неустойчивость малого возраста, но пахло горьким предательством, которое несколько лет назад отравила тогда ещё провинциального Димку и сделала из него замкнутого Дмитрия. Юлик же в вагоне вытирал слёзы рукавом толстовки, когда незнакомая бабка пыталась успокоить его тем, что у такого красивого парня ещё будет самая красивая и добрая невеста в мире. Только нахуя? Парень постарался улыбнуться и перестать вести себя тупо. Он ещё не приехал в Москву, но уже получалось из рук вон хуёво.