Хохот времени

       - Ну пожалуйста, ну что вам стоит, ну каверните «Personal Jesus», ну пожалуйста! Пианист был непреклонен, фортепианный кавер Depeche mode шел в разрез с политикой заведения, как Марек ни канючил. Наконец, ему самому надоело. - Знаете, что? Идите нахрен тогда, - он выставил для наглядности средний палец и стремительно развернулся к выходу. - Не больно-то и хотелось. - Ты к-куда? - он тащил меня за собой, похоже, на улицу. Я попытался перехватить взгляд кого-нибудь из родителей, но они на нас не смотрели. - Курить, - буркнул Марек, все переживавший перепалку с пианистом. - Вот же сноб пидороватый! Он консерваторию-то хоть закончил, интересно? Смешно, если да. Закончить консерваторию — и бренчать потом на пианино в сраном ресторанчике, где никто даже не слушает. Интересно, он о такой карьере мечтал? Ублюдок тупой. - Марек, - я выпутал руку из его захвата и успокаивающе обнял за плечи. Выйти на улицу было хорошей идеей: время было уже позднее, на набережной стояла благословенная безлюдная тишина, можно без особых опасений обнимать и целовать именинника. - З-забудь о нем, нам и без депешей х-хорошо. - Тебе, может, и хорошо, - сварливо заметил он и клюнул беглым винным поцелуем. - А у меня, может, родители сейчас разводятся. Вид у него был совсем не опечаленный, он сиял самодовольной ухмылкой. - Т-ты, вроде, сам об этом позаботился, - осторожно сказал я, и уж совсем осторожно добавил: - Кстати, зачем? Ради экшена? - Да нет, не только. Мы подошли к самой бетонной ограде, отделявшей набережную от воды, и Марек тут же вспрыгнул на нее и уселся, болтая ногами. Я с опаской подумал, что из такого положения очень легко свалиться в воду, но ничего не сказал — иначе он только опять обзовет меня мамочкой. - Т-тогда зачем? - Папу твоего жалко, - пожал плечами Марек. Я только изумленно уставился на него снизу вверх. - Он ведь, похоже, и правда в него влюбился. В моего отца. - И что? - А мой отец его просто использует. Он ему нужен, чтобы через него контролировать тебя, чтобы ты контролировал меня. Он это давным-давно придумал, и думает, я не догадался. Насколько давным-давно? Лет за пять до твоего рождения? Вслух я, конечно, этого не спросил. Наверное, такое никогда не перестанет выбивать почву из-под ног — вот это внезапное «переключение» с языка логики на язык бреда. - И ты х-хочешь, чтобы Даниил его бросил? - Марек деловито кивнул, маленький интриган. - А что, если он и правда разведется с твоей мамой? - Ага, разведется, как же! - рассмеялся Марек и, будто спохватившись, выволок помятую пачку сигарет. - Ты думаешь, откуда вот это все? - он кивнул на светящийся за моей спиной ресторан. - Ну, деньги на эти все кутежи и так далее, на итальянские вина, дизайнерские шмотки — думаешь, это он своими пьесами зарабатывает? Ты его за работой хоть раз видел? За все платит мама, у нее есть деньги. Твой папа вряд ли станет водить его по ресторанам. - Вряд ли, - кивнул я. Эта отповедь не походила ни на какого Марека — ни на больного, ни на здорового, такого я от него еще не слышал. И не знал, что он вообще задумывается о подобном. Господи, он что, только что сказал, что у моего отца слишком мало денег, чтобы можно было с ним жить? А что тогда он думает обо мне? Я же собираюсь стать филологом! - Ну вот, - продолжал он этим мерзким, покровительственным тоном. - Даже если он уйдет, через пару месяцев прибежит обратно, как миленький. - И она его п-пустит? - Пустит, - кивнул Марек уже удрученно. - Ей нужно, чтобы кто-то присматривал за мной. Это и есть его настоящая работа — следить за мной. А она его за это содержит. Так мы и живем, добро пожаловать в нашу семью. Твою мать. Сознание Марека снова отчетливо вильнуло в бред. Может, весь этот самодовольный монолог про деньги тоже можно считать бредом? Хотелось бы! Черт, да мой Марек просто не может такое думать, даже про Даниила. Моему Мареку плевать, что на нем надето и сколько это стоило, он не видит большой разницы между обедом в ресторане и парой косорылых бутербродов, он клал на статусные авто и Гавайские острова — это же все мещанство! - Ты слышал? - он вдруг встревоженно подобрался, выдернул сигарету из зубов и прислушался. - Ч-что? - я тоже обратился в слух, но ничего, кроме плеска воды и отдаленного шума машин, не слышал. Только галлюцинаций нам сейчас не хватало. Боже, пожалуйста, пусть это будет не галлюцинация! - Тссс! Вот сейчас! Слышал? - Марек выглядел испуганным, озирался по сторонам, пытаясь найти источник звука, и вдруг резко развернулся к воде всем корпусом, перебрасывая ноги на другую сторону ограды. У меня от такого маневра на секунду дух перехватило. - М-марек, слезь, п-пожалуйста. - Кричат оттуда! - он указал на воду и теперь, щурясь, вглядывался в темные невысокие волны. «Кричат»? - Марек, н-никто не кричит, прошу тебя, слезь оттуда! - я вцепился в его локоть и потащил на себя, но он резко, яростно вырвался, отпихнул меня так, что я почти потерял равновесие. - Ты ебанулся? Она тонет! Помощь позови! - выпалил он, сверкнув бешеными глазами, а в следующую секунду — я ничего не успел сделать — уже спрыгнул в реку. На чужих, непослушных ногах я метнулся к ограде, перегнулся через нее, вглядываясь в темную воду — и секунды ползли целую вечность, пока я ждал, когда Марек появится на поверхности... появится ли... появится ли живым... Что там, под водой, достаточно ли далеко дно, достаточно ли безопасно? Это же легче легкого — нырнуть и напороться на какой-нибудь остов автомобиля, бетонный блок или любой другой травмоопасный промышленный хлам, боже почему он все еще под водой, да он уже весь переломанный, точно... Наконец, какое-то шевеление нарушило размеренность воды, донеслись плеск и фырканье — живой, Господи, он живой. Вот тут-то я, кажется, и разревелся на радостях. Едва помню, как прибежал в ресторан, как поднял там переполох, и все сразу засуетились, народ высыпал на улицу, кто-то уже вступил с Мареком в переговоры: он орал, что пытается спасти какую-то тонущую девчонку, и в ответ на это в воду бросилось еще несколько мужиков. Я молчал и просто нервно всхлипывал, стоя в стороне. Конечно, они никого не найдут — потому что никто не тонул. Ну и что? Они решат, что она утонула, и ее унесло течением, вот и все, совершенно незачем «топить» еще и Марека. Я не заметил, как ко мне подошла его мама, позорно вздрогнул, когда она сочувственно погладила меня по голове. Она делала это почти так же, как моя мама... в последние пару лет перед ее смертью я протестовал против любых нежностей, и стоило ей вот так погладить меня по голове или обнять, как я фыркал и вырывался, маленький неблагодарный идиот. Мог ли я знать тогда, насколько этого может не хватать? Снова подступили слезы, и я, стесняясь, быстро утер их рукавом. Она пробормотала что-то, из чего я разобрал только «sweet» (серьезно? «милый»?), и обняла меня, как ребенка, все так же утешительно поглаживая по голове. Мне стоило большого труда не рассопливиться окончательно. Когда она отпустила меня, я заметил спешащего к нам отца. - Паша, он говорит, там тонет какая-то девчонка, но никого не видно. Ты видел что-нибудь? - спросил он с места в карьер, больно разворачивая меня за плечо. - Я... б-было темно... - Паша, живее! - Я с-слышал крик, - выпалил я. - С воды. Отец тут же, ни слова не говоря, бросился к реке, замахал руками, очевидно, побуждая продолжать искать. Уже вызвали МЧС и «скорую», переполох нарастал. Марека, сопротивляющегося, мокрого до нитки и без очков, наконец, выволокли из воды и повели обратно в ресторан — отогреваться. Его била крупная дрожь. Вокруг суетился персонал, откуда-то возникли какие-то полотенца, которые набросили Мареку на плечи, он трясущейся рукой влил себе в горло стопку водки, и его кожа стала потихоньку приобретать естественный оттенок. Я и мама обнимали его с двух сторон, согревая собой. - Ты видел ее? Видел, как она упала в воду? - расспрашивал Даниил. - У меня очки уплыли, - отвечал Марек неизвестно кому, дезориентированно щурясь по сторонам. - Не беда, купим новые. Так ты видел девочку? - Слышал. Она крикнула «помогите!» несколько раз. Папа наблюдал за «допросом» с каким-то мрачным подозрительным видом, время от времени посматривая на меня. Что, интересно, его настораживает? Я сказал практически то же самое.        Явился какой-то мужик, то ли мент, то ли мчс-ник, задал нам с Мареком все те же вопросы: что видели, что слышали, насколько далеко от берега, как нам кажется, она находилась, можем ли мы назвать точное время, когда услышали крик. Отвечал Марек, а я только подтверждал его слова, все больше робея под отцовским тяжелым взглядом. Да откуда ему знать, что я все вру? Вот же полиграф выискался...        - Даня, - вдруг проговорил папа, когда дознаватель ушел. - Ты не помнишь, что именно нам сказал Паша, когда прибежал с улицы? Я почувствовал, как недостает воздуха. Я без малейшего понятия, что именно я им сказал — такая меня тогда скрутила паника. Выпалил первое, что пришло в голову, что было на уме... - Я не помню... Кажется, что-то про Марека, что он упал в воду или как-то так... - Я в ч-чем-то ошибся? - старая добрая пассивная агрессия. - Ты сказал, Паша, что Марек «бросился в реку», - проговорил отец, и от его тона мне захотелось сунуть голову под подушку. - «Марек бросился в реку» - это значит, что нужно спасать Марека, а не какую-то девочку, которую ты якобы слышал. Он держал паузу, я молчал, опустив голову, чувствуя, как взгляды всех присутствующих собираются на моем стремительно краснеющем лице. Слово «якобы» уже прозвучало. Плохо. Ой, как плохо... - Так ты слышал или не слышал? Я кивнул. - Отвечай на вопрос. - С-слышал. - Тогда почему твое сообщение звучало как «Марек бросился в воду»? - Да не з-знаю я! Отстань! - нервы трещали, как взбесившаяся елочная гирлянда. Мне впервые реально хотелось ударить отца — только бы он отвалил со своим допросом. - И все-таки? - Н-не знаю! П-пораскинь мозгами: может, потому что за Марека я как-то б-больше волнуюсь, чем за какую-то незнакомую с-самоубийцу? - Почему самоубийцу? - удивился Марек, и теперь мне захотелось врезать и ему. Вот уж кому-кому, а ему стоило бы помолчать, пока я спасаю его задницу! - Да, ты же не видел, как она упала в воду? - подхватил Даня. Мама Марека просто мрачно наблюдала за нами, никто уже давно не переводил ей содержание разговора и, кажется, она в этом не очень-то и нуждалась. - Н-нет, не видел. Ну а как тогда она оказалась в х-холодной воде? П-п-поплавать решила? - А зачем самоубийце кричать? - Н-не знаю! П-прыгнула, передумала: "Спасите!" - Ты говорил, она кричала «Помогите!», а не "Спасите!", - произнес отец все тем же механическим голосом. - Ты уверен, что вообще слышал что-нибудь? - я молчал. - Я же вижу, что ты врешь. Там была тонущая девочка или нет? Спина вросла в стену, которую подпирала, взгляд вперился в носки кед, я словно очень издалека увидел, как на левый шлепнулась, выкатившись из моего глаза, здоровенная капля, и тут же впиталась в ткань. - Н-нет. - Чего? - вскинулся Марек. - Но я... я ведь ее слышал! - Там н-никто не кричал, Марек, - слезы душили, мешая говорить. Все кончено. Все было зря, все напрасно, вся эта чертова конспирация — в топку. Я во всем виноват, я проболтался, я предал. Нет сил даже посмотреть на него теперь. - Прости. - Но я же слышал. Я правда слышал. Пап? Даниил что-то заговорил по-польски, кажется, его голос дрожал не меньше моего. Божена стиснула крепче плечо Марека и что-то ответила, вроде бы, обернувшись ко мне. - Как долго ты скрываешь его симптомы? - спросил Даниил таким непривычно отрывистым тоном, что я растерялся. - Паша! - Ч-что? - Галлюцинации. Это у него давно? - Я ничего не... - Паша! - Не ори на него, - рявкнул отец. На моей памяти он никогда не разговаривал с Даней таким тоном. - Месяц. М-может, немного дольше. - Нет у меня никаких галлюцинаций, ты ебанулся?! - Марек, вдруг осознав серьезность ситуации, выпутался из объятий и отпихнул меня в сторону. - Прости, - я ухватился за стену для равновесия, меня мутило, кружилась голова, и по-прежнему никак не получалось посмотреть на него. - Ой, слушайте, да не верьте вы ему... мам! - он что-то заканючил на польском, она ответила, Марек протестующе взвыл и, похоже, не получил никакой реакции. Протопал мимо туда-сюда несколько раз, наконец, его мокрые ботинки замерли напротив моих кед. Он с силой встряхнул меня за плечи, и я, наконец, поднял на него глаза. Лицо оказалось неожиданно близко, на секунду мне даже показалось, что он сейчас меня поцелует, но нет — видимо, он просто пытался разглядеть меня без очков. - М-марек... - Ты всегда был один из них, - прошептал он с запальчивой, смертельной обидой. - Ты всегда был на их стороне, с самого начала! - Н-нет, Марек, это н-неправда! Но он, конечно, не слушал меня — оттолкнул обратно к стене и помчался неизвестно куда, в своей обычной манере. Даня привычно припустил за ним трусцой.       После этого я думал, что больше его не увижу. Все — и Марек, и взрослые — считали меня предателем. «Почему ты не рассказал, как только это началось?» - допытывался отец, а я слал его к черту, не желая вообще никогда с ним разговаривать после этого ужасного, унизительного публичного допроса. «Паша, нам очень нужно встретиться и поговорить обо всем, что случилось, это очень важно, пожалуйста, позвони мне» - умасливал Даниил смс-ками, а я не отвечал, потому что черта с два я стану с ним разговаривать. Единственный, с кем мне действительно нужно было поговорить, теперь не хотел меня видеть. Как хотелось объяснить ему, что я всегда был только с ним, всегда, с самого начала, и что сейчас я по-прежнему готов бежать с ним из дома автостопом в мороз и в одной рубашке, что он, его свобода и счастье — единственное, о чем я думаю последние несколько месяцев, что он теперь смысл моей жизни, что я физически ощущаю боль от его отсутствия, что я не могу спать, зная, что он ненавидит меня. Даже если мы поговорим — как заставить его поверить во все это? Какая может быть вера предателю? Это было невыносимо. Облегчение накатило только раз, когда я намеренно сильно превысил обычную дозу адаптола и вскоре провалился в какой-то благостный остекленелый тупняк и просто прокайфовал так несколько часов, уставившись в ковер. После меня раздавило новым витком депрессии, теперь усугубленной наркотическим опытом: «серьезно, слабак? Будешь теперь жрать транквилизаторы, потому что ты — слишком большая дрянь, чтобы это можно было вынести? Может, лучше сразу на героин?» На несколько чудесных минут это действительно показалось выходом.       Теперь, спустя время, мне ужасно странно, что никто из взрослых меня почему-то не пожалел. Кажется, они все действительно решили, что я молчал из соображений коварства либо просто из равнодушия. Как можно было не понять, что мной двигал страх, отчаяние и полная дезориентация? Отец ненавидел ложь как таковую, для него обман был самым страшным проступком, Даниил наверняка был занят Мареком, а больше ждать помощи было неоткуда. Постоянно хотелось домой, но вот беда: я и так все время был дома. - Что произошло? - Саня обмерла, увидев меня на пороге своей квартиры. - Т-ты просила не п-приползать к тебе, когда он выпустит мне кишки... но я все же приполз. Можно? Мы пили дешевый бренди «Самсон» за гаражами, я размазывал слезы и сопли по лицу и исповедовался шепотом, из параноидального страха быть подслушанным. - ...и п-получается, я его предал, и он т-теперь вообще неизвестно где, и н-ненавидит меня!.. Саня смотрела на меня, как умеет только она одна — и с сочувствием, и как на идиота. - Паш, ты дурак? - А? - Нельзя скрывать симптомы психического расстройства, - чуть ли не по складам проговорила она. - Это пиздец опасно, ты понимаешь? Нужно было рассказать сразу — это глушится нейролептиками, и все, - кажется, ей самой было неловко от того, какие прописные истины я заставляю ее излагать вслух. - Да вам обоим повезло ужасно, что вас рассекретили! Хорошо, что в этот раз он бросился в воду, а что, если бы ему пришлось спасать какого-нибудь воображаемого дебила, например, из горящего здания или из-под поезда? Нельзя просто так брать и игнорировать галлюцинации, это... Паша, любовь сделала из тебя идиота.       Я, окосевший, тупо хлопал глазами, прислушиваясь к зарождающейся внутри робкой надежде, что я все-таки не говно. Почему психушка всегда казалась мне опаснее шизофрении? Ведь Саня права: улицы сами по себе полны ужасов, и если у тебя еще и галлюцинации... можно убегать от воображаемого мудака и попасть под машину, можно преследовать воображаемого мудака и оказаться непонятно где глубокой ночью, среди гопников с бойцовыми собаками, можно случайно убить кого-то, можно... черт, да что угодно. Выходит, я оказал ему неоценимую услугу? Похоже, я правда тронулся умом, раз сам не подумал об этом. - И не игнорируй, пожалуйста, Даниила, он наверняка хочет, чтобы ты пообщался с врачом и лично описал ему все проявления болезни, и ты должен это сделать, и как можно скорее — это поможет назначить правильную терапию, и он быстрее поправится. - Откуда т-ты это все з-знаешь? - она пожала плечами. - Я читала все книжки про Ганнибала Лектера, стала интересоваться психиатрией, - она взяла бутылку из моих рук и сделала глоток. - Боже, ну и дрянь... И, Паш, все-таки будь с ним поосторожнее.       Саня оказалась права насчет Даниила: он действительно хотел, чтобы я поговорил с доктором, и неподдельно обрадовался моему звонку, так, что я даже встревожился: неужели действительно не могут назначить лечение без моих показаний? Чем же они там тогда прямо сейчас пичкают Марека? Наугад, чем попало? Марек... я не видел его неделю. Мы еще никогда так надолго не расставались, с первого дня знакомства. Разрешат ли мне увидеться с ним в больнице?       Даниил еще по пути туда развеял мои надежды на этот счет: врач пока не рекомендует Мареку видеться со мной, его по-прежнему одолевают идеи преследования и предательства, хотя галлюцинации потихоньку отступают. Может быть, в скором времени, когда ему станет легче, мне разрешат прийти, но пока лучше мне держаться подальше. «В скором времени» - когда это скорое время наступит?» - едва не заорал я. Происходящее уж очень напоминало мои худшие кошмары: Марек закрыт неизвестно где, меня к нему не пускают, мир взрослых ополчился против нас. Даниил, кажется, понимал мое состояние, и это удерживало меня от истерики. - Послушай, я понимаю, что ты соскучился. Он тоже очень по тебе скучает, но сейчас его состояние... нестабильно, - сказал он, сочувственно потрепав меня по плечу. - Сейчас гораздо важнее, чтобы ты откровенно поговорил с доктором обо всем, что происходило в последний месяц. Это действительно может ему помочь, понимаешь? Я вдруг забеспокоился: рассказывать что-то «откровенно» незнакомому дядьке — в нашем положении это может быть небезопасно, еще начнут «лечить» Марека от гомосексуализма... - А что... м-мне прямо все-все п-придется ему рассказывать? - переспросил я, не зная, как умнее сформулировать сомнения. Даниил взглянул на меня с недоумением, но быстро обо всем догадался. - А, можешь не волноваться на этот счет. Я убил уйму времени, но нашел толерантного психиатра. Вот уж не думал, что с этим могут возникнуть проблемы, - сказал Даниил и выдавил грустную улыбку. За эту неделю он весь осунулся и даже как будто состарился, усох. Наверное, у меня вид такой же кошмарный. - Можешь рассказывать ей все, что сочтешь нужным, все, что вспомнишь, она квалифицированный, компетентный специалист. - Она? Это ж-женщина? - я почему-то испытал облегчение. Довериться женщине, мне казалось, будет значительно легче. Почему-то толерантность врача-мужчины казалась менее надежной, я заранее чувствовал его скрытое презрение. - Да, ее зовут Марина Петровна, интеллигентнейшая дама, уже в возрасте. Я думаю, тебе она понравится, - Даниил старался говорить с обычным своим дружелюбием, но я видел, что он слишком измотан для этого. Некстати пришла мысль, что давненько я не слышал, как тренькает отцовский телефон от его смс-ок. - Это она бу-будет решать, когда мне м-можно его увидеть? - Да, она, - кивнул Даня и улыбнулся, будто скрывая раздражение. - Никто не собирается специально его от тебя прятать, не волнуйся. Но я волновался, и не напрасно. В следующий раз я увидел Марека только через месяц.