Солнце — одно, а шагает по всем городам. Солнце — мое. Я его никому не отдам. Ни на час, ни на луч, ни на взгляд.— Никому. Никогда! Пусть погибают в бессменной ночи города! В руки возьму! — Чтоб не смело вертеться в кругу! Пусть себе руки, и губы, и сердце сожгу! В вечную ночь пропадет, — погонюсь по следам… Солнце мое! Я тебя никому не отдам! М. Цветаева, стихи.
Изрядно попетляв по городу, автобус вырвался из душного и тесного плена на просторную магистраль, запруженную машинами. Столицу огибало шесть внешних колец, и некоторые из них, за неимением свободного места среди извилистых улиц и густонаселенных кварталов, были проложены над городом. Прозрачные, из такого же сверхпрочного стеклопластика, спаянного на уровне мельчайших нано-частиц, как и смотровой зал телебашни, автострады образовывали верхний ярус дорожного полотна, не затеняя свет, и снизу казалось, что транспортный поток мчится прямо по воздуху, а сверху — что летишь над крышами домов и серыми петлями трасс. — С ума сойти, Куро-пу-у! — искренне восхищался Фай, практически влипнув в стекло. Если бы можно было открыть окно и высунуться наружу — он бы, безусловно, давно уже это проделал. — Вот это действительно потрясает! — Потрясает, когда тебе катану в руку засовывают, и кровь не течет, — лениво отозвался Курогане. — А это все — фигня полнейшая. Маг рассмеялся, легко и звонко. Он редко это делал, чаще просто улыбался, но смех его, в отличие от улыбки, был куда более искренним. — Мы из разных миров, — возразил он. — Нам кажутся удивительными разные вещи. Это ведь не плохо, я думаю? — Не плохо, — Курогане кивнул. И, заглянув в пакет с пончиками, не дающими ему покоя с самого момента покупки, поднялся с места. — Пойду, заварю себе кофе. Пока он ходил, автобус съехал с развязки стеклянной артерии, городские улицы остались позади, и по обеим сторонам дороги потянулись бесконечные поля, засеянные рисом. Изредка они перемежались садами, маленькими частными домиками с небольшими участками, обнесенными забором, и фермами с длинными строениями конюшен и коровников. Затем исчезло и это; шоссе сузилось до четырех полос, и к нему вплотную подступил густой хвойный лес. Разлапистые ели с упругими шишками, позолоченными солнечной пыльцой, перемежались красноватыми стволами ветвистых сосен, опушенных длинными иголками. Изредка встречались кряжистые кедры-исполины, возвышающиеся надо всеми остальными деревьями. Равнинная местность сменилась холмами, дорога то поднималась в гору, то устремлялась в низину, где еще хранилась скудная тень. — Что там у нас первой остановкой, Куро-пу-у? — обратился к попутчику Фай, выудив из пакета последний пончик. Добавил на всякий случай: — Мою карту трогать не будем, но ведь у тебя же была своя? — Была, — Курогане поднялся с места, порылся в дорожной сумке и выудил на свет потрепанный путеводитель — уменьшенную копию того, что листал в его квартире маг. Ему было странно вновь ощущать под собой бархатистую обивку сиденья. Их прыжок в прошлое и сутки, проведенные у него дома, могли бы показаться мужчине трансом, наркотическим опьянением, сном наяву — чем угодно, не будь его воспоминания такими яркими и осмысленными. Уж как минимум поцелуй-то он помнил — отчетливей некуда! Курогане молча вернулся обратно и раскрыл путеводитель на одной из страниц с загнутым уголком. — Ардия. Старый город. Наверное, колыбель того, что сейчас считается центром страны, — он ткнул пальцем в небольшую точку на карте. — Находится в ста километрах пути от столицы. Там остались роскошные дворцы прежних правителей, и… — Он похож на Суву, да? — внезапно перебил его Фай, своим невесть откуда взявшимся предположением угодив прямо в точку, отмеченную рубцом болезненного шрама. — Да, — помолчав, произнес Курогане. Голос его переменился, обрел резкость и жесткость, и это не укрылось от внимания его спутника. — Только у Сувы никогда не было таких аппетитов. — Когда я изучал историю этой страны, — пальцы Фая бездумно постукивали по раскрытой странице путеводителя, — то прочел, что объединение правящих кланов произошло после так называемого Совета Восьми Мудрецов, на котором было принято решение о слиянии разрозненных династий в единую империю… но все ведь было не совсем так, верно? — Верно, — медленно, словно заглядывал сейчас в собственное прошлое, ответил его спутник. — Сува была девятой. Ее правитель отказался от приглашения на этот совет. Мне неизвестно, какие методы принуждения применялись к главам восьми кланов, чтобы они подписали договор, но дом Ардии пожрал все остальные дома. Сува же после этого просуществовала еще несколько столетий… — Должно быть, она была как бельмо на глазу, — протянул маг, и Курогане кивнул. — Всегда была. Но Ардии приходилось с ней считаться. Границы Сувы были неприкосновенны, и, нарушь их правящая династия — она тут же рисковала бы поставить под сомнение законность собственной власти. — И что произошло потом, Куро-тян? — осторожно спросил Фай. Он не чувствовал за собой права задавать вопросы, потому что не дал своему спутнику ни единого ответа, когда тот его спрашивал. Однако же, Курогане не стал ему это припоминать, а вместо этого спокойно ответил: — В Суву вторглись наемники. Формально Ардия не имела к этому никакого отношения, но… это были их люди. Мой отец был убит. Я пытался сражаться, но что я тогда мог? Мне было четырнадцать… — Я… — Фай помялся, глубоко вдохнул и наконец произнес: — Я не уверен, что имею право это спрашивать… — Просто спрашивай! — довольно грубо и резко отозвался Курогане. — Мне нет нужды лгать о собственном прошлом, как нет нужды этого делать и тебе! Эта фраза заставила мага опустить голову и спрятать глаза. Он снова закрылся, отгородился стенами до небес и, стараясь не встречаться взглядом со своим спутником, произнес: — Наверное, нам лучше оставить эту тему. Прошлое принадлежит прошлому, так ведь, Куро-пу-у? Под конец он лучезарно улыбнулся, на что мечник, изучивший уже весь арсенал лживых улыбок, процедил сквозь зубы: — Сволочь… От того, чтобы разругаться в пух и прах, их вновь — как и раньше — спасло электронное табло и незримая леди-проводница, очнувшаяся от долгого сна и оживившая салон автобуса очередным объявлением: «Внимание! Наш рейс прибывает в Ардию, именуемую также Древней Столицей. Точное время прибытия — двенадцать часов десять минут. Отправление — в шестнадцать часов ровно. Убедительная просьба не опаздывать. Погода ясная, плюс двадцать восемь градусов по Цельсию. Желаем вам хорошего пути!». Удивительное дело: они как будто почти подъехали, а лес, примыкающий к дороге стеной, не торопился отступать. Он так и продолжал тянуться сплошным массивом, когда вдруг прямо посреди него, словно по волшебству, начали возникать то тут, то там здания из желтого камня в три или пять этажей высотой. Простой планировки, с открытыми балконами, спортивной площадкой или бассейном на крыше, они, несомненно, заслуживали быть победителями в номинации «лучшее место для жизни». — Как жаль, что мы проведем здесь всего четыре часа, — расстроился Фай. — Куро-рин, почему ты не выбрал тур, в котором автобус задерживается в Ардии на три дня? — Потому что номера в здешних отелях стоят бешеных денег, — огрызнулся Курогане — он все еще злился на своего попутчика. — И мой отпуск, чтобы ты знал, не бесконечный! Ближе к центру лес стал редеть, островки сосен и елей соседствовали с изрезавшими местность асфальтовыми лентами, зданий становилось все больше, и хвойное царство, наконец, потеснилось, позволив древней столице явить себя во всей красе. Ардия возводилась в форме огромного лабиринта. Здания, в большинстве приземистые и длинные, окольцовывали спирали улиц, и каждый следующий виток дороги становился короче предыдущего. Если посмотреть на гору с высоты и проследить за петляющей по ее склонам лентой, а затем представить, что никакого подъема попросту не существует, то можно получить наиболее точное представление о планировке старинного города. Серпантин на равнине, вот что являла собой Ардия, и туристический автобус медленно, но верно продвигался к ее сердцу. В самом центре путешественников поджидало колоссальное здание без крыши — амфитеатр, использовавшийся для различных массовых зрелищ, будь то театральная постановка или же поединки. Автобус притормозил у самого начала прилегающей к нему площади, занимая свободное место среди обозначенной белой разметкой зоны парковки, и защитная система разблокировала автоматические двери, выпуская пассажиров на улицу. — Как жарко! — печально присвистнул Фай, щурясь на солнце. — У тебя же где-то очки темные были? — неожиданно вспомнил Курогане, выбираясь из автобуса следом за ним. Ему приходилось чуть нагибаться каждый раз, как выходил из дверей, рассчитанных на людей стандартного роста. Не то чтобы он был неестественно высоким, но еще пара сантиметров — и наверняка отшиб бы себе макушку. — Были, но я в них не очень хорошо себя ощущаю, — признался маг, виновато улыбаясь. — Это все из-за ледников. Ледников? Курогане нахмурился — он не помнил, чтобы на их пути, даже на высшей точке, где автобус преодолевал перевал, нашлось бы достаточно не тающих белоснежных пятен среди сплошного гранита, чтобы слепить глаза отражением ярких солнечных лучей. Внезапно Фай, самым бессовестным образом прервав его размышления, подтек и, оказавшись рядом, ухватил за руку. Мечник вздрогнул, чувствуя, как его собственных огрубевших пальцев касаются чужие — мягкие, прохладные, — и одарил мага тяжелым пристальным взглядом. — Мы ведь парочка туристов, Куро-рин? — радостно пропел тот, по-кошачьи жмуря глаза. И, дождавшись осторожного кивка, продолжал: — Ты здесь уже был и все видел, а я в первый раз. Так что веди и показывай! Ошарашенный всем — просьбой, намеренным акцентом на слове «парочка», упрямо цепляющимися за него тонкими пальцами, самим Фаем, оказавшимся близко-близко, — Курогане сжал ладонь юноши своей и повел вперед, к возвышающемуся над ними огромному песочному кольцу, позолоченному лучами полуденного светила. Миновав ворота, где продавались билетики, дешевые — на осмотр, и подороже — на фотосъемку, двое путников сначала оказались в темном и мрачном подземном переходе. Здесь было сыро, стены давили, щелкали вспышки фотоаппаратов — всякий считал своим долгом запечатлеть гнетущую атмосферу древнего памятника, чьи стены и арена за века существования пропитались потом, кровью, болью, агрессией, эмоциями ненасытной толпы, алчущей жестокого или красочного зрелища. При этом каждый из посетителей непременно улыбался, как маньяк, продолжая традиции равнодушия. Курогане раздраженно поморщился и, стиснув крепче руку Фая, протащил его мимо всей этой толкотни. Фотографирующиеся туристы образовали затор в подземном коридорчике, и хотелось скорее выбраться на воздух. Впереди забрезжил свет; должно быть, так себя чувствовали идущие на бой, на алтарь языческого капища, на смерть. Тем, нынешним, кто лениво прогуливался по старинным камням, было несравнимо легче, чем их предшественникам — амфитеатр давно позабыл свое изначальное предназначение, и теперь, когда не случалось больших городских праздников с участием быков или костюмированных шоу, по его арене можно было спокойно пройтись, купив на входе сахарную вату и попкорн. Длинный переход оборвался рекой Хронос, и солнце ударило в глаза слепящими лучами. Курогане и Фай оказались на обширном пространстве, где слева и справа полукругом возвышались трибуны, а впереди раскинулась арена. Ноги ступали по отполированному веками и бесчисленным числом подошв монолиту, а давление тысячи атмосфер пыталось обрушиться на плечи и придавить к земле, хотя кругом царила нерушимая тишина. — Так оно всегда, — задумчиво произнес Фай с неизменной легкой улыбкой. — Казалось бы, все давно минуло и отгремело, а камни помнят. Бьюсь об заклад, ночами здесь можно увидеть и услышать много любопытного… Он все еще сжимал пальцы Курогане своими, и от того, как легко скользил время от времени его большой палец, оглаживая подушечкой ладонь мужчины, у обоих по телу пробегала волнительная дрожь. — Будешь фотографироваться? — сухо спросил его спутник, не зная, куда деваться от сводящего с ума чувства. — Нет, фотографии — это не мое! — замахал рукой Фай, но его не спросили — грубовато толкнули к обносящей арену высокой стене, вынуждая подчиниться. — Я должен, черт возьми, знать потом, что это было не мое воображение, — зарычал Курогане, подхватывая висящий на шее фотоаппарат и открывая объектив. — Сам себе никогда не поверишь, что побывал с кем-то в прошлом! — Хорошо, — маг покорно улыбнулся, замирая там, куда его отправили чужие властные руки. — Фотографируй, Куро-рин. В черной коробке коротко щелкнуло, и мужчина долго разглядывал получившийся снимок с застывшим радостным Фаем на фоне трибун амфитеатра, находя явное несоответствие в дате, отобразившейся на экране, и запечатленном в электронной памяти устройства событии. А когда поднял голову, собираясь что-то сказать своему спутнику, оказалось, что тот исчез. Курогане точно ледяной водой окатило. Он заозирался по сторонам, напряженно вглядываясь в толпу. Дыхание отказывалось ему повиноваться. Фай секунду назад стоял здесь, а теперь пропал, будто его и не было. Готовый поверить во что угодно, даже в наложенные хитрым магом на фотоаппарат чары, мужчина, всеми силами стараясь прислушиваться к голосу разума, отчаянно оглядывал проходящих мимо людей, безуспешно выискивая знакомую белобрысую макушку. Под конец, потеряв уже всякую надежду, он обессиленно прислонился к той самой стене, у которой минуту назад фотографировал своего спутника. Если эта сволочь просто решила поиграть в прятки — что ж, он будет ждать здесь, чтобы не разминуться потом в скоплении туристов. Если же нет… Наверное, ему не останется ничего иного, кроме как продолжить свой путь в одиночестве. Прежде чем он успел уйти слишком далеко в собственных безрадостных мыслях, его легонько дернули за рукав. Курогане вскинул голову, так резко, что позвонки в шее щелкнули, и увидел рядом с собой блудного мага — лыбящегося, как ни в чем не бывало, с огромным шаром апельсиновой сахарной ваты на палочке. — Убью, — Курогане скрипнул зубами, чувствуя, как схлынуло все волнение, точно камень с сердца свалился. Схватил недоумевающего Фая за ворот рубашки и, хорошенько встряхнув, приложил затылком о кирпичную стену. — Куро-рин… — в глазах беловолосого юноши отразилось непонимание. — Что стряслось? — Стряслось? — мечник шумно выдохнул, опустил напряженные плечи и ослабил хватку. — Ничего, твою мать, не стряслось! Кроме того, что ты пропадаешь в неизвестном направлении! — Но я же только… — Фай искренне недоумевал, на что так рассердился его попутчик, а тот казался не просто рассерженным — взбешенным. — Я был здесь, Куро-сама. — Просто больше не исчезай, — немного умасленный этим «Куро-сама», с расстановкой произнес Курогане, прожигая его яростным взглядом. — Понял меня? — Понял, — маг на удивление послушно кивнул, и мужчина разжал пальцы, выпуская его рубашку. — Пойдем, — он ухватил его за руку уже грубее и крепче и потащил за собой вверх по лестнице на средневековые трибуны.* * *
— У нас еще пара часов. Что делать будем? — Курогане успокоился, простив Фаю его необдуманную выходку, и теперь они, подобно многим праздным гулякам, сидели на самой вершине полукруга, лениво оглядывая арену перед собой и город за стенами амфитеатра. — Что ты делал, когда был здесь один? — спросил маг, отщипывая кусочки сахарной ваты и наблюдая, как облюбовавшие трибуны в качестве дневного насеста голуби кружатся с шумным курлыканьем, исполняя древний птичий танец. — Поглядел на эту штуковину, — мечник кивнул на старинный стадион. — Пошатался по городу, пообедал в какой-то забегаловке. Все. — Все? — Фай казался искренне удивленным. — Но хоть город-то посмотрел? — Центр, — мужчина тоже оторвал кусок ваты и принялся задумчиво жевать. — Далеко старался не отходить, чтобы не потерять автобус. Автоматика тебя ждать не будет. — Здесь повсюду лес. И я видел парк неподалеку от центральных улиц. Как насчет прогулки? — предложил юноша, и Курогане показалось это странным. — Почему именно парк? — Там деревья. Сосны, кедры. И воздух, должно быть, свежий. Этих коротких объяснений оказалось достаточно, чтобы мечник понял: Фай мечтает скрыться куда-нибудь от палящих солнечных лучей. А ведь довольно стойко терпел это пекло, не жалуясь — Курогане даже успел позабыть, что жара донимает обитателя горной деревеньки. — Хорошо, — согласно кивнул он, решительно поднимаясь. — Пойдем, поищем парк. Спустя четверть часа им удалось отыскать небольшой клочок лесного массива, притаившийся между домами, и резные чугунные ворота, за которыми начинались плиточные дорожки. Вдоль дорожек тянулись гирлянды подвесных четырехугольных лантернов с электрическими свечами внутри. Сейчас фонари не использовались, но ночью этот маленький уголок наверняка приобретал волшебный облик, наряжаясь нитями разноцветных огней. Они медленно побрели по тропинке, поднимаясь на небольшие пригорки, а затем спускаясь с них в низину. Воздух здесь одурительно пах хвойной смолой, растопленной солнцем и густо застывшей на стволах и ветках. Кроны над головой шумели по-особенному — у каждого дерева был свой шум, своя песня: звонко играли серебристыми с изнанки листьями тополя, колокольчиком вторили им березы, стрекотали ясени и клены и тяжелым контрабасом подпевали им дубы, но хвоя неизменно оставалась скрипкой леса, и от нее рождался самый тонкий и изысканный звук, когда ветер шептал в вершинах, перебирая иголки, словно струны. Переплетенные пальцы, еще как-то оправданные в городской толпе, где в любую минуту можно заблудиться, потеряв друг друга, в лесном уединении начинали жечь каленым железом. Курогане не знал, куда ему деться. Он не хотел отнимать руки и наверняка бы обиделся, сделай это Фай, но оставаться так и дальше, бессильно мучиться этой близостью он не мог. Дорожка вильнула, огибая старый кедр. Мечник, понимая, что творит чёрт-те что, дернул Фая за руку. Заглянул в синеву глаз, замечая в них дурманную поволоку. Опьяненный и сам, прижал к себе юношу близко-близко, замирая на миг у его губ своими губами, чувствуя разгоряченное дыхание. Преодолел оставшиеся сантиметры, сметая все правила и условности, и ощутил сладость апельсинового сахара. Скользнул языком в чужой рот, чувствуя, как в голове гонгом бьется пульс и все тело прошивает адреналиновой волной. Целовать Фая было запретно, но вовсе не поэтому — желанно. Запрет, некое табу, негласно установленное обществом на отношения между людьми одного пола, было досадной мелочью, которую так просто отринуть, если дальнейшее взаимно. Лишь это беспокоило Курогане, и потому, когда он почувствовал, что Фай отвечает ему, сперва робко и несмело, а затем увереннее, его душа возликовала. Он не знал и знать не хотел как, но отпускать молодого мага, когда их совместная поездка окончится, не собирался. Угроза со стороны черноволосого колдуна его мало заботила, ведь теперь Серебряный Дракон был с ним, помещенный в левую кисть и покоящийся в некоем пятом измерении. Да и, в конце концов, когда его волновали подобные мелочи? «Я убью любого, если тот попытается забрать того, кто мне дорог».