Все Дороги Ведут К Тебе

— Они же сразу убивать ринутся, как мне их… сдержать? Под ногами хрустели ветки. Оба они не обращали особого внимания, куда ставят ноги, Сэм и не помнил, когда ходил по кладбищу с таким пренебрежением к тем, кто там похоронен. Как это глупо — беспокоиться о том, не наступил ли ты на могилу. Подумаешь, оскорбление умерших, когда он вот-вот спустит всю преисподнюю на живых. Приоритеты. Придется снова их расставить. — Никак, — ответил Азазель. — Я же сказал, жертвы будут все равно. — Это понятно, но можно хотя бы… — Нет. Их нужно как следует припугнуть, иначе нельзя будет контролировать, а пока жертв не избежать. Никак. Слушай, — демон схватил его за плечо, и Сэм еле удержался, чтобы не стряхнуть с себя чужую руку. — Чуть только ты откроешь врата, то выпустишь не только демонов. Но и всех тех, кто по праву должен находиться в раю. То есть, души праведников. Тут есть и плюсы. Может, не очень на то похоже, — Азазель убрал руку, — но свои плюсы есть всегда. Может, так оно и было. Кто знает. Прожитые им жизни, которые повернулись всеми мыслимыми углами, еще прошлой ночью начали тускнеть в памяти. Теперь от них остались лишь тени воспоминаний. Сэм старался, старался изо всех сил удержать то, что считал важным — те жизни, в которых проигрывался этот самый эпизод. Возможно, сам он никогда и не открывал врата ада, но теперь ему казалось, что мир гибок, как пластилин, и всегда тянется к проторенным дорожкам. Некоторые из них протоптали так глубоко, что время, несмотря на мельчайшие изменения, то и дело соскальзывало в них, подобно тому, как струйки дождя неизменно стекают в русло реки. Так что он старался, как мог, сохранить в памяти кладбище, врата, самого Азазеля и надеялся, что отказался от того, что рано или поздно и так стало бы неважным. — Пришли, — сказал Азазель. Можно было и не говорить. Врата Сэм узнал бы где угодно. Он видел их в миллионе других жизней. Касался их тысячи раз, но чтобы закрыть, не наоборот. Если Сэм собирался сделать то, чего не делал ни разу в жизни, лучшего решения ему не найти. *** Дин видел, как они подходили. Распростершись на животе на каменной крыше, он различал, как приглушенные голоса становятся все ближе и ближе. Тяжелый плотный полог ночи только-только опустился. Чтобы прицелиться, придется подпустить их ближе. Практически к самому носу. — …не всех. — Только пару сотен. Пары сотен для армии будет достаточно. И есть еще те, которые мне… дороги. Едва они выберутся, можешь закрыть врата. — А ключ? На подходе? Сэм. Сдавило живот, и Дин закусил щеку изнутри, чтобы не выдать себя. Голос у Сэма остался прежний. Дин точно не знал, чего ожидал, но уж точно не этого. Все те же характерные интонации, такие отчетливые, что Дин так и видел лицо Сэма, волосы, которые лезут ему в глаза, морщинку на лбу. К горлу подступила тошнота. Задрожали руки. Его затопили сомнения, миллион самых разных причин, почему не следует — не хочется — идти до конца. Может, все окажется не так уж и плохо? Сэм ведь еще человек. Слыша так ясно его голос, не получалось не думать о том, что где-то внутри еще оставалась частица прежнего Сэма. Крохотная частица, к которой можно обратиться, которую можно образумить. Когда-то он значил что-то для Сэма. Может быть, значит до сих пор. Возможно, получится… получится договориться. Дина несколько ужаснул ход собственных мыслей. Ради чего он вообще тут бьется? Чтобы спасти мир? Дин не знал, от кого его спасает и зачем. Идея «поступать так, как должно» исказилась еще несколько лет назад, задолго до смерти отца, задолго до того, как обычные люди стали для него случайными жертвами, которых не избежать. Чего стоит проломленный череп одного копа, когда нужно вырезать целое гнездо кровососов? Чего стоит перебить с десяток охотников, когда нужно уничтожить демона? И чего вообще стоит этот прогнивший мир с его грязью и страданиями против улыбки брата, против прикосновений его ладони к щеке? Что Дин спасает? Ради чего борется? — Он уже здесь. — Уже здесь? — в голосе Сэма послышалось искреннее удивление. — Он провел здесь целый день. — Где же он тогда? — Дин, — пропел Азазель, — спускайся давай. Если уж до сих пор не пристрелил своего младшенького, значит, не решишься уже никогда. *** Мгновение Сэм думал, что услышал плохую шутку. Демонский юмор такой. Он почти уже засмеялся, хоть шутка и вышла совсем не смешная, когда на крыше склепа показался Дин, его силуэт отчетливо вырисовывался на фоне темнеющего неба. В руке он стискивал кольт, направив его на Азазеля. И снова дежа вю. О чем уж Сэм думал всего несколько минут назад? О дырах в реальности, о том, что время возвращается на проторенные дорожки, несмотря на все изменения. Он осторожно шагнул в сторону, хоть и знал, что на этот раз может и не сработать, что эффект неожиданности давно стерся. Правила изменились с тех пор, как он в последний раз смотрел в дуло этого чертова пистолета. — Я думал, его принесет один из твоих демонов, — прорычал он, не поворачивая головы. — Мы же договорились. Азазель вздохнул. Сэм шеей ощутил его дыхание. Даже в темноте, несмотря на разделявшее их расстояние, Сэм увидел, как задрожала рука, державшая кольт. Дин все не стрелял. Спасибо и на этом. Пора просчитать все заново. — Так он уже ехал сюда с кольтом, — скучающим голосом ответил демон. — Какая разница, как ключ сюда добрался? — Какая разница? Дин здесь умрет! Ты умрешь! Мы все здесь умрем, это я помню. — Не умрет он здесь. И никто не умрет, расслабься. Дин тихо вскрикнул, рука его дернулась. Кольт пролетел камнем и ударился о землю перед Сэмом с едва слышным шлепком. — Видишь? — сказал Азазель. — Он и не собирался стрелять. Вообще-то, — демон подошел к Сэму, коснулся его плечом, — он подумывал о том, не послать ли весь остальной мир к черту ради тебя. Я прав, Динно? Дин заметно дрожал теперь на самом краю. Сэм не видел в темноте его лица и отчасти даже извращенно порадовался этому. Все так далеко ушло от привычного развития событий, что исход и представить было нельзя. — Что скажешь? — продолжал тем временем Азазель. — Неплохой расклад, так ведь? Сиди себе вечно по правую руку от Сэма, когда захочется — ушки почешут. Тебе ведь уже все равно, что станет с миром. К тому же, дело всегда было вовсе не в этих противных людишках, а в Сэме, даже до того, как ты узнал, что он выжил. Сэм медленно подобрал кольт, не сводя глаз с дрожащей фигуры. Почему Дин не скажет что-нибудь, что угодно? Почему ничего не отрицает? Где же его дерзкий настрой, где кривоватая улыбка? — Дин, спускайся. Если упадешь, Сэм сильно расстроится, а ему нужно кое-что сделать. Не усложняй. Дин повернулся и пропал. Сэм крепко стиснул кулаки, металлическая рукоятка кольта все еще хранила тепло от сжимающих ее пальцев Дина. Пусть только ему хватит ума сбежать, пусть уносит отсюда ноги, далеко-далеко. Все шло наперекосяк. Такого поворота событий Сэм не видел, он не мог даже представить, чем все закончится, но уж явно ничем хорошим. — Вот и славно, — сказал Азазель с заметной улыбкой в голосе. Дин медленно шел к ним с бесстрастным лицом, глядя куда-то поверх Сэма. Он даже перевязь снял, придурок; наверняка решил, что она ему больше не понадобится, хотя Сэм говорил ему и не раз, что носить ее нужно по меньшей мере пять недель. Куртку он тоже снял. Ни карманов, где припасена соль или святая вода, ни оружия, припрятанного на всякий случай. Чисто агнец на заклании. Идиот. Идиот, но красивый, как всегда, челюсть крепко сжата, каждый дюйм напряжен и все еще подрагивает. Потная и грязная футболка смята внизу, словно ее часами комкали в руках. Не его собственная — футболка Сэма. — Вот молодец, — чуть ли не промурлыкал Азазель. — Нам ведь не ждать от тебя никаких проблем? Работа предстоит деликатная, а мы же не хотим, чтобы Сэм пострадал. Дин встретился взглядом с Сэмом — всего на мгновение, но Сэм успел прочитать у него на лице оцепенелую обреченность — чувство, которое и не думал когда-нибудь увидеть на Дине Винчестере, человеке, который боролся с вампирами и демонами, который сказал ему нет всего два дня назад с такой простой и непоколебимой уверенностью. — Никаких проблем, — тихо подтвердил Дин. — Хорошо. Значит, решено. Сэм? Готов? Сэм крепче стиснул в руке кольт и отвернулся от Дина. — Да, — отозвался он. — За дело. Позже он не мог припомнить те десять шагов до цели. Ни то, как шел к ней, ни то, как ботинки соприкасались с землей, ни то, как громадина склепа подступала все ближе и ближе. Зато он помнил, как рядом шел Дин, как от него шло тепло, как пахла та грязная футболка. И он помнил ту секунду, когда Дин коснулся его руки. Словно бы говорил, что все хорошо, все в порядке, и теперь, когда выбор сделан, ничто уже не имело особого значения. Они оба здесь, бок о бок, а весь остальной мир пусть валит ко всем чертям, пусть хоть схлопнется в ничто. Сэм знал, что эту минуту запомнит на всю оставшуюся жизнь. Потому что в ней было все, чего Дин так и не сказал и, может статься, никогда уже не скажет. Не только обреченность, принятие этого паскудного конца всей той карусели, которой стали последние две недели жизни. Но и простое заверение в том, что его «нет» на самом деле всегда было согласием. И всегда им будет, даже если их ждет ад, даже если их ждет неминуемая смерть. Азазелю не нужно было говорить ему, где место кольта среди замысловатых узоров на двери. Сэм бы справился и с завязанными глазами. Послышался слабый щелчок, когда дуло встало на место, затем шепот поворачивающихся шестеренок, скрежет старого металла, стоны шарниров, что были старше, чем само Время. Но даже среди всех этих звуков Сэм все-таки расслышал его — характерный щелчок, словно рядом сняли с предохранителя пистолет. Он медленно повернулся. Восемь. Восемь разных пушек было направлено на него. И вовсе не старые добрые дробовики с солью, а обычные пистолеты, заряженные свинцом. Реальность подстроилась под уже известное, вошла в знакомую колею. Сэм видел одного Бобби, но знал и всех остальных тоже. Эллен, Карла, Оливию, и прочих. Он их знал, потому что спасал и подставлял их под смертельный удар так много раз, что с легкостью мог представить пятна крови, которые останутся после каждого из них. Не раз и не два он и сам их убивал. — Отойди от ворот, — процедил Бобби, целясь в Азазеля из заряженного солью ствола. И, в точности повторяя движение Сэма, когда тот заслонил своим телом Азазеля, Дин закрыл Сэма собой. — Слишком поздно, — беспечно отозвался Азазель с ленивой улыбкой. Да и почему бы ему не улыбаться? Ни один из этих пистолетов, чем бы он ни был заряжены, не сможет причинить ему вред. Вряд ли охотники этого не знали, но кольцо их не дрогнуло, словно в планах было сокрушить их одной только силой воли. Кретинизм чистой воды. Подобный расклад не стоило исключать, но ведь Сэм так верил, так верил, что теперь все пойдет по-другому. Позади стонали врата. Еще чуть-чуть, всего несколько оборотов, еще парочка ржавых шарниров. В колледже Сэму пришлось записаться на дополнительный курс истории. Курс был факультативный, один из так называемых комбинированных, и носил название «Великие битвы Древнего Мира». О профессоре замечательно отзывались, и его курсом можно было заработать три кредита, которых Сэму так недоставало, чтобы закончить год. В памяти не осталось почти ничего; едва ли не все занятия обернулись сухим изложением фактов, сплошным зачитыванием учебника. Но одна цитата врезалась в память — слова великого военачальника на исходе восьмого века: «Все меняется, и самый лучший план остается таким до тех пор, пока из лука не вылетит первая стрела». Выстрел из дробовика отбросил Азазеля всего на каких-то несколько футов. Второй заряд натолкнулся на невидимую стену в шести дюймах от груди Дина. Сэм медленно потянулся, глубоко вдохнул ночной воздух. Пора бросить кости. *** Дин даже дернулся, едва не упал на стоявшего сзади Сэма. Оливия, разумеется, кто же еще. Разницы, конечно, никакой, они все, как идиоты, стреляли в одно и то же время. Что бы ни остановило ту первую пулю, оно с той же легкостью притормозило и остальные. Все же стало немного обидно: Дин ведь ей ничего не сделал. Нельзя было сперва дать возможность объясниться, а потом уже палить? Пояса коснулась рука Сэма, и Дин задрожал, глядя на невозможное. Там, где остановились пули, в воздухе появилось слабое мерцание. Соль сработала чуть получше, это он понял по кругам на невидимой стене, по легкому колебанию ее поверхности. Чем бы ни была эта хрень, Сэм ее удерживал. И соль ей не понравилась. Не понравилась, потому что ее создал Сэм, который был наполовину демоном, а вообще — зачем сейчас об этом думать? Разве не пора заняться делом? Врата заскрипели, задрожала земля — Господи помилуй, врата ада, они и впрямь открываются. Дин протянул руку назад и вцепился в куртку Сэма, истертую и привычную на ощупь. Воздух пропитала сера. Их окутал черный дым, но лишь на секунду, потом его оттеснили прочь. Дин почувствовал, как Сэм задрожал, и подумал, возможно ли в принципе то, что он делал: удерживать две стены одновременно — одну, чтобы закрыться от демонов, и вторую, чтобы заслониться от пуль. Дин видел, как бестелесные твари бились о внешнюю стену снова и снова. Но и пули, и демонов та сдерживала с равной силой. Но не всех. Либо Сэм не мог их остановить, либо они нашли способ проскочить мимо, но Дин вдруг увидел, как охотники бросились рассыпную, увидел, как Эллен почти грациозно пролетела по кладбищу, пока не ударилась спиной о дерево и не свалилась мешком вниз. Зачем Сэм не давал демонам вырваться? Разве не за этим он сюда пришел? Разве не к этому все шло? Сэм наклонился к нему, щеки коснулось его дыхание. — Иди. Приготовься закрыть врата. Дин не сознавал, что стоит на месте, пока Сэм не потянул его за руку и подтолкнул к вратам. И даже тогда Дин стал как вкопанный, глядя, как темно-красная пасть выплевывает столько демонов, что и представить страшно. Значит, это и есть ад? Все эти крики, огонь, угольно-черный дым, без остановки, без единой заминки вырывающийся волнами? К ним двинулся Азазель; он широко раскрыл рот, но все звуки затопил ураган черных облаков, с остервенением бьющихся о стены, и нечеловеческие вопли. Сэм снова его подтолкнул, и ноги Дина наконец понесли его к вратам, пока все инстинкты в нем вопили, что надо бы убраться куда подальше. И он должен закрыть их? Как? Это вообще возможно? Такое чувство, будто из ушей у него потекла кровь, голова была готова взорваться. Хоть один человек вообще подходил к преисподней так близко и выжил? Сэм по-прежнему удерживал щит вокруг него. Об него бились какие-то существа, тьма так сгустилась вокруг него, что Дин два раза терял врата из виду, пока наконец не нащупал стальную дверь. Ладони его заскользили по выемкам и узорам, судорожно стараясь найти замок, и свет от адского пламени ничуть не разгонял эту сраную тьму, окутавшую его. Вполне возможно, что он стоял сейчас на самом краю и даже не подозревал об этом. Он задел костяшками большую и загнутую штуковину и не раздумывая схватился за нее. Заслезились глаза, потекло из носа, его омывали волны зноя, сухого и обжигающего. Штуковина, за которую он ухватился, легко выскользнула из рук, и он нащупал знакомую рукоятку кольта. Ну наконец-то. Наконец-то нашел. Осталось только упереться в землю и поднажать, возможно, удастся закрыть хоть одну створку, удастся уменьшить этот поток. Дин едва прикоснулся к вратам снова, как щит исчез, вверх по горлу проползло жжение, и что-то врезалось в него с такой силой, что сбило с ног. *** Причуд у Лиллиан хватало, но больше всего Сэму нравилась ее склонность строго каждые две недели увлекаться чем-то новым. Отец называл это «крутинизмом» — опять, мол, закрутилась, как белка в колесе. Она и рисовала, и скульптуры лепила, выпекала гурманские блюда, занималась акварелью и каратэ, придумывала украшения, увлекалась внутренним дизайном, домиками для птиц, свариванием — они вникала в каждое занятие, в рекордные сроки в совершенстве им овладевала, порой забрасывала очередное хобби, как только достигала в нем высот, но чаще всего развлекалась им, пока не подворачивалось что-нибудь новенькое. Завораживающее было зрелище. И пугающее. По крайней мере пока она не загорелась вязанием. Почему-то именно с вязанием у нее никак не ладилось. Сэм находил смешным, что человек, всего месяц назад без запинки переводивший с фарси, способен связать шарф, один конец которого на два дюйма шире второго. А ведь она старалась, бог свидетель, как она старалась, пока Сэм не начал ловить себя на том, что невольно стискивает зубы каждый раз, когда слышит перестукивание спиц. Этим искусством мать так и не овладела. Это занятие, как и некоторые другие, ей пришлось оставить, и никому не разрешалось об этом упоминать. Сэм так ничего и не сказал на этот счет, но ему казалось, что в этом деле нет ничего особенного сложного. Теперь, когда он стоял перед вратами ада и чувствовал бьющий прямо в него жар, Сэм спросил себя, не понял ли принцип еще тогда. Ведь то, что он делал сейчас, по сути мало чем отличалось от попытки связать шестнадцать свитеров одновременно. С завязанными глазами. Эта метафора единственная хоть как-то отражала суть. Потому что он действовал практически вслепую. Не видел ни длины, ни ширины своей стены, которая сдерживала демонов. Едва ощущал щит, который создал вокруг Дина, тот был плотнее стены — а как же иначе, но и стабильностью не отличался, в него же бились волны жара из открывшейся преисподней. А ведь был еще кислород, которым Сэм насыщал отсеченное стенами пространство — для себя и Дина. Пока он до этого додумался, прошла минута или две, и за это время сквозь трещины пролезла парочка демонов. Затем он окружил себя защитой — слабее, чем остальные, потому что не знал, нужна ли она или нет. Может, в него, демонское отродье, вообще нельзя вселиться. Но отбросить ее и узнать наверняка было слишком рискованно. И в довершение всего Сэм осторожно направил ручеек силы к вратам напротив Дина. Неудивительно, что у него уже шла кровь, хоть он и тренировался, хоть и знал теперь, что именно делал и как. Просто слишком много взвалил на себя. И когда Азазель, не теряя времени даром, напал на него, от чего-то пришлось отказаться. Сэм скинул свой собственный щит, рассудив, что именно без него можно обойтись. Он помнил, насколько силен Азазель, другие жизни подготовили его к тому, что вот-вот должно было произойти. Неожиданно для него Азазель ударил по неустойчивой стене вокруг Дина, разбил защищавший брата щит, отрезал путь потоку кислорода, который сквозь зной и облака серы направлял Сэм. Одно мгновение он еще чувствовал Дина, чувствовал ликование, когда тот нашел кольт — ликование, вселившее в Сэма ужас. Дин так старался закрыть врата только лишь потому, что его попросил Сэм; старался, не понимая, что делает и зачем, но преисполнился решимости довести дело до конца все равно. Упрямство, настойчивость, непоколебимая вера в Сэма, а ведь тот, вполне возможно, того и гляди обречет на погибель целый мир. В следующее мгновение Дин исчез. Вот так запросто. Сыграл в ящик. То ли его сломали, то ли задушили, то ли он с криками провалился в бездну. Рассвирепев, Сэм закричал. Под ногами задрожала земля, полопались камни, демоны бросились от него врассыпную с собственными криками. В стоявшее поблизости дерево ударила молния, и оно вспыхнуло, как свечка. И еще одно позади Сэма, так близко, что он должен был ощутить удар. Вокруг затрещал, загудел воздух, заряженный электричеством. Азазель подбирался все ближе и ближе, молотил по стене, по хрупкому захвату, которым Сэм еще удерживал врата. Всеми силами, которыми обладал, демон бил по силам Сэма точно молотком, каждое попадание ударом гонга отражалось в ушах, отчего сосредоточиться становилось все труднее и труднее. Сэм смутно осознавал, что истекает кровью, что та непрерывно течет по стиснутым губам и подбородку, и Сэм устыдился, что насмехался тогда над Лиллиан, в первый раз ему стало невыносимо стыдно, потому что вся его затея с вязанием шестнадцати свитеров с завязанными глазами шла не совсем по плану. Возможно, такого поворота событий еще не было, возможно, они ступили на неизведанную территорию, но Сэм знал, чем все закончится. Он потерял Дина и теперь боролся изо всех оставшихся сил, и сцена эта была ему знакома, пусть даже сменился фон. Не важно, какие изменились детали, не важно, сколько мелких поправок привнес Сэм, он всегда оказывался в этом месте. *** Черт, как же больно. Будто глаз вырвали прямо из глазницы. Глаз никуда не делся (в чем Дин не преминул убедиться), хотя на какое-то время выбыл из строя. Слава богу, хоть второй глаз работал. Дин умудрился приземлиться на сломанную руку, и адская боль в ней прямо-таки убивала. Итак, он остался без глаза и без руки посреди битвы за врата ада. Если бы в голове тревожно не звенело, Дин почти не сомневался, что сочинил бы сейчас неплохой анекдот. Или такой анекдот уже есть? Что-то вроде: «Заходит как-то в бар одноногий, однорукий человек». Он попытался глубоко вдохнуть и поперхнулся, закашлялся, в груди пугающе сжалось. Пожалуй, стоит оставить шутки на потом, когда он сможет нормально дышать и стоять. Вдыхал он сейчас уж точно не воздух, и легким его эта гадость отчаянно не нравилась. Свело живот, так хотелось исторгнуть из себя все, не то чтобы внутри что-нибудь оставалось. Он кое-как встал на четвереньки, еле сдержал рвотный позыв. По крайней мере кольт оставался при нем. Вместе с искалеченной рукой Дин приземлился прямо на него. Пистолет впивался ему в бедро уже некоторое время, наверняка оставит еще один синяк. Дин огляделся, про себя проклиная слепую зону, в которой очутился, и замер. Горела земля. Вокруг склепа, а может, и всего кладбища обгоняли друг друга языки пламени. В землю били молнии, и та содрогалась. Норовил обрушиться сам склеп, камни его заскрипели, вверх по стенам побежали глубокие трещины. Врата стояли раскрытые настежь, но двери начало сминать, и Дин впервые ощутил отголосок страха — впервые с тех пор, как решил плыть по течению, позволить Сэму исполнить задуманное. Стена, которую возвел Сэм, все еще стояла, правда, теперь Дин видел, что это никакая не стена, а скорее купол, удерживающий их всех внутри. Черный дым отступил, несколько сотен — навскидку — демонов оттолкнуло назад так далеко, что Дин видел лишь черный клубок из них в дальнем углу покрытого куполом пространства. В любое другое время он бы засмеялся. Твари будто сбились в кучу от страха, черные волны закипели, накрывая друг друга, точно ни одному демону не хотелось оказаться впереди. И Дин видел, почему. Потому что Сэм парил в воздухе. В самом деле — парил в футе от земли, в эпицентре урагана, руки он раскинул в стороны, под ноги ему натекла целая лужица крови. Воздух вокруг задрожал и схлопнулся, взорвался сотнями маленьких фейерверков; волосы у Сэма встали дыбом, точно от удара током, на лицо брызнуло темно-красным. Напротив него стоял Азазель, повернувшись спиной к вратам. Чуть ли не каждую секунду он подергивался, точно в него что-то билось, подталкивая обратно к бездне. Судя по всему, Сэм выжимал из него все соки — ну или как там оно у демонов. Что происходило на самом деле, Дин и не пытался уразуметь. Но кое-что он все же знал. Знал, что у Сэма идет кровь, а у него самого есть кольт. У него есть кольт, и на него никто не смотрит, все забыли про него — тупейшая ошибка, которую только можно было сделать, потому что нельзя вот так просто сбить Дина Винчестера с ног и забыть про него. Хоть бы даже у него и работала только одна рука, видел один только глаз. Для левой руки расстояние было немаленькое. Он прикинул, не поднять ли правую, но ту он не чувствовал от самого плеча, а сплоховать было никак нельзя. Пять пуль ведь всего осталось. Подумаешь, всего двадцать-тридцать футов. И с одним глазом можно выстрелить. Что обнадеживало, потому что он и впрямь видел одним только глазом. Пять пуль, три попытки — не больше. Он тщательно прицелился Азазелю в голову, в местечко за ухом. Нажал на спусковой крючок. Пуля поразила цель с такой точностью, что им бы гордился даже отец. Две секунды Дин улыбался — все же стрелок из него получился отменный. А потом лопнул купол. *** Когда Дину исполнилось десять, Джон решил, что им давно пора отдохнуть несколько дней. Один из тех редких сюрпризов на день рождения. Они пересекли Индиану и въехали в Иллинойс, ни запланированных охот, ни какой бы то ни было спешки. Где-то около Стоктона Джон наткнулся на летний лагерь, почти пустой в то время года. Дин позабыл название, за прошедшие годы оно ускользнуло из памяти, но он помнил, что они с отцом поставили палатку рядом с Сомовым Ручьем, что служило неиссякаемым источником для шуток, ведь никаких сомов в ручье не водилось. Целых два дня они только и делали, что рыбачили да играли в покер; проигравшему доставались всякие мелкие поручения, за которые Дин с радостью брался и так, хотя выигрывал он чаще, чем проигрывал, даже тогда. Вечерами они сидели перед огнем, и Джон в кои-то веки не просил его перечислить, как убить разных тварей, как на них охотиться. Сорок восемь часов — в тот день, когда ему исполнилось десять и в следующий — Дин чувствовал себя настоящим мальчиком. А не деревянной фигуркой, вырезанной с одной единственной целью, не папиным солдатиком, не помехой или недоделанным героем. А обычным ребенком, который бросал в ручей камешки и смотрел, как по утрам поднимается туман, а по вечерам садится солнце. Который лежал, закрыв глаза, в еще мокрой от росы траве, и солнце жгло ему веки. Который слушал щелчки отцовской удочки и слабый скрип холщового стула от собственных движений. Только годы спустя он понял, что был тогда счастлив. Что мог позволить себе роскошь облечь чувство в слова и сказать: «Вот оно, вот часы, минуты, дни, когда я был по-настоящему счастлив».