Столько впечатлений, а еще только восемь часов утра! «Рапунцель: Запутанная история», мультфильм.
Курогане вернулся, вытирая голову полотенцем — не удержался, засунул ее под кран, надеясь взбодриться и остудить разгоряченное тело. Несмотря на ранний час, солнце палило нещадно, а воздух был сухой и жаркий, обжигающий горло и легкие. Горы сменились степью, и близость южного моря здесь ощущалась разве что аномальной жарой. Все бы ничего, да только на место они должны были прибыть лишь к вечеру, целый день проведя на адском пекле, а кондиционер в автобусе бессовестно жульничал, создавая иллюзию прохлады. Каким-то непостижимым образом, особым внутренним чутьем, Курогане понимал, что это все ложь и что температура за стальным корпусом, обтянутым изнутри пластиковой обшивкой, как минимум на десяток градусов выше. От этого осознания у осязательных рецепторов начинался настоящий диссонанс. Пока они дожидались, чтобы автобусная автоматика включила системы, разблокировала двери и позволила им войти в салон, солнце успело вступить в свои права и напечь обоим путникам макушки — даже тень, отбрасываемая транспортом, не спасла. Фай представлял собой куда более печальное зрелище, чем его попутчик. Бледный, ослабевший, с тусклым взглядом льдистых глаз, он забрался на сиденье с ногами и почти не двигался, прижавшись лбом к затемненному стеклу. Плащ свой он давно уже снял, затолкав его на багажную полку — не в последнюю очередь потому, что тот был разрисован теперь красно-бурыми брызгами, а лишнего внимания привлекать не хотелось. Курогане украдкой разглядывал мага, пока вытирал полотенцем голову и шею. Еле живой от жары и сумбурной ночи, с подрагивающими веками, очерченными слабой синевой, в легкой лавандовой рубашке, юноша казался еще более хрупким и беззащитным, чем обычно, и его спутник понял, что не хватает вечной фаевской улыбки, такой привычной и правильной. Когда Фай улыбался, Курогане было спокойно, хоть он ему и не верил. — Спасибо, — не зная, что сказать, невпопад брякнул он. И добавил: — За пончики. — Они были крадеными, и тебе это не нравится, не так ли? — медленно произнес Фай, не открывая глаз. Голос его звучал очень тихо, приглушенный пересохшим от жары горлом. — Именно так, — согласно отозвался мужчина. Помолчав с секунду, пояснил: — Я не привык брать чужое. Маг понимающе кивнул. Открыл глаза и, с трудом подняв голову, выдал то, чего попутчик от него уж никак не ожидал: — Именно поэтому за них надо будет заплатить. Это… правило. Такова сущность всех магических предметов. — Откуда ты это знаешь? — с подозрением поинтересовался Курогане. — И что значит: заплатить? Кому? Да и как это сделать? — Проще некуда, — Фай поерзал, выудил из кармана злополучную карту и горстку мелочи. Развернул сложенный вчетверо лист и, подержав над ним деньги, точно взвешивая, просто-напросто уронил монету. Та исчезла, проглоченная чародейной вещицей. Оставшаяся плата отправилась за ней следом. — И как ты убедишься, что деньги ушли по назначению? Может, они упали где-нибудь в траву и затерялись навсегда? — с сомнением спросил мужчина. — Может быть, и так, — согласился с ним юноша. — Это не столь важно. Меня мало волнует, получит свою плату продавец пончиков или же нет — главное, что ее получит карта. Кажется, с волшебными предметами у него было особое отношение, трепетное и осторожное, опасливое отчасти. Курогане, плохо знакомый с магическими законами — да и неудивительно, ведь необыкновенный попутчик вторгся в его жизнь всего сутки назад! — лишь отдаленно понимал, что и почему делает Фай, но интуитивно кое-что улавливал, поэтому дополнительных объяснений ему не потребовалось — уж кем-кем, а дураком он никогда не был. Автобус медленно набирал ход, налитая свинцом голова гудела, точно улей пьяных пчел, и Курогане, чувствуя, как наваливаются на него последствия проведенной на скамейке ночи, закрыл глаза, позволяя мерной качке увести себя в страну зыбкого и неглубокого сна.* * *
Ни голоса из динамиков, давно уже ставшего привычным, ни торможения автобуса Курогане даже не почувствовал. Легкая дрема неуловимым образом сменилась крепким и ровным сном, из которого его выдернул только проскользнувший мимо Фай, возвратившийся с короткой прогулки. Последнее время он это проделывал отнюдь не банальным способом: сбрасывал обувь, закидывал ее на пол себе в ноги и, на мысках наступая сначала на одно сиденье, а затем на другое, перелезал через попутчика и занимал собственное место. — Прости, Куро-тян, — произнес юноша, пока Курогане выныривал из сонной пелены, — ты так сладко спал, а остановка была такая короткая, что я не стал тебя будить. Тот кивнул — в маленьком населенном пункте, пригодном лишь для того, чтобы размять ноги, едва ли нашлось бы что-то заслуживающее внимания. Фай, тем не менее, вернулся не с пустыми руками, а с любопытно шуршащим пакетом, терпко и пряно пахнущим кофейными зернами и цитрусами. Устроился поудобнее, вполоборота к соседу, и извлек на свет огромный рыжий апельсин. — Присоединяйся, Куро-гав-гав, — непринужденно предложил он. — Хватит уже этих дурацких прозвищ! — без должного энтузиазма откликнулся мужчина. Сейчас у него не сыскалось сил огрызаться и одергивать нахала. Фай тем временем очистил апельсин, разломил и протянул своему спутнику половину. — Вот, это тебя взбодрит. Следом на свет из того же пакета появился огромный стакан свежесваренного кофе, и по запаху — Курогане это моментально понял — замечательного, не то что какая-нибудь растворимая гадость из автомата. У мужчины, все еще до конца не проснувшегося, стали медленно зарождаться нехорошие подозрения. — Что это значит? — строго спросил он. — Компенсация. За бессонную ночь. За то, что возился… Договорить Курогане ему не дал — свободной рукой схватил за ворот рубахи, стараясь, однако же, при этом не расплескать драгоценный напиток. Все-таки Фай специально ему принес… — Какого черта?! — прожигая юношу сузившимися от злости глазами, зарычал он. — Я разве просил с тебя платы, как эта проклятая карта? — Я просто подумал, что тоже могу кое-что для тебя сделать, Куро-рин, — ничуть не стушевавшись под этой вспышкой ярости, ответил Фай, и мужчина моментально ослабил хватку, выпуская из пальцев смятую ткань. Меньше всего он ожидал заботы со стороны мага и теперь не представлял, что ему с этим делать и как себя вести. Фай сказал, что это компенсация, и Курогане мог бы принять все как должное, если бы его беспокойство за попутчика не было искренним, неподдельным, если бы он не бросился тогда за ним по велению души, а не ради какой-то нелепой и мифической выгоды. — Ну… тогда спасибо, — неловко поблагодарил он, не зная, куда деться от неожиданного угощения и как заставить себя спокойно его принять. В конце концов, силясь избавиться от собственного смущения, скинул крышку со стакана и сделал большой глоток. Кофе оказался настолько крепким, что на секунду закружилась голова. Мир обрел резкость и краски, словно кто-то подкрутил колесо настройки, придавая изображению четкость. Эспрессо, один из лучших, какой Курогане когда-либо пил — и где только этому горе-фокуснику удалось такой раздобыть? — Нравится? — спросил Фай, и его попутчик чуть было не подавился. Откашлявшись и справившись, наконец, с собственным горлом, уже спокойно кивнул: — Ага. Хороший кофе. — Можно сделать лучше, — маг, разломив одну дольку апельсина, сжал ее пальцами прямо над стаканом. Сок брызнул в разные стороны, и Курогане зажмурился, чувствуя, как разъедает глаза цитрусовая кислота. — Это отличный энергетик, я сам его пил, когда приходилось бодрствовать по несколько ночей. Странная выходка Фая привела к тому, что следующие пятнадцать минут они ехали молча. Его спутник хлебал кофе, погруженный в свои тяжелые и безрадостные мысли, а сам маг бездумно чистил второй апельсин, глядя куда-то за окно. Там проносились все те же однообразные степные ландшафты, время от времени разбавленные пестрыми пятнышками пасущихся на воле конских табунов. Пастухов с ними рядом не было видно, и путешественники не знали, дикие это лошади или прирученные человеком. Порой попадались на глаза редкие узловатые деревца с мелкой листвой, а следом за ними — пустоши, многие мили зеленых пастбищ, перемежающихся массивами выжженной палящим солнцем травы. Фай с тоской косился на знойные пейзажи, и Курогане, стремясь разбить гнетущую тишину, спросил: — Не любишь жару? — Не очень, — признался его спутник. — В горах солнце тоже жалит, но воздух там свежий. — На море должно стать легче, — вместе с этими словами внезапно пришло осознание одной важной мелочи, напрочь вылетевшей из головы. Для Фая, который бежал от своего загадочного преследователя, эта деталь имела решающее значение, а Курогане попросту не знал, как сказать ему теперь, что их автобус пробудет в приморском городке целых три дня. Три дня — слишком мало и слишком много; мало для того, кто не хочет, чтобы их путешествие заканчивалось, и много для того, кто стремится как можно быстрей исчезнуть, затерявшись в хитросплетении дорог. Решив, что оставит эту новость до момента прибытия, Курогане залпом допил остывший кофе и опустил пустой стакан на пол. В любом случае, у них в запасе оставалось еще семь или восемь часов совместного пути. Электронное табло снова очнулось, к счастью, соблаговолив на сей раз порадовать пассажиров не симбиозом мюзикла с детективом, а приятной ненавязчивой музыкой. — Так что там дальше в этой твоей книжке, Куро-рин? — неожиданно спросил Фай, подбираясь ближе к своему спутнику. Тот успел о ней уже позабыть, вовлеченный в круговорот сменяющих друг друга событий. Поднялся, достал с багажной полки томик и вернулся обратно, раскрыв его на нужной странице. Сперва ему хотелось убрать книгу с глаз долой, запихнуть поглубже в сумку и не вынимать до возвращения домой, но Фай воспринимал ее так просто, без тени насмешки, что Курогане и сам махнул рукой, и теперь попутчики, за неимением журналов и какого-либо иного чтива, развлекались чтением старинных сказок из папоротниковой деревни. «Зверек оказался в глухой чащобе совсем один. Непроглядная темень окутала его, опутала гибкие лапы; со всех сторон наползали шорохи, и в сплетении густой листвы, в гнездах и норах загорались красными огоньками хищные глаза чудовищ. Согревало лишь припрятанное за щекой бесценное сокровище. Откуда-то послышался первый зловещий рык. Заверещав от ужаса, белый пушистый комок рванул прочь, не разбирая дороги. Он мчался сквозь лес напрямик, а все кругом точно ополчилось против него. Ветки били по мордочке, оставляя кровоточащие раны, хлесткими ударами резали нежные уши. Позади раздавался топот тысячи лап и доносилось тяжелое дыхание: создания Купальской ночи, собравшись воедино и обернувшись Зверем, сотканным из корней и сырой земли, неслись по пятам за отважным зверьком, сорвавшим колдовской и дикий папоротников цвет».