Все Дороги Ведут К Тебе

Непонятно, жар ли это виноват или нет, но казалось, что дом заледенел и внутри, не только снаружи. Развернуться там было где, перегородки отсутствовали вовсе, гостиная выходила прямо на кухню. Спальни — скорее всего, их было несколько — примостились под левым скатом крыши. Справа возвышалась дровяная печь, пока что холодная и пустая. Дин хмуро посмотрел на высокий потолок. И куда только такой забабахали — непрактично, да и обогрева требует немерено. Он скинул сумку на пол, уже начиная клацать зубами. — Садись, — указал Сет на стул рядом с печью. Сам он сгрудил пакеты на стол в гостиной и прошел на кухню. Бормоча себе под нос, загремел ящиками. А он явно неплохо ориентировался в доме бывшего знакомого. Так и подмывало прикопаться к нему по этому поводу. Но Дин так хреново себя чувствовал, что и начинать не стал. Он съежился на стуле, с тоской вспоминая старый спальный мешок. Дин взял его с собой, когда охотился на вендиго в прошлом году, мешку тогда стукнуло десять лет, а он оставался по-прежнему целехонек. Но потом его изодрали в лоскуты. Дин так и не купил новый, не до того было. Сет вернулся и присел у печки с грудой скрученных газет. — Внизу есть газовая печь, — будто извиняясь, сказал он, — но она только воду подогревает. Зимой тут не живут. Мальчишка снова его удивил, когда развел огонь всего за несколько минут с помощью одних только обрывков бумаги и парой сухих поленьев у печки. Вскоре Дин уже чувствовал жар от нее, проникающий сквозь одежду. — Поленья в подполе еще есть, — продолжил Сет. — На пару дней должно хватить. Есть хочешь? — Не то слово. *** Сет разложил на столе в гостиной все, что стащил из аптеки и что еще оставалось в санитарной сумке. Физраствор заканчивался. Сет так перенервничал в долбанной аптеке, поминутно вздрагивая от любого шороха, что мысли о растворе вылетели у него из головы. Ну, закончится он, не страшно, мир от этого не рухнет, но Сета все равно жгла мысль о том, что он забыл про такую элементарную вещь. — Эй, солнышко. Я тут, вообще-то, без рубашки сижу, а у меня температура. Нельзя ли поживей? — Повернись. Тут свет лучше. Дин молча сел на стул верхом, развернувшись к печке. Внутри у Сета что-то сжалось. Вовсе не физраствор его беспокоил. А что, он и сам не знал. Но теперь, когда уже не прикроешься ни шоком, ни выпивкой, мысль о том, что он сейчас прикоснется к Дину, вдруг вытеснила собой все. Водонепроницаемые повязки, ничего больше. С ними он справится и с закрытыми глазами. Но когда он срезал со швов марлю, руки у него дрожали. Кожу Дина усеивали старые шрамы. На плече белел сморщенный рубец от удара ножом, вдоль ребер вился давно заживший неглубокий порез, поясницу испещряли отметины, похожие на следы от ожогов. Сет уже видел их раньше: сперва на ферме, потом в мотеле. Но вот относился он к ним уже не так отстраненно. Как и многие его коллеги, Сет умел отгораживаться от пострадавших. Да и как иначе: зияющие раны, разорванная плоть, чужие страдания — не каждый выдержит. Сет научился ставить защиту, отталкивать чужую боль от себя, переключаться на следующий вызов. Получалось далеко не всегда, особенно когда случай попадался очень тяжелый. Вот как сейчас. — Сколько тебе лет? — спросил он. Дин чуть заметно передернул плечами. — Двадцать четыре. Так много шрамов, а лет так мало. Пальцы Сета замерли над сморщенной кожей, очертили шероховатости. Никто так и не залатал эту рану, лечение пустили на самотек. И след остался глубокий. Мышцы у Сета под рукой шевельнулись, и он отдернул руку. — Шрамам поражаешься? — поинтересовался Дин с искренним любопытством в голосе. Нет. Дело тут было вовсе не в шрамах. Ни в старых, ни в свежих. А в том, что Сет, сам того не сознавая, начал выучивать карту из них наизусть. Рубцы под пальцами ощущались привычно, словно были его собственными; только-только открытые, они уже стали частью его самого. Нет. Если что и поражало, так это сплошные мускулы. Широченная спина, плечи, что так далеко раскинулись друг от друга. Веснушки. Едва заметно они рассыпались по плечам, словно по тем прошлись кистью с золотой краской. — Надо было швы наложить, — сказал Сет, стараясь, чтобы не дрожал голос. — Обошлось бы без таких жутких шрамов. — Не до того было. Зажило ведь, — коротко ответил Дин. Сет выбросил испачканные бинты в мусорное ведро и внимательно осмотрел свои первые швы. И поморщился: это ж надо было так схалтурить, просто чудо, что раны не загноились. Остальные выглядели лучше, аккуратнее. Останутся шрамы, но не слишком заметные. А кое-где обойдется и без них. Он разорвал упаковку, осторожно замотал швы бинтами и налепил на каждую рану по две прозрачных наклейки — так, на всякий случай. — А ты, я смотрю, — начал Дин, — знаешь тут все ходы и выходы. — Прошлым летом провел здесь уикенд. — С бывшим знакомым? — Да. — Как его звали? Сет замер на секунду, потом вдруг наложил последнюю повязку чуть сильнее, чем следовало. Дин зашипел. — Прости. Я все. Когда выйдешь, надо будет снять, так что… дай знать, когда закончишь. — А оставить нельзя? — Нет. Раны должны дышать. И надо убедиться, что в них не попала вода. — Ладно. Дин встал, и Сет сделал шаг назад. Глупость, конечно, с его стороны, он был выше на целый дюйм, а то и два. Просто Дин, когда подходил слишком близко, как-то нависал над ним, что ли, загонял его в угол. Сет отвернулся убрать остальные медикаменты обратно в сумку, чтобы не смотреть. Чтобы не видеть все это выставленное напоказ тело. Чтобы не думать о той секунде, когда Дин, оказавшись в ванной, обнажится полностью. Как заберется в душевую кабину, и кожа его засияет под горячими струйками воды. Нет. Припасы. Вот о чем надо думать. Они съели по банке томатного супа, но в кладовке оставалось еще много чего, начиная с говяжьего рагу и заканчивая консервированными персиками. На одних консервах, однако, долго не протянешь. Нужны овощи, фрукты, хлеб. Дину необходима настоящая еда, особенно если учесть горку таблеток, которой его пичкают каждые шесть часов. Где-то тут хранился небольшой запас денег на черный день, Джеймс заглядывал в него, когда был здесь с Сетом в первый и последний раз. Пора было выяснить, на что им можно рассчитывать. И прикинуть, что еще понадобится, потому что два раза в город наведываться не хотелось. Начал он со спален, потому что — где ж еще прятать деньги, как не там? И, уж конечно, не потому, что там он не слышал, как шумит в душевой вода. Нет. Мысли его крутились вокруг совсем других тем. *** — Мародером заделался? Сет подпрыгнул, и Дин мысленно обругал себя. Казалось, еще пару часов назад мальчишка так не дергался от одного звука его голоса, и Дин понял, что его это задевает. Все оттого, что он так резко схватил Сета за руку в машине? Тот застал его врасплох, вот и все. Еще повезло, что запястье целое осталось. Шрамы? Но Сет же видел их еще тогда, на фермерской кухне. И пока что никто не жаловался. Вообще-то, наоборот, почти всем девчонкам его шрамы очень даже нравились. Вот только Сет не был какой-то там пьяной девчонкой, которую Дин подцепил в придорожном баре. «Надо было швы наложить, — сказал Сет. — Обошлось бы без таких жутких шрамов». Черт, да по нему монстров изучать можно. Когда-то давно Дин стыдился своего тела. В далеком-далеком прошлом. Ни вспоминать, ни думать о котором не хотелось. Ему не нравилось, что этот стыд закрадывался обратно, и уж точно не нравилось невесть откуда взявшееся желание надеть рубашку. Дин оглядел спальню: крепкую дубовую кровать, аккуратно заправленное кремово-серое покрывало — стильно, но не слишком навязчиво. Типичный такой домик для летнего отдыха. Дин вдруг живо представил себе парня, с которым Сет провел тут выходные. Наверняка один из этих одетых в хаки придурков, которые ходят в походы в ботинках за пятьсот баксов, а по выходным играют в теннис. Да и почему нет, собственно? У Сета наверняка есть свой летний домик. В семье, где у родителей две ученые степени, таких домиков, наверное, даже два. — Я нашел деньги, — сообщил Сет. — Пару сотен, как раз хватит, чтобы прикупить кое-что в городе. И я подумал — может, захочешь переодеться в чистое. И он протянул Дину аккуратно сложенные фланелевые штаны и майку с длинными рукавами. Бывшему знакомому, наверное, принадлежали, как уж там его. Взгляд скользнул ниже и натолкнулся на этикетку с надписью «Eddie Bauer». Наверняка и на штанах то же самое. И на вид, и на ощупь комплект казался новым, его, судя по всему, и не надевали ни разу. К горлу подкатила злая горечь. — И так сойдет, — ответил он, возвращая одежду. — Ты же весь в лохмотьях. — Я сказал, сойдет, — напряженно повторил Дин и внезапно возненавидел этот проклятущий дом и все, что в нем было. — Срань эту снимать собираешься или как? *** Потом он снова сидел на стуле верхом, жар от печки дышал прямо в лицо, пальцы Сета вновь прикасались к телу. Повязки тот снимал осторожно, почти нежно, словно боялся, что причинит боль, если потянет слишком резко. Но Дин все еще злился. Какого хрена он тут торчит с каким-то мажором? Потому что мордашка смазливая? Да его же, блин, арестуют, а из-за чего? — Из-за смазливого парня. Убьют ни за что. Ну и тупость. С первого взгляда на мальчишку Дин утратил способность к здравым решениям. И ради чего? — Мне вот что интересно, — начал он, — чем ты тут занят, собственно? — Гм, повязки снимаю? — Я не про это. Что ты забыл тут, со мной. Скучно живешь? Сомневаюсь. Приключений, наверно, и на работе хватает. Так в чем же дело? Такой, типа, способ послать старика нахер? Или просто решил сбежать ненадолго от своей жизни? Сет помедлил, не отрывая от его лопатки теплую ладонь, затем мягкие прикосновения возобновились, точно ничего не случилось. — Я бы никогда… не обидел отца. И маму. Только не так. И нормальная у меня жизнь. По большей части. — Ну да. И родители неплохие, и жизнь в целом тоже, а то, что вздумалось прокатиться по стране с одним из самых опасных преступников — это так, блажь. А что, вполне логично. Нормальный человек так бы и поступил. — Ты пропал бы один. — Ну нет, — фыркнул Дин, — на меня не вали. Не припомню, чтобы просил о помощи. И уж точно не припомню, чтобы звал тебя с собой. Сет дернул за последний кусочек марли и вырвал вместе с ним пару волосков. Дин поморщился. — Но когда я потащился следом, бурных возражений слышно не было, — ответил Сет напряженным тоном. — Что с меня взять, — ухмыльнулся Дин, — падок я на смазливых. Но раз уж меня, всего верней, подстрелят или упекут за решетку, потому что какой-то сынок богатеньких родителей ни с того ни с сего вдруг ушел в отрыв, можно, наверное, и узнать, почему. Он повернулся и увидел, как Сет швыряет медикаменты обратно в аптечку; пол-лица его скрывали волосы, а руки дрожали. И что-то внутри у Дина болезненно сжалось. Сет глубоко вздохнул, и когда он снова заговорил, Дин удивился, как спокойно прозвучали его слова: — Ты был ранен, болен, совсем один, и я просто подумал… — О чем? Что подлатаешь меня точно несчастного кролика с перебитой лапкой? Чтоб поставить галочку в списке добрых дел за год? — Нет! — Сет наконец вскинул голову и, судя по выражению лица, ушам своим не поверил. — Господи, и как тебе только… нет. — Точно? Потому что с моей стороны все выглядит именно так. Несчастный психопат, всю жизнь гоняется за монстрами один-одинешенек, ни семьи, ни друзей, и ты его приютил, как бродячую собачку, потому что жалко стало. Потому что в твоем мире на все раны накладывают швы, чтобы не оставалось шрамов, бойфренды носят паскудные майки за сотню баксов, и сложнее всего в жизни признаться папочке, что не хочется идти на врача. То испуганно таращишь на меня глаза, то смотришь так, словно я бродячий песик, так что давай. Говори. Что ты тут забыл? Как-то незаметно он подобрался ближе. Оттеснил мальчишку к столу, в любую секунду ожидая, что вот сейчас, сейчас обида у Сета на лице сменится гневом, и хоть Дин и ненавидел уже себя за этот порыв, ненависть эта не обошлась без укола извращенного удовольствия. Он же явно был прав. Совершенно точно. Где-то на полпути, может быть, еще в долбанной скорой, проявились первые признаки того, что Дин втрескался по самые уши. И ничем хорошим это не закончится. Такие, как Сет, ему уже встречались. Богатеньким мальчикам при бойфрендах с летними домиками Дин Винчестер нахрен не сдался. Может, им и хотелось, пока Дин их трахал, потереться о его пистолеты, чтобы ощутить себя на минутку живыми, прочувствовать опасность. Но стоило им получить свое — поминай как звали. Искренних чувств скорее добьешься от проститутки, чем от таких парней, как Сет. И вот Дин опять нашел себе хорошенького мальчишку, который сам не знает, чего хочет. Вот только на самом деле все было в тысячу раз хуже. Почти мгновенное погружение в то, что принесет одну только боль. Потому что сам Дин в своих желаниях разбирался прекрасно, и этого мальчишку он хотел так, как еще никогда никого не хотел. Хотел во всех смыслах, какие только можно себе представить. Чтобы тот сидел в номере мотеля на кровати напротив, вытянув свои длинные ноги, и можно было распить с ним бутылочку. Чтобы сидел в «Импале» за рулем, обхватив его своими длинными пальцами. Чтобы держался рядом, спина к спине — пока Дин дрался, спал, охотился. Чтобы задевал его плечом, пока они шли рядом, чтобы их руки соприкасались. Хотелось чувствовать улыбку Сета, его ярость, его дыхание — глупые мелочи, которых никогда не хотелось ни от кого другого; желания, неосознаваемые еще три дня назад. Смазливый стервец, о котором Дин и знать ничего не знал и который буквально из ниоткуда влез в его жизнь, становился слишком важен — до боли, до бешенства. И Дин перепугался до усрачки. Перепугался и разозлился. Сет выдохнул, и Дин щекой ощутил его прерывистый вздох. Вот сейчас ему скажут, что он мудак. Скажут: «Проваливай». А Дин и рад стараться. Рад оборвать это безумие раз и навсегда, положить ему конец, пока не стало только хуже. Он был готов к чему угодно, от оскорбления до старого доброго удара в челюсть. Но вот чего он не ожидал, так это что мальчишка подастся вперед, мазнет губами по губам, обжигая горячим дыханием. И, уж конечно, Дин не ждал, что поцелуй выйдет таким нежным и легким, без явного гнева или желания. Все внутри замерло, все его существо затопила растерянность, краска бросилась в лицо, словно он вернулся во второй класс, и его снова поцеловали в самый первый раз. Сет медленно отстранился, глядя на него широко раскрытыми глазами — тоже растерялся. Губы его были все еще приоткрыты, щеки тоже тронул румянец, вот только на нем краска смотрелась столь же сладко, как и на первой зацепившей девчонке, и столь же порочно, каким показалось первое увиденное порно. Соберись все его желания, все образы, которые Дин подбирал, когда дрочил в каком-нибудь мотеле, словом, соединись все его фантазии в одном единственном человеке, им стал бы Сет в эту самую секунду — с румянцем на скулах и широко раскрытыми глазами. Но если не отрываться совсем уж от земли, где-то на задворках сознания Дин понимал, что надолго рядом с ним мальчишка не задержится. И никогда не будет принадлежать Дину, что бы их там ни связывало. Но эта деталь показалась вдруг такой мелкой и незначительной. Зарывшись пальцами Сету в волосы, Дин тянул его на себя, и одуматься или включить логику он уже не сумел бы. Сет удивленно ойкнул перед тем, как Дин смял его губы своими, и пару пугающих до тошноты секунд Дин ждал, что мальчишка его оттолкнет. Однако Сет ворвался языком ему в рот, вцепился в руку, в спину и потянул на себя и… Господи милостивый, губы у мальчишки были самим воплощением греха: сладкие и настойчивые в одно и то же время; он вылизывал Дину рот, словно мысль о том, чтобы оставить хоть один уголок нетронутым, его убивала. Дин притиснул мальчишку к столу, сунул свободную руку ему под рубашку, нашел ладонью подрагивающие мышцы живота, и Сет застонал, разродился Дину в рот целой серией стонов, цепляясь еще сильнее, целуя еще отчаяннее. Это ничего не изменит. Наоборот, станет только хуже. Но какая, к черту, разница, когда кровь ревет в ушах, ноздри заполнил аромат лимонной травы, и Сет влажно дышит в щеку. Дин обхватил его за талию и одной рукой усадил на стол. Мешок упал на пол, следом брызнула керамическими осколками чашка с остатками кофе. Сет в ответ крепко обвил его ногами, притянул к себе еще ближе, царапнув поясницу короткими ногтями. Дин слепо потянул его за рубашку неловкими подрагивающими пальцами, и те несколько секунд, пока губы Сета не касались его собственных, растянулись на годы, как если бы они оказались под водой без запаса воздуха. Дин не глядя отбросил рубашку в сторону и замер. Вздымающаяся с каждым прерывистым вздохом грудь, взлохмаченные волосы и уже припухшие губы — мальчишка был так красив, что защемило сердце. Дин чувствовал эту боль глубоко в груди, словно запоздалое жжение от выстрела. Зрачки у Сета стали просто огромными, впадинка у горла уже блестела от пота, мышцы живота заметно подрагивали, словно все еще ощущали прикосновение. — Господи, — хрипло проговорил Дин. — Какой же ты. Сет провел по нижней губе языком и соскользнул по столу поближе к Дину, чтобы тот ощутил у бедра пульсацию налитого члена. — Ну же, — прошептал он, цепляясь за край стола, бедра его дернулись Дину навстречу, потираясь об него. Прикосновение отдалось у Дина в спине, будто по ней провели ножом. Он издал какой-то звук и сам его не услышал из-за крови, стучавшей во рту, в горле, за глазами. Да он же сейчас спустит прямо в штаны, точно какой-нибудь молокосос. — Ну же, — застонал Сет и ринулся вперед, снова царапая кожу ногтями. Он сомкнул губы вокруг соска и вобрал горошину в рот, самую капельку задевая зубами. Дин застонал, в первый раз в своей гребаной жизни он не сдержал стон — и не сдержал бы, даже если бы знал, как. Хотелось сдернуть мальчишку со стола, поставить на колени, ощутить, как этот рот вбирает его в себя, как брызжет сперма на эти невозможные губы. Вот только Дин подобрался к финалу так позорно близко, что и трех секунд не продержался бы. Стол тревожно заскрипел, и на пол полетело остальное: марля, ножницы; с тихим шелестом вниз спланировали бинты. Да ведь чертова деревяшка сейчас сломается. Дин сунул ладони мальчишке под задницу и легко приподнял его со стола. Сет выпустил изо рта сосок, до боли чувствительно проехавшись по нему зубами; закинул руки Дину на шею, а лодыжки скрестил на поясе. А потом тихо хмыкнул Дину в шею и украдкой вывел языком обжигающе горячую полосу от ключицы к подбородку. Они рухнули на кушетку у дальней стены. Дин слепо вдавил Сета в подушки, снова нашел губами губы, сражаясь с джинсами, молнией, трусами и бог знает с какой еще дурацкой одеждой, от обилия которой хотелось закричать. Наконец пальцы взяли в кольцо скользкий от смазки член. Черт, даже эта его часть была прекрасна: длинный и обрезанный, загибающийся кверху член поражал своим совершенством, с какой стороны ни посмотри. — Черт, — охнул Сет, толкаясь бедрами Дину навстречу, — о черт… Ноги их перепутались, но черта с два Дин отпустит мальчишку лишь затем, чтобы освободить его от гребаных джинсов. Выгнув запястье, он крепче обхватил лежавший в руке член и провел пальцем под головкой, чем собрал еще больше смазки. — Черт, — с рычанием вернул он Сету его же собственные слова, — как же ты меня заводишь, малыш. — Ну же, — прохныкал Сет, — ну же, дай мне… дай… — Что угодно, — шепнул Дин ему в губы, — ты только скажи. И черт бы его побрал, если он покривил душой. В тот миг ради этого мальчишки, будь он неладен — ради его длинных ног, гладкой кожи, припухших губ, прерывистого дыхания — Дин сделал бы все, отдал бы все. Не задумываясь, он взял бы этот красивый член в рот. Дал бы себя заездить так, чтобы неделю ходить не смог. Что угодно. На что он не соглашался еще никогда и ни для кого. Дин бы и сердце свое преподнес на блюдечке, если бы Сет захотел. Тот зашарил руками по джинсам, и Дин чуть не кончил, когда мальчишка прижал к нему ладонь, чувствительно горячую даже сквозь два слоя одежды. — Хочу… хочу потрогать тебя… Чуть приподнявшись, Дин с отчаянием набросился одной рукой на пуговицу джинсов, как если бы та была сложным ребусом, но Сета он так и не отпустил, пытаясь выдержать все тот же ровный ритм, с которым скользил кулаком по члену. Сет тоже затеребил его джинсы, и у обоих, как видно, от желания чуть помутилось в голове, потому что возились с одеждой они целую вечность: и молния заедала, и ладони у них соскальзывали от пота и смазки. Наконец мальчишка сдернул джинсы вниз, и Дин ринулся в атаку, выпустив член только затем, чтобы обхватить ладонью их обоих. Сет застонал — низким гортанным, почти болезненным стоном, и Дин, чтобы не сделать того же, куснул его в плечо. Он принялся толкаться Сету навстречу, отключив осторожность, отключив мозги, словно еще немного — и он распадется на части или воспламенится; пальцы его оставляли синяки, а сам Сет явно сдирал у него со спины полоски кожи, и так отчаянно хотелось кончить — и в то же время — чтобы ощущения длились вечно. — Черт, — простонал Сет ему в ухо, — еще чуть-чуть… И вдруг все перестало иметь значение, лишь бы только Сет кончил раньше него самого, чтобы увидеть его, когда в голове более-менее ясно, чтобы услышать его, почувствовать, как сперма брызжет на руку, член, живот. Чуть раньше Дин уронил голову Сету на плечо и теперь приподнял ее, не замечая отпечатков собственных зубов, уже наливающихся синевой. Сет запрокинул голову, приоткрыл влажные губы, сомкнул глаза с мокрыми ресницами, горло его подергивалось в тщетных попытках сдержать стоны. И вместо того, чтобы накинуться, как хотелось, вместо того, чтобы вторгнуться языком в рот, Дин чуть мазнул губами по приоткрытому рту, на волосок от настоящего прикосновения, мягко лизнул нижнюю губу и отстранился, когда Сет потянулся за ним. — Какой ты красивый, малыш, — прошептал он, — охренеть можно. Сет мяукнул ему в рот, сбился с ритма, выгнулся на кушетке дугой. Он обхватил Дина за шею и дернул вниз; губы их впечатались друг в друга, член у Дина в руке запульсировал, все тело Сета сотрясла дрожь. Меж ними брызнула горячая сперма, и Сет снова мяукнул, все еще двигаясь, выцеживая остатки исчезающего удовольствия. И тут весь мир перед глазами вспыхнул сверхновой — приливная волна оргазма вдруг накрыла Дина с головой и обрушила на скалу. Позже ему придет в голову, что вот так и умирают от сердечного приступа, что теперь наконец-то стало ясно, как старые пердуны умудряются откинуться, так и не доведя дело до конца. Но в тот самый миг он не то что не думал — он и дышал-то с трудом. Сет водил губами по кромке его уха, положив ладонь ему на затылок, словно хотел убедиться: Дин знает, что за него держатся, что ему не придется спускаться на землю в одиночестве. *** Соприкасались они только плечами. Какое-то время они еще лежали, перепутавшись руками и ногами, и Сет был бы счастлив, не двигайся они всю оставшуюся жизнь, прижимайся он к Дину, пока они не прилипли бы друг к другу намертво. Но потом Дин все-таки отстранился, лег так далеко, что еще чуть-чуть — и свалился бы. Вставать или хвататься за одежду он не стал, но Сет понял, что сейчас к нему лучше не лезть. И от этого было чертовски погано на душе. У Сета еще ни разу в жизни не случалось настолько неловкого, но при этом такого горячего секса. Пусть даже сравнивать было особо не с чем. И, может, он не растерял еще всю свою наивность, но ему всегда казалось, что где-то там для него есть человек, от которого он потеряет голову. Единственный человек, в паре с которым можно будет сделать все, что угодно, не чувствуя при этом ни беспокойства, ни страха. И он оказался прав, но лишь наполовину. Потому что голову он и правда потерял. Вот только теперь ощущал и стыд, и беспокойство, и сплошную неуверенность во всем. Он повернул голову и принялся изучать Дина: линию горла, веснушки на скулах, чуть заметные морщинки в уголках глаз. Он что, влюбился? Влюбился в психа, которого встретил два дня назад? Нет. Нет, Дин прав. Это у Сета тут явно поехала крыша. Вот только было больно просто смотреть на него. Больно не обнимать его сейчас. — Ты был прав, — сказал он. Дин моргнул и повернулся, чтобы посмотреть на него взглядом, намеренно лишенным эмоций. — Насчет чего? — Насчет меня. Насчет моей жизни. Господи, насколько стало бы легче, спрячь он лицо у Дина на плече, не изучай его так пристально эти зеленые глаза, от взгляда которых в голове все смешалось, а руки-ноги перестали слушаться. — В моем мире ты подрастаешь, поступаешь в колледж, становишься врачом, как отец, встречаешься с милым парнем, которого мама пригласила на ужин и который тоже пошел в медицину, словом, прямой ровный путь, где все проблемы решаемы. Как один длинный, засмотренный до дыр фильм, концовка которого всем известна. Жизнь бессодержательная, предсказуемая, не моя. И я всегда, всегда знал, что живу не своей жизнью. Он закрыл глаза и обнаружил, что так высказать остальное гораздо легче. — Я бросил медколледж не затем, чтобы позлить отца. Бросил, потому что выбрали за меня. Везде я был словно пятое колесо, только в «скорой» и нашел свое место. Все только тогда правильно, и я чувствую себя самим собой, когда спасаю людей, когда я по локоть в крови, когда латаю пострадавшего, или вдыхаю в него жизнь, или собираю его по кусочкам. И я не знаю, как назвать себя после этого, ясно? Не знаю. Может, просто избалованным щенком. Может, меня уже заждались в психушке. Но я чувствую себя живым только там, в грязи с ранеными, крикунами, покойниками. А теперь вот тут, с тобой. Он глубоко — до боли — вздохнул. Как бы сделать так, чтобы не дрожал голос? — И да, по большей части я тебя боюсь и даже не знаю, почему. И… не знаю, почему… Да я вообще знаю только одно: я здесь, потому что хочется. Не потому, что тебя жалко. И не потому, что не хватает острых ощущений. А потому, что чувствую: именно тут мне и место. Это как прошлой ночью… Прошлой ночью на шоссе. Когда ты сидел на пассажирском сидении, а я вел машину, не зная точно, куда еду, не зная, что меня там ждет. Точно делал это миллион раз, точно вернулся домой. Горло сдавил истерический смех, и Сет покачал головой: — И я знаю, знаю — голова идет кругом. Господи, да я слушаю сам себя и думаю, что за псих это говорит… Рядом задвигались, и Сет осекся, испугавшись, что выболтал слишком много, что Дин не захочет иметь с ним, окончательно сбрендившим, ничего общего. Но Дин лишь тронул губами уголок его рта, обвил его руками и притянул к себе. Сет прижался к нему, стыдясь своего отчаяния, которое было так велико, что он чуть не залез на Дина целиком, пряча лицо у того на плече. Грудь сдавило так крепко, что стало трудно дышать, он в жизни не испытывал такой непривычной смеси из счастья и невыносимой боли. И было по-прежнему страшно. Паника не отступила даже тогда, когда Дин нежно отвел с его лица волосы, мазнув пальцем по щеке. Вот только боялся Сет уже не Дина. Он боялся за них обоих.