Просто нечего нам больше терять, Всё нам вспомнится на Страшном суде, Эта ночь легла, как тот перевал, За которым исполненье надежд. Видно, прожитое прожито зря, Но не в этом, понимаешь ли, соль. Слышишь, падают дожди октября, Видишь, старый дом стоит средь лесов… Ю. Визбор — Перевал.
Небо над верхушками гор окрасилось черным, и цвет этот казался столь густым и противоестественным, что пассажиров невольно охватил трепет. Прозвучали первые робкие сомнения, возможно ли продолжать при такой непогоде путешествие, а Курогане, единственный из всех присутствующих, вздохнул с облегчением. Ему совершенно не нравились посыпавшиеся как из рога изобилия неожиданности. Пусть всё идет своим чередом, даже если то окажется буря, тайфун или цунами — плевать, по крайней мере, он будет знать наверняка, что их жизни не сорвались с рельсов, чтобы в конце концов затихнуть где-то на обочине мироздания. Автобус карабкался по серпантину, а чудовищная туча тем временем ползла навстречу, переваливая через отроги гор и являя себя во всей красе. Чернильная темень, подернутая с краев серой дымкой, украшенная сполохами разрядов, вобравшая в себя тонны воды, она спускалась в ущелье, точно по невидимой лесенке. Перебираясь через скалистую преграду, вольготно раскидывалась, заполняя всё свободное пространство, и уже половина неба оказалась закрыта ее пухлыми нажравшимися боками. Электронное табло, всё это время молчавшее, вспыхнуло предупредительным сигналом, а из динамиков раздалась безразличная речь автоматики: «Внимание! В связи с поступившим штормовым предупреждением, наш рейс вынужден будет сделать остановку в приюте «Эдельвейс». Ориентировочное время прибытия — восемнадцать часов. Время отправления зависит от погодной ситуации, на ваши мобильные устройства будет выслано дополнительное оповещение. Желаем вам приятного пути!». Сообщив это известие, динамики щелкнули и замолчали, а в салоне повисла гнетущая тишина. — Сейчас они начнут истерику, — проворчал Курогане и не ошибся. Со всех сторон посыпались возмущенные и даже панические восклицания — пассажиры переживали, и не без оснований, удастся ли автобусу добраться до приюта прежде, чем их настигнет буря. Тучи обступали, обнимали рогатые хребты, прикорнув на них аспидным драконом, и через пару минут от ущелья налетел первый порыв ветра. Ударил в стекла, не причинив пока никакого вреда, и отшатнулся, набираясь сил для новой атаки. Дорогу окутала туманная пелена — оторванные шквалом клочья облаков застилали серпантин, забирались в расселины, оставляя видимость в пределах десяти шагов. Автобус сбавил ход, уберегаясь от возможного падения и одновременно с этим увеличивая шансы угодить в эпицентр шторма. Зарницы озарили слюдяные скалы, на миг выкрасив гранит в ослепительную белизну и заставляя сердце замереть в груди, а затем, через несколько бесконечно долгих секунд, в отдалении раздались глухие громовые раскаты. Гроза бушевала по ту сторону гор; Фай, сосчитав мгновения, прикинул в уме приблизительное расстояние и задумчиво произнес: — У нас есть в лучшем случае четверть часа, чтобы убраться от греха подальше, иначе буря разразится прямо над нами. Одиночные порывы ветра складывались в ураган, набрасывались на автобус, бушевали снаружи, мечтая перевернуть стального зверя. Серпантин вильнул, огибая торчащую посреди ущелья скалу, когда-то давно отколовшуюся от горы и оставшуюся стоять особняком, и эта преграда дала путешественникам передышку, защитив на время от беснующегося воздуха. Дорога сделалась круче, взбираясь на гору едва не уступами, порогами, уши закладывало от резкого подъема, а за стеной гранита угрожающе громыхало. Единственно возможный путь уводил автобус левее от разыгравшейся бури, и пассажиры, понимая это, облегченно вздыхали. Ущелье показалось еще на миг — страшное, заполненное темнотой, грохочущее и освещенное сполохами, — а еще через несколько решающих минут серпантин превратился в ровную линию, ведущую на огороженный двумя вершинами перевал. В ту же секунду долетели первые крупные, едва не с вишню каждая, капли. Черные ветры ворочали тучи, завывали, швыряли горстями в окна брызги, подхватывали автобус под днище, мечтая унести, затащить в сердцевину шторма, поглотить, расплавить металл, заставить пролиться растопленным свинцовым озером на дно пропасти, но все их попытки были уже тщетны. Под колеса легла надежная твердь, и даже возможное падение перестало быть смертельным для пассажиров — бездна больше не маячила рядом с дорогой. Взобравшись на вершину перевала, автобус скрылся от непогоды за надежными скалами и, пусть в этот момент на него обрушился ливень непроглядной стеной, там он оказался в относительной безопасности. Дорога сделалась шире, устойчивей. Показалась еле различимая сквозь бесконечные потоки, заливающие окна, табличка, сообщающая о том, что до приюта «Эдельвейс» осталось менее километра. — Скоро будем на месте, — подтверждая догадки вглядывающегося в мутное стекло Фая, произнес Курогане.* * *
Первым делом их встретил шаткий деревянный мостик, проложенный через неглубокую стремнину. Белая река, напитанная водами, моментально выбилась из берегов, подтапливая доски, отзывающиеся под колесами мерным перестуком. Ливень смывал целые пласты грязи, сносил их в русло, пенил буруны. По парковке у приземистого двухэтажного здания стекали целые потоки, и пассажиры, собрав в кулак всю свою решимость и заранее нацелившись на мерцающий в отдалении светом подвесного фонаря вход, выскакивали на улицу и, сбиваемые с ног хлесткими струями и ураганными порывами, бежали к укрытию. Фонарь скрипел, метался на ветру. Окна первого этажа приглашающе-уютно теплились, служа маяком угодившим в непогоду путникам. От главного строения вправо и влево расходились жилые корпуса-крылья, в большинстве своем пустующие — это было видно по темным оконным проемам. Находился приют у самого перевала, облюбовав себе небольшое плато, почти лишенное растительности. Чтобы возвести здесь здание, пришлось дробить камень, устанавливая опорные сваи прямо в монолит горы. Сруб был простым, сколоченным из грубых необтесанных бревен, покрытых смолистой корой. Курогане и Фай, подгоняемые неистовствующей бурей, осыпаемые пригоршнями воды, взбежали по ступеням, ныряя в гостеприимно приоткрытую дверь и тут же оказываясь в тепле. — Признаться, это было здорово! — отдышавшись, поведал своему спутнику Фай, ловя в вишневых глазах искры веселья. Оба по-своему наслаждались разбушевавшейся снаружи стихией, вдыхая наэлектризованный, густой и ярый воздух. Здесь не было никакого регистрационного табло, вместо этого из-за стойки навстречу туристам поднялся одинокий человек — мужчина средних лет, облаченный в простую камуфляжную одежду, прекрасно подходящую для жизни в горах. Ворча себе под нос, он принялся мучительно медленно регистрировать постояльцев, в те долгие минуты, что занимало заполнение бланков, стремясь поведать всем и каждому о своей нелегкой уединенной жизни. Человек этот, в сущности, куда больше нуждался в обществе, чем в уединении, и оказался здесь не иначе как по ошибке или иронии судьбы. К счастью, ораторские способности не привыкшего к долгой болтовне смотрителя приюта иссякли, когда дело дошло до Курогане с Фаем, и он молча их зарегистрировал, без дотошной проверки записав названные теми имена и выдав ключи от номера. Ключи оказались самыми настоящими, вырезанными из металла, с брелоком в виде крупной деревянной таблички и выжженными на ней цифрами. Корпуса не имели связи с главным зданием приюта, и к ним приходилось добираться по улице, перескакивая через лужи и оскальзываясь на грязи. К тому моменту, как болтливый мужичок отпустил своих невольных заложников, небесные хляби разверзлись окончательно и гроза разразилась с немыслимой мощью. К реке стекались потоки воды, ее уже стало по щиколотку, а с крыш обрушивались целые водопады. Курогане и Фай, насквозь промокшие, кое-как отыскали вход и, как только дверь за ними закрылась, очутились в полной темноте. Приют существовал в условиях строжайшей экономии ресурсов. Здесь, в горах, было достаточно чистой воды, но этим всё и ограничивалось. Электричество вырабатывалось автономным генератором, работающим на поставляемом раз в месяц топливе. Запасы еды пополнялись с той же частотой, так что никакой роскоши «Эдельвейс» не предлагал — только самое необходимое. В сущности, это даже не являлось в полном смысле слова гостиницей — скорее, местом, где попавший в штормовую ловушку человек мог переждать, отдохнуть и согреться. Обойдя весь нижний этаж и вглядываясь в таблички на дверях, да так и не обнаружив нужного им номера, путники в потёмках наощупь отыскали лестницу и стали медленно подниматься. Ступени, хоть и поскрипывали, казались вполне надежными, и Курогане с Фаем, очутившись в длинном и темном коридоре верхнего этажа-близнеца, двинулись вдоль стен. Мокрые пальцы касались шероховатой поверхности, рискуя посадить занозу, но кругом царила такая непроглядная чернота, что даже в существование самих стен не верилось. Пассажиры угодившего в бурю автобуса расползлись по своим норам, переводя дух, переодеваясь в сухую одежду и извлекая из багажа дождевые плащи, если таковые имелись, чтобы, вновь шагнув навстречу стихии, еще раз добраться до главного здания ради ужина. Фай, продолжающий бездумно вести ладонью по стене, вдруг остановился, замер, ощупал очередную табличку на двери и, всё так же наугад отыскав замочную скважину, повернул в ней ключ. — Нам сюда, Куро-рин. Они вошли, оглядываясь по сторонам. В комнате было чуть светлее, за лишенным штор окном бушевала гроза, по стеклу стекали бесконечные дорожки воды. Под низким и широким деревянным подоконником не было батареи: зимой жилые корпуса не использовались, оставалось лишь главное здание, обогретое проведенной через два этажа печной трубой. С ноября по февраль дорога через перевал переставала быть оживленной, а к середине зимы ее и вовсе заносило сугробами. Тогда «Эдельвейс» прятался под снегом, превращаясь в зимовье, и пережидал суровые времена, чтобы по весне вновь пробудиться, встречая сбившихся с тропы или угодивших в ураган путников. Поверх подоконника были покиданы маленькие диванные подушки, и Фай, остановившись у окна, забрался на них с ногами, устраиваясь поудобнее. Дотронулся пальцами стекла, наблюдая, как снаружи всё заливает дождем. — Уютно здесь, Куро-рин, — произнес, чувствуя, как мечник замирает рядом с ним. И все-таки вздрогнул, поднимая на Курогане небесные глаза, когда на плечо легла тяжелая ладонь. — Эй, — окликнул его тот, отмечая, что маг выглядит совершенно потерянным. — Пойдем ужинать, что ли? — Честно говоря… — Фай соскользнул с подоконника, останавливаясь напротив мужчины, обводя пальцами его подбородок и собирая с кожи капельки дождевой влаги. — Не очень-то я и голоден, Куро-тян. Я предпочел бы… просто поговорить. Пока мы оба еще здесь. Я… Он осекся, закусил губы, отчего те сделались мраморно-бледными, неживыми. Курогане молчал, чувствуя, что маг собирается сказать ему нечто важное, и не ошибся. — Я точно знаю, что после перевала мы оба исчезнем, Куро-рин.