Двойная жизнь

Едва Кадди заполучила Рейчел, Хаус почувствовал себя беспомощным заложником боли, которой все чаще становилось мало навсегда захваченного бедра, и она то и дело принималась, словно паутиной, оплетать все его тело целиком. Ему стало казаться, что вся его жизнь летит под откос, будто лишенный управления скорый поезд, и когда крушение произойдет в буквальном смысле — вопрос ближайшего будущего. Он не понимал, почему не последовало никакой реакции Кадди на его эффектный многозначительный подарок. Иногда он принимался вычислять, где он ошибся, и в чем их с Лизой мнения о мичиганском столе категорически не совпадают. По его предварительным расчетам выходило, что этот дарственный жест — кратчайший путь к тому, чтобы заново покорить и присвоить ее. Вернуть ее свободной от абсурдной идеи об усыновлении чужого ребенка. Для Хауса поставить в кабинете Кадди этот стол было все равно что сказать «тем вечером в Мичигане я влюбился в тебя». Но она истолковала по-своему, и некоторое время он терялся в догадках, с чем это могло быть связано. Затем он и вовсе забросил все попытки понять эту женщину, сотканную из хитросплетения противоречий. С каждым днем становилось все более очевидным, что момент для повторного сближения с Кадди безнадежно упущен. Игра в любовь между ним и Лизой стала принимать все более немилосердный, по-детски жестокий характер по отношению к Хаусу, и Грег начал осознавать безграничное коварство той ловушки, в которую он заманил себя сам. Выход виделся один: потребовать от Кадди сложить психотропное оружие индивидуального поражения. Но в этом случае Хаус вынужден будет либо смириться с ребенком в ее доме, либо развестись с нею и установить непреодолимую дистанцию между ними. Хаус стискивал зубы при одной мысли о подобном выборе, и, словно забыв о своих навыках рулевого собственной судьбы, допускал движение по течению. Они с Лизой в порядке строгой очередности продолжали причинять друг другу боль. Никогда прежде Хаусу не было так паршиво, как в эти несколько недель. Викодин помогал все хуже, требовались все более ударные дозы, которые в любом случае не избавляли от душевной боли. Недолгое облегчение принес метадон, но пациент, едва не погубленный на абсолютно пустом и ровном месте, расставил всё на прежние места. Грег тосковал о Лизе холодными весенними ночами, ему не хватало ее согревающей улыбки, сияющего взгляда, ласковых касаний и горячего тела. Иногда он перебирал их пустячные разговоры сразу после секса, но от этого становилось лишь больнее, да приумножалась безысходность. Его давний кошмар о Кадди, выходящей из церкви под руку с другим мужчиной, вернулся окрепшим, расцвеченным новыми душераздирающими подробностями. Таким образом, Хаус стал хуже высыпаться, да и самая необходимость в ночном отдыхе воспринималась теперь как крайне неприятное удовольствие. Но не поспать нескольких ночей подряд и получить Эмбер в назойливые собеседницы оказалось значительно хуже. В один из следующих дней, выходя из своего кабинета, по ошеломленным лицам сотрудников Кадди поняла, что пропустила что-то невероятно интересное. С Хаусом в последние дни творилось нечто неладное, не вмещающееся в его обыденное сумасбродство. Она посмотрела на Грега укоризненным взглядом, услышав от медсестры только что брошенное им с балкона «Я спал с Лизой Кадди!». Хорошо еще, что не уточнил, как давно и сколь часто это происходило. Чего он пытается этим добиться, недоумевала она, устремляясь на второй этаж выяснить с ним отношения. Давай съедемся? Кадди почувствовала, что она не только уже ничего не понимает, но и не хочет понимать. Он не сказал «я наигрался», следовательно, игра продолжается и, стало быть, он издевается над ней, хохочет глубоко внутри смехом безответственного мальчишки. Получасом позже, поручив Хауса заботам Уилсона, Кадди в состоянии полной прострации присела на диван в своем кабинете. Она велела секретарю перенести две важные встречи на завтра, заниматься сейчас повседневными больничными проблемами ей представлялось невозможным. Хаус сошел с ума, и никто больше нее не виноват в этом. Как она могла, спрашивала она себя без начала и конца. Как она могла допустить, чтобы дошло до такого. Он доверил ей свою душу, свое сердце, свой разум и сознание, всего себя без остатка. Она согласилась все это принять, она взяла на себя ответственность. Написанные не выцветающими чернилами слова «мы в ответе за тех, кого приручили» невольно вспомнились ей. Так как же она допустила, чтобы он остался один на один с болью, наркотиками, алкоголем и одиночеством? Как же могло получиться, что он переспал с нею, а она с ним – нет? Она внезапно встала с дивана, словно подброшенная внутренней пружиной. Гнетущая тишина кабинета обвиняла ее громче и яростнее, чем суд присяжных, будь у нее возможность предстать перед таким судом. Кадди бесцельно брела по коридорам больницы, никого не замечая и не видя растерянные, а то и напуганные взгляды сотрудников, впервые наблюдающих своего руководителя в шоковом состоянии. Для нее все вокруг опустело и притихло, словно в ночной пустыне. Хотелось вопить, звать Грега до потери голоса, но остаток здравомыслия шептал, что это уже ничему не поможет. На следующий день она почувствовала, что заболевает. На идеально настроенном автопилоте Кадди проводила встречи, отдавала распоряжения подчиненным, занималась повседневной проблемной текучкой. Просматривая бухгалтерские документы, она обнаружила в них некоторые неточности, явно допущенные не по ошибке, а по злому, иначе говоря, воровскому умыслу. С этим следовало разобраться, и Кадди принялась искать визитную карточку частного детектива, с которым Хаус приятельствовал некоторое время назад. Она не могла вспомнить даже его имени, пока не прочитала на визитке «Лукас Даглас», и в затуманенной памяти не всплыл дешевый комплимент о красоте ее туфель. Хаус тогда хотел знать, на что годится этот парнишка. Теперь, когда для него есть стоящее дело, ей об этом станет известно наверняка. С Лукасом, не таящем радости и восторга от новой встречи с ней, Кадди увиделась через пару часов. Передала ему материалы, необходимые для начала расследования возможного воровства в бухгалтерии. Они обсудили все подробности предстоящего дела, включая размер вознаграждения, но и тогда Лукас не торопился уходить и не сводил с Лизы своего наивно-щенячьего взгляда. Он раздражал ее невыносимо, но разобраться с бухгалтерией требовалось срочно, искать же другого детектива в эту минуту не было ни сил, ни желания. Вечером Кадди отвезла Рейчел к своей маме. Она чувствовала себя хуже, чем утром и опасалась, что подхватила какой-нибудь вирус. Удастся ли ей перенести болезнь дома или придется лечь в больницу, дочери в любом случае лучше быть от нее подальше. Невпопад отвечая на вопросы встревоженной матери, Кадди торопливо простилась с Рейчел и поехала домой. Мысли путались, сознание постепенно утопало во всё более густом тумане и готовилось полностью отключиться. С трудом добравшись до постели, Лиза, не раздеваясь, легла поверх покрывала и тотчас провалилась в беспросветную клейкую тьму. Следующим вечером Лукас позвонил в ПП спросить Кадди, может ли он заехать к ней отчитаться о деталях расследования. В госпитале ему ответили, что главврач взяла два дня отгула. К домашнему телефону никто не подходил, мобильный был недоступен, и Лукас решил нанести визит без предупреждения. Он простоял возле закрытой на замок входной двери около четверти часа, названивая и не выдвигая вполне логичного предположения, что Кадди может не быть дома. Не особенно задумываясь над тем, как будет объяснять Лизе свое насильственное вторжение в ее дом, он открыл замок отмычкой и прошел в прихожую. Кадди он нашел в спальне одетой точно так же, как накануне, в полубессознательном состоянии. У нее был сильный жар, и Лукасу на короткое мгновение почудилось, что он обжегся, когда дотронулся до нее. «Нужно вызвать скорую, я же не врач», — подумал он, но эта разумная мысль вскоре оказалась потерянной среди множества новых интереснейших открытий. От его прикосновения Лиза словно очнулась. — Грег, — сказала она неуверенно, глядя в противоположную от Лукаса сторону. Затем повернула голову к детективу и, глядя на него лихорадочно блестящими глазами, проговорила уже громче и увереннее: — Грег, родной мой, жизнь моя… Лукас ошалело посмотрел на нее, с трудом осмеливаясь довериться никогда не подводившему слуху. Грег? Это кто, Хаус? Родной? Ее жизнь? Да может ли такая женщина быть безответно влюбленной в этого вечно небритого мужлана, напрочь лишенного светского лоска? Кадди в эти минуты видела перед собой Хауса столь же отчетливо, как если бы он и в самом деле сидел рядом с ней на постели. Ее изнуренное высокой температурой сознание не могло опознать Лукаса, было неспособным различить чужой запах, почувствовать незнакомую прежде шершавость ладони. Она восхищенно смотрела в ясные голубые глаза своей желанной иллюзии, брала его за руку, пыталась высказать всё то, что осталось между ними несказанным. — Грег, прости меня, — взволнованно говорила Кадди. — Мой Грег, моя медовая горчинка, если бы только я заслуживала твоего прощения. Но нет, пообещай никогда не прощать меня. Если ты простишь, я уже не смогу тебя уважать. Прости, — фразы обрывались, ненадолго становились неразборчивыми, потом вновь обретали ясность, твердость и неумолимую жестокость, — прости меня за всё. Я не имела права выходить за тебя, не имела права бросать. Мне должно было хватить чуткости не играть с тобой в любовь, ведь я так тебя люблю, что ни в одном земном языке не существует слов, чтобы передать это. А я довела тебя до безумия, я обошлась с тобой так, как нельзя обойтись и с бездомным животным. Я должна была быть с тобой, обязана была помочь тебе, — в ее глазах показались слезы, и воображаемый Хаус приподнял ее в полусидящее положение, обнял, провел рукой по растрепанным темным волосам. — А меня не было, и твои глюки о близости со мной стали для тебя куда более настоящими, чем я, живая и любящая. Как же исступленно ты должен был желать меня, насколько же я должна была быть черствой, чтоб довести тебя до такого! И что же тебе пришлось пережить в том скорбном доме, где ты оказался? Нет, Грег, нет, ты не можешь простить мне всё это. Я навсегда отказалась и от тебя, и от твоей любви, и от прощения. Но как, как же я могла так обойтись с тобой? — Лиза, послушай, — попытался вмешаться в сбивчивый и страстный монолог Кадди Лукас. Она порывисто накрыла его губы ладонью, и он не удержался от того, чтобы поцеловать ее. — Мой Грег, чудотворец мой, — продолжала Лиза, — прежде чем мы разведемся, как я и заслужила, давай займемся любовью. Сделаем твои фантазии настоящими. И, не откладывая действий на неопределенный срок, она начала расстегивать светло-зеленую с продольными белыми полосками рубашку Лукаса. Он, продолжая ошеломленно смотреть на нее, принялся помогать их одновременному раздеванию. Множество мыслей и воспоминаний с космической скоростью пронеслись в его мозгу за эти две минуты. Всё, что он только что услышал от Кадди, было для него невероятным и сногсшибательным потрясением. Подумать только, вообразить невообразимое! И Хаусу еще достало наглости жаловаться ему, будто он, Грегори, полжизни пытается уломать капризницу Лизу и не знает уже, чем ее напугать, чтобы она сказала «да». В ту же пору Хаус смерил его ледяным взглядом, когда Лукас предложил поспорить, кто из них первым добьется благосклонности Кадди. Позже он даже просил Лукаса не волочиться за Лизой, и Лукас отступил. Не столько из уважения к просьбе приятеля, сколько из-за очевидной неприступности желаемого объекта. Лукас восторгался Хаусом. С самой первой встречи выдающийся врач, лишь по нелепой случайности не ставший выдающимся частным детективом, произвел на него неизгладимое впечатление. Он сам не заметил, как стал кем-то вроде фаната этой незаурядной личности, приобрел себе несколько пар точно таких же кроссовок, начал думать об обзаведении похожим мотоциклом. Тем более это даже не будет обезьянничаньем, поскольку, если верить больничным слухам, свою Хонду Хаус недавно разбил в лепешку. И вот перед Лукасом лежит обнаженная женщина Хауса, обмирающая по нему и сходящая с ума из-за него. По мнению Лукаса, воспользоваться этим моментом все равно что взять из квартиры Хауса его гитару на время его отсутствия. Единственно ради того, чтобы струны музыкального инструмента не покрылись многослойной пылью и не утратили своего великолепного звучания. Сделав такой вывод, Лукас положил руки на грудь Кадди и навалился сверху. Своими серыми глазами, подернутыми дымкой вожделения, Кадди по-прежнему видела перед собой Хауса, его спутанные светлые волосы, многодневную колючую щетину, даже правая нога мерещилась покалеченной. Лиза с жадностью приникла к его губам, чувствуя, как сильно она соскучилась и сколько любви и нежности ей необходимо вложить в каждый свой поцелуй. Он был до крайности перевозбужденным и, уделив малую толику внимания груди и животу Лизы, резко вошел внутрь. Она была тесной, очень горячей и обильно увлажненной. На каждое его движение в ней она отзывалась лаской, поцелуем, встречным поддразниванием. Она такое с ним творила, что он залез бы на потолок от бесподобного кайфа, если бы это не противоречило силам неизбежного земного тяготения. — Грег, еще! — требовала она от него в ту минуту, когда им обоим раскрывалось в несомненной ясности, что уже ничего больше не нужно, все закончилось к обоюдному удовольствию и радости. Лежа рядом с ней и не помышляя о дополнительных благодарственных ласках, Лукас мечтал о том, как сделает ее своей, выдавив из ее сердца того, кем она сейчас так пламенно бредит. Было бы преступлением, думал он, оставить всё так, как есть. Позволить ей дождаться возвращения Хауса из психбольницы и вымолить у него прощение. Хауса и Кадди необходимо развести как можно дальше друг от друга во имя их же наиболее предпочтительного блага. Они не влюбленные, они одержимые, ибо, чем еще можно объяснить их скрытность касательно их брака, их игры в любовь и, вероятно, многое другое, о чем ему, Лукасу, попросту неизвестно. Он не понимал, какие могут быть игры, когда все настолько серьезно. Спички детям не игрушка, и, как подлинно благородный человек, он обязан отнять у Грега и Лизы их любовь, превращенную ими в опаснейшую забаву. Допустить их дальнейшее взаимоистязание то же самое, что отправить пожарных на вертолете тушить горящий лес напалмом. Огонь тогда взметнется до небес, и погибнет всё как на земле, так и высоко над нею. Лукас может их спасти, и он спасет, попутно заполучив в объятия женщину из своей дерзкой и несбыточной мечты. Он посмотрел на Лизу, снова впавшую в бессознательное состояние и, неторопливо одевшись, вызвал скорую. Подошел к платяному шкафу, поискал ночную рубашку Лизы, натянул ее на чрезмерно жаркое тело, полностью обессиленное его желанием и страстью. В ожидании прибытия парамедиков, Лукас обыскал портфель Кадди, обнаружил в нем ее паспорт. Детектив не сомневался в правдивости ее горячечной исповеди, но тем сильнее хотелось взглянуть собственными глазами на подобное диво — штамп в паспорте, закрепляющий Лизу за Хаусом и однозначно указывающий на существование своего двойника в паспорте Грега. Полминуты спустя Лукас во все глаза смотрел на отчетливый оттиск со словами «29 марта 2008 года зарегистрирован брак с Грегори Хаусом».