Хохот времени

      Этого я ожидал меньше всего. Не Лизиного самоубийства — она уже давно искала хороший повод сделать это — а того, что крайним окажусь именно я. Олькина мистическая способность узнавать любые сплетни не подкачала и на этот раз. Как всегда, никто толком не знал, как в столь короткий срок успела просочиться информация. Только когда, выпровоженный из кабинета завуча, где мне не разрешили остаться с Мареком, я вернулся в зал, все уже знали, что Лиза покончила с собой. На Сашу страшно было смотреть, но я не мог заставить себя волноваться о ней. Как и всегда, из головы не шел Марек. Его посеревшее лицо в свете гудящей лампы глухого коридора, его огромные, ошеломленные глаза. Стоило Любовь Анатольевне произнести ту выворачивающую фразу, как вокруг него словно вырос стеклянный футляр, отделивший его от всех остальных людей. Стеклянный чужой гроб, в который он будет погружен до самой своей смерти, а может, и после тоже. Глухая невидимая стена одиночества, которую никак не преодолеть. Впрочем, он сам и не попытается преодолевать ее, он с удовольствием заточит самого себя в этом саркофаге — и от этого было страшнее всего. Наверное, это ужасно — что даже смерть Лизы не заставила меня сочувствовать ей, даже теперь я прежде всего думал о Мареке, о том, что происходит с ним, о том, как я могу ему помочь. Позволит ли он вообще помогать себе? Почему-то мне казалось, что нет. Скорее, он просто забаррикадируется от всех подряд, в том числе и от меня. Может быть, от меня — особенно. Занятый этими мыслями, я не заметил, как в класс просочилась новая сплетня: оказывается, Лиза повесилась из-за неразделенной любви... ко мне. Почему-то никто, кроме меня, этому особо не удивился. Всплывали новые и новые подробности: оказывается, она уже давно была прямо-таки очарована мной, но боялась признаться. Сблизилась с Мареком специально, чтобы подобраться ко мне. Спрашивала его, есть ли у нее шанс на взаимность, а он неизменно отвечал: нет. Я скорее почувствовал кожей, чем понял: я снова причастен к смерти. Мне уже был знаком этот вакуум, отделяющий тебя от других, стоит смерти слегка тебя коснуться. Наступает молчание, голоса отдаляются, словно отсеченные невидимой стеной, взгляды тяжелеют, но их невозможно перехватить — никто не смотрит тебе в глаза, словно все боятся упасть замертво от твоего взгляда, как от взгляда василиска. Мне нужно было найти Марека. Он стоял у окна в женском туалете, его ссутуленная, напряженная спина в сигаретном мареве на секунду напомнила мне отца. На полу у его ног валялось несколько раздавленных фильтров, перемазанных, как мне показалось, помадой. Лишь потом я заметил кругляши красных капель на грязно-коричневой плитке. Сердце с гулом рухнуло вниз. - Марек, - я метнулся к нему и уставился в немой прострации на дрожащие, окровавленные пальцы, сжимающие сигарету. - У т-тебя... На минуту я забыл, что у меня к нему разговор, забыл, что злюсь на него, забыл, что умерла Лиза. Вид его кровоточащей руки был таким нездешним, неправильным и страшным... сигарета тлела в негнущихся пальцах, алая струйка стекала от кисти к локтю, и капли срывались на пол с его острия при каждом движении. - Я стекло разбил, - бесцветным голосом сказал Марек, отвернувшись, будто не решаясь смотреть на меня. Толстая линза его очков розовела жирным кровавым отпечатком пальца. Он молчал, докуривая. Я тоже молчал, не зная, с чего начать, сомневаясь, стоит ли вообще начинать. - Тебе, наверно, уже все передали? - спросил он сам, все так же отворачивая лицо. В повисшей между нами тишине звонко и ритмично капала вода из незавернутого крана. Я кивнул, наблюдая за Мареком. Что он сделает дальше? Он со вздохом закусил губу и наконец посмотрел на меня с выражением неподдельного сочувствия. Чертова актерская душонка. Я бы поверил ему, наверняка поверил бы, если бы сам вчера не слышал, что Лиза влюбилась в него, а не в меня. Он провел бы меня по щелчку пальца! - Я не хотел тебе рассказывать, - сказал он с сожалением. Его здоровая рука стиснула мое плечо. - Мне очень жаль. - Марек, - прервал я этот, несомненно, блестящий спектакль. - Я с-слышал в-вчера ваш разговор. Я с-случайно оказался рядом и... в-все слышал, - я ожидал, что это прозвучит обвинительно, патетично, но в моих словах слышался только стыд, стыд за его вранье и мое обличение. Мне не приходилось прежде уличать его во лжи, только в мелком, безобидном фантазерстве или преувеличении. И то, как вспыхнули его щеки, то, как резко отхлынула от его лица кровь уже через секунду, как дернулись в синхронном нервном движении губы и кадык — все это напугало меня, внутренности прижало к полу ледяной гирей. Он бросил на меня какой-то бешеный взгляд и тут же уставился куда-то мимо, расфокусированный, мечущийся, загнанный. Я понял уже, что натворил что-то страшное своим обличением. Мне хотелось сказать ему, что это все не важно, ну соврал и соврал, что он виноват в ее смерти не больше моего, и не важно, чье имя он назвал — мое или свое, и я только рад буду взять этот груз на себя, потому что мне невыносимо думать, как он потащит его в одиночку... Но гортань беспомощно сокращалась в спазме заикания, не позволяя выдавить ни звука. - Ну... вот и все, кажется... - пробормотал Марек не себе и не мне — туалетной батарее, и рассмеялся нервным, жутковатым смешком. Я с мычанием, в которое превратилось его имя, попытался коснуться его плеча, но он резко отпрянул от меня и даже выставил перед собой руки. - Не трогай меня! - воскликнул он так, словно ожидал удара ножом. Я недоуменно и виновато замер, немой и безоружный. Марек тоже застыл, зажав рот ладонью. Глаза за стеклами очков мутнели слезами. - Прости, - прошелестел он сквозь руку и бросился бежать. Я отмер через пару секунд, еще столько же времени потребовалось, чтобы осознать: это его «прости» было и прощанием тоже. Он уже несся по лестнице, когда я вылетел из туалета за ним вдогонку. - Стой! - на первом этаже ко мне вернулась речь. - Не ходи за мной! - крикнул в ответ Марек, не обернувшись. - Стой! - повторил я, как заведенный, но он не останавливался, только отбрыкивался и ругался. С грохотом распахнулась перед ним школьная дверь, холодный воздух наполнил иглами легкие, ударил в голову и заставил бежать быстрее. Я слетел вслед за ним со школьного крыльца, где не так давно (целую вечность назад) мы цитировали друг друг Шекспира. - Стой, я сказал! - заорал я, выскакивая за калитку, и он действительно остановился, но только затем, чтобы обматерить меня. - Я сказал, отвали от меня! Отвали нахуй, не подходи! - он впервые использовал русский мат по прямому назначению, прежде — только понтовался и шутил с его помощью. Теперь шутки кончились, теперь было не до шуток. Я и не подозревал, что он способен бегать так быстро. Ветер трепал обросшие кудри, надувал парусом рубашку. Прохожие оборачивались ему вслед, окровавленному мальчику, одетому не по погоде, а я рвался за ним с азартом гончей, не замечая холода. Я думал, он побежит домой (больше бежать ему было некуда), но он свернул в другую сторону — под яростные гудки машин промелькнули мимо несколько перекрестков — я вдруг обнаружил, что Марек ведет меня к лесу. Не то чтобы это был настоящий лес — так, пролесок, чудом переживший урбанизацию. Я подумал, он надеется затеряться там, сбросить «хвост», лишь потом до меня дошло: ему нужен не лес, а автомобильная трасса, идущая через него. Он собирается сбежать, прямо так, не прощаясь, в одной рубашке. На подходе к лесу силы, наконец, стали покидать его, и он перешел на шаг. У меня уже давно сил не было никаких, я преследовал его на чистом упрямстве и ужасе — теперь же мне почти удалось его догнать. Я уже буквально дышал ему в затылок, когда он вдруг резко развернулся ко мне лицом — взмокший от бега, волосы прилипли ко лбу, пятна крови высохли и побурели. - Что? - выпалил он, задыхаясь. Мое горло разрывало холодным воздухом, я едва дышал и вряд ли мог дать вразумительный ответ на его вопрос, на все его вопросы. - Чего ты от меня хочешь? Чтобы я покаялся? Или хочешь сам сообщить мне, какое я редкостное говно? Не утруждайся, я сам прекрасно знаю! Я отрицательно замотал головой, снова безрезультатно пытаясь преодолеть первый звук его имени. Марек только досадливо цокнул языком. - Что? Хочешь сказать, что я не виноват? Мы оба знаем, что еще как виноват! - он снова зашагал сквозь деревья, трасса была уже совсем близко, оттуда доносился рокот проезжающей мимо фуры. Я наконец догнал Марека и молча шел рядом, поравнявшись с ним. Заметив, что я не отстаю, он только закатил глаза. Некоторое время никто из нас ничего не говорил. - Прости меня, - наконец, сказал Марек, глядя себе под ноги. - Я... не заслуживаю, но... ты не знаешь, каково это! - его голос снова взвинтился до пронзительного тенора. - Как это — когда они сидят и смотрят на тебя, и среди них ее брат... что я должен был сказать? «Ну извини, твоя сестра призналась мне в любви, а я ее отшил и теперь она мертва, соррян!» Ты бы, конечно, нашел, что сказать на моем месте, чтобы звучало не так паршиво, а я так не могу... Вот подставить кого-нибудь — это пожалуйста, это запросто! Видимо, такой уж я человек — всем от меня только хуже. Я не знал, что на это ответить. Утешать его бесполезно, спорить — и вовсе опасно. Здесь нужны были какие-то по-настоящему весомые аргументы, а их у меня не было. Сказать ему, что его родителям от него не «хуже», что мне не «хуже», что мы все его любим? Разве он поверит мне сейчас? Разве любовь вообще может быть аргументом? - Я же с-слышал ваш р-разговор, - мы уже почти вышли из леса к дороге, когда я решился заговорить. Марек слушал, сжав в нитку губы и не поднимая глаз. - Т-ты не с-сказал ей н-ничего т-такого. Т-ты не оскорблял ее, т-ты п-просто сказал ка-как есть. Т-ты с-сказал ей п-правду, это п-правильно... - Знаешь, по-моему, нет разницы, вру я или говорю правду — все равно в итоге я в полном дерьме. Сказал правду ей — пришлось врать ментам, потом еще тебе и вообще всем. Может, лучше бы я один раз ей соврал, как считаешь? - он снова рассмеялся тем же жутковатым смехом. - Я... страшно... - я молчал, мне тоже было страшно. Интуитивно я чувствовал, что в голове Марека прямо сейчас происходят какие-то необратимые процессы, которые нужно остановить как можно скорее — вот только я понятия не имел, каким образом. Я давно не чувствовал себя таким беспомощным, таким слабым. Нужно было как-то утешить его, но я по себе знал, что слова утешения только раздражают. А может, это и есть выход? Что если заставить его наорать на меня или даже ударить, вдруг от этого ему станет легче? - Может, н-надо попробовать не в-врать во-вообще? М-может, это р-решит п-проблему? Марек дернулся, как от пощечины, и уставился на меня с почти карикатурным изумлением. - Решит проблему? Решит? Как, блять, эту проблему вообще можно решить?! Ты соображаешь, что несешь?! Решит проблему! Решатель проблем нашелся! Ты сам-то пробовал не врать? Хотя бы самому себе — попытался хоть раз? - Я н-не... - в целом стратегия действовала, Марек действительно орал на меня, но беседа уходила в какое-то неожиданное русло. - Давай поговорим о тебе: тогда, на Санином балконе — что это было? Давай поговорим об этом! И давай будем говорить только Правду! - он рассмеялся мне в лицо, его кривляния напоминали старого доброго Беспечного Шалопая, но это был скорее АнтиШалопай из параллельной реальности — чокнутый и злобный. Я молчал, чувствуя, как неожиданно холод сменился жарой. - Что молчишь? - продолжал Марек, подойдя еще ближе, обдавая меня запахом сигарет. - А, ну да, конечно, это для тебя опасная тема, здесь, кажется, твоя Правда тебя подводит? Тогда о чем еще поговорим? О том, как ты шпионил за мной? Шарахался туда-сюда на своем велосипеде, куда ни плюнь — везде ты, постоянно, каждую долбанную секунду дышишь в спину — хочешь поговорить об этом? - стресс делает некоторых людей очень жестокими, и Марек, очевидно, оказался именно из этой породы. Я только и мог, что опустить вниз свое пылающее лицо. - Правду он, блять, проповедует, апостол Павел нахуй... Да если бы я говорил тебе правду, ты бы ко мне и близко не подошел! Хочешь, я расскажу тебе правду о том, как мы с тобой по счастливой случайности спасли Жан-Поля? - его тон стал страшно издевательским, он придвинулся совсем близко, его колотило то ли от холода, то ли от нервов, я почему-то боялся смотреть ему в глаза — они не были похожи на глаза Марека, казалось, со мной говорит совершенно другой человек. Смысл его слов доходил с отставанием. - Ч-что? О ч-чем ты? Это что, т-ты с ним с-сделал? - выпалил я, в ужасе от озарившей меня догадки. Прежний Марек, которого я знал, разумеется, не был способен на издевательство над собакой, но этот... Марек в ответ шарахнулся от меня с написанным на лице омерзением. - Ты сдурел? Нет, конечно! Я правда нашел его, но... я не звал на помощь, я просто... ждал, пока ты приедешь, - мое подозрение словно слегка отрезвило его, он говорил уже без прежнего бахвальства. - Он мог умереть, я видел, что ему больно и плохо... но, видишь ли, это была просто чужая полудохлая собака, а я не мог упустить случая поприжиматься к тебе, пореветь у тебя на плече, козырнуть твоим любимым Кингом... - произнес он с горькой самоиронией. Поприжиматься? Что все это значит? Это такое закамуфлированное признание? Черт, почему нельзя все делать по-человечески? Почему нельзя просто сказать, а не хрипеть сквозь кровь с перерезанным горлом? - М-марек... - проговорил я, не зная, что собираюсь сказать дальше. Впрочем, Марек и не собирался меня выслушивать. - Знаешь, к черту, забудь об этом, вообще забудь, - отмахнулся он и рванул к трассе, уже вскидывая руку с оттопыренным большим пальцем — ни дать ни взять, Джек Керуак вышел на дорогу. - И куда ты собрался? - я тоже не отставал. Если уж на то пошло, вакансия Дина Мориарти пока свободна. Я нагнал его и схватил за локоть, с трудом выдерживая его враждебный взгляд. - Не знаю. Куда-нибудь... где я еще никого не убивал и не предавал, - буркнул он, и его губы предательски дрогнули под первым натиском жалости к себе. Не знаю, откуда я набрался смелости, чтобы взять его за руку. Сжимая его замёрзшие, все еще липкие от крови пальцы, я был готов в следующую секунду получить в челюсть — но Марек только уставился на меня недоверчивым взглядом. Надо было срочно что-то сказать, пока он не заговорил первым. - Л-ладно. Я во-вообще никогда никуда не уезжал, м-мне все равно, - пробормотал я и шагнул к обочине. Марек в замешательстве плелся рядом, не отнимая руки. Как быстро о нас спохватятся? Как далеко мы успеем уехать? Подхватим ли мы воспаление легких, путешествуя без верхней одежды, как полные кретины? Надо было бухла раздобыть — чтобы хоть изнутри что-то грело. Сбежать сейчас — безусловно, воплощенный идиотизм, но почему-то в тот момент это вдруг стало не важным. Не знаю, что сделало меня таким смелым: откровение про «прижимание» и «козыряние Кингом» или я просто смертельно устал бояться всего на свете. Марек был прав, обличая меня: давно надо было сказать самому себе правду и принять ее без лишних разговоров и ужаса. Сегодня — сейчас — правда стала особенно очевидной: он ведь действительно подставил меня, сделал виновником самоубийства — а я даже разозлиться на него не могу. Я хмелею и не чувствую холода просто потому, что держу его за руку — да, черт возьми, я влюбился в идиота, лжеца и интригана, и пусть только кто-нибудь попробует помешать мне провести с ним остаток моей жизни! - Паш, ты что делаешь? - спросил Марек, остановившись. Его рука все еще была в моей, но смотрел он настороженно. Похоже, мое присутствие никак не входило в его романтические планы поймать фуру и уехать в закат. - Иду л-ловить нам м-машину, а что? - спросил я, как ни в чем не бывало. Марек продолжал разглядывать меня, как опасного психа. - Нам? - переспросил он. - А ты-то куда собрался? - С т-тобой, - ответил я. Черт, наверняка я все как-то не правильно понял, и он сейчас разразится какой-нибудь унизительной тирадой, чем окончательно поставит меня на место. Но тогда почему он разрешает держать себя за руку? - Но... - Марек выглядел, как человек, производящий в уме сложные математические вычисления. Что-то явно не сходилось. - Погоди, ты не понял. Я тебя предал. - Н-нет, я все п-прекрасно понял, и м-мне плевать. Я т-тебя не отпущу, п-предавай меня хоть каждый день, - быть храбрым и дерзким становилось очень даже весело. Марек, кажется, вообще не знал, что сказать, а я с изумлением обнаружил, что мне действительно плевать. И, в сущности, что может всерьез тревожить автостопщика? - Но Паш... а как же твой папа? - спросил Марек, и я даже слегка опешил, обнаружив, что сам вовсе не подумал о нем. - Т-так же, как т-твой, - ответил я. - Он п-поймет. П-пойдем. - Но постой... у нас совсем нет денег, - кажется, Марек был так потрясен моим идиотизмом, что к нему самому неожиданно вернулся рассудок. Он рассматривал меня округлившимся обалдевшим взглядом, как будто видит впервые. - З-заработаем, - усмехнулся я, уже понимая, что, сам того не ведая, провернул шикарную манипуляцию. Теперь Марек сам себя отговаривал убегать. - Давай, п-пойдем! - Куда мы пойдем раздетые? Я уже замерз. Ты разве нет? - жалобно спросил Марек. Его действительно изрядно трясло, меня тоже, но вряд ли от холода. - Т-тогда куда? Домой? - спросил я, и Марек понурил голову, сильнее стиснул мою руку. Почему, интересно, он чувствует себя таким одиноким, таким неприкаянным? Мальчик с мамой и папой, которые его обожают, которого, наверное, никто никогда не бил, которого даже в классе не дразнили — почему он так легко заклеймил самого себя убийцей и предателем, почему сам себя не пожалел? - Нельзя домой, - словно оправдываясь, наконец сказал он. - Как я теперь? Все узнают, что я виноват... как же мне... - С чего ты в-взял, что к-кто-то узнает? - спросил я, и Марек в недоумении вскинул голову, подтягивая на место съехавшие очки тем самым, инфантильным, давно полюбившимся мне жестом. - В-все думают, что это я. П-пусть т-так и будет. - Ты серьезно? - почему-то шепотом спросил Марек, вдруг часто заморгав. Я кивнул. - Я з-з-знаю, как это б-бывает, я уже п-проходил через такое, м-могу еще раз пройти. Марек уже открыл рот, чтобы спросить что-то еще, но, словно спохватившись, потупился и сконфуженно опустил глаза. Я не рассказывал ему о смерти моей мамы. Мне не хотелось поднимать эту тему, она делала меня слезливым и жалким, а все, что ему нужно было знать о моем сиротстве, уже наверняка рассказано одноклассницами. Кажется, теперь настал момент, когда мой скорбный опыт смирения со смертью впервые мне пригодится. Я дождался, пока стихнет оглушительный грохот несущейся мимо фуры, вдохнул поглубже и заговорил. - К-когда умерла м-моя мама, все меня с-сторонились. Это с-случилось так неожиданно, н-никто не предполагал... н-ни папа, ни я... Она п-просто пошла лечить зубы... и не п-перенесла наркоз. И все, - Марек медленно поднял лицо ко мне и посмотрел странным, расфокусированным взглядом. Краем сознания я вдруг понял, что сжимаю его руку со всей силы, так, что ему должно быть больно, но он не вырывался. Наоборот, чуть приблизился ко мне, провел второй ладонью по плечу, я заметил, что кровь уже остановилась и засохла. - У п-папы был шок, он п-почти не говорил, я д-даже стал его бояться. Р-ребята в классе боялись уже меня с-самого, в-все, с кем я т-тогда дружил, с-стали меня избегать. Н-наверное, их с-страх смерти как-то в-воплотился во мне, и они... - рука Марека переместилась с плеча на грудь, затем снова заскользила вверх, пальцы едва заметно мазнули по шее над воротничком рубашки, - П-потом... у меня случился н-нервный срыв, я л-лежал в больнице... К-когда в-выписали, с-стало легче. Я стал з-заикаться, и т-теперь меня н-начали д-дразнить, а это лучше, чем ничего. М-меня дразнили, я д-дрался, п-папа помогал советом, учил, - я изо всех сил сосредоточился на складывании слов в предложения, на выговаривании и борьбе с заиканием, потому что пальцы Марека уже ласково перебирали мои волосы на затылке, отчего электричество так и носилось по всему моему несчастному организму, и воздух искрил, и невозможно жарко было в ледяном лесу, а я так боялся, что это прекратится, что не мог перестать говорить, заикался все больше, путался в словах. - Я п-просто х-хотел сказать, что... м-можно п-пережить в-в-все, что угодно... г-г-главное, чтобы т-ты был не один. И т-ты не один. Марек замер и как-то странно то ли вздохнул, то ли всхлипнул, и тут же его ладонь вдруг неожиданно легко выскользнула из моей, и вот он обнимает меня за шею обеими руками, льнет, стискивает, обжигает дыханием, и калейдоскопически вращаются вокруг нас сосны, кусты, дорога, шум скручивается в комок и катится куда-то вдаль, а он целует меня так отчаянно, словно любовь нас застала посреди Апокалипсиса. Несколько секунд — а я успеваю забыть, где небо-где земля — и он отстраняется, смотрит уже без робости, покаянно, но и с вызовом. Я, ошалевший, пытаюсь улыбнуться, но не знаю, слушается ли меня мое лицо. Губы после поцелуя кажутся чужими. Кажется, улыбнуться все-таки получилось, потому что Марек едва уловимо улыбнулся в ответ и провел кончиком пальца по моим губам — влево-вправо-влево — как Бельмондо в «На последнем дыхании». И тогда я уже сам поцеловал его, конечно, плохо соображая, что делаю, отключив, наконец, свои бесполезные мозги, которые только мешают. Мы целовались, как бешеные, кусая губы, задыхаясь, стукаясь зубами, вырывая волосы, в какой-то момент мне даже удалось сдернуть с него очки. Наконец, мы оторвались друг от друга и замерли лоб в лоб, тяжело дыша, не размыкая объятий и, кажется, не переставая улыбаться. - Извините, что отвлекаем, - голос Даниила мгновенно отшвырнул меня на полметра от его сына. - Но к вам уже подкрадывается менингит. Может быть, вам найти место потеплей? Я потрясенно переводил взгляд с довольно ухмыляющегося Даниила на — святые угодники! - моего собственного, белого, как мертвец, отца и начинал смутно осознавать, что, кажется, лучше мне броситься под первую же фуру, чем вернуться сегодня домой. Папа сверлил меня таким тяжелым взглядом, что от этого вида все нутро сводило трусливой судорогой. - Ну, что вы встали? - потормошил всех Даниил, кажется, единственный, кто в упор не видел в сложившейся ситуации ничего неловкого. - Я серьезно, давайте домой! Идите, идите! Я бросил на отца вопросительный взгляд, но тот только молча отвернулся, так что я счел за благо послушаться Даниила. - Ладно, тогда мы к нам пойдем, там еще с Жан-Полем надо погулять, - сказал Марек, как ни в чем не бывало. - Да, погуляйте обязательно, а то я вернусь сегодня поздно... - как бы между прочим обронил Даниил, но я успел заметить, как они с Мареком на долю секунды встретились взглядами и понимающе улыбнулись друг другу. Да что это за семейка?! Мой собственный отец стоял чернее тучи, как и положено нормальному отцу. Я даже представлять не хотел, что со мной будет, когда мы останемся наедине. Странно, но он как будто тоже не хотел об этом думать, не велел мне идти домой, не отвесил мне оплеух прямо там, хотя я смутно ожидал чего-то подобного. Так что, когда Марек схватил меня за руку и потащил за собой, я безропотно поплелся следом. Дурацкая надежда, но, может, хоть Даниил преподаст моему отцу урок толерантности?