***
— Я наелся и доволен, — вещает Бык, забираясь в палатку. Он осторожно просовывает голову, чтобы не зацепить полотно и не снести его, а потом, уже очутившись внутри, плюхается на свой мешок лицом вниз. — Вы варили суп в корыте? — спрашивает Максвелл со своего места. — Не представляю, какой должен был быть его объем, чтобы ты наелся. — Ты маленькая задница, — мычит Бык в подстилку. — Надо бы встать и дать тебе по шее. Но ты мне слишком нравишься. — О. Максвелл сдвигается со своей лежанки и прибивается к его боку, как водоросль к каменистому берегу. Во всяком случае, на это похоже. Его тело горячее. Он снял ремень и наплечник, поэтому доступной кожи еще больше. Максвеллу просто нравится ее гладить. Вести пальцами по затылку, где небольшие складки, до плеч. По позвоночнику, мимо лопаток, окропленных старыми шрамами. До поясницы и края ткани. Он засовывает ладонь внутрь и дотрагивается до кожи там. Чуть теплая, но это только приятнее. И этот легкий флер запретности, что не оставляет его в покое. Он убирает руку. Бык тяжело вздыхает и приподнимается на локтях. Максвелл пыхтит в ответ и кладет голову на мешок, заглядывая в его глаз. Повернувшись, Бык смотрит на него с легким недоверием, проверяя. — Все в порядке? — Конечно. — Ты хочешь потрахаться? — Нет. Бык улыбается косо, не веря, а если и веря, то стремясь добиться обратного. Он поднимается на руках, заваливает его на спину, удерживая на месте и обездвиживая. Максвелл под ним только устало жмурится. Он тянет его за запястья, заставляя сесть, и обнимает за плечи. И это все тепло, понятно, обычно. Это заставляет почувствовать себя в палатке посреди Морозной Котловины, как дома в постели. А потом Бык берет его ладони и кладет на свои ягодицы. Они твердые, очень приятные, их хорошо просто трогать. Максвелл прикрывает глаза на случай, если они выдадут, насколько ему это по душе. — Нравится? — тихо спрашивает Бык куда-то ему в волосы. Его голос так сильно завораживает, что работает, как гипнотический маятник. Выбрасывает прочие мысли из головы. — Нравится. — Хочешь? — Что? — Хочешь меня туда? Пальцы соскальзывают с ткани, и Бык их не держит. Он смотрит с ожиданием на Максвелла, вновь ложащегося на свое место и отворачивающего лицо к полотну палатки. Тот пожимает плечами и бурчит что-то неразборчивое. — Эй, — он вновь нависает над Максвеллом, чтобы тот не вздумал игнорировать его, — тебе нужно только попросить, если ты хочешь. — Я не хочу. — Хочешь. Рука удерживает его подбородок, и Максвеллу остается только пытаться смотреть куда-нибудь вверх, чтобы избежать его взгляда. Он не знает, что ответить. Потому, что это чересчур… не то, к чему они привыкли. Не то, что он умеет. Не то, что он привык считать нормой. — Нет, — пробует соврать он, но это так очевидно, что этому не поверил бы даже младенец. А Бык видит, всегда. Маленькую ложь, большую. Даже если она очень убедительна, и аргументы в ее пользу, он чувствует подвох. Что ему стоит определить его сейчас. — В этом нет ничего такого, не надумывай. — Ничего я не надумал. — Ты не будешь первым, если тебя это беспокоит. — Не это. Он молчит долго. Молчит, когда Бык слезает с него и ложится рядом. Молчит, когда пауза становится заветрившейся, как старая глина. — Я никогда никого… ну, — бормочет Максвелл, надеясь, что тот уже заснул. — Не забивал свой гвоздик в чужие доски? Я знаю, — от его непринужденности почти некомфортно, — но надо же когда-то начинать. — Да, но все же. Не думаю, что сейчас время… начинать что-то новое. — Вряд ли это можно назвать новым. — Но дело в другом. Бык опирается на локоть и ложится на бок, внимательно смотря на него. Пытаясь понять, шутит он или нет. Эти беседы о том, о чем обычно не говорят. Он не винит Максвелла в том, что тот воспитывался в атмосфере, где к близости не относились так просто, но думает, что давно заставил его переступить через свое смущение. В конце концов, что он выделывал с его рогами, когда был чуть пьян… — Я боюсь. — Чего? Это не больно. Почти. — Я знаю. Но дело в том… — Максвелл шумно вздыхает, поднимая глаза к куполу палатки. — Я сделаю что-нибудь не так и… все испорчу. — Например. — Не знаю. Причиню тебе боль. Или заставлю почувствовать себя неловко. — Он сам сконфужен от своих объяснений, поэтому переворачивается на другой бок к нему спиной. — Я думал, мы забыли про это слово, — он подтягивает его к себе, обнимая за живот, — слушай. Я тоже хочу посмотреть, как это будет. — Посмотреть. — Да. Его губы прямо над ухом. — И почувствовать. Не неловкость. Тебя. Внутри. И я сделаю все, чтобы ты не налажал. — Но… — Не спорю. Может быть непросто. — Он почти целует его в висок. — Но, как ты уже заметил, только первые мгновения. Максвелл закапывает лицо в одеяло. Он не знает, почему становится такой бесхребетной лужицей, когда дело касается этой стороны их жизни. Ему кажется, что это уже не ново, но все равно это трогает. Трогает все его нервы. — Ну. Хорошо. — Не хорошо. Он напрягается. Что не так? — Я хочу знать. Бык уже не наваливается на него, но переворачивает на спину, держа за плечо. Его лицо так близко, что не отвернуться. — Хочу знать, что ты полностью доверяешь. Максвелл прикрывает веки, потому что это единственная защита, которая у него осталась. Последнее укрытие от беспутства. — Доверяю. Всегда доверяю тебе. Он хмурится на себя и на него, на свой язык, который не может сказать то, что нужно, на голову, которая запрещает ему говорить, выветривая похотливые мысли. Читая правила этикета так громко, что они заглушают все остальное. — Не мне. Себе. Бык ждет ответа, но его нет. Он засыпает, скрестив руки на груди, и только морщинка между его бровей выдает, что он тоже думал о чем-то серьезном перед сном.***
Бык закрывает рот кулаком, стараясь не засмеяться. — Я готов. Абсолютно точно готов ко всему, чем бы это ни было. Готов. Да. Точно. Мда. Он представляет, сколько ушло на репетицию этой фразы. Неделя или около того, и кто знает, какое количество дней из нее Максвелл провел, воображая, как это будет. Его голос громкий: он немного опьянен, больше своей смелостью, чем хмелем вина, стакан которого пропустил. Он пытается быть абсолютно серьезным, но стоящие дыбом волосы, которые он теребил перед тем, как окончательно решиться, говорят за него. Бык думает, насколько же сильно его желание, если он дошел до этого. Ведь это не просто идея, а действительно мысль, которая не давала ему покоя. Он хмыкает. О, да. Его жопа сводит с ума. Как будто могло быть иначе. — Ладно. Разомкнутые губы Максвелла сходятся. Съезжаются темные брови. Должно быть, он негодует. У него ушло столько времени на это, а Быку не нужно ни на что решаться, он только говорит: «ладно». — Пойду искупаюсь. Может быть, простым «ладно» он и не отделается. Это не так чтобы очень пикантная фраза, но Максвелл все равно начинает неловко ерзать внутри своего тела. Рисовать образ серой кожи в блеске капель воды, рук, ног и да, задницы, задницы. Он не устает к ней возвращаться. Он бредет в свою комнату, а ноги под ним большие и неуклюжие. Они часто пробуют разные штуки, но обычно он ничего об этом не знает до последнего момента. Теперь же все карты открыты. Он просто возьмет и… возьмет его. Максвелл садится на край своей постели и стаскивает сапоги. Мысль о том, что четко распланированный секс это немного необычно, заботит его некоторое время. Пока не возвращается Бык, конечно. — Я снова с вами, — оповещает он. — Там была какая-то длинная штука, это ей ты задницу моешь? Я попользовался. — Длинная штука? — Максвелл задумывается, вспоминая все, что лежит в купальне. — Ты про… ты про ершик для бутылок? — О. Лучше теперь не мыть им бутылки. Напряжение улетучивается, как теплый воздух зимним вечером. Максвелл падает на постель и хохочет, пока не начинает икать от смеха. — Ни слова. — Бык стряхивает с себя брюки, которые придерживал, не надев ремень, и залезает на него сверху. Максвелл умудряется продолжать смеяться под ним, даже когда тот толкает его коленом вверх и раздвигает его ноги, располагаясь между ними. — Я сейчас передумаю. Пытаясь закрыться руками, чтобы хотя бы не видеть его серьезной физиономии и не веселиться от этого больше, он кладет ладони на глаза и рот. И все равно трясется от смеха. — Максвелл, твою же мать. Бык хватает его за запястья и держит их над его головой. Он хранит деловитую мину еще пару секунд, а потом и сам улыбается. — Я тебя выдеру так, что ты забудешь, где небо, а где земля. — С наслаждением он видит, как меняется лицо под ним. От легкого волнения к всепоглощающему возбуждению, когда алеют его щеки и шея. — В следующий раз. — В следующий раз? — обеспокоенно переспрашивает Максвелл. — Да. Потому, что в этот твоя очередь. Он дает ему слезть с постели, чтобы окончательно раздеться, а сам устраивается у подушек. Максвелл расстегивает пиджак, и тот цепляется за рубаху, а руки волнуются больше него самого, поэтому вместо того, чтобы отцепить, только путают. Мысль о том, что он сейчас сделает, заводит его так сильно, что брюки снять очень, очень сложно. В голове десяток картинок с Быком: то с согнутыми ногами, подтянутыми к груди, то на боку, то на софе с плюшкой — это изображение попало в мозг случайно. Это все по-прежнему кажется немного странным. Но безумно будоражащим, чего уж скрывать. Он практически рывком стаскивает с себя белье. — Думал, ты не закончишь, — замечает Бык, когда тот устраивается между его бедер. — Капуста. Брал бы пример с меня, одни штаны и… Вытянувшись и поймав его губы своими, Максвелл наконец находит нужную тишину. Она снаружи — в сладких звуках поцелуев, трении кожи о кожу. Но внутри, под черепной коробкой, все еще так шумно. Целовать его сверху. Конечно, он и раньше был сверху, но не так. Это совсем другое. И тело Быка. Со всеми его мышцами, длинными конечностями, со всей мужественностью, пропитавшей каждую клетку. Он сейчас лежит под ним и ждет, когда его… завоюют. Максвелл изнывает от желания от одной только этой мысли. Соскользнув ниже, так, чтобы касаться губами его груди, он трется своим членом о его, от этого все чувства кружатся, как в торнадо. Он держит их одной рукой и ощущает, как похоже стучит их кровь. И они замирают. Это не передать словами. Все равно это всегда остается одной из самых занимательных частей его анатомии. Максвелл не выдерживает — его планы целовать это тело, пока оно окончательно не расслабится, карточным домиком рушатся на глазах. Держаться далеко так сложно. Он сползает вниз и под довольный вздох Быка захватывает его губами. Втягивает насколько это возможно, отпускает, облизывая головку и медленно ведя ладонью по всей длине ствола. Вкус смазки одуряюще прекрасен, как и вкус кожи. Теплой, зовущей распробовать его везде. Он зарывается носом в волосы на лобке, и они щекочут, и это больше забавно, чем сексуально. Максвелл думает, как, должно быть, смешно выглядит со стороны. Но Бык не говорит, что он смешно выглядит со стороны. Максвелл осторожно поднимает глаза один раз, чтобы посмотреть на него, и вздыхает. На лице Быка столько восхищения и удовольствия, что он готов делать это часами. Он скользит губами по бьющейся жилке от самого основания до верха, и она так дрожит под кожей, что он забывает обо всем другом, вновь и вновь ведя по ней всей поверхностью языка. Наверное, для того это действительно не было вопросом, или его это вовсе не беспокоило, но он никак не показывает волнения, когда пальцы Максвелла спускаются вниз. Он пока только трогает — скорее просто удостоверяется, что Быка есть куда завоевывать. Порой кажется, что он настолько суров, что у него и вовсе нет. Этого. — Стой, хватит. Максвелл выпускает его изо рта и вытирает губы от слюны. Фразу он слышит на краю сознания, краю, который не в силах оценить интонацию. Он сказал хватит, потому что передумал? Или ему так не нравится? Но Бык переворачивается на живот и прячет лицо в локтях, предоставляя ему полный доступ. Это так доверительно, что он немеет от восторга. Усевшись на колени между его ног, Максвелл не решается двигаться. Просто смотрит. С этой стороны так же хорошо, как и с той. Он думает некоторое время, не замечая, как собственные руки нависли над телом, выдавая его с потрохами. И он сдается. Ладони ложатся на ягодицы, и они намного теплее, чем он помнил. На левой розовый след от складки на покрывале. Правую он сжимает, надеясь оставить и свой. — Ты там сдох, что ли? — мычит Бык откуда-то сверху. — Нет. Я смотрю. — Ты тянешь. — Я смотрю. Максвелл смотрит. И трогает. И думает. И этого почти что слишком много для него. Но только для него. Пальцы проскальзывают дальше. Там он горячий. И наверняка тесный. Ох, Создатель. Перед глазами темнеет от предвкушения. — А можно… можно языком? — тихо спрашивает Максвелл. Бык выдает что-то невнятное. Наверное, он просто пожевал подушку, чтобы не отвечать. Максвелл так бы и сделал, если бы ему задали вопрос прямо. Он не уверен, потому что раньше этого не делал. Как и многого другого. Мысль о том, что это как-то странно, не приходит к нему, когда он утыкается носом в ложбинку между ягодиц и пробует его на вкус. Тут кожа отличается. Совсем не такая, как на остальном его теле. Темно-розовая, мягкая, уязвимая. Глубже гладкая, Максвеллу в голову приходит дурацкое слово — деликатный, которое он однажды прочитал. Под его поцелуями и ласками мышцы Быка расслабляются, позволяя пройти дальше. Интересно, насколько далеко он может… Максвелл краснеет до кончиков волос в своих размышлениях, но не останавливается. — Мокро, — жалуется Бык в конце концов, ерзая. — Тебе всегда так мокро, когда я?.. — Да, — поспешно отвечает Максвелл, чтобы не слышать расшифровок. — И приятно. — Ну да. Это приятно. — Да. — Ты чавкаешь. Тебе так нравится? — Не сбивай меня. — Мне же надо сказать, что ты смешно разговариваешь, пока твой язык у меня в… После пальцев он наконец затихает. Он ни слова не говорит про влажность масла, но пытается натянуть подушку на лицо еще дальше. Максвелл целует его в место, где был след от покрывала, и смотрит на его лопатки. Они так напряжены и выпуклы, что вот-вот превратятся в крылья, но тот молчит. — Может, встанешь на четвереньки? — предлагает он. Максвелл не знает, откуда это предложение. Возможно, он действительно просто тянет время. Или боится. В конце концов, он не думал, что по эту сторону баррикады может быть настолько страшно. Бык приподнимается. Капля масла сползает по его ноге на простыню. Максвелл тянет еще совсем немного, следя за тем, как она впитывается в ткань, а потом вздыхает судорожно и поднимается сам. И это очень глупо и забавно с его стороны потому, что ноги Быка очень длинные, и он не дотягивается до него, а собственные слишком дрожат, чтобы он мог выпрямиться и забраться сверху. — Может, ляжешь обратно? — Может, уже я тебе присуну, а? Это было бы проще. — Ты вновь забыл, что нужно делать? — Бык поднимает голову, чуть поворачиваясь. — Подсказка. Просто берешь и вставляешь. — Думаешь, это так легко? — Да куда уж легче. И ребенок бы справился. Ну. Ребенок постарше. — Ты издеваешься. — А что, нельзя? — Нельзя. — А что ты сделаешь, если я не перестану? Тебе нечем угрожать. Во всяком случае Максвелл злится. Его гнева хватает на то, чтобы грубо сдвинуть бедра Быка и залезть на них, обхватывая их ногами. Он на всякий случай пальцами проверяет, что нужная ему деталь Быка все еще там, и наконец входит в него. И злость рассеивается, как не было. Как это всегда работает. Его член вскальзывает в чужое нутро так охотно, что он сам удивляется. Но это удивление забывается под экстатической волной, накрывающей его плотной пеленой. Он впервые в ком-то. Это так тесно, одурманивающе. Мышцы так крепко обхватывают, а в глубине жар. Максвелл пьяно улыбается. — Ты такой внутри… такой… — он вдыхает полной грудью и чмокает, словно надеясь ощутить вкус воздуха, — как бархат. — Двигайся уже. И он двигается. Входит глубже, вытаскивает почти до конца — и видеть, как исчезаешь в чужом теле, невероятно. — Я думал, он у тебя поменьше, — делится впечатлениями Бык снизу. — Но… изнутри как-то по-другому воспринимается. Он пытается говорить спокойно, но собственное дыхание выдает его. Он мнет простынку, делая вид, что просто сжимает руку в кулак, а по позвоночнику стекают капли пота. — Бархат, — зачем-то повторяет он вслух. Максвелла немного качает, когда тот приподнимает бедро, чтобы сунуть руку себе под живот. Он запрокидывает голову и думает, что потолок очень красивый. И комната очень красивая. И небо за окном. А Бык под ним самый красивый. Самый потрясающий. От его нового движения он чуть не сползает. — Что ты делаешь? — Пока ты там занят собой, я ищу нужный… нужный угол. Максвелл принимает этот ответ. Он пытается помочь ему в поисках. Вдвоем это выходит быстрее. Бык замирает в одной позиции и упирается лицом в подушки. Его новое бормотание похоже на: «вот так хорошо». И осознание того, что своими действиями он доставляет удовольствие не только себе, но и ему, огнем разогревает кровь. Желание сделать приятнее заполняет разум, вытесняя головокружение от прекрасного давления вокруг себя. Максвелл ложится лицом на его спину и толкается снова, стараясь проникнуть в него сильнее и глубже. Все, чтобы еще раз увидеть, как дрогнут его лопатки, и как он замычит в матрац. Он гладит, трогает. И под его пальцами все мокрое, а внутри все горячее. Максвелл вдыхает раз, второй, и по всему телу бежит холодящая дрожь. От кончиков пальцев рук на ягодицах до пяток, которыми он упирается в бедра Быка. Максвеллу кажется, тело движется по инерции, контролировать его отдельные части уже не представляется возможным. Он царапает кожу под собой, ныряя в теплую тесноту, а сознание покидает его, оставляя только жажду продолжать. Максвелл сдается и стонет Быку в спину, кончая. В какой-то момент он хотел вынуть, но не успел, и теперь внутри становится скользко и сыро. Он думает о том, что после него там останется не воспоминание, а ощутимый след, и от порочного счастья завоевателя трепыхается, как крыло бабочки. — Не вытаскивай. Бедра его все еще напряжены, Бык продолжает двигать рукой у себя под животом, и тот уже не может оставаться непричастным. Он скользит туда же и своей ладонью, нащупывает член, страдающий от недостатка внимания, и сжимает. Бык замирает, дышит прерывисто, передав всю власть буквально в его руку, и — финальный аккорд — расслабляется. В комнате становится абсолютно тихо. Максвелл чувствует, как остывает на нем пот, и медленно сползает на постель рядом. В голове все еще гудит, но он так счастлив, так демонски счастлив. Бык переворачивается на бок. — Перестань лежать с таким довольным лицом. — Мне хочется. — Болван. Максвелл не шевелится какое-то время, словно забыв, как двигать конечностями, а потом наконец скашивает глаза на любовника рядом. — Как это было? Нормально? — Ну. Ты не налажал. — Эй. — Да ладно. Для первого раза очень. Кое-чему я тебя еще подучу на будущее, конечно. На будущее. Ох, будет еще. Будет еще! Они лежат долго. Бык безучастно смотрит в потолок и улыбается уголком рта. Максвелл думает, что тот скорее всего больше рад за него, чем за себя. Это так трогательно и самоотверженно, что он испытывает к нему только большую привязанность. Но потом тот открывает рот. И благоговение уходит. — Ты сказал бархат? Я внутри, как бархат? Максвелл закрывает лицо руками и стонет в негодовании. — О, нет. Ты будешь мне припоминать все, что я говорил, пока был на тебе? Бык коварно приподнимает бровь. — Просто подумал. Бархат. Он ведь шершавый. Я шершавый? Максвелл не отрывает ладоней от глаз. Он не знает, как объяснить то, что говорил. Ему вообще кажется, что это был не он. И делал все не он. Ну точно. Жаль, на это нельзя сослаться. — Если дорогой бархат, то нет. — Он неловко сглатывает конец фразы. — И качественный. — О. Я дорогой бархат. Еще и качественный. Он пробует слова, повторяя их несколько раз. Ему нравится. — Хорошо. Этот ответ принимается.