Два таких разных человека...

*** Я иду по огромному полю, утопая в вереске. Запахи одурманивают рассудок, и мне хочется лечь на влажную от росы землю и слиться с вереском, раствориться в сладковатом аромате. Как странно, мне не больно идти. Смотрю на свои руки и вздрагиваю: девочка, совсем маленькая, крошечная. А я думала, что это вереск высокий... В пухлых руках букет полевых цветов: васильки и ромашки переплели свои маленькие головки, срослись друг с другом, уж и не расцепишь. Я иду босиком и блаженно щурюсь, когда холодные алмазики росы леденят пальцы ног. Впереди, прямо в поле, возвышается небольшой холм. Могила. Подхожу ближе, стираю рукой пыль с каменной плиты, чтобы узнать имя. Минерва Изабель Макгонагалл. Страх пронизывает насквозь, и я ежусь от непонимания. Я умерла? Но я не хочу! Совсем не хочу! Чья-то рука гладит мою голову: - Уходи, тебе ещё рано. Это моя постель, - говорит бабушка, в честь которой меня назвали. Надо же, не могила, а постель. Значит здесь лишь временно спят в ожидании чего-то? Картинка меняется. И я замираю от страха. Я стою посреди Большого зала, с поднятой палочкой, краем глаза отмечая, что вокруг творится настоящий ад. Воздух вибрирует от магии, в ушах боль от непрерывного грохочущего шума, и кажется, что замок складывается в руины, как потревоженный ветром карточный домик - еще минута, и всех погребет под обломками. Кто-то кричит. Ни слова не разобрать. И боль, безмерная боль в ноге. На меня надвигается худой мужчина в чёрной мантии. Он идёт быстро, хватает на руки и.. Вытаскивает из черной пропасти наверх, к свету. - С-северус... - шепчу я и открываю тяжёлые глаза. В комнате темно. Я лежу на боку, частично укрытая простыней; нога, перевязанная и мёртвая торчит из под белой ткани. Хочу встать, в горле першит: хочется пить. Придерживаю простыни, все ещё помня о недавнем конфузе моего гостя. Пытаюсь сесть и вскрикиваю, закусывая губу. Щипет. Нестерпимо щипет, жжет и чешется. Рядом какое-то шевеление: прогибается кровать. - Минерва? - он озабочено смотрит на мою ногу. - Все нормально, - отнекиваюсь я, одновременно пытаясь прикрыть и ногу, и грудь, и все остальное. - Нормально! - кричит он, - Вы в своём уме!? Вы вторые сутки лежите без сознания! Вчера я вызвал колдомедика из Мунго. Почему вы, чёрт возьми, не сказали раньше!? Я не знаю помогут ли вам теперь зелья! Проклятье половину вашей ноги выело! - он бледнеет, нервно шевелит желваками. И мне страшно за него. И голова вспыхивает от звучащего в ней признания. "Я люблю вас". Ложусь на подушку, закутавшись до подбородка, отворачиваюсь от него. - Уходите! Если я умру, то никому хуже не станет! Вернетесь на пост директора и все, - я говорю спокойно, а внутри бурлит и клокочет страх, что он уйдёт, оставит одну. И все внутри кричит навзрыд: " Не слушай её! Не уходи!". Однако я молча жду ответа, сцепив зубы. Он резко, но осторожно, чтобы не навредить ноге, разворачивает меня и целует нежно до одури. Целует, а мне и не надо слов. "Он не уйдёт", - трепещет все внутри. Он целует, вдыхает, уговаривает жить, заставляет терпеть, а я лишь подчиняюсь, безропотно, спокойно, как никогда и никому. Обвиваю его спину руками и отвечаю, как могу. Он вздрагивает от неожиданности и лихорадочно целует шею, щеки, нос, не разбирая, не давая мне очнуться. Две минуты странного, болезненного безумства, и он отрывается от меня: молча уходит на кухню. - Выпей, - он приподнимает меня и протягивает мне дымящуюся чашку. Глотаю: горько и противно. - Мы уже на "ты"? - корчась от противного вкуса, спрашиваю я. - Ну,- он усмехнулся, - Боюсь, что скоро к вам при бежит толпа студентов с круглыми глазами, а также десяток репортеров. - С чего же? - я давлюсь настоем, который должен как-то продлить мою жизнь. - Ну, - улыбается он и неотрывно смотрит мне в глаза, - Колдомедик отказывался давать мне полную информацию о вашей проблеме, утверждая, что это очень личное. Поэтому я сказал, что вы моя супруга, просто мы это скрывали, - он смотрит, злорадно потирая руки. - Но вы? - меня мутит то ли от противной настойки, то ли от того, что уже завтра, если медик окажется болтливым, ко мне примчится пол магической Англии. Северус смеётся и показывает мне мою руку. Кольцо тонкое серебряное с лунным камнем посередине. Я передергиваюсь и поглубже зарываюсь в подушки. В глазах темнеет... - Однако вы чересчур решительный.. Я так понимаю: брак нерушимый и магический? - как-то безвольно шепчу я, он не отвечает, лишь касается ладонью моей щеки. - Если я вам противен, то могу уйти, - говорит он слегка напряженно. И надо было его прогнать, но я спокойно отвечаю: - Я вас не гоню, - а потом усмехаюсь. - Глупо прогонять мужа, если он моложе, умнее, да и за садом ухаживает лучше тебя. А теперь идите спать. Я устала. - Я сплю с вами с этого дня, - уверенно говорит он и скидывает свитер. - Да вы! - гневно и растерянно выпаливаю я. - Да я, - спокойно отвечает он, накидывает халат и ложится рядом. - Спите, Минерва. Сильные руки крепко обнимают меня, а длинноватый нос утыкается мне в затылок. Мысль никак не хотела додумываться до конца, зачем ему я? Снова ли это лишь из-за чувства долга? Зачем связал меня с собой магическим обрядом? Осколки сознания вышвыривают доказательства его признаний: вот он нежно пожимает мне руку или влюбленно смотрит из-за занавеса волос. И надо его прогнать, но он так размеренно дышит мне в макушку, что я не решаюсь отодвинуться. Не хочу. Да, Минерва, будь честной с самой собой. Тебе хорошо с ним, спокойно, он сильнее тебя, и, в конце концов, тебя волнуют его прикосновения... Я закусываю губу и разворачиваюсь в его руках, болезненно перекидывая ногу, утыкаюсь носом ему в грудь. - Не уходи... - Шепчу тихо-тихо, то ли желая, чтобы он услышал, то ли нет. И он сжимает меня крепче, целует в макушку, и не надо слов. Сон тихим маревом окутывает меня и я засыпаю спокойно, не видя снов. *** Солнечный свет бьёт в глаза. Открываю их, щурюсь и смотрю в окно. Облака сегодня белые, лёгкие, необъятно огромные. Что самое удивительное и прекрасное в этих облаках, ничем не потревоженных, ничем не стеснённых, привольно плывущих в бездонной синеве над широкой межгорной Шотландской долиной? Они возвышают нас до небес. Прикасаясь к ним взглядом, мы соединяемся с ними, становимся исполинами, легко, по воле ветров, совершающими прогулки в надземных просторах, принимающими участие в непринуждённых божественных играх с силами Природы. Мы становимся иными, ощущаем себя частью волшебной динамики всеобщего космического бытия. О каждом облаке, с его быстротечной жизнью, с неуловимостью и уникальностью форм, можно слагать поэмы, писать симфонии. На заре ли, в полдень или на закате над землёй, укутанной снегами, над буйством весенней зелени или над золотом осенней листвы они всегда разные, всегда живые. Но, как в жизни каждого явления и существа, есть у них особенное время, выдающаяся нежная одухотворенная пора: незримая граница между весной и летом. Они почему-то резко вытягиваются длинной ровной лентой, подсвеченной снизу, а сверху окаймлённой глубоким серым цветом. В это время они розовеют океанскими жемчугами, алеют девичьей лентой в волосах весенне-летнего неба. Я вздыхаю, потягиваюсь и натыкаюсь на нечто, что упирается мне в живот... Северус, мой новоиспеченный супруг, закинул на меня ногу, и, видимо, в нем взыграло долгое отсутствие женщины... Я краснею, пытаюсь вывернуться, но он крепко сжимает меня. Спит. Это, право, невозможно. Нога ноет, и хочется в туалет, однако я встать-то не могу, слишком цепкое кольцо заковало меня. - С-северус... - тихо говорю я и толкаю его в плечо. Тёмные мужские ресницы вздрагивают, некоторое время трепещут и наконец распахиваются. Он, как мальчишка, сонно улыбается, а потом притягивает до боли близко и целует нежно, невесомо. И мне жутко стыдно, как девчонке на первом осмотре. Минерва, в твои то годы чего-то стесняться. - С-с-северус, - голос безбожно дрожит, - у в-в-вас... - шепчу я, чуть касаясь пальцами. Он глубоко вдыхает воздух через нос и зажмуривается. Я, словно нашкодивший котёнок, одергиваю руку. Он встаёт, плотнее запахивает халат и идёт в душ. Я слышу, как на полную выкручивает воду. И мне кажется, что это по мне стекают ледяные капли. А в туалет то всё ещё безумно хочется, ещё бы, на ночь стакан отвара. Я хочу встать, но бедро туго перебинтовано, нога не сгибается: затекла. Вдыхаю, сползаю на пол, пытаюсь стащить простынь. Потрясающее зрелище. И это директор Хогвартса... Ногу ломит, но я встаю и, не забыв о простыни, ковыляю в долгожданную комнату. Я понимаю, что ходить нельзя, да только что мне делать-то? Голову наконец ведет, и я понимаю, что упаду. Приваливаюсь к стене, вот уж не думала, что ходьба будет когда-либо такой тяжелой. Пот градом льётся по лбу, волосы спутанные и слипшиеся висят сосульками до поясницы. Надо бы сделать пучок. Шаг-шаг, я слышу, как холодный - я почему-то уверена, что он холодный - душ выключается. Я тороплюсь, хотя иду не быстрее черепахи. Окно, видно плохо закрытое вчера, распахивается, и в комнату влетает ветер, он обдаёт комнату утренней свежестью. Ветер вплетается в растрепанные волосы, создавая иллюзию чьих-то прикосновений. Мерлин, все-таки это уже чересчур… Я вытянула шею, не вполне отдавая себе отчет в явности ощущений; прикрыла глаза… Шум моря проникал через открытое окно, убаюкивал, напевая. Нога на мгновение успокаивается, но этого хватает, чтобы дойти до крошечной комнаты. Я смеюсь собственной глупости: так радоваться обычным процессам. Глупо до безумия, но никто и не говорит, что я в себе. И о моей невменяемости свидетельствует кольцо на безымянном пальце. Открываю дверь и нос к носу сталкиваюсь с разъяренным зельеваром. - Минерва! - рычит он. - Вы дура! Вам нельзя ходить! Вы навечно хромой останетесь! - Мне надо в душ, - шепчу я и делаю шаг по стенке. - О, Мерлин! - вскрикивает он, и уже какой раз, подхватывает на руки. И кажется, что вся кровь концентрируется лишь там, где его руки обнимают меня. Я все же схожу с ума. Может вызвать Поппи? Или сразу отправиться в Мунго, в лечебницу для умалишённых. Меня заносят в ванную и ставят на все ещё влажный кафель. Колбочек изрядно прибавилась, а у щеток поселилась бритва. Как быстро он, однако, завоевывает пространство. Сильные руки сдергивают с меня простыни, я молниеносно прикрываюсь руками, но их не хватает, и стыд гордо выплывает на привычное место. - Уйдите! - шиплю я, сгорая от непосильного стыда. - И не подумаю, - спокойно отвечает он, разбинтовывая мою ногу. - Вы же упадете, а может захлебнетесь. С вашим-то везением. - Я тебя убью! - Разумеется, только после перевязки. Меня быстро сажают в ванную, включают чуть теплую воду. - Постойте за дверью! - чуть не плача, шепчу я. - Я выйду, когда промою ногу. Длинные пальцы аккуратно раскрывают рану, заливают какой-то раствор. Противный приторно-сладкий запах нездоровой плоти. Я закрываю лицо руками, чтобы хотя бы не видеть. Ногу щиплет, колит, режет, но из-за невозможного унижения я не обращаю внимания на больную часть меня. Меня жжет изнутри. И хочется плакать. А длинные пальцы перестают обрабатывать рану, переходят на плечи: моют, гладят, чуть сжимают. Я поднимаю голову, перехватывая его руку. - Вы обещали, - шепчу я. Он кивает и оставляет меня одну. Я делаю напор сильнее и обрушиваю поток на безумную голову: смываю мысли, желания, стыд. Пар пронизывает насквозь, я остервенело тру плечи, желая и одновременно не желая все забыть. Дура! Дура! Вам обоим пора в Мунго. Сегодня-завтра придут репортеры. Я, не выключая воды, пытаюсь вылезти из ванны, чтобы успеть накрыться простыней. Но вместо этого опять падаю на колени с безвольно вытянутой ногой. - Минерва, пикси вас подери! - Снейп врывается в ванную, поднимает меня, встряхивает, а я морщусь от боли в ноге, что ранил Волан-де-Морт, в коленях, которыми приложилась о каменные плиты. Он берет меня под локоть, ведёт в спальню, достаёт из шкафа длинный халат. - Я выйду, вы оденетесь и позовете. И мы идём завтракать, - приказывает он. - А нога? - сдуру спрашиваю я. - Чёрт! - стонет он и опрокидывает меня на кровать. Быстрыми движениями перевязывает ногу. И мне хочется спросить, почему не палочкой, но я молчу. Что происходит в моём доме? Это все сон...