Алое небо

      Комната не была пуста. Несмотря на всю царящую в ней тишину, она была наполнена людьми, вяло сидевшими по расставленным столам и диванам. Жар в ней стоял невозможный, хотя иногда прохладный ветерок проникал сквозь сетчатые окна и обновлял содержащуюся в ней атмосферу новыми волнами. Было невыносимо светло, что некоторые закрыли глаза, вальяжно раскинувшись на обтянутых дорогой тканью диванах. Этих личностей почитали и благотворили, они немало сделали в своей жизни, немало помогали и богачам, конечно же, за достойную награду. Но все эти богатства никак не могли помочь в делах военных. И всё же они продолжали принимать подачки, обещая несбыточные обстоятельства, что скоро земля зацветет вновь, начнет приносить в Их поместья вновь богатый урожай, вернув им Их прежнюю значимость и славу. Для кого были эти слова? Для не щадящих других людей алчным богачам, кому золото было дороже человеческих жизней.       Но они молчали. Дверь тихо проскрипела и впустила в покои кого-то, но сидевшие внутри даже не обратили на пришедшего внимания. Точнее, так могло показаться. Им не нужно было открывать глаза, чтобы узнать незнакомца. Им достаточно было почуять его запах. Кто-то никак не прореагировал на его появление, кто-то недовольно проворчал что-то себе в голове и отвернул свою голову в другую сторону, дабы не чувствовать его запах. В последнее время у всех были смешанные чувства насчет его натуры. Кто-то испытывал к нему уважение, но таких и не было почти; кто-то испытывал истинное отвращение, даже не объясняя другим причины и таких было большинство; кто-то испытывал страх где-то внутри себя, пускай и скрывал его под толстой чешуйчатой шкурой.       А он, даже не повернув головы, подошел к окну и, заложив руки в карманы, стал наблюдать пейзаж за окном. Он не знал, зачем именно сейчас и именно сюда он пришел в данную минуту, почему он пришел именно в это общество. Но он уже сделал это. Что-то подсказывало ему, что сейчас его присутствие здесь очень важно для него самого.       Беспокоило ли его мнение окружающих? Волновался ли он? Нет. Его репутация лишь возросла с последним событием, которое произошло достаточно давно, а чужое мнение… Он давно плевал на него с высокой башни. Слишком уж он привык к злобным взглядам в его спину, к постоянным перешептываниям за углом про его персону и задирам. Он жил среди самых пакостных людей, но он верил, что этого было достаточно для такого отношения к жизни. В прошлом было, давно покрытое мраком для него, такое же презрение, которое он уже принимал как должное от окружающих его людей. Он не находил в этом ничего оскорбительного, он не зависел от этого общества, ведь жил он не ради них. И воевал тоже.       Он боролся для себя, для собственной свободы, которая была не такой… Да, сейчас он мог взмыть в воздух и улететь куда его душа пожелает, но оковы самого осознания, что этот мир поражен заболеванием, от которого он может хоть частично спасти его… Это заставляло его оставаться на земле, на едином месте, слушать чужие команды и покорно выполнять их. Чужие жизни в его руках — вот его причина.       А за окном было всё так же невыносимо тоскливо, такой же уничтоженный город. Только вот до самого моря виднелись две свежие «раны»: прорытый от падения желоб с поднятыми плитами и разрушенными на пути знаниями и выжженная дотла земля.       Кто-то скажет «Дьявол». Так оно и есть. Но лишь истинный монстр может победить чудищ, уничтожающих всё живое вокруг. Лишь Дьявол пойдет против Демонов войной.       Послышался очередной скрип и этот запах. Он не хотел ощущать его. Нет, это не тот «аромат» присущий двум братьям-драконам, которые пролили кровь своих родителей. Он не мог вынести их присутствия и что-то дикое внутри него пыталось вырваться наружу, недовольное осквернением имени Драконов. Но это было другое. Он опустил свой взгляд в пол, перестав смотреть в окно. Всё так же не оборачиваясь он выжидал момента, чтобы покинуть эту комнату и постараться не встретиться взглядом с вошедшим. Он ждал и прислушивался к шагам, но слух его подводил.       Он не желал того боя, не желал той кровавой резни. Он не желал победы, но… Сколько раз он признал, что иногда следует проиграть, чтобы сохранить что-то ценное. Иногда он побеждал в боях, в сражениях, но терял куда больше, и весь триумф победы утопал в его собственном отчаяньи. Не стоило ему тогда побеждать Драконов под Южной башней — тогда бы спас своего лейтенанта, не стоило ему тогда побеждать самого себя и утягивать в это Её, и не было бы столько проблем. И в тот день.       Не стоило ему побеждать в том бою. Он бы остался со своими ранами и вновь попал в лазарет, но это было уже слишком привычно, что боль уже не ощущалась в его теле. Не стоило ему этого делать. Но что-то внутри не давало ему думать о проигрыше, требовало от него победы любой ценой. Что-то древнее и истинное, его внутренняя сущность, которая была непонятна даже самому капитану. Он не знал себя, так как же он может утверждать, что знает других.       Подождав некоторое время и уже не надеясь на неожиданно пропавший слух, он резко развернулся и сделал пару решительных шагов к двери, чтобы как можно быстрее покинуть этот зал. Но его встретили два янтарных глаза с узким змеиным зрачком. Вошедший всё так же стоял на входе, не двинувшись с места, всё так же глядел на своего наблюдателя.       А он корил себя за то, что ни разу не навестил пострадавшего. Сам он отказался проводить дни свои в лазарете, хоть Полюшка и настаивала, но вот его противника туда записали и на длительных срок. И каждый раз, когда он подходил к двери, за которой мог лежать этот парень, его рука останавливалась в нескольких сантиметрах от ручки, и он уходил через несколько минут раздумий. Возможно, из-за страха оказаться в одном помещением с бывшим противником заставляло его отказаться от помощи старого лекаря. Именно по этой причине на его правой руке всё ещё был намотан бинт, скрывающий уродские ожоги.       На лице его на мгновение отразилась неожиданность и беспокойство, но после оно вновь приняло тот же хладнокровный вид, с каким он блуждал по гильдии всё последнее время. Его глаза, все такие же, наполненные серым монолитом с зеленым оттенком, смотрели напротив него стоящего. В них не было той дикости, не было презрения или высокомерия. Сожаление, печали и признание вины — это скрывалось в них.       Он признавал свою вину, свою оплошность, но не в силах был просить прощения. Говорил он себе, что слишком он уж низок, что слишком слаб, но всё равно не решался встретиться с этим человеком вновь, надеясь больше не увидеться с ним.       Ещё минуту взирая друг на друга в полной тишине, они привлекли внимание зевавших и уставших от знойной жары других Убийц, сидящих в этом зале. Ещё минута. После он сорвался с места поспешил покинуть помещения, пройдя в нескольких сантиметрах от вошедшего, но не желая более встречаться с ним взглядом, опустив низко голову. Дойдя быстрыми шагами до двери, обогнув стоящего рядом с ней широкого парня, он потянулся было за ручку, чтобы как можно скорее покинуть это неожиданно ставшее для него душным помещение. Но его остановил голос:       — Постой, Драгнил.       Светловолосый парень немного повернул голову, ещё не увидев более мелкую фигуру позади него, остановившуюся в нелепой позе. Его голос отдавал ещё каким-то хрипом, возможно из-за не затянувшихся ран и отсутствия сил из-за болезней, но был мягок и прост собой. Таким голосом он никогда не говорил, а особенно при других Убийцах, но не сейчас. Наверное, ему было всё равно уже на лишних зрителей.       Нацу всё так же стоял, опустив свой взгляд на ручку, но желание прикасаться к ней резко отпало. Внутренний голос подсказывал ему, что если он покинет эту комнату, то более никогда не сможет вернуть хотя бы прежнее отношение к нему. Казалось, что именно здесь можно всё исправить. А может, он просто не смел нарушать приказы того, перед кем чувствовал вину. Он хотел как можно быстрее покинуть это место и одновременно не хотел уходить отсюда.       — Успокойся. Я хочу поговорить с тобой, — вновь за спиной послышался голос Лаксуса, который тоже мерно выжидал ответа своего собеседника, что было совершенно не свойственно его наглой натуре.       — Я даже хотел попросить у тебя прощения, Драгнил, — продолжал тот, всё больше удивляя незваную публику. Но этот разговор был только для двоих, и только им дано было понять смысл каждого слова и их смысл, понять значение интонации.       — Тебе не стоит извиняться, — неожиданно послышался голос со стороны Саламандра. Только этот голос, а больше даже шипение, напугали всех, включая и самого Дреяра. Теперь глас его потерял тот звон и насыщенность, обратившись почти в хрипение, с нотками скрипа напрягаемых связок, не способных на более громкий тон. Тут Лаксус припомнил, что во время боя придушил парня за своей спиной и от этих воспоминания и осознания опустил свой взгляд.       — Из-за меня так говоришь… — прошептал блондин, не то спрашивая, не то утверждая для самого себя. На эту фразу Драгнил не ответил, — Нет, я должен извиниться за то, что подставил Вас, тебя и Хартфелию, под удар. Это моя вина. Да и не стоило мне кидать ту фразу тебе в след. Я ведь провоцировал тебя…и сделал слишком много ошибок.       — Забудь, в этом моя вина, — вновь очередное хрипение резануло слух. На этот раз Нацу выпрямился и слегка повернул вбок голову, дабы речь его лучше донеслась до слуха его слушателя.       Он уже собирался уйти, предположив, что их разговор окончен, но тут его вновь окликнул голос Дракона:       — Я бы хотел ещё кое о чем поговорить с тобой. Не присядешь ли, Нацу?       Он произнес его имя. Это было достаточно неожиданно, и Нацу остановился и непонимающе посмотрел на парня. На лице Громовержца играла легкая улыбка, которую никто до этого не видел из здесь сидящих. Эта улыбка была истинно редкостью, которой он одаривал лишь своих ближайших, а чаще всего Фрида. Пожалуй, именно за это лейтенант и ценил своего капитана, что он всё же где-то глубоко в душе был не так уж и плох.       Драгнил, всё так же пораженный неожиданными любезностями Дреяра, последовал за ним до одного и столиков и присел напротив него. Вокруг, стараясь не обращать на себя внимание, расположились невзначай другие Убийцы, которые ожидали какой-то важный и сенсационный рассказ. Маленькая девочка с насыщенными голубыми волосами видимо ожидала вечной дружбы и перемирия между этими грозными соперниками. Братья драконы ожидали жарких споров и истинного унижения в глаза друг друга (более этого желал Стинг, когда мысли Роуга были непонятны). Железный драконоборец не мог понять сути их переговоров. Кобра был слишком увлечен делом, что даже не пытался наперед прочитать мысли капитанов, да и давно его попытки прочитать планы Драгнила пали — его мысли были слишком спутаны и словно под каким-то давним туманом, не дающим его сознанию свободы. И лишь Грей остался никак не заинтересованным всей этой бесполезной беседой.       Лаксус ещё несколько секунд смотрел на лицо всё такого же хладнокровного капитана с яркой копной волос.       — Ты другой… не такой, какой во время сражения, Драгнил. Не знай бы кое-чего, то подумал бы, что ты страдаешь раздвоением личности, — от этого заявления Нацу ещё больше напрягся. Эта была та тема, которую он не желал ни с кем обговаривать и затрагивать, потому что и сам мало чего понимал в этом, — что же это было? Я как-то проходил мимо библиотеки и заметил разговор твоей Всадницы и библиотекарши Леви. Так вот они сошлись на том, что это одна из древних магий или даже способностей обращать свои чувства в силу. Я бы мог это предположить, но здесь не дело в силе, Саламандр. И до этого были случаи, когда ты так…хм…менялся. Да, так будет правильно. Не твоя сила возрастает, а ты сам меняешься и атакуешь с большей силой. Что же это?       Наступило неловкое молчание, которое хотелось бы избежать, но оно всё же пришлось на этот момент. Нацу сверлил своим серым взглядом Лаксуса, но раз уж он так был добр и снисходителен, то было бы грубо увиливать от ответа. Как же он не желал здесь присутствия лишних ушей.       — Знаешь, — вновь прохрипел тихим голосом Драгнил, потирая раздраженную и перемотанную шею. Каждое слово давалось ему с усилием и болью, но он говорил, — когда я зол, то иногда не могу окончательно себя контролировать и позволяю своим чувствам, своему гневу взять верх.       — Ты можешь проделать то же самое без своего гневного срыва? — перебил его Лаксус, приложив руку к своим устам и внимательно смотря на своего собеседника. Он жутко интересовал парня, что тот не обращал на ненужную толпу вокруг.       Нацу промолчал, опустив взгляд в стол, обдумывая свои последующие слова и действия. Но словно в нём что-то загорелось или щелкнуло, снимая все ограничения. Он решил, что нет причины что-то скрывать и о чем-то лгать. Капитан поднял свой невозмутимый и даже вызывающий взгляд на оппонента.       — Да, — вновь этот хрип, но скрип и шипение уходили на задний план у слушателей, додумывающих в уме своём его истинный звонкий и громогласный голос.       — То есть, ты всё время сдерживаешь себя, Драгнил?       — Да, я сдерживаюсь во время сражений и, уж тем более, во время потасовок.       Лаксус вновь замолчал, обдумывая слова Убийцы. Теперь его брови слегка сошлись на лбу, придавая хмурый и задумчивый вид.       — Ты сильнее меня, Драгнил. Я это смело признаю. Даже в Ярости Дракона ты смог меня одолеть, — наконец прервал длительное затишье парень, словно переговаривая о чем-то откровенным с Нацу, — знаешь, смысл в том, что сила драконоборцев имеет прямую зависимость от пролитой им драконьей крови. Чем больше пролил — тем сильнее. Это и доводило до безумства многих… Я убил в своей жизни чуть больше полторы сотни Драконов, что является невиданной цифрой для всех здесь сидевших, — он описал круг пальцем кисти, не отводя взгляда от собеседника, — которые еле перешли за восьмой десяток. И даже для меня это много — у всех нас есть ограничения. Поэтому я и не летаю в последнее время. Но ты. Ты ведь сильнее меня. Сколько ты убил Драконов? Сколько пролил крови ради такой мощи? Сколько потребовалось жизней, чтобы тебе приходилось сдерживаться, сражаясь со мной. Я уверен, что это не всё, на что ты способен, Драгнил. Ты ещё не показал свою истинную мощь, ведь под конец боя ты словно играл со мной. Так сколько?       — Ты хочешь знать? — прошипел Нацу, повернув немного на бок свою голову. Взгляд его был холоден и чуть ли не токсичен, но Лаксус продолжал смотреть в его глаза, отыскивая те самые оттенки янтарного цвета, что прорывался при злости в его глазах.       — Да, я хочу!       Нацу усмехнулся. Нет, теперь на его лице не осталось той жалости. Всё же победа, сколько бы она ни принесла несчастий, была победой и придавала сладковатый вкус жизни. Он слегка улыбнулся и наклонился вперёд, прожигая своим взглядом душу Громовержца.       — За последние годы я убил более трехсот Драконов… — шепот раздался на всю комнату громом. Даже Грей, который всё это время не желал даже слушать этот разговор, обернулся и тихо встал, медленно подходя к столу. Кто-то не понял ещё сказанных Драгнилом слов, у кого-то на лице появился истинный страх и недоумение.       — Да ты больной ублюдок, Драгнил! — раздался громогласный крик Лаксуса на всё помещение, — Долбанутый на всю голову! Ты ведь знаешь, что уже превысил так сказать «лимит»? Ты знаешь, что Акнология убил около четырехсот, а потом обернулся в Дракона!       — Акнологию боятся не за то, что он сильный драконоборец в бывшем, — теперь голос Нацу не казался таким жалким и ничтожным, а наоборот: его хрип мог заставить пробежаться по спине мурашки, а на душе слушателей оставлял какую-то горечь, — а за то, что он сам жаждет разрушения и повел целую армию Драконов, дабы уничтожить этот мир.       — А что если ты сойдешь с ума? Что, если так же обернешься Драконом и потеряешь свой рассудок, — не успокаивался Лаксус. Пожалуй, он был единственным, кто был не так сильно обескуражен заявлением Саламандра и спокойно продолжал с ним спорить. Хотя в его голосе и смехе слышалась легкая нотка безумства и истерии.       — Тогда я порву самостоятельно себе глотку, раз буду опасен для других, Лаксус, — ещё ближе наклоняясь и, как в старые добрые времена, начав язвить и самодовольно улыбаться.       — Всё равно ты безумен, Драгнил. Тебя повесят, как только узнают об этом.       — Нас всех убьют.       Повисло легкое молчание. Заявление Нацу слегка напугало и обескуражило всех, что парень и заметил. Даже слишком разговорчивый Дреяр перестал говорить и молча смотрел на парня. Он глубоко вздохнул и принял своё былое расположение духа, не выказывая никаких почестей своим слушателям. Его взгляд вновь стал так же холоден.       — А вы не знали? Почему, вы думаете, всех Убийц держат в одном месте, почему за ними ведут строгий контроль и не пускают на территорию дворца? Почему Драконов ограничивают и даже не дают толком воевать. Ведь не говорите мне, что не заметили, как вас постоянно берегут, отправляя на задания дивизии (для вас совершенно простые и нелепые), которые там погибают. А будь вы там — всё решилось бы с меньшим пролитием крови. И не надо уверять, что вас так сильно берегут. Вас боятся. Правительство, из-за стольких войн, хотят изничтожить Драконов, окончить эпоху Ящеров. Но, позвольте вам напомнить — Акнология бывший Убийца. А значит и драконоборцы представляют угрозу, даже больше, они куда ужаснее Драконов, ведь способны их убивать. И чтобы окончить эту эпоху, обезопасить себя, нужно убить всех, включая и Убийц. Почему же вам не дают набирать сил и ограничивают? Да потому что боятся, что Драконы выйдут из-под контроля и свергнут, наконец, тех мелочных и алчных чиновников, что сидят на их шеях. Поэтому Драконов и берегут для последней битвы, в которой дадут им показать себя и уничтожить последние армии противника. А потом, уставших и измученных долгой битвой, будет куда проще поймать и усадить в клетку, чтобы потом снести им головы. Мой мастер с Южной базы говорил об этом, поэтому не стал ограничивать меня и дал свободу в действиях. Поэтому власти даже и не знали о моём существовании, как о Убийце Драконов. Просто… Я не вижу смысл сдерживаться и ожидать финальной битвы, когда мои силы нужны сейчас. Сейчас нужно спасать людей, иначе при финальном сражении уже не останется того, что следует спасать.       Под конец голос его, постоянно звучащий на непривычных для него высоких тонах, охрип окончательно, и Нацу закашлялся, но он высказал всё. Все сидели в раздумье, впитывая в себя произнесенную речь. Пока он говорил, то даже и не заметил, как в зал вошла девушка с алыми волосами в сопровождении своего лейтенанта. Они тоже остановились и слушали всё, что говорил парень. И чувствовали его порыв, его гнев на власть и душевный стон, просящий и других опомниться и начать бороться прямо сейчас.       — Ты говоришь, что мы умрем… — прервал тишину Лаксус, — ты ведь мог сам сбежать от этого, избежать своей казни. Так почему ты здесь?       Драгнил встал со стула и окинул взглядом собеседника. В этом взгляде выражалось непонимание и гордость, словно он и не мог предположить иного хода.       — Если уж стоимость нового мира для людей — моя жизнь, то мне не жалко её отдать им. Даже если я погибну от рук Короля, боящегося за свою шкуру, я не буду сожалеть о моей жизни. На моих руках и так много крови, пускай и Драконьей. Так может хоть чего-то моя жизнь будет стоить…       Он развернулся и, сделав пару шагов, остановился в недоумении, заметив пришедших дам. Но после же поспешил покинуть комнату, провожаемый непонимающим и чувственным взглядом Люси. Он оставил всех Драконов наедине с собой, перевернув их мир и сказав об их конце. В тот момент они могли решится бежать, но… но последние слова Алого Дракона были искренними и правильными, задели их души. С этого момента каждый из Убийц поклялся себе стоять до конца и пасть во имя людей.

***

      День. Один лишь день. Это всё, что осталось у людей. А после… А после либо люди сгинут в огне жаждущих крови Драконов, либо вновь сами воцарят над этим миром.       Последний день свободы. И завтра, на рассвете, начнется новая эра, появятся новые цари. Один день до финального сражения между Драконами и Людьми. Почему так все были в этом уверены? Сам Акнология назвал дату, когда обрушит всю мощь своей армии на самую сильную базу, дабы заставить людей трястись и отчитывать дни своей жизни. Он надеялся, что люди падут в отчаянье и сами попросят пощады, но человек не таков. Он способен ещё сражаться, поэтому все готовились к этой битве и готовы были рвать глотки ради своей свободы.       Но сейчас был тот самый тихий и спокойный день, которого не хватало каждому из них. Затишье перед ненастной бурей.       И все люди взирали на раскинувшееся над ними небо, пытаясь запомнить его в мелких подробностях. Казалось, что после завтрашнего дня жизнь их оборвется. Нет, они не погибнут. Все, даже пашущие в далеких краях на безжизненных почвах, верили, что Драконы падут. И верили, что это ничтожное существование, наконец, закончится, их жизнь разрушится, оставляя свободным место для совершенно новой и иной жизни. Для жизни, а не для существования.       Но не все ликовали и радовались этому. Лишь одни…       Бойцы, что пойдут в бой, с чуткостью и вниманием всматривались в опустевшие пейзажи не для того, чтобы в старости вспоминать давно погибшие просторы, а чтобы запомнить то, с чем они могу распрощаться. Каждый из них завтра мог в последний раз вдохнуть воздух, в последний раз сказать свои слова. Это заставляло с тоской смотреть на небо.       Конечно, не все были так опечалены — кто-то был уверен в своем везении, кто-то не желал думать о кончине. Никто не мог знать, что их ждет впереди. Почти никто…       Были люди, с жадностью смотрящие вокруг на мир. Они знали: каков бы ни был исход завтрашней битвы, они падут. Их ждет смерть. Но они не бежали от этого, с гордо поднятой головой смотря вперёд. Таковы жертвы, такова цена.       И вот он, тот самый последний день, когда можно было вдохнуть в последний раз этот свободный воздух.

***

      Легкие лучи коснулись неба. Рассвет был необычайно прекрасен, словно и сама природа знала о надвигающейся буре, поэтому позволяла в последний раз налюбоваться собой. Все тренировки отменили, все указания и стратегии обсудили за весь вчерашний день. Пожалуй, было достаточно умное решение дать людям отдохнуть от всей этой мороки перед столь грандиозной и трудной битвой, поэтому сегодня все переговаривались и общались с самого утра, пытаясь успокоиться или же найти воодушевления.       Теперь для всех оставшихся бойцов было одно задание: каждый раз перед боем все участвующие в нем писали предсмертную записку. Никто не знал, спасется ли он или нет, поэтому это обязательно было для всех, будь ты хоть низшим оружейником, хоть капитаном. И это было самым трудным. Казалось, что ничего не произойдет и, вновь вернувшись домой, боец сожжет эту бумагу, но каждый раз пробегала мысль, что она и вправду будет его последним желанием. Этот бой был иным.       На опустевшем крыльце с западного фасада никого не было. Только одна девушка в платье, покрывающем колени, стояла и смотрела на пробуждающуюся природу. Ей не спалось. В своих хрупких мраморных руках она держала ту самую бумагу, уже свернутую и запечатанную. Даже эти зной и пыль не оставили следа на её прелестной коже, создавая ощущения, что она была истинной куклой. Но стоит приглядеться и сразу в глаза бросались тонкие белесые шрамы.       Было ещё прохладно, поэтому её маленькие плечи прикрывал старый плед, свисающий до самого пола. Было тихо. Где-то глубоко в душе она надеялась услышать забытый ей птичий щебет, как и раньше по утрам встречающий её. Но чуда не случилось.       Коротко обстриженные волосы слегка колыхались на прохладном ветре. Он не завывал, не заставлял ёжится от холода, а нежно ласкал её лицо, встречающее пробуждающееся солнце.       Она бы обернулась на послышавшиеся шаги позади неё, на то, как старая изнывающая древесина скрипела под кем-то, недовольно пропуская его вперёд, но в этом не было необходимости — это был Он. За столько лет девушка могла отличить Его шаги от чужих, она знала его дыхание, знала его привычки и вкусы. Вот сейчас, в эту минуту, Он подойдёт и остановится в шаге от неё, смотря ей в спину. Он будет вглядываться в её очертания, а после опустит свой взгляд, мирясь с какими-то мыслями. После парень пройдет ещё немного, обойдя её справа, и, поравнявшись с перилами, облокотиться на них, нависнув всем своим телом. Он будет смотреть куда-то вдаль, не беспокоя её некоторое время, а после задаст какой-то вопрос. Этот вопрос обязательно будет каким-то странным и никак не передающим его мысли, но она точно знала, что в этом вопросе будет насмешка над ней. Но Он никогда не смеётся над ней.       — Сегодня ты не услышишь их…- прошептал некто.       Девушка, открыла до этого прикрытые глаза и повернула голову вправо, убеждаясь в своих догадках. Парень, всё в том же белом пальто и с растрепанными волосами, вздернутыми кверху, облокотился на перила и смотрел прямо, не повернув головы на девушку. Она улыбнулась от этого. Ей и вправду хотелось, чтобы и сегодня ничего не менялось, чтобы всё шло, как и раньше, всё тем же неспешным темпом. Это радовало её и успокаивало. И после битвы будет всё так же. Она была в этом уверена…       — Не стоит терять надежды, — мягко улыбнувшись, Кинана ответила подошедшему в ответ. После между ними вновь наступило молчание, но оно было также приятно и уместно, как и какие-нибудь ласковые речи. Эта тишина иногда доставляла больше удовольствия девушке, нежели какие-нибудь высказывания. Она даже была уверена в том, что всё это намного больше значит, нежели когда-то выраженные любовные чувства словами. Речи можно солгать, а молчание неподвластно обману.       После Кобра всё же повернулся на опять устремившееся вперёд лицо девушки. Он некоторое время всматривался в её черты, знакомые ему и изученные многие годы назад. Каждый изгиб, каждый изъян в ней был уникален. И всё это он знал. После он опустил свой взгляд, увидев в её собранных на подоле платья руках ту самую посмертную записку.       — И много ли ты написала? — спросил почти шепотом он. Голос, привычный ему, в этом месте казался криком, а так не хотелось разрушать это хрупкое равновесие.       Она опять улыбнулась и повернулась к нему. Всё то же печальное выражение на лице. Она всегда смотрела на своего друга, и даже больше чем друга, таким взглядом — нежным и любящим.       — Как обычно. А ты не хотел бы всё же написать записку?       Он отвернулся, от девушки, посмотрел вниз через перила. Как всегда не было ничего нового, всё та же слегка пожелтевшая трава и убранные дорожки. Это казалось даже слишком роскошным для военной базы.       — Нет. Я никогда не пишу. Всё равно это не последний бой, — это была ложь. Это был его последний бой. Конечно, ему стоило написать что-нибудь своим близким, как говорили многие Драконы, ему стоило распорядиться своими вещами, но он не видел в этом смысла.       — Ну и хорошо, — лицо её переменилось, засветилось легкой улыбкой.       Он не написал письма не потому, что не хотел верить в конец этой жизни, что не желал думать о своих вещах и не желал делиться своими чувствами. Он не написал, чтобы она не волновалась. Сделай он что-нибудь по-другому, что-нибудь по-новому, то в душе у неё зародилось какое-то беспокойство. А разве этого он хотел? Почему-то сейчас не хотелось ничего менять в этой жизни. Пускай этот день будет обычным, пускай будет одним из дней прошлого.       Да и ему не нужно было говорить о чём-то своим близким. Из-за своей тёмной жизни в прошлом у него не было привычки скрывать своё отношение к людям, врать им о чем-то и притворствовать. Он был честен. И Она это знала. Она знала куда больше, чем бы он мог написать ей. Она чувствовала куда сильнее, чем можно было описать.       Она знала всё, что он ей не сказал.       Так пусть она будет уверена, что и этот бой будет обычным, что и в этот раз они вернутся домой. Что и в этот раз она будет встречать рассвет вместе с ним, упрекающим её за надежды услышать птиц.

***

      Зал с самого утра был заполнен толпой бойцов. Хоть сегодняшний день был и свободным от всех обязательств, но все толпились за утреней порцией. Завтрак никто не отменял, да и привычка уже не давала бойцам проспать этот час. На этот раз в этом здании творился истинный бардак, все люди перемешались между собой, пропал тот порядок расположения бойцов, ведь сегодня почти весь день все были равны. Все были воинами, принимающими на себя ношу тяжелой битвы.       Грею было трудно разглядеть кого-то в такой массе живого мяса, поэтому он даже и не пытался отыскать других капитанов. И ему это не нужно было. Их лица он видел каждый день, их возгласы он узнавал за версту, но не это красило его жизнь. Поэтому, огороженный завесой толпы вокруг, он сидел за маленьким столиком и смотрел прямо на сидящую перед ним девушку, что-то говорящую. Как было странно, но он не слышал её. И не потому, что шум голосом мешал ему, а лишь по той причине, что всё это не нужно было ему. Его радовал тот факт, что, наконец, он с ней сидит один за столом. Никто не будет выкидывать насмешливые фразы в его сторону, как это делала парочка с буйным характером, никто не будет перебивать его и отвлекать от важного для него разговора своими приставаниями и спорами. Он слышал её голос, и этого было достаточно.       Он не был уверен, любит ли он её или просто делает всё это, потому что так надо. Но в эту минуту ему было приятно побыть с ней, с этой холодной и сдержанной девушкой. И вновь её строгий взгляд не полностью открытых глаз, и вновь эти зализанные и завитые с утра волосы, и вновь эта мраморная кожа были перед ним. Но, всегда померкшие и окаменевшие от безразличия глаза, сейчас как-то взволнованно бегали между его лицом и столом, её уста, такие же бледные, как и кожа, что-то быстро переговаривали, а потом резко останавливались, готовясь к очередному «танцу». Он и слышал её речь, в которой она говорила об очередном слухе, волновавшем её, но в то же время это всё пролетало мимо него. Не это было важно.       Он видел, что она вновь ожила, что на её щеках появляется легкий румянец, который бы никто не заметил кроме неё. После времени, когда он даже не обращал на неё внимания, словно вновь остыв к ней, она оживала от того, что здесь, в этом шумном и забитом зале, он сел рядом с ней и слушал. Понимал ли он её слов — не важно. Главное — он тратил своё время на неё, на её безумные речи и смотрел ей прямо в глаза.       Джувия говорила много, даже теряя свои мысли в этом бреду. Столько всего она не выговорила ему, столько слов она должна была сказать. Нет, это не были какие-то признания в чувствах, переживания и мысли, а лишь какие-то глупые и не стоящие ничего слухи, но почему-то она думала, что это всё, чего она не передала ему за последнее время, должна высказать прямо сейчас. И она говорила, без отдыху. Конечно, всё это была чепуха, которая никак не интересовала парня, но он слушал.       Сейчас, в этот самый день, он понял, что поступал слишком глупо. Даже такой сдержанной и беспристрастной девушке нужно было быть с кем-то, нужно было говорить о чем-то, нужно было высказываться. Он понимал, что не это она хотела сказать ему, что очень многое она покрывает этими слухами и многое хочет ему сказать, поэтому он ждал. Так нужно было. Так следовало. Он прислушивался к каждому слову и смотрел на неё, на девушку, которая не могла остановиться от мысли, что он слушает её.       Внешне она была всё так же сдержана, всё так же холодна, на её лице не было и капли какой-нибудь эмоции, поэтому окружающие и не могли заметить ничего. Но её глаза говорили куда больше её тела.       Всё это время он отстранял её, старался быть дальше, но зачем? Да, он не знал, что именно питает к ней, не знал, что сейчас его гложет, и забыл о девушке. Но сейчас, наконец, вынырнув из всех этих обязанностей, он увидел её, покинутую и брошенную, отчаявшуюся. И вот, лишь увидев его, лишь заняв его время, она вновь оживилась, будто не было между ними тех холодных месяцев.       Речь девушки оборвалась, и она пристально посмотрела на парня, нежно накрывшего своей ладонью её руку, лежащую на выцветшей столешнице. Что-то было в этом прикосновении настолько личное, что она не смогла продолжить свою речь. Он посмотрел ей в глаза и мягко улыбнулся, слегка подняв уголки своих губ.       — Я слышал, что не так далеко от Магнолии в одном оставшемся в целых городке готовят прекрасную пасту по старинному рецепту. Думаю, что следует туда съездить…       — Как… — сказала Джувия, настолько тронутая его действием, что потеряла все мысли, — сейчас?       Парень слегка качнул головой:       — Нет, после этого боя. Я думаю, что это будет прекрасным отдыхом.       В этот момент он решил, что даже если он ещё не уверен в своих чувствах, ему стоит уделить к ней внимание. Она стоит того, чтобы быть близким к ней. А после… возможно, он всё же разберется в самом себе.

***

      Вновь шикарные покои окружали его. Вновь эта музыка на заднем плане, приглушающая топот за дверью комнаты. И вновь он сидел на своём большом и величественном диване, погруженный в думы. Он делал вид, что не замечает парня в старомодном наряде у окна, находившего в разглядывании веселящихся и пьяных бойцов что-то забавное. В эти моменты он был даже высокомерен для себя, и казалось, что он смеется над ними. Но на самом деле он понимал этих буйных людей, пытающихся перебороть свой страх с помощью алкоголя. Сегодня все было простительно и уместно. Сегодня был другой день, который каждый из них запомнит надолго.       — И долго ли ты будешь любоваться этим пьяным сбродом? — возмутился Лаксус, отзывая от привычного занятия своего лейтенанта. Нет, здесь именно друга. Не любил он все эти официальные тоны и всё этому свойственное. Здесь, в этой просторной комнате, между этими двумя всегда была более снисходительная речь, более простая и смелая. Да, у него было ещё два бойца, двое знакомых, которых он подпускал к своей особе, которые чинили с ним беспредел в прошлом, но они не были так близки, как этот зеленоволосый парень. Чем именно приглянулся ему этот маг? Своей сдержанностью? Своими манерами? Своим воспитанием и поступками? Истинные друзья никогда не могли найти причин своего общения, ведь дружба не держалась на каких-то увлечениях и выгоде. Просто общались, просто компания их была приятна друг другу. Всё совершенно просто.       Фрид обернулся на голос Дреяра, усмехнулся его недовольному тону и подошел ближе.       — Сядь, — кивнув на диван сказал Громовержец, закидывая руки за голову. Он не любил, когда он перед ним стоял, как какая-то провинившаяся шавка. Джастин не пытался искушать свою судьбу и тут же сел рядом с парнем, закинув правую ногу на колено и скрестив руки на груди. Наступило какое-то неловкое молчание. В голове у Лаксуса блуждали какие-то странные мысли, в которых он до сих пор не мог разобраться.       — Нас ждет жаркий бой, — сказал своим звучным голосом капитан. Это было не предположение, а истинное утверждение.       — Да. Мы долго шли к этому. Я рад, что твои раны затянулись до этой мясорубки, — не сводя своего взгляда с противоположной стены высказал Фрид. Там, на желтоватых обоях, висела старая картина, подаренная Макаровым своему внуку. На ней была изображена гроза. Волны застыли на этом изображении, но было ощущение, будто в любую минуту они вновь сорвутся и с ревом опрокинутся на острые темные скалы, угрожающе выросшие из морской глади. А в почти черном небе сверкали разряды белой молнии, ударяющей куда-то вглубь твердой поверхности гранитных скал. Пожалуй, эта картина полностью выражала враждебный настрой самого Лаксуса, но в то же время восхваляла такую величественную и непостижимую стихию, пугая своих зрителей.       — Как раны Драгнила, — неожиданно спросил Лаксус. Всё это он произносил своим неизменным грозным голосом, но в нём было что-то другое. Парень удивился на вопрос Громовержца, не сдержавшись и посмотрев на каменное и сконцентрированное на картине.       — Вроде сегодня утром замечал его в коридоре. Насколько я знаю, что он тоже поправился, его голос уже восстановился, хотя и отдает легким хрипом. Как Дракон он в полном порядке, но его правая рука до сих пор перебинтована, — с неким удивлением констатировал лейтенант. Наверное, всё же Лаксус знал о том, что этот парень слишком беспокоился о Драгниле, поэтому и узнавал всё и вся про его здоровье.       Почему-то на лице Дреяра появилась легкая улыбка, на мгновение коснувшаяся лица парня, но тут же исчезнув с его сосредоточенного лика.       — Так ты решился? — Джастин сначала не понял вопроса, но после слегка смутился и отвел взгляд в сторону. Для него это была щекотливая тема, которую он не желал с кем-либо обсуждать.       — Нет ещё… А разве ты и… — как-то неуверенно начал он, но тут же был перебит твердый голосом:       — Нет. Я советую тебе не тянуть столько времени.       После этого они вновь замолчали, а после, поняв, что их разговор окончен, Фрид покинул покои, оставив одного Дракона в этом помещении.       Именно сейчас стены давили на его, именно сейчас хотелось свободы.       Он хотел сказать ему, своему, пожалуй, даже единственному другу, что этот бой будет последним, но не смог. Побоялся жалости? Возможно, ведь был слишком горд, но не это было основной причиной. Он не желал обременять его этой новостью, не хотел сбивать его с пути, на который тот только встал и начал шагать. Пускай для него это последний день, но вокруг многие ещё живут. Нет, они будут жить.       Он усмехнулся своим же мыслям, не узнавая в них того жестокого и плюющего на всех Громовержца и закрыл глаза, наслаждаясь этой тишиной. Завтра весь мир будет громыхать и разрываться на части вокруг него. Но сейчас ему хотелось этого покоя. Последнего и такого желанного…

***

      Девушка склонила свою усталую голову ему на плечо, своей алой челкой закрыв свои глаза. В этом темном кабинете с закрытыми шторами они были одни. Она просто сидела рядом и держала его за руку, а он, словно пытаясь запомнить каждую секунду, покойно и мерно дышал.       Давно мечтавшие о покое сейчас ненавидели эту тишину. Этот день…ох, этот чертов день. Как же они не желали видеть всего этого. Не желали замечать, как какие-то бойцы прощались друг с другом, как кто-то из низших войск признавался в любви к какой-то дамочке со слезами на глазах, боясь, что завтра будет его последний день. Как друзья крепко обнимали друг друга и смеялись, но смех этот был притворный и наигранный, чтобы их вспоминали не плачущими о своей жизни, а веселыми и смелыми. Как же она не хотела видеть эти долги и многое значащие прикосновения, не желала слышать вокруг эти заветные слова.       Но и сама она делала то же самое, крепко сжимая сильную руку с огрубевшей кожей в своей, не желая отпускать. Она устало закрыла глаза, ненавидя свой кабинет, ненавидя то, что ей приходилось находится именно здесь, закрытой словно в чулане, чтобы хоть немного скрыться от этой печальной обстановки. Она сейчас жалела о том, что тот самый Король Драконов назвал этот день. Завтрашний день. И все слишком боялись этого дня.       И они сидели, не произнеся и слова. Час или два? Нет, она не знала точно, но время более её не беспокоило.       Она боялась. Боялась, как и все другие за смерть, но не свою. Она была слишком героична и строга, чтобы боятся собственной смерти. Но он… А если Он погибнет? Она боялась даже подумать об этом, но всё время эта мысль навязывалась ей, нагоняя невыносимую боль и тоску. Поэтому она сидела здесь, в этом ненавистном кабинете, с Ним и сжимала Его руку, прислушиваясь к сердцебиению.

***

      Полки, уставленные книгами, уже были ненавистны его взгляду, но он не мог уйти. Где-то среди них, постоянно ковыряясь и напевая простенькую деревенскую песню, была маленькая и хрупкая девушка, находившая в этом занятии куда больше удовольствия, нежели он.       Гажил уже устал постоянно перетаскивать эти старые и затасканные книги, но он обещал ей помочь. Она что-то бубнила себе под нос, перекладывая вновь доставленные к её столику книги, раскладывая те по разным стопкам. Он знал, что после каждая из этих книг отправится на протертые от пыли полки вновь скапливать на себе пыль. И почему в этот день она решила заняться этим? Зачем она складывала все эти ненужные для него и для многих бойцов вещи по ящикам и заставляла его утаскивать вниз, в подвал. Она надеялась уберечь их от атаки, если вдруг Драконы смогут достать до гильдии? Но разве в этот момент они будут кому-то нужны? Если Драконы доберутся до гильдии — они будут мертвы. Так для чего? Для чего эта надежда?       Он постоянно ворчал, проклинал всё в голове, но делал это. Всё это было частью жизни Леви, к обществу которой он уже привык. Она была его Всадником и близким другом, хотя были они полностью противоположны. И что же он нашел такого в этой маленькой девчонке? Он и сам не знал, но тащился за ней, не видя дороги из-за наваленных на него коробок.       И вновь они вернулись к столу, на который были навалены сотни книг. И вновь эта маленькая девочка открывала каждую книгу, перед эти протерев её обложку от пыли, вчитывалась в её первую страницу и отправляла в какую-то из стопок, которые после складывала в деревянные ящики и просила забить их этого Железного Дракона.       Он каждый раз стоял рядом, облокотившись плечом на один из шкафов, недовольно скрестив свои руки на груди, и мерно наблюдал за её движениями. Он проклинал всё это, но терпел.       — Оу, эту книгу с легендами следует положить сюда…ах, эту с фантастическим романом сюда, а эту…хм…так, «Стратегические ходы» сюда, а «Водные заклинания» лучше здесь… — только и доносилось до его слуха бормотание увлеченно девушки.       Что в этом было увлекательного — непонятно. Редфокс стоял и терпел. Многие сейчас буянили наверху, выпивали и рассказывали напоследок какие-то безумные истории, а он тратил своё драгоценное время здесь. Своё последнее время. Почему-то внутри что-то говорило ему находится здесь, что именно это должно запомниться им напоследок, как он убирал ненастные книги с этой самоуверенной девчонкой.       И он не жалел, что эти часы тратились так.       — Слушай, — Гажил отвлекся от мыслей и обратил внимание на посмотревшую на него девушку. Её взгляд через очки казался слишком забавным, от чего он слегка улыбнулся своей злорадной улыбкой, — а ведь после боя это всё придется расставлять обратно. Ты мне поможешь?       Она не знала, что после боя не будет этого расставления, что после не будет и его самого. Ему стоило сказать об этом, но он не мог. Как только он представлял её жалостливое и плаксивое лицо, как только в мыслях рисовался её образ, утыкающейся лицом своим в его грудь, как она делал при каких-то печальных событиях, он чувствовал отвращение ко всему этому. Он не хотел, чтобы его жалели. Он не хотел, чтобы такую мразь, как он, жалела Она.       — Эх, и что мне с тобой делать… Конечно, помогу. Не отвяжусь же, — опять своим насмешливым голосом кинул он, но на лице его на мгновение показалась печаль. Он ненавидел давать обещания, которые не сможет сдержать.

***

      В маленькой комнате сидели две маленькие леди. Из этой комнаты частенько доносился озорной детский смех и лепет, каким они награждали своих знакомых. В них было трудно разглядеть тех самых ужасных Богов и Драконов, тех сильных и мужественных бойцов, поэтому для всех они были девочками.       Шерия, с необычными розовыми волосами (Драгнил был не единственным владельцем столь яркого цвета, хотя его волосы были более насыщенные), повязанными во взъерошенные хвостики по бокам, в миловидном коротком платье, которое и полагалось маленьким девочкам, заплетала синие волосы своей подруги в какую-то косу и приговаривала что-то, от чего её «клиентка» иногда заливалась таким же детским и беззаботным смехом. Нет, они давно уже были не дети и переросли уже за полтора десятка лет, но по характеру были всё также малы и легкомысленны. Да, в обычно жизни было так, но стоило им выйти на поле боя, как их беззаботность пропадала, и они готовы были ринуться в огонь, спасая своих друзей и товарищей. Но сейчас, выкинув все мысли из головы, они весело смеялись и веселились. Но лишь одна из них глубоко в душе была опечалена и пыталась всеми силами не показывать этого. Она боялась смерти, что могла её ждать там, на поле боя или же после него. Когда ты идешь в бой, то твоя жизнь зависит только от твоих сил, и никогда не задумываешься о своей скорой смерти. Но она боялась слов одного почитаемого ей Дракона, такого сильного и мужественного, улыбающегося ей при каждой встрече своей легкой и кроткой улыбкой. О нем ей многое говорил её старый знакомый Хеппи, постоянно восхищающийся им. И это восхищение перешло и на неё, и она так же видела в нём какого-то великодушного и прекрасного человека, каковым, скорее всего, он даже не являлся. Но она представляла его именно таким. И тогда, в том зале, охваченный каким-то безумством, как показалось ей, он сказал своим хриплым и ужасным голосом, уродовавшим его образ, страшные слова. Слова об их неминуемой смерти. Другому бы она не поверила, но капитан Драгнил внушал слишком много доверия, и она будто знала, что в жизни он не врет.       И она, только начавшая жить девочка, только начавшая разбираться в людях, была напугана и обременена своей собственной смертью.       Она не могла об этом сказать, она не могла напугать свою подругу, которая в это время заплетала ей косу. Но ей так хотелось попрощаться с ней, с давним другом.       И она, лишенная радости, рисовала на своём лице улыбку, дабы провести эти последние мгновения вместе с ней, не заставляя ту волноваться.

***

      Зал, до этого дня наполняемый несколькими личностями, сейчас опустел. Никто не желал возвращаться сюда, к этим ярким сетчатым окнам, к легкой ткани тюлей и к месту, где были сказаны роковые слова. Но эта комната не была так пуста, какой могла казаться на первый взгляд. Там, на одном из диванов, закинув свою голову на один подлокотник, а длинные ноги на противоположный, лежал парень со светлыми волосами и в чудаковатой одежде. У него было извращенное чувство вкуса, пожалуй, но к его образу давно уже все привыкли. Он то ли дремал, то ли обдумывал что-то, прикрыв глаза. Здесь, в полностью опустевшей комнате, он был один, и это радовало его. Тихо и спокойно. Лишь изредка слышался свист ветра, проникавшего через маленькие дырочки в окне в эту комнату.       Скрип двери нарушил эту идиллию, поэтому парень поморщился и слегка приоткрыл глаза. Он даже знал, что это будет именно он.       К его дивану подходил хмурый и всегда черный парень в кимоно с завязанным хвостом на затылке, который слабо спасал его от его растрепанных черных волос. Его взгляд был всегда холоден, но Стинг знал, что этот парень не так ужасен. Лишь эта твердая оболочка, под которой он был ранимым и, в общем, славным парнем.       — Я знал, что ты здесь, — тихим и равнодушным голосом произнес Роуг, подойдя к своему товарищу. Тот же в свою очередь недовольно поморщился, что парень загородил ему свет, но после так же беззаботно вновь прикрыл глаза. На лице его растянулась тонкая улыбка.       — А где же ещё быть? Среди этих алкашей? Ну, уж нет… — шептал он, не открывая глаза.       — Ты веришь Драгнилу? — этот вопрос беспокоил обоих уже давно, с того самого дня, когда они услышали речи того горячего парня, но оба принимали это как должно, как какой-то детский лепет, не желая углубляться в рассуждения.       — Он слишком многое болтает. Он слишком уж горд.       — Но всё же…       — Да, говорил он убедительно, — нехотя соглашался Эвклиф, — да и нас вправду не пускают на территорию столицы. Даже на фестиваль…       — Так ты веришь?       Наступило какое-то неловкое молчание. Стинг открыл глаза, и его лицо потеряло то насмешливое выражение. Изредка, но и он мог быть серьезен, во что мало верилось.       — Да.       В этот момент, наконец, с их души упал какой-то камень, не дававший нормально мыслить и чувствовать всё происходящее вокруг. Их глаза окончательно прозрели, слух их прорезался, и они чувствовали всё.       — И согласись, как бы он не был мне неприятен, но он умеет говорить. Он умеет внушать, — как-то тихо говорил Стинг, боясь, что его положительный отклик услышит сам Драгнил, случайно проходя мимо этого зала, — узнай я это от кого-нибудь другого, то не думая убежал с этого боя. А что сейчас? Сейчас мы все идем в эту мясорубку на верную смерть, не поддаваясь инстинктам самосохранения. Мы идет за этим Алым Драконом. Он тот, кто ведёт нас в бой, Роуг, как бы противно это ни было для меня. И я пойду за ним, сам не замечая того. Он умеет внушать. Он умеет сражаться.       На этом их разговор закончился. Каждый не знал, что можно было бы добавить к их речам, поэтому через некоторое время Роуг оставил своего друга в этом зале всё так же наслаждаться своим одиночеством. Завтра он будет не один. И его даже радовала та мысль, что эта страшная участь не настигнет его одного.

***

      За барной стойкой в эти минуты отдыха всё равно кипела работа, но тихая и спокойная. Зал опустел, потому что какой-то боец заинтересовал других чем-то вроде представления с северной стороны Мертвого города, от чего все покинули наскучившую гильдию. За стойкой в этом тихом пространстве стояла девушка в сереньком с черном платье, напевающая себе что-то. Ей нежный голос разносился по всему простору, лаская слух. Она тихо и увлеченно протирала бокалы, расставляла бутылки и протирала столешницу, словно завтра не было долгожданной битвы. Она была как всегда добра и мила, как всегда её челка была подвязана резинкой, чтобы та не мешала ей в работе, как всегда на шее её висел кулон её сестры, теперь столь дорогой ей. Она прекрасно помнила, как в их гильдию заявился странник. Как он своей израненной рукой протягивал ей этот кулон, столь важную и ценную вещь, которая почти стоила ему жизни. Она замечала ни раз за собой волнительные взгляды на уже поправившегося и выздоровевшего Нацу. Да, она могла называть лишь имя его, считая грубой его фамилию. Что-то в ней было дикое, пугающее и относящего его к давним временам, к старым диалектам. Старая и столь сказочная фамилия, словно говорившая «Я — Дракон» не могла вырываться из её нежных уст. Поэтому просто Нацу…       Каждый раз, видя его оживленным, вновь стремящимся покорить эту жизнь, вместе с оружейником она улыбалась. А заметив его рядом с Люси, она ненароком вспоминала Лисанну, на её глазах показывались слезы, но она была счастлива. Почему-то она радовалась за то, что именно такой человек был рядом с её сестрой, именно он боролся за её жизнь. И этот человек теперь был рядом с Люси. И он воскресил её, и он опять дал повод Ключнице улыбаться. Мира слишком давно видела эту улыбку, что сама же улыбалась при виде счастливой Хартфелии. Да, она была счастлива, вновь этот мир открылся перед ней.       Людей меняют только другие люди…       Послышались тихие шаги, и девушка подняла глаза. На лице её вновь скользнула улыбка — так она приветствовала каждого подходящего. Но этого юношу она очень уважала, он был ей приятен на вид. Каждый раз она удивлялась его способности говорить такие прекрасно сложенные фразы. Каждый раз поражалась его манерам. Он был ей приятен как человек.       Фрид подошел вплотную к барной стойке и, увидев широко улыбающуюся девушку, слегка смутился. Он столь не привык к женскому обществу, что каждый раз не находил себе места вблизи их.       — Миражанна, — взволнованным голосом проговорил парень, переборов своё смущение, — можно ли поговорить с тобой?       — Конечно…

***

      Солнце уже преодолело больше половины пути на столь сером и бесчувственном небе, закрываемое пеленой облаков, но жар не спадал, не желая расставаться и лишать своих сухих и изничтожающих объятий этот мир. В отличие от обычных бойцов, наслаждающихся своей свободой и отдыхом, оружейникам было не до отдыха и наслаждения пейзажами природы. Все оружия, вся броня должны быть в идеальном и справном состоянии, чисто вычищены и выставлены, чтобы завтра не терять лишнее время. Все работники и ещё пара согласившихся помочь бойцов носились по огромному помещению, укладывают готовое оружие и собирают ещё непроверенное и неисправленное. Это было единственное место, где кипела работа, где события боя решались куда раньше самого сражения. Ведь исход битвы частично зависел и от подготовки его снаряжения, остроты его клинка и прочности его брони. Все это понимали и все стремились вложить в это силы, даже превышающие их потенциал. Нет, их сражение происходило именно сейчас, в этой пыльной и темной коморке. Света особо не было, кроме мест, где сидели мастера и проводили диагностику и починку оружия и там, где это оружие натачивали и натирали до блеска.       Присутствие только что зашедшего парня было совершенно никем не отмечено, да и эту мелочь считали ненужным делом, будь то хоть капитан. А именно он вошел в это помещение. Парень остановился и несколько минут смотрел на всю суету от двери, пытаясь найти хоть малейшие зацепки его цели. Он искал глазами, бегая по проходам между забитыми до верха начищенными доспехами. И вот, его беглый жадный взгляд остановился на небольшой фигурке, согнувшейся над очередным оружием под светом нескольких ярких керосиновых светильников у одной из стен. Издалека мальчишка казался куда более тощим и болезненным, чем в жизни, а особенно при таком полумраке и в такой непривычной позе.       Парень сделал шаг, вызвав бурю эмоций у прогнивших изнутри половых досок, но и этим он не привлек внимания — все были заняты. Тогда, до этого ступая медленно и осторожно, пытаясь не привлекать особо внимания, капитан осмелился и бодрым скорым шагом направился до своей цели. Он не прогадал — все были так заняты, что не было времени отвлекаться на посторонние звуки.       Когда он подошёл к скрюченной маленькой фигуре, маленький подмастерье даже не заметил его. Тонкой линией выпирали его позвонки на бледной коже, а из-за освещения они отбрасывали непривычную тень, образуя подобие хребтов, какие имели старинные Ящеры. Капитан постоял несколько секунд рядом, делая всевозможные знаки голосом, кашля, чтобы привлечь его внимание, но парень никак не реагировал и не поворачивался к пришедшему наведать его гостю. Поблуждав ещё взглядом, капитан отыскал старый и незанятый стул в нескольких метрах у стены и нагло приватизировал его, с диким шумом протащив до самого стола, приставив к нему спинкой. После, словно садясь на лошадь, тот «оседлал стул», положив свои руки друг на друга на край спинки и внимательно изучая своего друга. Тот вяло протирал доспехи. Похоже, Лили не доверил этому парнишке заточку клинков, взявшись за это дело самостоятельно, и отправил вечно веселого Хеппи протирать до блеска доспехи. Похоже, он здесь работал с самого утра, ведь полки были до завалу уставлены отполированной экипировкой.       Нацу ещё сильнее наклонился, положив голову своей правой щекой на лежавшие руки, внимательно взглянул в лицо парня. Глаза того были почти закрыты, иногда подрагивая от какой-то полудремы, губы что-то нашептывая, похоже, что же в каком-то сонном состоянии, а руки делали всю работу чисто на «автоматическом режиме». И, стоило отметить, что все движения его были так отточены, что нельзя было придраться к его работе.       Капитан ещё несколько минут изучал выученные движения, как парень, уже точно знавший где полировальная мазь, выдавливал из тюбика небольшое её количество и аккуратно натирал до этого чисто вымытый доспех. Это была нагрудная пластина. Какая она была за этот день? Сотая? Тысячная? Трудно было сказать, но вид у измученного парнишки был паршивый: под глазами образовались легкие синяки, сам он ещё больше побледнел и казалось, что даже сбросил пару килограмм. Это не было удивительно — оружейники работали здесь ещё с вечера прошлого дня, чтобы успеть всё закончить до выхода войск.       Конечно, он мог не трогать и не будить этого и так уставшего парня, но… Ему нужно было поговорить с ним, услышать его голос. Возможно завтра он не увидит его больше, а потом… Парень, лениво отрывая свою голову, протянул перед лицом Хеппи руку и помахал ей, но это не дало никакого результата. Недовольно рыкнув, Драгнил несколько раз щелкнул пальцами перед самым носом мальчика, вывод того из сна. Хеппи резко очнулся и от неожиданности чуть ли не опрокинулся назад, на пыльный и грязный пол. Но всё же он удержался и, похлопав перед этим своими заспанными слипающимися глазами, посмотрел на сидящего справа от него капитана.       Похоже, что усталость повлияла не только на интенсивность протирания доспехов, но и на все остальные реакции организма, замедлив их. Нацу спокойно наблюдал, как на безжизненном лице, с полуоткрытыми глазами и опущенными краями губ, постепенно пробуждалась свойственная парню живость: брови его медленно поднимались, утягивая за собой тяжелые веки, края губ поднимались и растягивались в широкой улыбке, заставляющей щурится мальчишку. Теперь он был так же жив, как и в обычные дни. От усталости не осталось и следа.       Хеппи несколько секунд смотрел на пришедшего друга, изучая его. Всё та же мягкая улыбка, которой он мог одаривать только этого простого парнишку (и иногда свою всадницу), те же теплые и добрые узкие глаза, слегка закрытые и с легким нисхождение смотрящие на своего наблюдателя, такие же взъерошенные волосы с прижженной прядью кверху, чтобы та не лезла в глаза. Всё в его фигуре было обычным, все было хорошо знакомым Хеппи. Он всегда любил любоваться лицом этого огненного парня, видя в нём что-то загадочное и тайное. Никогда раньше он не встречал людей с такими чертами, которые надолго западали и отпечатывались в памяти. Он был уверен, что встреть он этого парня на улице как прохожего — запомнил бы на всю жизнь. И сейчас именно этот, самый сильный и самый грозный капитан (он всё же Нацу побаивался даже больше, чем Титанию) был добр с ним. Но в этом не было ничего удивительного, ведь они были друзьями. Хорошими и верными. Хеппи даже не задумывался о том, почему именно он стал предметом внимания Нацу, он был уверен, что так должно было быть.       — Ты что, даже на улицу не выходил? — с легкой усмешкой и беспокойством произнес Драгнил, вновь возвращая свою тяжелую голову на руки. Сейчас он не выглядел строгим и жестким капитаном, заставляющим бегать по струнке своих подчиненных. В его позе и его повадках почему-то просматривалось что-то ребяческое, как всегда он и общался с Хеппи. И не потому, что сам оружейник был подростком, а потому, что ему не нужно было казаться строгим и жестоким, чтобы его слушались и уважали. Здесь он был собой, а может даже немного подыгрывал парню, что, конечно же, доставляло наслаждение двоим.       — У нас слишком много работы, чтобы вообще выходить куда-то, — фыркнул замучено парень. И он был прав. Хоть он и выполнил многое, но впереди его ждала вторая бессонная ночь. Парень, хоть на минуту и оживился, но тут же принялся натирать элемент защиты, попутно переговаривая с капитаном.       — Вот. Держи. А то уж совсем бледный, — Драгнил показательно откуда-то (Хеппи даже не заметил) достал вымытое красное яблоко и завернутую в продуктовую бумагу выпечку. Пожалуй, это было именно то, чего сейчас желал парень. Он, с опаской оглянувшись по сторонам, отложил свою тряпку, встряхнул руки от мази и вытер их об подол рабочего фартука, после чего с жадностью набросился на манящие его продукты. Он уже забыл, когда и сколько он ел. Нацу не смог сдержать своей улыбки, наблюдая картину пожирающего с какой-то одержимостью Хеппи. Свежая выпечка ещё хрустела от его укусов и безжалостно крошилась на его колени, но он был сильно голоден.       — Так что же, — еле оторвавшись и уже поглотив половину выпечки, спросил Хеппи, — я здесь целый день, а ты где?       Нацу нахмурился, словно вспоминая детали сегодняшнего дня. Из-за теней, образуемых пламенем свечи, его лицо тут же исказилось ужасными темными полосами и приобрело пугающий вид, от чего оружейник даже на несколько секунд внимательно прищурился на изменившегося капитана, дабы убедиться, что это все лишь игра света и тени. После нескольких секунд Драгнил поднял свою голову и посмотрел на парнишу, уже закончившего с принесенным съестным припасом.       — Да особо и ничего, — словно не веря собственным словам и мыслям проговорил он. На него резко набросилось осознание, что за сегодняшний день, пускай он и был столь свободным, он не успел сделать ничего стоящего и нужного, что делали окружающие, — утром опять тренировка, возможно, немного прогулялся по городу и руинам, после привел в порядок комнату и отнес книги в библиотеку — Леви срочно потребовала сдать — после о чем-то говорил с этим Отмороженным, но…если честно, то ничего не помню из этого разговора. Вот и пришел после к тебе.       Хеппи слегка наклонил голову, вглядываясь в капитана. Он уважал его, но сейчас даже не верил его словам. Почему-то оружейнику казалось, что он должен был сделать какие-то удивительные и важные вещи, должен был помириться со всеми, должен был общаться с кем только можно было и чуть ли не свернуть горы. Но он ничего из этого не сделал. Это был обычный день для Драгнила, такой же тусклый и серый. Почему? Хеппи было трудно понять, ведь все другие вели себя по-другому, все думали другое, читали другое, говорили другое, не то, что в обычные дни. Казалось, что из-за отмены тренировок и любой деятельности всё должно было перемениться. Но этого не случилось с капитаном первой дивизии.       — Странно… Я думал, что ты что-нибудь сделаешь, — выразил своё разочарование мальчик, с громким хрустом надкусывая сочное яблоко. Из только что поврежденного плода потек сок, капая на испачканный подол и стекая по подбородку мальчика, от чего тот недовольно протер своим рукавом своё лицо.       — Ничего здесь странного нет. Сегодня обычный день. Это завтра он будет другим, а сейчас нет смысла копошиться, — недовольный замечанием оружейника, Нацу откинулся немного назад, скрещивая руки на груди и внимательно смотря на мальчика. Он был нелеп, был прост и забавен, был неаккуратен и неуклюж. Такими должны быть дети, пускай и прислуживающие военным на этой бранной годовой битве, где проливается кровь. Он улыбнулся своим собственным мыслям.       — Слушай, — начал Нацу. Ему хотелось что-нибудь ему сказать, но он и не хотел пугать и обременять знанием своей участи Хеппи, поэтому пытался как можно быстрее собрать все придуманные фразы и мысли в кучу, — скорее всего, после битвы…       Хеппи смотрел на него своими большими детскими глазами как завороженный, впитывая каждое слово капитана. Пускай он не всегда был внимателен, но именно сейчас никакое слово не могло ускользнуть от его предвкушающего лица. Он слушал и сам не понимал, почему именно сейчас он так внимательно слушает. Что-то внутри подсказывала, что это следует слушать и следует запомнить. Капитан слегка растерялся от такого внимания, запнувшись и оборвавшись, но лишь на небольшое внимание, а после, вновь навалившись на спинку стула и вглядываясь в эти голубые глаза, он начал говорить с ещё большим воодушевлением, не скрывая своей улыбки:       — Возможно, меня тут же отправят куда-то. Ну, знаешь, может и на награждение, как это бывает. И я могу на долгое время пропасть. И я точно уверен, что Убийц отправят подчищать хвосты, поэтому… В общем, меня не будет долго, поэтому и говорю тебе. Обещай мне, что будешь слушаться Люси, ты же знаешь её. И прекрасно понимаешь, что она не так плоха, а за тобой нужен глаз да глаз. Ты же у нас иногда забываешь и поесть вовремя, — на этой фразе Хеппи неловко улыбнулся и смутился, — поэтому слушай её. Понял меня? Слушай и не шали…       Их разговор прервал подошедший со спины капитана строгий оружейник. Это был Лили. Хеппи, от подошедшего и устремившего на него взгляд строго мужчину, не терпевшего отлынивания от работы. Нацу обернулся и посмотрел на Лили, легкомысленно и оправдывающиеся кинув:       — Я тут на минуту… Сейчас уже уйду и не буду беспокоить.       Мужчина холодно встретил отчего-то взволнованный взгляд Драгнила, а после минуты террора своим молчанием он тяжело вздохнул, недовольно качнув головой, и ушёл к своему месту. Как ни странно, но Лили очень уважал Драгнила, и, зная его пренебрежительное отношение к большей части высшего штаба, относился он так к нему не из-за должности и его заслуг. Наверное, только лишь за то, что этот парень взялся на брошенного шалапая, за то, что из-за него этот мальчишка стал ярче улыбаться.       — Ну, в общем, — Нацу начал вставать со стула, придвигая его на место к стене, — ты ведь сделаешь мне такое одолжение? А то мне будет неприятно услышать от этой дамочки жалобы на тебя. Я надеюсь, что ты будешь хорошим мальчиком, так ведь?       Хеппи лишь одобрительно кивал, не вставая со своего стула. Он провожал своего друга своим веселым и непонимающим взглядом. Нацу закинул свою правую руку в и так взъерошенные волосы и потрепал их, на лице у мальчика засияла улыбка.       — Всё. Слушай её. И… — слова застряли в его горле. Хоть он и искренне улыбался, но его радость постепенно спадала, а капитан не хотел, чтобы это заметил оружейник, — прощай, Хеппи!       — До встречи, Нацу! — озорным голосом крикнул в след уходящему капитану мальчик, а после с опаской оглянулся, опасаясь, что его накажут за столь громкий крик.       Драгнил перед самой дверью оглянулся назад, где за столиком согнувшись работал маленький мальчик, не знающий ещё ничего. Он улыбнулся, но его улыбка была слишком печальна.       Дверь заскрипела, а после все шумы из комнаты прекратились. Парень вышел в коридор, закрыв за собой дверь, и остановился. Лицо его померкло и даже побледнело, лишившись его улыбки, а глаза наполнились свинцом, тяжело взирающие на деревянные дощечки пола.       Именно в этот момент он понял, что это была их последняя встреча. Вряд ли он завтра сможет увидеться с этим мальчиком во всей утренней суете, а после…       Он терял многих своих боевых товарищей, он видел гибель своего лучшего друга, скончавшегося на его руках, но он никогда не прощался со своими друзьями. Никогда не прощался навсегда. Даже сейчас ему казалось, что, возможно, он ещё увидит эту озорную улыбку и услышит его смех, но этого не будет. Он говорил с ним в последний раз, с таким же улыбающимся и сияющим от счастью лишь потому, что к нему зашел его друг.       Он никогда не прощался. И ему было больно. Ему приходилось сдерживать себя, когда глубоко в душе он желал сорваться и крепко обнять этого парня, но не мог. Это было лишним. Он вновь лишился друга, только уже теперь его ждала та самая жестокая и бесчувственная смерть.       Он вздохнул, разжав свои кулаки, и ушел от двери оружейной, навсегда прощаясь с этим местом.

***

      Руины Мертвого города заставляли задуматься о прошлом. О стоимости многих жизней, о ценностях этой жизни, о том, за что следует бороться. И теперь это «Мертвый город», а не великая и праздная Магнолия. И этот город будет носить это имя ещё многие годы, даже когда люди заселятся в нем. Почему? Это дань памяти о погибших здесь людях. И об этой войне…       Девушка шла медленными шагами, иногда останавливаясь и разгребая осколки, высвобождая на свет какую-то брошенную вещь или листовку.       День подходил концу, и небо разливалось закатом, пускай и скрытым за этими облаками. И она, одетая в привычную свою форму, гуляла по покинутым местам. Зачем? Ей здесь было спокойнее, даже уютнее чем в шумной гильдии. И в этом небольшом здании царила атмосфера грядущей битвы, а она не желала даже и слушать этот боязливый лепет. Всему своё время. Нужно наслаждаться этим покоем, пока есть возможность.       На удивление, Люси ни разу не видела своего Дракона в гильдии, что даже заставляло её волноваться, но как только она услышала чьи-то шаги позади, то тут же отбросила эти пугливые мысли в сторону. Она замедлила шаг, всё так же заложив свои руки за спину и любуясь «красотами». Хотя, почему это нельзя было назвать красотой? Как бы ужасно ни выглядели руины, они чем-то манили людей, задерживая их взгляд на себе. И эту тайну никому не постичь. Тайну разрушений, что так и манят людей. Может, где-то глубоко в душе каждый из нас жаждет изничтожить всё вокруг? И это первородное дикое желание выжидает подходящего момента, чтобы накинуться и захватить нашу душу. Иногда в жизни людей не случается таких моментов, иногда люди преодолевают это чувство. Но не всегда. Некоторые не способны ему сопротивляться и поддаются ему, сея хаос кругом.       — Я не знал, что ты прогуливаешься по этим руинам. Казалось, что это лишь моя болезнь, — медленно и задумчиво проговорил поравнявшийся с ней парень, подстраивающийся под её неспешный темп. Она улыбнулась его словам, хоть до этого на её лице и не было следа радости, и повернулась к нему, всматриваясь в его лицо. Оно было печальным, поникшим и даже раздавленным, как и его душа.       — Лишь иногда… Всё же здесь красиво, — она отвернулась, не желая видеть ещё не оправившегося от чего-то парня. Пусть чуть позже, пусть пройдет время, и она опять посмотрит в его глаза.       — Красив, но и в то же время ужасен. Этот город. Я видел такой же уничтоженный пламенем город, только тогда… — он затих, собираясь с мыслями, — тогда я ненавидел его из-за мертвенности. А сейчас… Это даже смешно, но я наслаждаюсь этими покинутыми краями.       — Нет, это нормально. Нормально смотреть на то, что когда-то пало жертвой во имя чего-то. Ведь люди с восхищением смотрят на памятники героически погибших…так это и есть памятник, только вот жертва слишком велика…       Они шли в полном молчании, смотря на эти заброшенные и разрушенные дома, иногда останавливаясь и доставая какие-то вещи. Люси один раз не смогла пройти мимо и не извлечь из завалов маленького и потрепанного мишку, когда-то служившего игрушкой для какого-то ребенка. Наверное, это была девочка, ведь к уху его была пришита ленточка, когда-то завязываемая в красивый бант, а сейчас являющаяся лишь маленьким оборванным клочком ткани.       И так они дошли до самого края города, с бывшей площади взирая на успокоившееся море. Оно словно предвещало трагичный конец и само погрузилось в думы, рассуждая о мире этом.       Они стояли и оба смотрели на это. Смотрели, как затухает огонь…       — Ты знаешь, за Хеппи стоит смотреть внимательно. Этот парниша забывает обо всем на свете, даже о себе. Слишком уж рассеян, — Нацу улыбнулся мыслям об оружейнике, и Люси непонимающе посмотрела на него. Теперь лицо его было такое же простое, такое же искренне, каким и бывало перед ней. Но на нём отразилась печаль.       — Так это… это и вправду произойдет, — она пыталась всё это время до сегодняшнего дня не верить его словам, сказанным когда-то в каком-то бешенстве Лаксусу, но…       — Да. Я, конечно, не могу быть уверен окончательно, но это более вероятно. Я буду рад, если ошибаюсь…       Она замолчала на несколько минут, но после всё же не сдержалась.       — Я видела сегодня всех. Мне казалось, что Драконы, зная об этом, должны были прощаться, должны были признаваться в чем-то, но… Они ничего не делали, словно завтра был очередной боевой вылет, после которого они вернутся. И я не понимаю их.       — А что в этом дне такого? — он посмотрел на неё, заглядывая в её растерянные карие глаза, в тот же момент, успокаивая в ней волнение, — это один обычный день. Разве он не стоит жизни? Мы живем лишь одним днем, поэтому каждый день для нас — истинное богатство. В этом и прелесть… в этом обычном, таком же, как и все, дне.       Люси посмотрела на Нацу, окончательно развернувшись. Он смотрел на это спокойное и в ту же минуту ненастное море, тянущее его и призывающее к себе. После, заметив негодующую девушку перед ним, он опустил взгляд. Такой же серый и такой же теплый.       — Ты сделал многое для меня. Ты оживил меня, подарив желание жить. Но я не буду многое говорить, ведь это обычный день. А я не так многословна, Драгнил.       Он усмехнулся ей речи, и оба они почему-то засмеялись, даже не зная истинной причины. Давно забытый звонкий смех, мелодичный и простой.       — Это ведь конец… — прошептала она, но Нацу сделал вид, что не заметил её слов.       — Я тут один роман от жадной Леви спрятала. Чувствую, что перед боем я не смогу нормально уснуть, поэтому…не хотел ли ты погрузиться в мир безумных приключений очумевшего доктора по зазеркальному миру? — в ней вновь был тот задор, какой овладевал ей при разговорах с ним. Он тоже широко улыбнулся, тихо, почти шепотом отвечая ей:       — Конечно…       И она очень долго смотрела в его глаза. Сейчас, в данную минуту, ей хотелось броситься к нему на шею, сильно обняв, и зарыдать, не желая терять столь дорогого ей человека. Когда он успел стать ей близким… другом? Она не знала, но и сейчас не хотела думать об этом. Это был конец… Ей так хотелось, но она не делала этого, ведь этот день был таким же обычным, как и всегда.       Этот обычный день. И она проклинала всё на свете, что этот день был таким же обычным. И таким же дорогим, как и другие дни…       Лишь один день…       Солнце покидало небосвод, позволяя ночи войти во владения.

***

      Весь день она просидела в своем кабинете, не желая расставаться с простым прикосновением, с простым присутствием Его, но нужно было покинуть друг друга. И Он ушел, вернувшись в свою комнату. Она ещё очень долго сидела на том самом диване, желая впитать каждой частичкой своей след его, но, через несколько часов, и от этого ничего не осталось. Она встала, уставшая и изнуренная и подошла к столу. На черном дереве в полумраке комнаты выделялась белоснежная бумага раскрытого конверта. Она уже знала, что за приказ был там написан, когда открывала его. Она давно уже знала…       И этот день станет последним.