Горький яд ненависти

      Утро семнадцатого июня было ознаменовано для Филиппа де Селонже не бьющими в окно гостиной солнечными лучами и не пением жаворонка, сидящего на ветке старого яблочного дерева в саду, а сухостью во рту и пульсирующей головной болью, дробью отдающей в виски. Словно в черепной коробке поселилась стая взбесившихся дятлов, ведущих бурную деятельность. Кое-как Филипп поднялся с пола и огляделся вокруг: на полу валялись несколько пустых бутылок из-под его любимого бургундского вина, стол из красного дерева заставлен грязной посудой, сорванный со стены карниз с белыми тюлевыми занавесками лежит у окна. На большом кожаном белом диване спали в самых немыслимых позах светловолосый Филипп де Коммин и рыжий барон Артюр Сорель. Тёмно-русый Филипп де Кревкер мирно посапывал на полу, обняв подушку от дивана. Поблизости спал черноволосый Агнолло де Нарди. Селонже взял со стола бокал с недопитым вином и, опустошив его, поставил обратно. Немного полегчало. Более-менее рыцарю удалось восстановить в своей памяти цепочку произошедших вчера событий. После заседания совета компания наведалась в салон известной на весь Париж куртизанки Марион Морель. Несмотря на то, что она разменяла уже тридцать вторую весну, мадам Морель была красавицей: длинные вьющиеся светло-каштановые волосы, чуть удлинённое узкое лицо, тонкий нос с горбинкой, тонкие губы и миндалевидные карие глаза. Марион была замужем за человеком, сквозь пальцы смотрящим на дела своей супруги. Часто она находила забвение в объятиях герцога де Селонже, который вот уже два года был её любовником. Эта связь позволила женщине весьма значительно обогатиться и приобрести поместье в Провансе. Первый маршал не скупился на подарки для своей любовницы. Нельзя сказать, что они любили друг друга, но им нравилось предаваться чувственным альковным удовольствиям. У Марион мужчины перекинулись в карты, обсудили последние новости, слушали сочинённые прекрасной куртизанкой стихи и её пение под аккомпанемент лютни. Внимания Марион искали многие богатые и знатные люди мужского пола. Красивая, женственная и утончённая, блестяще образованная, она могла бы утереть носик любой графине и даже принцессе крови. Не удивительно, почему состоятельные мужчины разных возрастов так жаждали её общества. Испробовав вина из погребов Марион, компания попрощалась с гостеприимной хозяйкой и отправилась продолжать веселье в дом Филиппа де Селонже, о чём напоминал жуткий бардак в гостиной особняка номер шесть на улице Роз, что располагался в в элитном квартале Парижа. Немалых трудов Селонже стоило растолкать и добудиться своих сотоварищей. Конечно же, они вяло протестовали, но герцог добился своего. Само собой, что сегодня опять заседание совета, благородные господа благополучно забыли, но бургундец им напомнил. Придав своим одеяниям наиболее опрятный вид и опоясавшись портупеями, вдев шаги в ножны, они вышли из особняка. Перед уходом первый маршал отдал распоряжение Матье и слугам привести гостиную в порядок. На заседании совета только Селонже и Нарди удавалось успешно делать вид, что они внимательно слушают то, о чём говорил Карл Смелый. Коммин, Сорель и Кревкер мучились жестоким похмельем и суть сказанного королём от них ускользала. Заседание продлилось довольно долго, сколько — изрядно набравшиеся вчера благородные господа сказать бы не смогли. На повестке дня было обсуждение укрепления дипломатических отношений с Германской империей — император Фридрих III просил руки принцессы Марии для своего сына Максимилиана Габсбургского, обострение отношений с соседствующей через пролив Ла-Манш Англией — претендующей на город Кале и Нормандию, а также возможное повышение цен на продукты и налогов. Тут-то Селонже не смог промолчать, высказав всё, что он думает по этому поводу — в восторге герцог от подобной инициативы не был. Рост цен и налогов ощутимо ударит по простым людям. Первый маршал нашёл поддержку среди более чем половины совета. Король внял словам своего лучшего военачальника, так что остаток дня был посвящён разработке методов по предотвращению роста налогов и цен. По окончании заседания Смелый отпустил членов совета. Проходя мимо кабинета кардинала дю Амеля, взявшего себе имя Бенедикт, герцог услышал голоса — самого Высокопреосвященства и тех, с кем сегодня заседал в совете. — Здравствуйте, Ваше Высокопреосвященство, — войдя в кабинет, поздоровался Филипп. — Здравствуйте, герцог де Селонже, — ответил ему дю Амель, сидя за столом и не отрываясь от важных бумаг. Годы, проведённые Бенедиктом в заботах о благополучии и величии Франции, отметили костистое желчное лицо кардинала морщинами в уголках тонких бесцветных губ, на лбу и возле глаз. Облачён он был в красную сутану, почти лысую голову скрывала такого же цвета шапочка. Вместе с дю Амелем в кабинете находились и де Коммин, де Кревкер, Сорель и де Нарди. Кто сидел в креслах, а кто на диване. — О чём был разговор, господа? — Филипп де Селонже облокотился о стену, скрестив руки на груди. — Да вот, скоро ведь Мартенов день, — кардинал повертел в руках перо. — Всего каких-то три дня, — дополнил де Нарди. — Селонже, вы как и в прошлом году, не станете брать себе оруженосца? — спросил у герцога Сорель. — Скорее всего, нет, — Селонже прошёлся по кабинету, заложив руки за спину, и вернулся на свой пост. — До Мартенова дня осталось совсем недолго, — Рено отложил перо в сторону, — волнительный день для любого выпускника «Мерсея». Когда-то и мы учились в этой школе, тоже были выпускниками… Так вот, дети мои, кто-нибудь помнит мятежника Франческо Бельтрами? Собравшиеся в кабинете благородные сеньоры на перебой говорили «да» и кивали головами. — Который ещё восстание против короля Карла поднял шесть лет назад и погиб на дуэли с герцогом де Селонже. В этом году выпускается его дочь, чтоб вы знали, господа. Фьора Бельтрами. Сколько ей, мне любопытно? — Примерно шестнадцать, — сказал навскидку де Коммин. — Выросла девица, что тут скажешь… — дю Амель несколько раз кашлянул, прочищая горло. — Вы ведь сами понимаете, что в будущем от этой девчонки можно ожидать чего угодно — да хоть нового восстания, к примеру. Иного от дочери изменника ждать глупо. Ей не место не то что при дворе, но и вообще в столице. Она же будет как бельмо на глазу. Всё равно, что держать волчонка на псарне. Правда, за это время волчонок превратился в целую волчицу и уже успел, наверно, наточить клыки. Упаси вас Создатель выбрать Фьору Бельтрами оруженосцем. Настоятельно не советую вам этого делать. — Вот только наставление дю Амеля больше походило на приказ, которому надо неукоснительно следовать. Это сразу поняли находящиеся в кабинете вельможи. — Будет только лучше, если дочка этого смутьяна после Мартенова дня уберётся в своё захудалое герцогство. Историю острой неприязни Рено дю Амеля к Франческо Бельтрами больше шестнадцати лет назад при дворе не обсуждал только ленивый. Причина крылась в соперничестве мужчин за руку юной красавицы Мари де Бревай из знатного, но обедневшего рода. Белокурая сероглазая Мари предпочла дю Амелю Франческо, с которым обвенчалась. Увы, счастье герцога Бертенского и его прекрасной жены длилось недолго — Мари умерла при родах, дав жизнь маленькой Фьоре. К тому времени Рено уже подался с горя в священнослужители. Свою застарелую ненависть дю Амель перенёс на малолетнюю дочь герцога де Бертен. Первый маршал и хотел бы сказать кардиналу пару ласковых, но прикусил язык, понимая, что лучше не напрашиваться на ссору с ним и не провоцировать, как он частенько провоцировал своих противников на дуэли. «И что ему плохого девочка сделала?» — удивлялся Селонже. — Да вы устроили бедной девочке из провинции самую настоящую травлю, Ваше Высокопреосвященство. — Филипп де Селонже отошёл от стены и приблизился к столу кардинала. — С чего вас так волнует эта девчонка, герцог де Селонже? — Бенедикт откинулся на спинку кресла. — Вам не кажется это слишком жестоким по отношению к девушке, никому не сделавшей никакого зла? — герцог де Селонже испытал к Фьоре нечто похожее на сострадание. — Вы же возлагаете на ребёнка вину за дела её родителя. — С этой особы станется, — кардинал принялся стучать пальцами по столу, — дурная кровь, чего вы хотите. Как говорится, яблоко от яблони… Филипп распрощался со всеми и ушёл из кабинета, не желая больше слушать, как ни в чём не повинной девушке перемывают кости. Мартенов день приближался, а Филипп уже знал, какую шутку сыграет над кардиналом и представлял, как вытянется его лицо.