Хочешь, я скажу тебе, что значит быть королём? Так вот: первым — в любой безнадёжной атаке, и последним — при самом позорном отступлении. Когда в стране голод — носить самые изысканные одежды и смеяться за скудной трапезой громче, чем кто-либо другой в твоей стране. К. С. Льюис, «Хроники Нарнии».
Утро застало Курогане у кранов с водой, установленных на стоянке для различных нужд коротающих в ее пределах время пассажиров. Там же находилась и туалетная комната, так что возможность кое-как привести себя в порядок у него имелась. Успокоившись, он заставил себя еще раз за ночь вернуться на место битвы для того, чтобы избавиться от двух бездыханных тел. Это было лучшее, что еще можно было сделать, учитывая, что кто-нибудь из пассажиров мог успеть вызвать полицию. Пропасть за оградой обещала надежно похоронить все улики, и к моменту прибытия властей стало бы затруднительно доказать, что он действительно устроил здесь настоящую бойню, если только камеры наблюдения этого не зафиксировали. При должном умении всё легко можно было списать на размолвку среди самих грабителей и попросту замять дело. Курогане почему-то был почти уверен, что эта зона парковки обделена вниманием как системы безопасности, так и видеокамер. Сейчас он с самым мрачным видом отмывал застывшую на джинсах кровь, не понимая, для чего вообще это делает и как сможет продолжать свой путь дальше. Будущее казалось ему неопределенным и безысходным, оставалось лишь пуститься в бега вместе с Фаем — если тот, конечно, появится, и сделает это не для того, чтобы попрощаться. Пока он возился возле умывальника, оттирая шею и окатывая водой ежик темных волос, позади раздалась негромкая знакомая поступь. Курогане замер и ухватился пальцами за кромку вмурованной в землю каменной раковины, не торопясь оборачиваться. Ему не требовалось видеть — он и без того знал, кто остановился сейчас за его спиной. Еще два коротких мягких шага, и плечи мечника накрыла сухая теплая ткань, а тонкие хрупкие пальцы коснулись его спины. — Я принес тебе чистую рубашку, Куро-сама, — заботливый голос Фая заставил вздрогнуть, но Курогане не спешил встречаться с ним взглядом. — Спасибо, — коротко и тихо поблагодарил он. — И джинсы, — хозяйственным тоном добавил маг, а его спутник едва не подпрыгнул от этих слов. Разом позабыв обо всем, он рывком развернулся к нему, непонимающе хмурясь. — Ну, было бы сложно не забрызгать джинсы кровью, я так полагаю, — самым невинным голосом пояснил Фай, улыбаясь ему слишком приветливо, слишком знакомо. Как всегда. — Не ожидал, что ты придешь, — Курогане закрутил кран и сел на край приземистой раковины, скидывая грязную одежду и заталкивая ее в стоящий поблизости мусорный бак. — После того, что увидел… — О, это было зрелищно! — признал маг, присаживаясь рядом с ним на корточки. И, понизив голос на полтона, добавил: — В какой-то момент я, право слово, начал всерьез беспокоиться о тебе, Куротанчик… Особенно когда ты взял и ушел. — У нас проблема, — игнорируя половину сказанного Фаем, угрюмо отозвался мечник. — Мы не сможем продолжить наше путешествие. Вс` напрасно; не зря, видно, карта уверяла, что нас с тобой не существует… — Почему же это не сможем? — искренне удивился беловолосый волшебник, одарив Курогане своей привычной обворожительной улыбкой. — Потому что, черт побери, как я войду в этот гребаный автобус?! — не выдержав, взвился мужчина. — Эти добропорядочные граждане моментально вызовут полицию. — Не думаю, Куро-рин, — запрокинул голову Фай, подставляя шею свежему утреннему ветерку. — Они, безусловно, могли бы это сделать, если бы не были убеждены, что им попросту приснился удивительный кошмарный сон. Как-никак, а это место некогда принадлежало друидам, и существует множество старинных легенд… — Что ты сделал? — ощутив определенного рода подозрения, быстро спросил мечник. — Поколдовал немножко, самую малость. Сонные чары — знаешь, я в них силен. Когда наши попутчики проснутся, у них останется лишь туман в голове и никаких подробностей произошедшего, — улыбнулся маг. — Ну, и еще я прибрался за тобой капельку. Ты все-таки оставил неприлично огромные лужи крови на асфальте, Куро-пу-у! — Чертов фокусник, — Курогане выдохнул, накидывая на плечи чистую рубашку, приятно пахнущую кондиционером для белья. От сердца отлегло, когда понял, что рано списал свою жизнь со счетов, и тут же ощутил глубокую благодарность своему спутнику. Правда, не преминул усомниться в одной немаловажной детали: — Ты полагаешь, никто из них не заметит повреждения на автобусе? — Если и заметят, то явно не сразу. Эти сонные чары — штука тяжелая, от нее обычно еще пару часов очухиваются. А потом им останется только гадать, так ли оно было, как им привиделось. Чем больше времени пройдет, тем меньше всего они смогут вспомнить. Мечник рассмеялся. Помолчал немного и неуверенно произнес: — Тогда, полагаю, пора возвращаться в автобус? Фай кивнул. И, приметив залегшие от бессонной ночи серые тени под глазами мужчины, виновато произнес: — Куро-рин опять не выспался. Какие-то неудачные они, эти дикие стоянки… — Это уж точно, — хмыкнул его спутник. Его более не беспокоили ни возможные улики, которые могли бы быть обнаружены при тщательных поисках на дне ущелья, ни легкомысленно выброшенная в урну окровавленная одежда. Фай оставался с ним, а это означало, что они сумеют сбежать от всего мира, если вдруг их однажды припрут к стенке. Курогане был сильным одиночкой, но вместе с магом ощущал себя в два раза сильнее. Пускай никогда бы и не признался в этом даже самому себе.* * *
Автобус, едва только тронувшись с места, через каких-нибудь сорок минут въехал в ворота Национального парка Друидов. Табличка, приветствующая туристов, сообщала о том, что территория заповедника является объектом государственной значимости, и в ее пределах запрещается почти всё, кроме созерцания и прогулок. Здесь путешественников встретил целый лес секвой, сохранившихся еще с древних времен. Эти деревья видели и знали, как творило свой облик мироздание, смешивая дивное зелье из неба и земли. Молчаливые философы, беззащитные перед человеком, будучи почти полностью уничтоженными, они наконец обрели опеку в лице государственного природного фонда, чьи сотрудники вовремя забили тревогу, осознав, что еще немного — и от рощи останется жалкий клочок, да и тот кто-нибудь ушлый выкупит под шумок в свое безраздельное пользование. В парке не срубали ни единого дерева, поэтому парковочные площадки, кафе и магазинчики сувениров были беспорядочно разбросаны по территории. Планировка любого строения от краеугольного камня до последней черепицы на крыше продумывалась с учетом интересов секвой, и порой можно было встретить причудливое здание, имеющее выемку в стене из-за того, что там произрастал исконный обитатель заповедника. — Какое удивительное место, Куро-пу-у! — искренне восхитился Фай, когда они покинули автобус и вместе с толпой других туристов двинулись вперед по тропинке. — Здесь люди поистине живут в согласии с природой! — Люди здесь не живут, — возразил Курогане. — Люди по определению не способны жить в согласии с кем-либо. Здесь даже негде остановиться на ночь, поэтому мы и воспользовались дикой стоянкой. Отыскав простенькое кафе, сколоченное из грубых бревен, покрытых остатками серой еловой коры, из окон и дверей которого доносились ароматные запахи куриного супа и картофельного рагу, они вошли внутрь и заняли свободный столик у самой стены. — Куро-рин, — осторожно заговорил Фай, когда официант, приняв у них заказ, удалился на кухню, — а ведь ты действительно очень сильный человек. Как же так вышло, что ты ушел из спецподразделения? — и, спохватившись, поспешно добавил: — Впрочем, можешь не отвечать на мои вопросы, если не сочтешь нужным. — Я не уходил, — помолчав немного, откликнулся Курогане. Взгляд его прошил юношу насквозь, но смотрел мужчина сейчас в собственное прошлое, и Фай это понимал. — Все произошло иначе… Чтобы это объяснить, придется начать с самого начала. Мальчик четырнадцати лет с широко распахнутыми глазами сидел на обуглившемся фундаменте отчего дома и невидяще взирал в пустоту. Он мог бы показаться застывшим изваянием, найдись вокруг хоть один наблюдатель, но никого больше не было. Никого не осталось после того, как Сува была уничтожена — к величайшему удовольствию правящей династии. Для своих малых лет мальчик слишком хорошо это понимал, и кипящая ярость, поселившаяся в груди, призывала к отмщению, но он также знал, что месть — это путь, ведущий в никуда. Все умерли, и их уже невозможно было вернуть. Не осталось ни смысла, ни цели. Он мог бы наложить на себя руки, сведя счеты со своей никчемной жизнью, не стоящей сейчас ни гроша, если бы только нашел в себе силы пошевелиться. Но неравный бой, в который он вступил, так его вымотал, что мышцы дрожали, отказываясь помогать телу двигаться. Его воли хватало лишь на то, чтобы ободранной, изрезанной в кровь рукой сжимать не по годам тяжелый меч с рукоятью в виде головы серебряного дракона. Он сидел так очень долго, пока вдалеке не показалась вереница черных казенных машин, принадлежащих ардийским чиновникам и людям из силовых структур. Подъехав к дворцу бывшего правителя Сувы, частично разрушенному и основательно прогоревшему из-за бушевавшего здесь всю ночь пожара, кортеж замер, и дверца одного из автомобилей отворилась, выпуская на свет девушку примерно того возраста, что и единственный уцелевший обитатель некогда оживленной резиденции, всего лишь за сутки обращенной в руины. Девушка эта, остановившаяся в двух шагах от мальчишки и взирающая на него темно-синими с поволокой глазами, на мгновение показалась тому ангелом, сошедшим с небес. Он не знал, кто она; ее черты казались незнакомыми, хотя выживший и понимал, что простые люди никогда не являются с подобным сопровождением. Все это он отмечал краем сознания, словно кто-то другой обитал сейчас в его теле, решал, думал, рассуждал, пока сам он находился далеко-далеко отсюда и возвращаться обратно не хотел. — Я заберу тебя с собой, — произнесла девушка, качнув головой. Ее длинные волосы рассыпались по плечам шелковистыми прядями, а золотые подвески по краям украшающего прическу гребня отозвались тихим мелодичным перезвоном. — Лорд Сувы. — Поскольку я выжил в той битве, они уже не могли меня просто взять и убить. Вернее, могли бы, не вмешайся тогда она. Слово принцессы что-то да значит в нашем мире, даже если она не более чем наследница одного из восьми исчезнувших кланов, и это — всего лишь детская прихоть, — произнес Курогане, всё дальше забредая в дебри собственных воспоминаний. Фай слушал его молча, с пристальным вниманием впитывая каждое сказанное мужчиной слово. Когда же тот замолчал, он решился задать осторожный вопрос: — И что случилось дальше? — Я больше не являлся наследником своего дома. У Ардии имеется на сей счет очень хитрый закон, по которому лицо, достигшее совершеннолетия и не прошедшее церемонию инициации, лишается всех прав на наследование. Эту церемонию могли провести только отец или мать, но оба погибли. Принцесса хорошо знала законы, и это позволило ей сберечь мою жизнь. Не могу сказать, что был тогда сильно благодарен ей за это. Поскольку я происходил из знатного рода, то получил от Ардии подачку в виде жилья, гранта на обучение и немалого пособия на жизнь. Они давали мне деньги каждый месяц, в сущности, продолжая ненавидеть и мечтая однажды избавиться. Ардия понимала, что с этого момента я — никто, Сува мне не принадлежит и их спокойствию ничто не угрожает, но за мной постоянно следили, и я это замечал, хоть и не подавал виду. Всё, что у меня осталось от прошлого — это Гинрю, и всё, чему я мог посвятить себя целиком, были тренировки… Я и сам не слишком ценил тогда свою жизнь, поэтому, едва закончив школу, сразу поступил в спецподразделение… «Они требуют, чтобы кто-нибудь вошел в здание для переговоров!». Крик из окна принадлежал побледневшему, как молоко, и еле живому от ужаса учителю младших классов, взятому в заложники вместе со своими подопечными. Может быть, этот человек и не обладал должным мужеством, чтобы справляться с собственным страхом, но его духовных сил вполне хватало, чтобы уже девять с половиной часов поддерживать детей, запертых в спортивном зале в полной неизвестности. Время близилось к вечеру, а спасательная операция так и не началась, и дело ни на дюйм не сдвинулось с мертвой точки. Отряды спецподразделения окружили школу кольцом, но только и могли, что выжидать. Штурмовать здание было опасно, и хотя такой вариант рассматривался, его всё же придерживали в качестве последнего средства. Пока еще можно было попытаться выслушать захватчиков и рассмотреть их условия. Правда, те упорно молчали, не выдвигая ни требований, ни ультиматумов — ничего, что могло бы прояснить мотивы их действий. Курогане искренне скучал. Он окидывал трехэтажное здание школы угрюмым взглядом, зевал, пил кофе. После бессонной ночи их бросили сюда, но ничего не происходило, все тянули кота за хвост, и от бездействия мужчина откровенно засыпал на ходу. Показавшийся в окне второго этажа человек порядком оживил всех присутствующих, обещая хоть какие-то перемены. От бесцельного ожидания устали все: и захватчики, и освободители. «Слышали?! — орал психованный командир подразделения: у него были давние и основательные нелады с нервами, поэтому нормально разговаривать он незаметно для себя разучился, и теперь умел только кричать на своих подчиненных. Впрочем, на его вопли никто уже должным образом не реагировал, привыкнув и принимая с философским равнодушием. — Кто из вас готов туда сунуться?! Если ни один, мать вашу, доброволец не вызовется, я назначу его сам!». Курогане отлепился от черного кузова армейского фургона, припаркованного поперек дороги — все бойцы старались держаться за каким-нибудь предметом, худо-бедно способным защитить от шальной пули, на тот случай, если противнику вдруг вздумается пострелять. Пока остальные хмуро переглядывались, он пересек проезжую часть и, остановившись подле командира, произнес: — Я готов туда сунуться. Можешь больше никого не искать. Чертовски скучно здесь… — А, Курогане! — оживился командир, по привычке продолжая орать. — Ты в курсе, что туда придется идти с голыми руками? Дьявол знает этих ублюдков, им может показаться в радость прикончить одного из наших! Ты к этому готов?! — Я ко всему готов, — хищно оскалился парень, поводя затекшими плечами. — Я скорее сдохну тут от скуки. — Отлично! — хлопнул его ладонью по спине старый вояка. И, обращаясь к кому-то из своих помощников, велел: — Экипируйте его как следует! Пока Курогане отстегивал оружие, а сержант, отвечающий за связь, прилаживал к его форме незаметный глазу передатчик, чтобы оставшиеся снаружи люди постоянно были в курсе того, что творится внутри, командир добрался до машины и, подхватив лежащий в ее кузове мегафон, проорал, обращаясь уже к засевшему в здании противнику: — Наш человек идет к вам! Не стреляйте в него, он безоружен! В окно снова выглянул учитель, вынужденный говорить от лица захватчиков, и прокричал в ответ: — Пусть идет с поднятыми руками! — Понял? — обернулся к полностью собранному Курогане командир. — У нас есть десять минут с того момента, как ты войдешь в здание. Ровно столько времени у них займет тебя обыскать и, если это действительно входило в их планы, изложить свои требования. Нам необходима информация о том, сколько их человек и где находится каждый из них. Если сумеешь сообщить обо всем, пока находишься внутри, мы начнем штурм немедленно. Нет — придется продумывать детали после твоего возвращения. И это будет затруднительно, потому что черта с два они тебя так просто выпустят! Ты всё уяснил?! Информацию нужно дать сразу же, как получишь ее сам! Каким образом ты это сделаешь — дело твое. Он отечески похлопал его по плечу, вероятно, стараясь приободрить, хотя парень ни в какой поддержке и не нуждался. Окинув взглядом притихшее строение с чернотой опустевших окон, Курогане шагнул вперед, лениво вскинув руки в качестве гарантии добрых намерений. У дверей его встретили двое. Быстро втащили в здание, развернули лицом к стенке, пинками тяжелых ботинок заставили расставить пошире ноги, приставили ледяное дуло автомата к затылку и грубо обыскали. После этого, отпустив, велели следовать за собой. Один из сопровождающих шел впереди, показывая дорогу, другой же конвоировал парламентера из спецподразделения, удерживая его на мушке. Мимо проносились укрытые сумерками коридоры, окрашенные одинаковой алебастровой краской стены, глухие безликие двери; гулким эхом рикошетил звук шагов. Через поворот всё прекратилось, замерло, и Курогане понял, что они добрались до места. Он не знал, зачем понадобилось показывать ему сбившихся в кучу, подобно беженцам из далеких изможденных засухой стран, детей. Если это и была попытка психологического давления, то никакого эффекта она не произвела. По мнению Курогане, малолетние заложники и вполовину не испытали еще того кошмара, что выпал когда-то на его долю. Краем сознания отметив это незначительное обстоятельство, он переключился на главную свою задачу. Двое захватчиков доставили его в актовый зал, там их поджидал еще один, охраняющий пленных. Таким образом, выходило трое человек. Во всяком случае, других противников Курогане не увидел и был почти уверен, что никого больше нет. Трех вооруженных людей было более чем достаточно, чтобы устроить здесь полномасштабную трагедию. — Я слушаю ваши требования, — прикидывая, как бы сообщить эту цифру оставшимся снаружи товарищам, словно на иголках ожидающим его сигнала, произнес Курогане. Человек в черной балаклаве, удерживающий перепуганных школьников и их преподавателя на прицеле, рассмеялся, и Курогане сразу понял, что тот является лидером маленькой команды. — У нас нет никаких требований, — медленно и с расстановкой произнес человек, глядя ему в лицо. — Передай своему начальству: единственное наше желание — это уничтожение правящего режима! Мы не можем свергнуть подлых предателей, усевшихся на трон, но отравить им сладость незаконной власти еще пока в наших силах. Курогане застыл, точно выстрелом пораженный. Он обводил взглядом помещение, понимая, что сказанное террористом — а теперь стало ясно окончательно, кем являются захватчики — слышали сейчас и его боевые соратники. Окажись то обыкновенные вымогатели, всё могло бы еще как-то решиться миром, но с террористами переговоры не ведутся, таково правило. Штурм мог начаться в любую секунду, без продуманной схемы, без заботы о жизнях заложников — любой, кто объявит себя врагом системы, должен был быть незамедлительно уничтожен. Исходя из этого, у террористов — если только те подозревали о существовании скрытого передатчика-жучка, — оставалось две-три минуты, чтобы привести свою угрозу в исполнение, а у Курогане — и того меньше времени, чтобы решить, как ему поступить в этой критической ситуации. Он стоял молча бесконечно долгое мгновение, а затем заговорил, прекрасно отдавая себе отчет, что и эти слова тоже будут услышаны его начальством: — Я — лорд уничтоженной Сувы. Те, кто возглавляет сейчас страну, мне омерзительны так же, как и вам. Но я никогда не стал бы добиваться своей цели такими низкими средствами. — Лорд?! — человек в балаклаве расхохотался, и в этом смехе прозвучало неверие, смешанное с потрясением. — И ты, бывший лорд, служишь тем, кто стер с лица земли твою страну? Ноги им целуешь, может? О нет, я ошибся! Ты — всего лишь шавка, которую спускают на охоте, чтобы загнать волка! — Я всего лишь избавляю мир от мрази, — спокойно отозвался Курогане, внутренним метрономом считывая растянутые до мучительной агонии секунды. — Я слышал краем уха, что юный лорд Сувы выжил в той давней бойне… но не ожидал такой бесславной встречи с ним! И сейчас, выходит, ты должен убить меня, чтобы мир стал лучше и чище? — террорист даже оружие опустил, положив на учительский стол, словно явившийся сюда парламентер был настолько ничтожным противником, что не стоил и крупицы опасений. — Подумай-ка хорошенько, лорд Сувы, кому ты помогаешь? Он не собирался убивать его — скорее, проявлял искренний интерес, рассчитывая привлечь на свою сторону. Курогане закрыл глаза и глубоко вдохнул. Ни на миг не забывая о том, что каждое его слово будет услышано и записано вмонтированным в приемник на том конце эфира диктофоном, ответил, понимая, что не желает лгать ради спасения чьей угодно шкуры: — Если ты немедленно отпустишь заложников — клянусь, я приму твою сторону и, должно быть, погибну здесь, потому что не желаю сражаться против своих же товарищей. Но если ты захочешь убить этих людей, не повинных ни в чем, кроме того, что оказались не в том месте и не в то время — я никогда не буду на твоей стороне. — Мудрёно, — хмыкнул захватчик. — К сожалению, у нас нет времени на философские диспуты. Твои друзья слишком скоро появятся здесь. Он потянулся за автоматом — расслабленно, вальяжно, абсолютно уверенный, что тот ляжет в его пальцы привычной холодной сталью рукояти, но не успел. Курогане, еще долю секунды назад стоявший посреди класса в самой расслабленной позе, молниеносно рванул вперед, опережая противника. Их руки почти встретились, но молодой боец спецподразделения оказался быстрее. Ощутив в ладони знакомую тяжесть, Курогане почувствовал себя в родной стихии. Двое других захватчиков, вместо того, чтобы расстрелять в отместку заложников, инстинктивно ринулись спасать своего лидера, и это стало их главной ошибкой. Курогане почувствовал, как прошила воздух череда отравленных свинцовых жал, и как вспенилось острой болью его тело — в районе груди и чуть ниже точно сработали кем-то заранее помещенные туда разрывные гранаты, а висок ошпарило короткой вспышкой. Никогда еще он не испытывал такой ослепляющей и отупляющей боли. Чувствуя, как в глазах темнеет, а сознание вытесняется болевым шоком, он нажал на курок, из последних сил фокусируя зрение сквозь наплывший туман, и первая пуля вошла аккурат в подбородок человека в балаклаве, разнося ему черепную коробку и забрызгивая стены желтым фонтаном выбитых мозгов. Остальные выстрелы легли полукругом, прошивая стены, оконные притолоки, горшки с цветами, стоящие на шкафах позади инстинктивно попадавших на пол заложников, и головы двух противников, заставляя тех осесть безвольными куклами на пол следом за самим психопатом-парламентером, сорвавшим к чертям все переговоры. Штурм начался и закончился тут же. Последнее, что Курогане увидел — это размытые, обеспокоенные лица своих товарищей, ворвавшихся в здание сразу же, как только началась пальба.* * *
Курогане открыл глаза — вокруг всё было белое-белое, стерильное; неестественная тишина нарушалась лишь равномерным гудением медицинских приборов и писком, издаваемым датчиком сердечного ритма. Чувствуя себя так, словно в голову ему влили пуд расплавленного свинца, он, стараясь не отрывать затылка от упругой жестковатой подушки, скосил глаза в одну сторону, в другую. Он находился в больничной палате. Слева от него была полупрозрачная ширма бледно-мятного цвета, такая же неестественная, казенная и неживая, как и все остальные окружавшие его предметы. За ширмой двигались люди, о чем-то переговаривались шепотом. — Эй! — кое-как совладав с собственным голосом, позвал Курогане. Ему хотелось знать, что произошло. Тело его от грудины и ниже, до самого живота, было одним сплошным средоточием боли, задавленной действием анальгетиков. Он знал, что получил раны, несовместимые с жизнью, однако же всё еще был жив. Самостоятельно проверять, что там с ним творится, разматывая аккуратно наложенные повязки, Курогане не собирался, понимая, что в таком случае его руки зафиксируют специальными ремнями, сочтя буйным. Но ему хотелось понимать, как так вышло, что он пришел в сознание и, несмотря на чудовищную боль, помирать явно не спешит. На его голос тут же среагировали. Ближний к ширме силуэт замер, обогнул препятствие, и Курогане увидел перед собой медсестру. — Вы очнулись, — с улыбкой произнесла она, словно иного и быть не могло. — Это хорошо. С вами хотят поговорить. — Эй, ты, стой! — видя, что та собирается уходить, так ничего и не объяснив, Курогане дернулся, попытавшись ухватить за руку. Медсестра замерла, воззрившись на него с удивлением. — Почему я еще жив? — У вас не было ни одной смертельной раны, — спокойно отозвалась она. — Почему вы должны были умереть? Только в этот миг Курогане сообразил, что, действительно, в момент стрельбы все пули пришлись ему в корпус, и лишь одна царапнула висок. Прострели ему кто-нибудь из захватчиков голову — и он гарантированно был бы покойник. Но торс защитил бронежилет, о котором Курогане постоянно забывал. Ничего не менялось, он и в этот раз о нем напрочь забыл. — Кто… — он закашлялся — слова шли тяжело, легкие втягивали воздух с сипением, и каждое движение отдавалось мучительной болью в туловище. — Кто хочет со мной говорить? Медсестра ничего не ответила, лишь отступила в сторону, почтительно склонив голову. Курогане скосил глаза и увидел, как за ширмой появился смутно знакомый силуэт. Пышные одежды, вырисовывающиеся очертаниями за полупрозрачной тканью, свидетельствовали о том, что человек этот отнюдь не принадлежит ни к персоналу больницы, ни к простолюдинам. Курогане понял, кого увидит, еще прежде, чем перед ним собственной персоной появилась некогда спасшая ему жизнь принцесса Томоё. Она подошла к изголовью кровати и коснулась прохладными пальцами его воспаленного, температурящего лба. — Принцесса?.. — хмурясь, выдавил он, не понимая, что ей здесь понадобилось. Сложно было допустить мысль, что та действительно могла волноваться о нем. В те редкие дни, когда его по странной прихоти приглашали в шикарную резиденцию сохранившей подобие знатности, но не имеющей реальной власти принцессы, общение у них получалось странным. После этих визитов Курогане обычно возвращался домой в расстроенных чувствах, чертыхался, окидывал мрачным взглядом стены. Подолгу сидел в темноте и думал, сам не зная, о чем. — Курогане, — Томоё улыбнулась ему одной из своих миловидных улыбок, за которой скрывался расчетливый и острый ум. — Как ты себя чувствуешь? — Нормально, — севшим голосом отозвался он. Попытался пошевелиться, поднять руку, чтобы скинуть со лба чужие пальцы, обжигающие касанием, но не нашел в себе сил даже на это. — Я пришла сообщить тебе важную новость, — убедившись, что ее способны слушать и воспринимать, заговорила принцесса. — Тебя исключили из спецподразделения. — Что?! — Курогане вскинулся, даже не дав ей высказаться. — Какого черта?! Томоё убрала руку с его лба и поменяла позу. Теперь она смотрела в сторону, куда-то сквозь, хотя лицо по-прежнему оставалось обращено к нему. — Мне удалось смягчить их первоначальное решение. Тебя ждал трибунал за невыполнение приказов. — За невыполнение приказов или за мои слова? — уже заранее предчувствуя, какой из ответов верный, зарычал Курогане. — За то и за другое, — улыбнулась Томоё, снова встретившись с ним взглядом. Курогане ощутил горький привкус соглашательства и компромиссов. Все кругом так жили, делая вид, что это лучшее из решений. Безусловно, принцесса воспользовалась остатками былой власти, чтобы снова — как и в далеком детстве — спасти его, но Курогане казалось, что он предпочел бы трибунал. В конце концов, ни в чем уже не оставалось ни малейшего смысла… — Я пришел в себя в больнице, — закончил мечник с изрядным равнодушием, словно речь шла не о нем, а о ком-то постороннем, дальнем знакомом или герое фантастического боевика. — Оказалось, что на мне тогда был бронежилет. Я всё время забываю о таких мелочах и каждый раз думаю, что попадут — так с концами. Единственный выстрел, задевший голову, просто расцарапал висок. Зато кровоподтеки остались… скажем так: вся грудь и живот еще долгое время напоминали один большой синяк. Кое-где тело пробило на пару сантиметров, но врачи быстро заштопали, и это были сущие мелочи. Фай рассмеялся. Потянулся, касаясь пальцами тоненькой ниточки шрама, едва заметной под темными непослушными прядями волос. — Этот выстрел, Куро-пу-у? — Да, — Курогане закрыл глаза, наслаждаясь ласковыми прикосновениями. — А когда я очнулся, мне сразу сообщили, что я могу валить на все четыре стороны, если не хочу угодить под трибунал. — Оу… — маг казался растерянным. — Но почему? Разве кто-то из заложников пострадал? — Никто, — покачал головой мечник. — Однако я совершил три непозволительные ошибки. Первая — я нарушил приказ. Парламентеру не полагается устраивать самодеятельность там, где его отправили просто переговорить и добыть информацию. Вторая — я убил всех троих участников теракта, и спецслужбам некого было допросить, чтобы узнать имена других возможных членов преступной группы. Впрочем, если на первый и второй промах мое руководство еще могло бы постараться закрыть глаза, то третий — публичное оскорбление правящего режима — мне никто и никогда бы не простил. — Вот оно как, Куро-рин, — задумчиво произнес Фай. И, пробуждая тепло в открывшейся ему душе, улыбнулся редкой искренней улыбкой: — А все-таки ты удивительный человек.