Горький яд ненависти

      — Подумать только, девушка… До чего вы докатились, — горько проронил Филипп, скрестив руки на груди и смерив Фьору суровым взглядом светло-карих глаз. Фьора лишь ценой немалых усилий, опираясь на стену, поднялась на ноги. Внимательный взгляд карих глаз Филиппа часто задерживался на Фьоре, стыдливо отводящей взор. От Филиппа не укрылось, что под левым глазом и на левой скуле Фьоры темнели синяки, на разбитой нижней губе запёкшаяся кровь, сквозь дыры на грязно-сером рубище девушки видны застарелые следы побоев в виде синяков и кровоподтёков, густые и длинные чёрные волосы сильно засаленные. Фьора и хотела провалиться сквозь землю со стыда, что выживший после попытки его отравить сюзерен видит её такой, но деться от этого внимательного взгляда ей было некуда. Фьора только сейчас обратила внимание на то, что в руках Филиппа была наполненная чем-то и накрытая тканью корзина, которую бургундец поставил перед ней. — Я принёс вам поесть, Фьора. Вы очень сильно похудели, и ваше лицо осунулось, — заметил Филипп, убрав в сторону ткань. В корзине были яблоки, хлеб с ветчиной и сыром, бутылка воды. — Мессир де Селонже, это правда мне? — робко спросила Фьора, не смея даже прикоснуться к тому, что Филипп ей принёс. Девушка считала, что не заслужила того, чтобы он навестил её в тюрьме, приносил ей поесть, беспокоился о ней после того, что Фьора сделала по отношению к нему. Видеть Филиппа живым и оправившимся после неудачной попытки его отравить было для Фьоры радостно, значит, она не стала законченной убийцей, Филипп не умер, он жив!.. Но видеть перед собой Филиппа живым было слабым утешением для девушки, у которой всё равно не было никаких надежд на будущее. Она предала не только свою робкую зародившуюся любовь к Филиппу, она предала вассальную клятву — покусившись на жизнь своего сюзерена, который хоть и стал виновником гибели её отца, всё же искренне заботился о Фьоре и сделал для неё немало хорошего. Но девушка отплатила ему за доброту тем, что попыталась его отравить по наущению графа Кампобассо… Сейчас Фьоре было тошно и противно с самой себя, пусть она почувствовала себя немного счастливее, видя Филиппа перед собой живым. — Оставьте меня с ней наедине, — сказал Филипп стражнику. Тот поклонился и вышел, прикрыв дверь и оставшись дежурить за порогом. — Фьора, я принёс это вам. Вы должны поесть, — Филипп снял с себя свой тёплый плащ на меховой подкладке и накинул на плечи Фьоре. Девушка тут же поспешила в него закутаться, наслаждаясь теплом и жадно вдыхая впитавшийся в материю запах духов Селонже. — Так это правда мне, мессир де Селонже? Можно? — несмело подала она голос, подвинув к себе корзину. — Да, Фьора. Сперва поешьте по-человечески. Говорить будем потом. Видит бог, я не знал, что вы в тюрьме. Матье сказал мне, что вы сбежали после попытки меня отравить. Я три дня метался в бреду, а когда на четвёртый день пришёл в себя — то должен был ехать подавлять восстание в Пуату… Но тюрьмы вам я точно не желал… — Филипп тяжело вздохнул и покачал головой. — Благодарю вас. Хотя не думаю, что заслужила это после всего, что сделала… — виновато признала Фьора, принявшись за обе щёки уплетать то, что Филипп ей принёс. С жадностью, как волчица, Фьора налетела на еду, словно боялась, что у неё это отберут. Девушка довольно быстро покончила с хлебом и сыром с ветчиной, запила пищу водой — выпив полбутылки, после принявшись за яблоки. Филипп не говорил ей ни слова и ждал, когда девушка закончит трапезу. Лицо его отметила печать мрачной задумчивости. За считанные минуты не стало всей той снеди, что Фьоре принёс Филипп. Теперь в животе Фьоры поселилась приятная тяжесть, немного кололо в правом боку, но впервые за три месяца Фьора имела возможность поесть по-человечески, а не выживать на одном куске хлеба и кружке воды в сутки. Справившись с икотой, Фьора перевела дух. — Спасибо, мессир де Селонже. Благодаря вам, я впервые нормально поела за три месяца, — поблагодарила Фьора своего визитёра. — И с чего это я стал мессиром де Селонже? Почему не монсеньор? — поинтересовался Филипп у Фьоры, избегающей встречаться с ним взглядом. — Не думаю, что имею право так вас называть… — прозвучал её ответ виновато. — Ну, хоть вы понимаете, что поступили подло — и то хорошо. Не всё потеряно. Ну же, не прячьте взгляд. Думали отравой в вино поправить капризную судьбу? Что вы от этого выиграли? Вот куда привела ваша игра в юную героиню, карающую порок. Вы прожили со мною год. Можно было и выучить, как убивать. Или как жить, не позоря свой род, чтобы не было тошно с самой себя, — Филипп скрестил руки на груди, прожигая взглядом виновато молчащую Фьору. Девушка не находила, что ответить Селонже, опустив голову, сев на солому и поджав под себя босые ноги, кутаясь в плащ. — Или вам рассказать, как убивают друг друга дворяне? Как, глядя в глаза и зло усмехаясь, взметают мечи или взводят курок пистолета? Как был дерзок и зол во время дуэли ваш отец? Да, это был волк. Из вас, девушка, получился шакал. А я любил вас всей душой, Фьора. Как последний идиот — любил и доверял вам… Хуже всего то, что я продолжаю вас любить до сих пор… Последние слова Филиппа, что он любил её и любит до сих пор, принесли Фьоре ещё больше горечи и боли от понимания того, что сюзерен дорожил ею, потому и стремился оберегать, заботился о ней из любви, и любовь Фьоры к нему была взаимной, но она сама же всё испортила собственными руками. Фьора хотела сказать Филиппу, что она тоже любила его и продолжает любить сейчас, но промолчала, понимая, что он ей не поверит. Особенно после вероломства и предательства с её стороны. — Я прошу вас, монсеньор, не вмешивать в это моего покойного отца! Я сама понимаю, что опозорила свой род, благодарю, проявите милосердие и избавьте меня от напоминаний об этом. Тем более что вам недолго придётся терпеть в этом мире вашу несостоявшуюся убийцу, — горько усмехнулась Фьора, сердито утерев пролившиеся из глаз слёзы с лица. — Вы могли в день Святого Мартена мне сказать, что не хотите ко мне на службу. Ах, да. Ведь если бы в тот день вас никто не взял себе в оруженосцы, вам пришлось бы с позором ехать домой. Я найду способ избавить вас от казни. Более того. Я посвящу вас в рыцари раньше истечения трёхлетнего срока. А там убирайтесь и живите, как желаете, так и не став чем-то большим, чем были. Я ещё могу простить, что вы предали меня. Но то, что вы не убили меня после вашего предательства, простить не могу, — проронил Филипп злобно с горечью напополам, грустно усмехнувшись, не сводя с Фьоры строгого и в то же время скорбного взгляда. — Неужели вы настолько глубоко меня ненавидите? — В десять лет по вашей милости я осталась без отца, монсеньор. Мои сёстры лишились отца, моя мачеха осталась вдовой с тремя детьми на руках. Вы думаете, такое просто забывается? — прозвучал вопрос Фьоры, решившейся впервые за весь разговор взглянуть в лицо своему сюзерену. — А что насчёт бедной Беатрис де Ош, убитой вами, когда она вам наскучила? Как насчёт списка смертников от кардинала дю Амеля, где значились имена бывшей королевы Шарлотты, принца Карла, принцесс Анны и Жанны? Я прекрасно знаю, что дю Амель приказал вам убить их! Об этом не хотите поговорить? — напоминали вопросы Фьоры выстрелы из пистолета. — Если бы я не вызвал на дуэль вашего отца, во время которой он погиб, то его обезглавили бы на плахе как главаря мятежников, поднявшего восстание против короля Карла. Если дворянин докатился до государственной измены и казни на плахе, то у его семьи отбирают все титулы и состояние. Было бы лучше вам с сёстрами и мачехой остаться на улице без гроша в кармане? — колко прозвучали слова Филиппа. Фьора не нашлась, что сказать, со злостью взирая на Селонже. — И с чего вы взяли, что именно я убил Беатрис? С какого перепою вам померещилось, что якобы существует какой-то список смертников от кардинала дю Амеля, где значится семья покойного короля Людовика, живущая в ссылке? — сурово и с раздражением отчеканил Филипп. Быстрыми шагами подойдя к жалкому ложу Фьоры, он схватил её за плечи и резко встряхнул. — Где вы этого набрались? — Граф Кампобассо рассказал мне всю правду об этом! И у меня нет никаких оснований ему не доверять, он друг моей семьи вот уже много лет! — выпалила Фьора, силясь вырваться от Филиппа, но не оголодавшей и ослабевшей девушке противопоставлять свои силы силе взрослого мужчины и воина, который немало лет своей жизни провёл в сражениях. — Граф Кампобассо! Отлично! Вот куда вас привело доверие этому кукушкиному отродью! Французским языком вам говорил, чтобы вы с ним не связывались… Довольны?! Всё ложь до последнего слова! Никто и не собирался устранять семью Людовика. И не я убил свою любимую женщину, а её родной отец из старой знати — я и Беатрис поженились против его воли. Она носила моего ребёнка… и я отомстил этому деспоту, убив его на дуэли, о чём не жалею, — тень печали ненадолго омрачила лицо Филиппа. С горечью усмехнувшись, он покачал головой. — Но зачем было спрашивать у меня это нормальным человеческим языком? Ведь можно слушать байки святого графа Никола и выстраивать на них своё мнение, — ядовито бросил Филипп притихшей и подавленно молчащей Фьоре. — Граф Никола не мог мне врать, он любит меня, он бы не стал… Хотя мне очень горька участь вашей возлюбленной и вашего не рождённого ребёнка, — сипло выдавила из себя Фьора, пытаясь уложить и упорядочить в своей голове то, что ей рассказал Филипп. То, о чём Селонже поведал девушке, резко выбивалось из того, во что она привыкла верить, потому сердце Фьоры всячески противилось тому, чтобы принять всё то, что ей открыл Филипп. — Хватит уже нести эту чушь про любовь к вам графа Кампобассо, дура несчастная! — Филипп несколько грубовато встряхнул Фьору, принявшуюся отбиваться от него своими слабыми силами. — Он никогда не любил вас, ему всегда было на вас плевать, вы были лишь средством на пути к тому, что ему хочется! Как вы не понимаете, что он использовал вас, чтобы устранить меня? Он всё никак не смирится с тем, что не ему досталось звание первого маршала Франции, он попросту сыграл на вашей ненависти к убийце вашего отца! Думаете, я не понял, что это он вас надоумил меня отравить?! — Нет, это неправда! Я не верю ни единому слову, всё совсем не так! Граф Кампобассо любит меня как дочь, он всегда обо мне заботился как о своём родном ребёнке! Я не желаю слушать, как вы порочите его! — кричала Фьора, не прекращая своих попыток вырваться из хватки Филиппа. — Настолько сильно любит вас, что вчера сбежал из тюрьмы, совершенно не заботясь о том, что с вами дальше будет? Вы это называете любовью? Фьора, не заставляйте меня увериться окончательно, что вы идиотка! — гневно выкрикнул Филипп. — Как — сбежал? Неужели? И бросил меня здесь?.. — потрясённо Фьора воззрилась на Филиппа, сердце её пропустило удар. Девушка не хотела верить во всё услышанное. Всем своим существом она хотела, чтобы Филипп сейчас ей сказал, что это розыгрыш. Но мрачное выражение лица Филиппа говорило о том, что шутить он явно не собирался. — Сбежал. Напал на стражника, украл его одежду и ключи. Его уже ищут. Надо же, ваш дражайший граф Никола, который любит вас как дочь, сделал ноги из тюрьмы и оставил вас на милость судьбе. Воистину, преданная отцовская любовь, — бросил с невесёлой иронией Филипп, по-прежнему удерживая Фьору за плечи, потому что ноги у девушки подкосились, и она чуть не упала. — Нет, не может быть… наверняка у него были причины… он не мог бросить меня здесь. И вернётся за мной при первой же возможности! — выкрикнула Фьора, давясь комком слёз в горле, солёная влага стекала из глаз по её щекам. — Фьора, этот человек не вернётся за вами. Вы для него отработанный материал. Хватит его выгораживать. И только попробуйте сказать снова, что он вас любит. Задурить мозги наивной и легковерной девчонке, подбить её на преступление и оставить её расхлёбывать последствия — это не любовь. Фьора, будет лучше, если вы напишете чистосердечное признание, что действовали по указке графа Кампобассо. Напишете как есть, что он обманул вас. Зачем пытаться выгородить того, кто сперва втравил вас в дурное дело, а потом бросил?.. — Я не могу поверить в это… ведь граф Кампобассо всегда был другом моей семьи, он заботился обо мне, я любила его как отца… — тихонько роняла Фьора сквозь всхлипы и плач, шмыгая носом. — И он сам говорил, что любит меня как дочь… неужели он мог так со мной поступить, бросить меня?.. Монсеньор, скажите мне, что пошутили, что это неправда! — Понимаю вас, Фьора. Прозрение горькое. Но эта короткая боль избавит вас от дальнейших страданий и пребывания в губительных иллюзиях. Я не стану вам лгать, чтобы вас пощадить. Напишите признание. Я использую всё своё влияние, чтобы вас вытащить. Пусть Кампобассо ответит за то, что сделал вас пешкой в своей грязной партии, — уговаривал Филипп Фьору, привлекая её к себе, успокаивающе глядя по голове. С трогательной доверчивостью Фьора прильнула к сюзерену, позволяя ему её обнять и гладить её волосы. Фьоре до сих пор казалось, что это сон. С тем, что Филипп всё-таки жив, её разум свыкся. И на душе Фьоры стало капельку легче от того, что яд не убил её сюзерена, что она сейчас может с ним говорить, прильнуть к нему, хоть ненадолго прижаться. Но в то же время горький яд чувства вины и стыда разъедал ей сердце, отравлял текущую по венам кровь, заставлял гореть презрением и ненавистью к себе. Фьора не считала, что заслуживает заступничества Филиппа после всего ею сделанного. На его месте она с великой охотой придушила бы себя, будь такая возможность. Жить ей хотелось, но душу терзало осознание того, что она пыталась убить человека, который даже если и не смог пока её простить, всё равно готов бороться за то, чтобы вырвать Фьору из тюрьмы и из рук палача. В то время как человек, которого Фьора любила и которому доверяла, сбежал и оставил её в беде, совсем не думая о том, что с ней дальше будет, бросив на произвол судьбы. Фьора мягко отстранилась от Филиппа, села на куче соломы, подтянув колени к груди, и уткнулась в них лбом, оплакивая свою загубленную из-за своей же глупости жизнь, свои надежды и мечты, оплакивая своё попранное доверие и любовь… Забеспокоившись, Филипп присел рядом с Фьорой и привлёк её к себе, утешающе гладя по спине. — Монсеньор, я так виновата… я не имею никакого права на ваше заступничество, я так ошиблась, так опустилась… Поверьте, я очень сожалею, я правда раскаиваюсь и прошу у вас прощения! — сквозь рыдания срывались с уст Фьоры слова, порождённые искренностью и горьким прозрением. — Простите меня, монсеньор, простите! Хотя я не уверена, что вообще стою вашего прощения и вашей доброты!.. Вы столько для меня сделали и продолжаете делать, заботились обо мне, а я всадила вам нож в спину! — Оставим всё это, Фьора. Сожалениями вы ничего не исправите. Зла на вас я не держу. Сейчас надо думать о том, как вас вытащить отсюда, — Филипп мягкими прикосновениями платка к лицу Фьоры вытер ей слёзы и погладил по щеке. — Так что, вы напишете признание? — Да, я напишу, монсеньор… хоть сегодня… — прозвучали бесцветно слова уже немного успокоившейся девушки. — Стража, герцогиня де Бертен готова сделать признание! — позвал Филипп громко дежурившего за дверью стражника, который тут же вошёл обратно в камеру Фьоры. Филипп подобрал с пола пустую корзину. Стражник проводил Фьору и Филиппа в кабинет начальника тюрьмы. Фьора без лишней проволочки дала усадить себя за стол и вывела на листе бумаги обмакнутым в чернила пером следующие слова: «Я, Фьора Бельтрами, герцогиня де Бертен, признаюсь в том, что действовала по наущению графа Никола ди Кампобассо, введшего меня в заблуждение. Означенный граф Кампобассо подтолкнул меня к тому, чтобы я отравила герцога Филиппа де Селонже. Граф Кампобассо составил фальшивый список смертников, куда были внесены бывшая королева Шарлотта, принцессы Жанна и Анна, принц Карл. Граф Кампобассо сказал мне, что нашёл этот список смертников у кардинала дю Амеля, якобы по его приказу герцог де Селонже должен уничтожить семью покойного короля Людовика XI. Я сделала своё признание, будучи в здравом уме и твёрдой памяти, без давления со стороны. Для себя я умоляю только о снисхождении и молю сохранить мне жизнь. С уважением, Фьора Бельтрами, герцогиня де Бертен». — Монсеньор, ведь вы же не оставите меня гнить в этом жутком месте? — со смесью надежды и страха обратилась Фьора к Филиппу, кутаясь в его плащ. — Обещаю, я буду всеми силами стараться вас вытащить отсюда, — твёрдо заверил Филипп девушку. — Мне пора идти. Не падайте духом. — А ваш плащ, монсеньор? — напомнила Фьора. Но тут же её одолел удушливый кашель, от которого Фьора согнулась пополам. Встревожившись, Филипп привлёк её к себе, слегка хлопая и гладя по спине. Спустя недолгое время приступ кашля у Фьоры прекратился. — Оставьте себе. Вам нужнее. Сегодня же я пойду к королю Карлу просить за вас, — произнёс Филипп, погладив Фьору по плечу. — Монсеньор, спасибо вам за то, что не отвернулись… — поблагодарила Фьора, не сводя с Селонже исполненного нежности взгляда. — Недолго вам здесь томиться, — приободрил её Филипп. Стражник увёл Фьору обратно в камеру, а Филипп вытащил из кармана своих штанов мешочек со звенящими в нём монетами и протянул пожилому коменданту тюрьмы. — Ваша Милость, чем ваш покорный слуга заслужил такую щедрость? — спросил старик, тут же убрав мешок с деньгами в карман своего колета. — Я хочу, чтобы герцогиню Фьору Бельтрами-де Бертен перевели в более комфортную камеру, сытно кормили, вернули ей её обувь и одежду, грели ей каждую неделю воду для мытья, а ещё перестали применять к ней насилие. У Фьоры сильный кашель. Поэтому вот вам ещё на оплату врача, — Филипп достал из другого кармана ещё один мешочек с деньгами и отдал коменданту. — Похоже, в этом заведении забыли, что герцогиню де Бертен ещё не лишали дворянского достоинства, потому обращение с ней должно быть соответствующим. С этого дня волос не должен упасть с головы герцогини, — твёрдо отрезал Филипп. — Любой ваш каприз за ваши деньги, Ваша Милость, — учтиво поклонился комендант Филиппу, пряча в карман второй мешочек денег. — Я рад, что мы поняли друг друга, — Селонже чуть улыбнулся правым уголком губ. Филипп покинул тюрьму и вышел на свежий воздух, подставляя лицо холодному ветру. — Куда прикажете теперь, Ваша Милость? — учтиво уточнил у Филиппа сидящий на козлах кучер. — К королевскому дворцу. У меня есть важный разговор к Его Величеству, — ответил Филипп, устроившись в карете и закрыв дверцу. Щёлкнул хлыст, и карета увозила Филиппа прочь от тюрьмы, где томилась Фьора, к королевскому дворцу. Мысли в голове Филиппа сменяли одна другую. В уме он старательно продумывал свою речь перед королём Карлом, одержимый желанием во что бы то ни стало выбить Фьоре помилование. Между тем комендант Бастилии, пока запряжённая лошадьми карета Селонже везла рыцаря, верный своему обещанию, которое дал, смягчил режим пребывания в тюрьме Фьоры. Из её прежней камеры с чудовищными условиями Фьору перевели в более комфортные, пусть и небольшие апартаменты. Самое главное, что там не было плесени и крыс, створки зарешёченных окон можно было открыть и закрыть при желании, имелась кровать с периной и чистым постельным бельём, имелся письменный столик, кувшин с водой и таз для умывания. Фьоре вернули отнятые у неё обувь и одежду, даже нагрели для неё воды, чтобы она смогла помыться с головы до ног. Конечно, мыться пришлось в тазу, но уже хоть что-то, так что Фьора, пользуясь возможностью, до скрипа вымыла своё тело и вымыла также свои волосы. После слуги унесли использованную воду. Дошло даже до того, что Фьору посетила врачиня, которая осмотрела её и назначила лечение, оставив ей целебные порошки и травы для заваривания настоек, и Фьоре предоставили возможность получать надлежащее лечение!.. После принятия лекарств девушке стало лучше, кашель мучил уже не так сильно. Перед тем, как лечь спать, Фьора вознесла молитву за благополучие и здоровье Филиппа, догадавшись, что это именно он устроил всё так, чтобы её перевели в более комфортные условия. Пусть Фьора по-прежнему томилась в тюрьме, хоть и комфортабельной, но понемногу она стала обретать присутствие духа и надежду, что сеньор не бросит её гнить в Бастилии. «Господи, мне бы только выбраться отсюда… Только бы выбраться… Больше никогда я не предам и не ослушаюсь своего сюзерена!» — пообещала самой себе Фьора, засыпая и кутаясь в одеяло.