Два таких разных человека...

В глазах пляшут пятна. Может я ослепла? Нет… Я даже не сплю. И не мертва. Только вот во рту солоно от крови, видимо прокусила щеку.  — Развод осуществлен. — металлический, скрипящий голос. Руки трясёт мелкая дрожь, пытаюсь встать, но нету сил. Жива… Ну почему?! Почему?!  — Милая моя, милая моя… Вставай. Ну! — тёплые губы касаются моей щеки.. Губы что-то шепчут. Рука с холодными пальцами касается моей, и как только пальцы сжимают мою ладонь, моё тело содрогается от приступа боли. Красная волна застилает глаза. Кажется, я царапаю его руку… Руки… Его руки. Кто же он мне теперь? Бывший муж — слишком трагично… Любовник? Нет, слишком пошло…  — Отпусти её, Снейп.  — Почему? — злобно рычит он.  — Магический развод состоит в том, что после него твои прикосновения будут причинять ей боль.  — И как это преодолеть? — надломленный, сухой баритон.  — Это само по себе пройдёт за день до того, как ваши дети поступят в Хогвартс или, когда вы, преодолев боль, так скажем вновь соединитесь. ***  — Северус… — я дотрагиваюсь до его руки.. Чёрные волосы упали на бледное лицо, он сидит, совершенно холодный, мраморный. Очнись! Ты ведь не статуя, а человек! Очнись!  — Милый мой… — Шепчу я, целуя его в щеку. Руки сводит судорога, болезненная до тошноты. Снейп отталкивает меня, и я, шатаясь, цепляюсь за угол ковра. Падаю на пол, сильно ударившись локтями. И это его движение от меня много болезненней судороги, сводящей мышцы.  — Убирайся, Минерва. Все кончено. «Кончено» проносится в голове тысячу раз, как в каменной пещере эхо. Я не верю его словам, не могу поверить.  — Но … — шепчу я, безмерно глупо пытаюсь расколоть мрамор, глупо…  — Я не отказываюсь от детей. Но наши отношения закончены, — холодно произносит он, а потом тихо, еле слышно произносит, — Я не сделаю тебе больно. И возможно, надо было кинуться ему на шею, надо было обнять его, но я ушла, вспомнив о гордости. Я брела по тёмным пролётами, цепляясь за стены, мечтая оступиться и упасть в пропасть, оборвав тонкую жизненную нить, что натянута до предела. Но я не слабая, вовсе нет. И я сделала шаг вперёд, вспомнив, что кроме прочего у меня есть дети и школа, а любовь… Что же, жила же я как-то раньше. *** Полгода спустя  — Кристиан, тебе этого нельзя. — Сухо сказал Северус малышу, что тянул пухлые ручки к тарелке с пироженными. Мальчишка надул губы и засопел, как паровоз. Неожиданно с тарелки соскользнуло одно столь желанное пироженное. - Нет, нельзя. — Снейп перенес тарелку на другой стол. Малыши громко заплакали, и фарфоровый чайник с кипятком в моих руках раскололся на части от выброса стихийной магии. Кипящая жидкость, с дурманящим голову запахом, пролилась мне на платье, руки. Я чувствовала, как кожа начинала гореть, но толи от болевого шока, толи от неожиданности не могла пошевелиться,  — Репаро! — осколки вернулись, соединились, возвратившись в начальную форму.  — Забери детей. — Северус позвал домового эльфа, кстати им теперь платят зарплату. Я всё также стояла посреди кухни, смотря на покрасневшие руки. Белые волдыри стали чётко проступать на ошпаренной коже.  — Минерва, чёрт возьми. — Северус дотронулся палочкой до моей ладони. Живительный холод на мгновение растекся по нежной коже, возвращая ей бледный оттенок.  — Где ещё? — холодно спросил он. Я молчала, ошарашенная до нельзя его прикосновением. Не дождавшись ответа, он деликатно расстегнул платье на моей груди. Дыхание участилось, и мне стало безумно стыдно за такую вот реакцию моего тела. Холод продолжал растекаться по каждому дюйму кожи, покалывая иголками. Те места, где он касался подушечками пальцев пронизывала боль, смешанная с лёгким возбуждением.  — С-северус… — прошептала я, посмотрев ему в глаза. Но он отвернулся, дернув плечом, хоть на нем уже и не было равной раны.. Взмахнув мантией, он вышел из дома, громко хлопнув входной дверью. Я сползла по стене, закрыв лицо руками. Никто не должен видеть моих слёз. Никто. И мне стыдно за трясущиеся от равных рыданий плечи, за мокрые дорожки на лице, за покрасневшие щеки. Мне стыдно, потому что оказалось, что я слабая. Оказалось, что я не могу остаться одна. Не в силах противится себе. *** Девять лет спустя.  — Мама! Мама! Мама! — доносится с трёх сторон, и кажется, что некая часть моего тела сейчас оторвется.  — Мама! Смотри какая метла! — воскликивает черноволосая, кудрявая Кассандра, дергая меня за руку. Я закусываю губу и вымучено улыбаюсь. Поппи говорит, что мне ещё недолго осталось, потому что мой организм разрушает сам себя из внутри. И мне больно, что скоро они не смогут говорить кому-то «Мама», скоро их некому будет успокоить. Три пары глаз: Сине-зеленые, серые и чёрные уставились на меня с восторженным любопытством. Три чёрные макушки развернуты каждая в свою сторону. Кассандра, которой и принадлежат синие глаза тащит меня в магазин метел и книжный, Фредерик отчаянно просится в магазин братьев Уизли, которые обещали одарить его различными вредилками, Кристиан серыми глазами пожирает котелки для зелий, такие же, как у отца.  — Мама, а папа купит мне котлы? — улыбается вихрастый малыш. - Да, конечно. Но подождите немного, до Хогвартса всего неделя осталась. — улыбаюсь я.  — Целая неделя… — задумчиво и немного печально тянет Кассандра, — Кстати, а где наш отец?  — Скоро придёт. — отвечаю я, поджимая губы. Северус… Он сейчас в заведении Аберфорта Дамблдора, развлекается с какой-нибудь… Девкой. И мне тошно от того, что я ревную его, человека, который в одночасье выкинул свои чувства, растоптал моё сердце. Хотя я точно знаю, что он все помнит, также как и я. Помнит сказочный, окутанный лёгким молочным туманом год. Интересно, как ему живётся с двумя сердцами? Своим и моим. Понимает ли, какого мне жить без сердца, ненавидят себя и его. Я ненавижу! Ненавижу!  — Мама, смотри, отец! — дети отрываются от меня, кидаясь навстречу отцу. Снейп пожимает мальчикам руки, невесомо приобнимает малышку Касс.  — Добрый день, Минерва.  — И вам того же. Сухие приветствия, за которыми столько всего прячется. Лёгкий туман струится под ногами, нельзя забывать, что Англия — страна туманов.  — Давайте сходим в кафе?! — радостно кричат дети. И я не замечаю, как мы переносимся в центр города. Улицы гудят от людей и машин. Гудки, слова. Полнейшая каша. Большой муравейник.  — Не рано ли обучать детей такому? — ухмыляется Северус.  — Твоя дочь учится анимагии, дорогой, — едко замечаю я.  — Она ещё мала, — Он хватает меня под локоть, — Это опасно.  — Не более чем занятия Кристиана и Фредерика зельями.  — Ты хочешь это обсудить? — рыкает он, больно впиваясь пальцами мне в руку.  — Хочу. — я царапаю его спину, через ткань.  — Ну пааап, пойдём, — пищит Касс, дергая его за мантию.  — Заходите, делайте заказ. Мы сейчас пройдём. — он сухо улыбается уголками губ.  — Пицца! — Мороженое! — А я хочу салат… — извечный спор трех таких разных детей. Три макушки удаляются за дверь.  — Что ты творишь?! — он сильно трясёт меня, а я наступаю ему тонким каблуком на ногу.  — Тоже что и ты! Пытаюсь ненавидеть! — бросаю ему в лицо, словно проклятье. - Что, Северус, помогают тебе эти девки в дешёвых французских кружевах забыться? — я стараюсь надавить на больное, и, кажется, у меня получается.  — А как думаешь ты? — рычит он.  — Мне кажется нет. Иначе зачем эта показная ненависть при студентах?!  — Это всё, что ты хотела сказать? — Мелкие капли моросящего дождя разбиваются об асфальт.  — Думаешь, что за девять лет у меня накопилось лишь пара строчек? Ну уж нет, я тебя ненавижу! Ты подлец! Зачем все это?! Нервная дрожь, мешается с почти истерическим смехом. Я сорвалась, впервые за долгие годы. Как давно, как долго я терпела.  — Ненавидешь? — он ещё сильнее сжимает мои плечи, злобно смотря в глаза. - Да.  — Я тебя тоже. — мгновение и я прижата к кованной ограде. Его губы отчаянно накрывают мои, я кусаю его, но почему-то не чувствую той жгучей боли, что девять лет назад. Он вытаскивает шпильки из моих волос, дёргает за них, чтобы я от кинула голову. Губы целует шею, оставляя синяк. Дождь резко начинается, и мы промокаем до нитки. Золотые листья под ногами, белый туман, дождь, полнейшее безумие поцелуев и боли.  — Ты этого хотела?! — он отрывается от меня и как-то ненавистно глядит в глаза. И за тёмной радужкой не видно зрачков. Что он чувствует? Загадка. Я отхожу от него на несколько шагов.  — Хотела не меньше чем ты. Мраморная маска трещит по швам и сквозь трещины я могу разглядеть боль.. Как кровь из раны на меня выливаются его эмоции, и я жмурюсь, закрываю глаза. Лишь бы не видеть, не слышать… - Мам, ну сколько можно ждать…  — Мы идём. . ***  — Спокой ночи. Спите крепко, завтра трудный день. — я задуваю свечи у изголовья детских кроваток.  — Мама, а мы больше не будем семьёй? — Касс обвивают мою шею руками, прижимаясь щекой к моей груди, ища защиты, поддержки.  — С чего ты взяла? — я глажу непослушную голову, успокаивающе-размеренно.  — Ну нас распределять наверное на разные факультеты. Ты уже не сможешь быть такой мягкой, а папа и без того достаточно сух в эмоциях. — детские, тонкие плечики вздрагивают под напором эмоций.  — Малышка, ну что ты! Я же останусь вашей мамой и каждый вечер буду ждать вас у себя. Я всегда буду помогать вам. Ты права, я буду строгим учителем, но это для вашего блага.  — Правда? — Фредерик при встаёт с белой постели.  — Конечно. А теперь спать. — я целую каждого по очереди, глажу по голове, подтыкаю одеяла. Пяти минут не прошло, как моя троица погрузилась в сон, сладко засопев крошечными носиками. Я осторожно, на цыпочках, чтобы старые доски, помнящие тысячи ног, не заскрипели. В гостиной, в большом кресле сидит Поппи, от чего-то задумчивая. - Всё? — спокойно спрашиваю я.  — Не больше недели, а может и пару часов. — также обречённо говорит она.  — Посиди здесь, последи за ними. — говорю я, накидывая зелёный халат на ночную рубашку.  — Конечно, но зачем? — в глазах медика стоит вопрос, мешааясь с отблескам камина и усталости.  Ей, наверное, тоже тяжело всю жизнь хранить секреты, вытаскивать людей из ямы отчаяния, вырывать из костлявых рук смерти. Я забыла закрыть ставни и железные крюки ржаво скрипят на ветру. Сегодня ветреная погода, тревожная. Луна смотрит в окно, мертвая, такая таинственно-далекая. Луна пронизывает холодом мои мышцы, заставляя ежится не то от холода, не то от страха. — У меня есть неотложное дело. Последнее, возможно.. — проговариваю я, закрывая дверь. Каждый шаг отдаётся в голове оглушающей кононадой. Холодные ступени, прям таки могильный холод. Я спускаюсь вниз и иду в подземелья, которых в юности боялась, как огня. А сейчас я боюсь человека, что находится там. «Алахомора» без затруднений отворяет дверь в его спальню. Камин потух и света нигде нет. Может я всё-таки зря пришла… И может ему противно на меня смотреть? Но я, пересилив биение сердце, которое зачем-то переместилось в горло, делаю несколько шагов и прохожу в его спальню. В небольшое окно проникает свет луны, окно открыто нараспашку, поэтому-то здесь так холодно. Он стоит у окна, облокотившись на подоконник. В чёрных волосах пляшут серебристые искры. Это не свет луны, это седена. Как быстро он начал стареть. Он не оборачивается, словно не видит, а может просто не хочет видеть. Подхожу ближе, обвив его талию руками. — Уходи, Минерва. Не надо. — говорит он устало. Я разворачиваю его к себе, обнимаю лицо руками, целую без разбора, нос, щеки, губы…  — Останься со мной. Слышишь меня? Не уходи. — приглушенно шепчу я, задыхаясь от воздуха, проникающего в раскрытое окно, от его дыхания, от осознания того, что скоро я умру. Он рывком скидывает с меня халат, в жуткой суматохе стягивает ночную рубашку, на ворох одежды летят мои очки. Наверное, тонкие стекла в роговой оправе разбиваются. Но это разве важно? Сильные руки сажают меня на подоконник, тёплые губы припадают к груди. И близость нужна не просто для утоления желания, а для того, чтобы не задохнуться от всепоглащающей нежности. Дыхание рваное, хриплое. Я забываю как дышать, когда он проводит ладонью по внутренней стороне бедра. И его поцелуи такие болезненно- страстные, что мне становится тяжело на душе. Ведь он не знает, что я умру… Но я не говорю ничего, лишь сильнее прижимаю его голову к себе, путаясь пальцами в чёрных прядях. Северус, у детей останешься только ты… Не покидай их. Я притягиваю его к себе, отбираю дыхание, а он резко входит в меня, ухмыляясь в губы. Доски подоконника неприятно зарапают кожу, но сильные руки не дают слезть. Луна прячется за тучу и накрывает Хогвартс туманом. Белая дымка проникает в темную комнату, и сквозь молочно-белую пелену раздается признание: «Милая моя…» Я сминаю простыни, сдерживая просящиеся наружу стоны, дыхание обжигает ухо: «Кричи, дорогая, кричи. » И я кричу, оставляя на его спине кровавые полосы. Больше нет запретов, больше нет ничего. Только два тела, которые так долго ждали друг друга. Я упиваюсь его поцелуями, ощущением его в себе, я чувствую, что по-крупицам отдаю ему и свою жизнь. Научи меня, как прожит последние часы... Твое сердце теперь навсегда связанно с моим... Ты даже не представляешь, как сильно переплелись наши сердца. Кровь пульсирует в висках. Он лежит на мне, не выходя, а я обнимаю его руками, целую кожу на шее, чувствуя на губах капли пота. Луна выплывает из-за тучь, снова заглядывает в окно, но её лучи уже не мёртвые, а живые, серебристые, тёплые…  — Милая моя, — звучит признание и всё повторяется вновь. Поцелуи, спертое дыхание, сильные руки на талии... Прости меня, мальчик... Я ни чем не лучше тебя, ведь сейчас мы просто сливаем друг в друга одиночество и боль... А завтра... Он засыпает на мне и сквозь сон шепчет, - Ты самый прекрасный сон, моя милая... Я аккуратно встаю, надеваю халат, ищу разбитые очки... - Здравствуй и прощай... - шепчу я, впервые поняв эту фразу.