Все Дороги Ведут К Тебе

Два дня. Сет получил всего два дня — два дня сродни лету посреди зимы, сродни каникулам в начальной школе, когда все такое восхитительно новое и каждое утро начинается с приключения. Два дня в домике человека, который так и остался для него чужим, посреди тринадцати акров леса, когда остальной мир замер в ожидании. Время не имело значения. Часы отсчитывали время до новой дозы лекарства, но, не считая этого, ни Сет, ни Дин не слишком за ними следили. Они ели, когда хотелось, ложились спать, когда уставали — в обнимку на кушетке, в спальнях, на полу перед камином, согреваемые пламенем. Было до боли легко отпустить все, что не имело связи с настоящим, замести прошедшие годы под коврик и забыть. Слабый укол вины, который и чувствовался-то лишь на рассвете, в жизни бы не сравнился с тем, как Дин прижимался к нему, касаясь глубоким дыханием шеи, крепко обнимал за пояс сильной рукой, словно защищал Сета даже во сне. Когда Дин обнимал его, прошлая жизнь казалась такой далекой. Рабочая суета, бессонные ночи, кровь, боль, разодранная плоть. Сет думал, жить по-другому не получится, но, как выяснилось, он вполне способен остаться тут навсегда, в этом безлюдном месте, с одним человеком. И попроси Дин его забыть навсегда, оставить позади все, что он когда-либо знал, и уехать с ним, Сет не раздумывал бы. Ни секунды. Безумная мысль эта пугала и ни в какую не укладывалась в голове. Можно, конечно, попробовать урезонить себя, назвать это чувство влюбленностью, которая со временем сойдет на нет, ну или временным помешательством или еще чем-нибудь — диагнозов до фига, есть из чего выбрать. На итог это не повлияет. Он бы вмиг откинул прежнюю жизнь словно старую потрепанную игрушку, которая давным-давно растеряла всю свою ценность, если вообще когда-нибудь ею обладала. Но Дин не просил. Он вообще мало говорил, если только они не прижимались друг к другу, двигались вместе, давали волю ладоням, искали губами губы, цеплялись друг за друга, как за спасательный круг. Тогда он говорил за них обоих: ласковые словечки, которых Сет в жизни не слышал от другого мужика, поток сладких непристойностей, от которого загорелись бы уши, исходи он от любого другого. Той первой ночью в летнем домике Дин изучил его руками и ртом с доскональностью картографа, обнаружил все уголки, которые Сет утаил от самого себя. И от чистого восторга хотелось закричать: вот оно, значит, как может быть, как должно быть, когда проникают языком в самые потаенные места, ласкают губами плоть, все это время не скупясь на похвалы его красоте, чуть слышно шепчут и шепчут у изнанки бедер, едва задевая зубами живот: «…милый, красивый мальчик…» Весь дрожа, ничего не соображая от нахлынувших переживаний, Сет превратился в сплошной комок раздраженных до предела нервных окончаний. Дин довел его до того, что он только стонал, бессловесно умолял — словом, довел до состояния, в котором бывшие любовники его не узнали бы. Сет подумал еще тогда, на ферме, что оказавшись на волосок от гибели, он сделался поэтом и начал видеть красоту и боль там, где их не было и в помине. Но подлинная поэзия открылась в Дине, в том, как он наставил Сету засосов, как приподнял его с кровати за бедра, как развел их в стороны; в бережных касаниях, которые вызвали удовольствие там, где прежде о нем не было и речи. Сет кончил дважды от одних только пальцев, сжимая зубами простынь, чтобы не орать, и каждый раз думал, что мир вокруг того и гляди рухнет. Ураган следующего дня прервала рука у него на поясе, чужое дыхание в ухо, холодный кухонный пол под коленями, когда Сет, удивившись собственной жажде, наконец вобрал горячий ствол в рот. Мышцы у Дина обратились в желе, и он дрожал под ладонями Сета словно лист, и едва ли не силой добытые стоны эхом отражались в высоком потолке. Взгляд зеленых глаз не отрывался от его лица, влажных губ; одна рука нежно легла ему на затылок, позволяя установить свой собственный ритм, не требуя ничего сверх того, что Сет согласился бы предложить. А Сет с готовностью предложил бы все, что имел, а то и больше. Даже эта часть Дина соленой горечью наводила на мысль о кожаном сидении и раскаленном металле, который оставил у Сета на языке нелеченый ожог. Он кончил, не дотрагиваясь до себя, утопая в запахе Дина, вкусе пряной горечи на языке, линиях мышц, бесконтрольно подрагивающих у Сета в руках. Человек, который однажды до смерти его напугал, терял над собой контроль, губами Сета поставленный на колени. Ни описать это, не объяснить у него не вышло бы. Как следили за ним эти глаза, как Дин прижимался к нему бедром перед камином. Будто случайное прикосновение пальцев, улыбка одним уголком рта. В голове не укладывалось, как с одним человеком, все еще, по сути, чужим, можно чувствовать себя как дома. Дома, которого так не доставало, а Сет и не подозревал. Они так подходили друг к другу, точно их вырезала одна и та же рука, тела совпадали, как детали паззла, губы приникали к губам. Безумие. Настоящее безумие, это точно. Наедине с самим собой в ванной, прижав обе ладони к стене, Сет попытался сосредоточиться на одном. На том, как Дин прикасался к нему. Как смотрел. Как целовал. Словно так можно было отсечь сумасшествие от остального и избавиться от него, словно так в голове прояснится. Но той же самой ночью, когда язык Дина был у него глубоко внутри, а сам Сет умолял о большем, все мелкие измышления и сомнения снова рассыпались в труху. Жжение стало граничить с болью, когда Дин осторожно скользнул в него, а потом приподнялся на дрожащих руках, словно карающее божество, низвергнутое на землю; вздохи его смешались со стонами Сета, глаза расширились от восторга. Картина была такая, что захватывало дух. Еще ни разу он не казался таким уязвимым, таким же потерянным и сбитым с толку, как и Сет. И стало наконец ясно: Дин молчал, потому что не знал, что сказать. Потому что все это так же страшило его своим безумием, как и Сета. И в то мгновение, чувствуя себя таким заполненным, что еще чуть-чуть — и пролились бы слезы, когда хотелось, чтобы Дин задвигался или же остался в нем навсегда, Сет понял, что потерялся тоже. Он понял, почему пишут книги и стихи о любви, почему идут на преступления и убийства во имя любви, почему сдвигают небеса и ад ради тех, кого любят. И это пугало больше, чем дуло пистолета у шеи, больше, чем неминуемая смерть. Он дернул бедрами, желая, чтобы чувства эти схлынули, желая окунуться в то, что грозило накрыть с головой, а способность рассуждать просто-напросто отключить. И Дин хмыкнул, а потом наклонился к нему и мазнул губами по шее. — Тише, — шепнул он, — не спеши. Хотелось возразить, что ему даром не сдалась какая-то там неспешность, что с ним нужно жестко, быстро, до полной отключки, чтобы свалить этот эпизод в кучу ко всем прочим, чтобы можно было забыть. Но он промолчал, и Дин остался верен своему слову: толкался до боли неторопливо, растягивая удовольствие; скользил влажным телом по телу Сета, и время тянулось тягуче, словно мед. И Сет, не сдержав стон, уступил. Конечно, страшно, когда ласкают так, что чувства захлестывают с головой, до того они сильны. Конечно, страшно, когда переполняет блаженство, такое всепоглощающее, что и помереть недолго. Но случаются вещи и похуже. Он будто в воду глядел. Наутро, еще до рассвета, все рухнуло. *** Звонил телефон. Пару секунд Дин раздумывал, не забить ли вообще на звонок. Из теплой и уютной постели совершенно не хотелось вылезать, Сет распростерся на нем, мягкие волосы щекотали живот. Как разбудишь его сейчас? Мальчишка растерял последние силы. Да и сам Дин тоже. Но этот номер знал ограниченный круг людей, и значение имел каждый звонок. Порой от него зависели жизни. Стараясь не разбудить, он осторожно вывернулся из-под Сета. Чуть было не чмокнул его в макушку, почти зарылся лицом в шею, вдохнул тот раннеутренний запах кожи, который стал уже настолько знаком. Ноги стыли на холодном полу. Ночью огонь в камине потух; они не заметили — до него ли было. Одежда кучей валялась на полу, и Дин порылся в ней, уже готовясь проделать Гарту еще одну дырку в заднице за то, что потревожил из-за какой-нибудь ерунды. Однако номер на экране принадлежал не Гарту. — Бобби? — тихо сказал он в телефон. — В чем дело? Случилось что? — Он еще живой? — Что? Ты про кого? — Про мальчишку-заложника. Он живой еще? Дин потер лоб. Такое ощущение, будто он вынырнул из полнейшей отключки в какой-то хитровывернутый сон. — А что? При чем тут… — Ответишь или нет? Дин скосил глаза на кровать, и Сет шевельнулся под его взглядом; он еще спал, но ждать пробуждения осталось недолго. Вздымалась и опускалась грудь, под одеялами вытянулись длинные ноги. — Конечно, живой, что за… — Он еще с тобой? В голосе Бобби прозвучало что-то странное, но Дин не понял, что именно. — Да. Он еще со мной. Вздох Бобби прозвучал как-то очень похоже на вздох облегчения. — Хорошо. Значит, он в безопасности. — Конечно, в безопасности, Бобби, ты что же думал — я его порешу, что ли? — Отвези его к родителям. Живо. Сет проснулся и, по-прежнему не открывая глаз, протянул руку через постель, словно что-то искал. Искал Дина. И почему тот не остался в постели, где до него легко было дотянуться, почему вообще встал и ответил на звонок? — Да ты объясни… — Никаких объяснений. Отвези его к родителям и уезжай как можно дальше. И пошустрей. В животе у Дина раскрутилась странного рода боль, словно его ударили как в кино — замедленным движением. Он смотрел, как Сет потягивается, открывает глаза, скользит взглядом по комнате. Увидев Дина у окна, он мягко улыбнулся; лицо его раскраснелось от сна, волосы спутались. Дин стиснул в руке телефон. — Да что стряслось-то? — А вот что: десятилетия упорного труда, жизни отличных парней, растраченные впустую — все коту под хвост из-за твоего кретинизма. Не задавай глупых вопросов, просто делай, как я говорю. И побыстрей. Бобби был в ярости. Еще ни разу Дин не слышал от него такого тона. Он просто рвал и метал. Сет приподнялся, уже не улыбаясь, и выжидающе смотрел на него широко раскрытыми глазами. Дин отвернулся, чтобы не видеть его. В голове не укладывалось. Глупость же несусветная, какая-то ерунда, просто в голове не укладывалось. — Бобби, ты не пони… — Ты мне как сын, папка твой был членом семьи, но доводить меня не смей. — А то что? Что ты сделаешь? — В Сноу Шу уже двое моих людей — мера безопасности. И если через час они не увидят, как «Импала» выезжает из города, они заберут мальчишку сами. Так что пошевеливайся. Чтоб к закату он был у родителей. — Да почему? Объясни, что происходит! Он и сам удивился тому, как это прозвучало. Ну, прямо как маленький. На задворках сознания эхом отозвался собственный голос: «Папа, а где Сэм? Где Сэмми?» Одно эхо перекрыло другое: на смену голосу Бобби, говорившему, что отца больше нет, пришли собственные хриплые выкрики, когда он все никак не мог в это поверить. И в центре всей этой кутерьмы в животе все ширилась и разрасталась боль, проникая холодными пальцами в грудь, отчего становилось трудно дышать. Голос Бобби звучал приглушенно, словно тот тер губы ладонью, и Дин живо представил его себе: как Бобби сидит, облокотившись на видавший виды стол, перед ним стоит бокал скотча — не потому, что он так рано потянулся к выпивке, а потому что начал еще накануне и так и не остановился. Дин представил, как Бобби устало ссутулился, стискивая телефон перепачканными в масле пальцами, и ненавидел его в тот миг всей душой. Человека, ставшего ему вторым отцом. В ту минуту Дин ненавидел его так сильно, что сам испугался. — Потом загляни ко мне, — говорил тем временем Бобби. — Расскажу все, что знаю, ты только… Верни его домой. И уезжай как можно дальше. И давай побыстрей, хоть раз в своей чертовой жизни сделай так, как я говорю. И он отключился с тихим щелчком. Пару секунд Дин таращился на телефон. Боль в груди все нарастала и нарастала, и холод от нее постепенно сменялся обжигающей яростью. — Дин? Что-то не так? Он даже не понял, что швырнул телефон в стену, где тот разлетелся вдребезги, и удар пластика, рикошетом отскочившего от штукатурки, резким выстрелом прозвучал в тишине. Дин тут же об этом пожалел. Сет даже не дернулся, но, судя по напрягшимся мышцам, подобрался всем телом, готовый к чему угодно. Выглядел он, как настороженное животное, мучительно выбирающее, бежать или вступить в бой. В рассветном зареве он смотрелся как само воплощение греха: на шее и ключицах цвели оставленные Дином засосы, губы припухли. — Прости, — сказал Дин таким напряженным голосом, что и сам его едва узнал. — Пойду проветрюсь. *** От холодного воздуха перехватило горло, и Дин чуть не задохнулся. Словно оплеуху словил. Все сбилось в кучу и утратило хоть какую-то логику. Мысль, что Сет может быть для него опасен, не умещалась в голове. Окажись Сет не человеком, это сразу бы стало ясно, с первого взгляда. Он же просто мальчишка. Умный, расторопный, с рефлексами охотника, но все же — просто мальчишка. Сын какого-то доктора, о котором Дин никогда не слышал. Жил в мегаполисе среди тысяч других людей, один из сотен медбратов на «скорой» в одной из десятков больниц. Будь он кем-то важным, кому требовалась защита — как Миссури или Памела, Дин бы об этом знал. Бобби сказал бы. Так ведь? Столь же нелепо было думать, что это Сету нужно держаться подальше. Если ему грозит опасность, трудно сыскать более безопасное место, чем эта богом забытая дыра, где Дин сумеет его защитить. Будь это заурядное похищение заурядного мальчишки, Бобби бы так не злился. Пусть даже федеральные ведомства спустили на Дина всех собак. Он ведь все равно уже числился в списке самых опасных преступников страны, а они только и делали, что ловили себя за хвост в городках, через которые он проезжал несколько месяцев назад. Всерьез ФБР можно было не принимать. Как и вообще почти все правовые агентства. Да Бобби плевать, в каких он там списках, лишь бы не поймали. И в тот единственный раз, когда его и правда повязали в захолустном алабамском городишке, и двух часов не прошло, как он вырвался на свободу. Бобби тогда только посмеялся, мол, теряешь хватку. Значит, дело тут не в том, что Дин похитил какого-то парня. Дело в самом парне. Сет был замешан в чем-то. И — можно было спорить на что угодно — сам не знал, в чем именно. А время поджимало. У него всего час, чтобы вывезти Сета отсюда. Черт знает, кого именно из охотников к ним подослали, но Бобби в курсе, на что Дин способен. Где-то тут притаилось двое опытных охотников. Возможно, уложить Дина они не сумеют, а вот покалечить — запросто. Конечно, у него есть Сет. Опыта маловато, но вот беззащитным его не назовешь. Пистолет ему в руки, и Дин доверит мальчишке свою жизнь. А потом что? Удариться в бега? Понадеявшись, что Бобби не отправит за ними еще двоих, троих? Это от копов можно бегать всю жизнь и даже не вспотеть, удирать от охотников — совсем другое дело. Этот бой Дин может и проиграть. Черт, но до чего же больно. Будто вскрыли и медленно сдирали кожу. Может, он и сознавал все это время, что Сет не может остаться, что его нельзя оставить себе. Что рано или поздно тому придется вернуться к прежней жизни. Но Дин думал, у них будет время все взвесить, найти способ не терять друг друга из виду. В глубине души он даже надеялся, что Сет захочет остаться с ним. Глупая, дурацкая надежда, но до этой минуты ему все казалось, что она оправдается. Теперь уже не имело значения, хочет Сет остаться или нет. Хочет ли этого Дин. Время поджимало, нужно было ехать. *** Он нашел Сета у камина; стоя на коленях, мальчишка разжигал огонь. Низко сидящие джинсы неплотно облегали тело. Рубашки не было вовсе. Каждая отметина, каждый отпечаток губ сразу бросался в глаза. Вспомнилось вчерашнее утро, когда Сет стоял перед ним на коленях, обхватив губами член, и все время, пока отсасывал, смотрел на Дина своими золотисто-зеленоватыми глазами. Он принимал так глубоко, что Дин чувствовал, как смыкается вокруг члена задняя стенка горла; Сет стонал, плотно обняв его губами, и крепко вцепился в него руками, когда Дин попытался его оттолкнуть. Вспомнилось, как дрожали слезы на этих до смешного длинных ресницах, а сам он чуть дышал от желания принять все, поделиться всем, чем владел. И как потом Дин тоже опустился на колени и понял по влажному пятну на джинсах, что Сет кончил, даже не прикоснувшись к себе. И как, спрашивается, со всем этим справиться? Как со всем этим справиться, когда переживаний так много, и нахлынули они с такой быстротой, и доставили столько удовольствия. Надо было сразу догадаться, что сохранить этот подарок судьбы не получится. Единственное, чего хотелось для себя. Давно пора бы уже выучить этот чертов урок, но, как видно, Дин для этого слишком тупой. Как уж там было в примере психопатического поведения? Когда повторяешь одно и то же с надеждой на другой результат. Вот где его проблема. Все ведет нафиг никому не сдавшееся, бессодержательное существование и ждет чего-то хорошего. Сет выпрямился, но ни подходить, ни прикасаться, слава богу, не стал. Не то бы Дин не выдержал. — Собирайся, отвезу тебя домой. Сет растерянно поморгал, будто смысл до него не дошел. На несколько долгих секунд воцарилось молчание. Повторить уже сказанное Дин не мог себя заставить, а Сета словно обухом по голове ударили. Наконец он потянулся к подлокотнику кресла, на котором менял повязки еще, кажется, в прошлой жизни, и медленно в него опустился, будто подогнулись колени. Он открыл было рот и закрыл его. Откашлялся. — Почему? Вопросец прямо на миллион долларов. Ответа Дин не знал. По крайней мере пока. Но признаться в этом он не мог, разве объяснишь то, что и сам с трудом понимаешь? Чего делать не хотелось, так это упоминать про угрозы Бобби или про других охотников. Об этом говорить не хотелось. Не хотелось говорить вообще ни о чем, теперь когда он знал, что скоро Сета не будет рядом. И с каждой секундой, пока Дин говорил с ним, смотрел, находился с ним в одной комнате, в груди болело все сильнее, он снова начинал злиться, внутри все просто кипело от ярости. К горлу подкатил кислый комок горечи и с каждым мгновением разрастался все больше, готовый вот-вот прорваться. — Потому что иначе мы оба окажемся в глубокой жопе. И скоро. — Копы? ФБР? — И они тоже. — Откуда ты знаешь? Кто-то позвонил и предупредил? — Да. Можно и так сказать. Собираться надо и побыстрее. — Но почему… почему бы просто… не взять меня с собой? Хотелось закричать, прямо взять и сломать что-нибудь. — Потому что тебя ищут. Все гребаные органы какие только есть ищут несчастного заложника и плохого парня-похитителя. Твою фотку наверняка крутят по всем каналам, распечатали в газетах, развесили на досках объявлений в каждом занюханном городишке. Я и сто миль с тобой не проеду, как меня арестуют. Он потер ладонью лицо, чтобы не смотреть на Сета, видеть это разобиженное выражение лица, точно его пнули, а потом еще и по лицу съездили. — Слушай, — спокойно продолжил Дин, — ты же знал, что не сможешь остаться, что долго так… продолжаться не может. Ты что же думал, пройдет пару дней, и родители перестанут тебя искать? Или что копы закроют дело? Или что сможешь отсиживаться тут вечно? Ты же не мог не знать, что пройдет немного времени, и… — Хватит, — тихо попросил Сет, и Дин закрыл рот, проглотил все, что собирался сказать, чувствуя себя так, как если бы пробежал несколько миль, зная, что пойдет за это в ад. И если бы в тот миг у Сета на лице проступила обида, подсказавшая, что и у него так же ноет в груди… если бы голос его задрожал… Дин послал бы все далеко и надолго. В одиночку одолел бы тех двух охотников, и всю оставшуюся жизнь, какой бы короткой она ни оказалась, провел бы в бегах бок о бок с Сетом. Ради этого сучонка Дин бы выжег себе путь по всей этой сучьей стране. Но Сет медленно поднялся, избегая смотреть ему прямо в глаза, и когда он заговорил, голос его прозвучал спокойно. Спокойно и отстраненно. — Надо ехать прямо сейчас? — Да. — Дай мне пятнадцать минут.