***
Итак, Фингон шёл по широкой серой дороге через Дориат к мосту и вратам под скалистым холмом, и затем пришёл к обитаемым пещерам Менегрота. И он остановился, изумлённый, на пороге огромного зала. Когда его кузены из дома Финарфина говорили, что жилище Тингола и Мелиан прекрасно, он подумал, что оно прекрасно по-средиземски. Однако здесь, под холмом он узрел видение неомрачённого Валинора, сотворённое в шёлке и камне. Глядя на всё это, Фингон теперь понял, почему его кузина Галадриэль много лет не могла заставить себя уйти отсюда — хотя она была таким же ожесточённым врагом Моргота, как и все его родичи, и пришла в Средиземье, чтобы создать себе королевство. — А мы-то называли вас всего лишь «серыми эльфами»! — выговорил он вслух. Нолдор создали множество прекрасных королевств в Белерианде, но несмотря на всё своё искусство и мощь, они не построили ничего подобного. В дальнем конце зала на высоком помосте были два великих трона. Рядом с ними стоял величественный король. Корона его была сделана из слоновой кости, а украшена она была не драгоценными камнями, но зелёными лесными листьями, — словно бы сокровищ из простых камней было бы недостаточно, дабы почтить такое величие. Его волосы были длинными и тёмными, а глаза ярко сияли: он был молод, прекрасен и великолепен — Диор Элухиль, потомок трёх рас, достойный сын Берена и Лютиэн. Фингон едва не преклонился перед ним. Тогда он понял, что король его не видит. Его яркие глаза следили за дверью в зал, и широкая дорога, на которой стоял Фингон, вела прямо к его ногам. Фингон обернулся и посмотрел назад. За ним по каменному залу в зловещем боевом строю шли шестеро. Пришли они с оружием и в броне, и отряд их родичей, подобных призрачным видениям, шествовали за ними, и лица их были бесстрастны. Они вошли в тронный зал — плечо Амраса прошло прямо через Фингона, как будто бы его не было здесь, — и остановились под спокойным взглядом Диора. Взгляд Фингона метался между его кузенами и королём Дориата в недоумении и скорби. Диор был всего лишь серым эльфом и к тому же — сыном смертного человека, и он смотрел со своего тронного места на шестерых принцев высокого рода, рождённых в Валиноре под светом Дерев. Однако он был прекрасен — а они нет. На самом деле они сейчас казались больше похожими на представителей людского племени, чем Диор: ибо годы вырезали на их лицах складки скорби, и они были отмечены болью и печалью, и долгим отчаянием, гордостью, жестокостью и лицемерием, гневом давним и новым, и скорбью, которой не было конца. Свет ещё сиял в их глазах, но его стало гораздо меньше. И при том, что этот свет гас, пламя в глазах Маэдроса горело ещё ярче. В великой скорби смотрел на это Фингон; и это пламя было, как факел. — Что привело шестерых бродяг в Менегрот в этот час — ведь никто не возвещал об их приходе и не приветствовал их? — сказал Диор. — Я не послал никакого ответа на ваше высокомерное письмо. Разве такого ответа вам не было достаточно? — Неужто тёмный сын смертного племени осмеливается говорить так с князьями нолдор? — требовательно спросил Карантир. — Когда я увижу князей, то буду говорить с ними по-хорошему, — сказал Диор. — Сейчас же меня окружила шайка грабителей — и к тому же грабители эти дурно воспитаны; я буду говорить с ними так, как они того заслуживают — и даже более снисходительно, чем они того заслуживают. Потомок Лютиэн кое-что ведает о сыновьях Феанора! Я знаю тебя и тебя, — сказал он, посмотрев сначала на Келегорма, и потом на Куруфина. — Вы всеми силами пытались повредить моей матери, и было бы справедливо, чтобы ни один из вас не вышел из Дориата живым. Но у вас ничего не получилось, а я милосерден. Так что я скажу вам всем: прочь! Келегорм зарычал, а рука Куруфина схватилась за рукоять меча. Но тут заговорил Маэдрос — очень спокойно, и всё в зале замолкло при звуке его голоса. В нём была сила того, кто некогда тоже был королём. — Диор, поскольку твой дед и мой дед были друзьями на берегах озера Куивиэнен, я скажу это снова, — сказал он. — Мы не хотим быть твоими врагами. Не позволяй гордости привести тебя к гибели. Верни же теперь законным владельцам то, что было похищено у вора, и мы уйдём с миром, и благословим твоё имя. — Маэдрос! — сказал Диор. Внезапно он улыбнулся — хотя и грустно. — Могу я тебя так называть? Неужели ты действительно думаешь, что я говорю так из гордости? Нет: это жалость. Если ты не хочешь быть моим врагом — я не буду твоим. Мне кажется, что я знаю слова вашей клятвы — и слова эти недобрые. Один Сильмарилл находится здесь, в Дориате: я вижу перед собой шестерых братьев. Кто из вас будет владеть им? И не должны ли другие тогда убить его? Никто из братьев ему не ответил. Фингон увидел, как глаза Маэдроса расширились — совсем чуть-чуть, а Маглор замер; однако Келегорма, Куруфина и Карантира слова короля не тронули, а Амрос отвернул взгляд. — Я думаю, что так они и должны поступить — пока не останется только один. И я вижу, что некоторые из вас тоже так думают, — сказал Диор. — Нерадостно мне было бы стать причиной столь страшного горя! И именно потому, что наши деды были друзьями на берегах Куивиэнен, я снова скажу вам — прочь. Идите отсюда с миром. Никто не помешает вам, несмотря на то зло, что вы причинили моей матери. Идите! Уйдите сейчас же! Совершите какое-нибудь лучшее дело, чем это! Однако Маэдрос сказал тихо: — Так мы поступить не можем. Со звенящим звуком он достал свой меч. Этот клинок был знаком Фингону. Это был тот же меч, что Маэдрос носил, как повелитель Химринга — он был откован в Хитлуме народом Финголфина. Фингон сам дал его Маэдросу. И затем началась битва. Тщетно Фингон тянул руки и пытался удержать своих кузенов: руки его проходили через них, как если бы он был призраком. Маэдрос и Маглор сразу бросились на Диора, а Амрас и Куруфин повернулись, прикрывая их сзади, в то время, как Карантир и Келегорм выкрикивали приказы своим дружинникам. Отряд Карантира рванулся вперёд, рубя дориатрим, которые пытались прийти на помощь своему королю. Люди Келегорма разделились на отряды и побежали прочь через множество дверей, что вели в тронный зал, а Келегорм кричал им в спину: «На охоту!». И Фингон продолжал видеть их — как будто бы стены пали: они повиновались приказу своего повелителя — и вели охоту через множество залов и пещер Менегрота; они гнали перед собою женщин и детей, и убивали всех, кто поднимал против них оружие, и прорубали великолепные гобелены, которые давным-давно создали королева Мелиан и её прислужницы. Жители Дориата оборонялись, как могли, и их оборона была прочна — ибо их было больше, и они защищали свой дом, который любили. Но мало кто из подданных Тингола когда-либо принимал участие в войне. Они полагались на то, что их защитит искусство Мелиан, и даже те, кто сторожил границы, полагались скорее на тайну и скрытность, сражаясь с отрядами орков-мародёров, и редко участвовали в открытом бою. Но они сражались с нолдор с восточной границы, с нолдор, которые выдержали долгую осаду, с ветеранами Дагор Браголлах, с теми, кто выжили после взятия Аглонского перевала и падения Химринга, кто снова сражался в Битве Бессчётных слёз и ещё не погиб. Сам Моргот учил их искусству войны. И они хорошо выучили свой урок. Диор был на помосте один. Его телохранитель попытался подойти к нему, но он не мог пробиться мимо Куруфина и Амраса, и тех, кто были с ними. Он был хорошим мечником: Фингон мог вспомнить с десяток схваток, где он был бы рад иметь рядом с собой такого воина. Но Маэдрос с длинным мечом в левой руке был страшен, как ледяной ветер Севера, а Маглор с двумя мечами был подобен океанской буре. Диор пал перед ними, и Маэдрос крикнул ему, призывая сдаться. В этот момент двое слуг Келегорма втащили в тронный зал женщину. Она была высока, и прекрасна, как молодая берёза; она сопротивлялась и пыталась пнуть тех, кто держал её. Диор увидел её и закричал: — Нимлот! Келегорм опустил копьё и направил острие в грудь королевы. — Отдай нам Сильмарилл, — сказал он, - и, может быть, мы отпустим её. Диор смотрел на это в ужасе — и такой же ужас испытывал и сам Фингон: неужели кто-то из его родственников способен на такое! —, а Нимлот замерла: острое лезвие было у неё под ключицей. Тонкая струйка крови окрасила алым её белоснежное платье. Келегорм проткнул и ткань, и кожу королевы. Затем она вдруг подняла голову, и глаза её вызывающе вспыхнули. — Не отдавай им ничего, любовь моя! — воскликнула она. — Ведь они ничем не лучше орков, а мы не сдадимся злодеям! Говоря так, она встретилась со взглядом Келегорма, и улыбнулась; вырвав свои руки из рук державших её дружинников, она бросилась вперёд и острие копья пронзило её грудь. Келегорм уронил оружие, которое внезапно отяжелело от веса тела королевы. На лице его был ужас. В тронном зале воцарилась полная тишина. И в этой тишине Фингон увидел, как небольшие чёрные тени входили через каждую дверь. Диор закричал от боли и гнева и снова бросился в атаку. Он чуть не срубил с плеч голову Маглора, ибо сам Маглор замер в ужасе. Только в последний момент Маэдросу удалось отбить атаку и спасти жизнь брату, и лезвие меча Диора просто сделало глубокий разрез над ухом Маглора. Дориатрим заново атаковали с отвагой, и тогда многие нолдор пали. Келегорма, который ещё не успел снова взять в руки оружие, зарубили там, где он стоял; пал в этой яростной атаке и Карантир, а Куруфин был убит телохранителем Диора. Но Маэдрос зарубил Диора, и швырнул его окровавленное тело на трон Мелиан. Затем с гневным воплем он обратился против тех, кто убил его братьев. И снова — хотя это и было безумием — Фингон попытался дотянуться до него, удержать… По его лицу текли слёзы. Но Маэдрос ничего не видел — он проскользнул через его руки, и теперь — несмотря на всё — он улыбался; улыбался той же жуткой улыбкой, что была у него в Алквалондэ. Фингон уже не смог этого выносить и закрыл глаза. Но он продолжал слышать звуки резни. Прошло много времени, пока всё не затихло. Фингон оглянулся. Трое братьев оставались в пустом тронном зале. Все они были по локоть в крови. Усталый Маглор сидел на краю помоста; к его голове была прижата окровавленная тряпка в том месте, где Диор успел его ранить. Амрас стоял в стороне со сложенными руками, откинув назад голову и закрыв глаза; и он чуть-чуть покачивался, как будто бы он страшно устал. Но Маэдрос стоял на помосте, там, где так недавно ещё стоял Диор. Тело короля исчезло, хотя трон Мелиан был всё ещё осквернён жуткими пятнами крови. Три недвижные фигуры лежали в ряд у ног Маэдроса. Фингон посмотрел вниз, на серую дорогу — и вверх, туда, где крошечные пауки кишели в изрезанных гобеленах Менегрота; и в первый раз он подумал о том, чтобы повернуть назад. Он пошёл вперёд. У каждого из троих убитых братьев рядом лежало его оружие. Тут был могучий меч Куруфина, который сковал он сам, и двойные топоры Карантира, и длинное охотничье копьё Келегорма. Его острое лезвие всё ещё было запятнано кровью Нимлот. — Почему она так сделала? — тихо сказал Маэдрос. Маглор фыркнул и скривился от боли. Фингон посмотрел на своих мёртвых двоюродных братьев. Келегорма было трудно узнать; его лицо было изрублено, уничтожено, белокурые волосы слиплись, пропитанные кровью. У Карантира был какой-то оскорблённый вид, как будто бы он дивился тому, что лезвие меча, которое пронзило его, осмелилось подняться против князя нолдор. У Куруфина было перерезано горло. Затем Фингон посмотрел на Маэдроса, но Маэдрос всё ещё никак не мог оторвать взгляда от своих братьев. Фингон даже не пытался заговорить с ним. Было понятно, что для этих фигур в его видении он не более, чем призрак. Да он и не хотел с ним заговаривать. — Они мертвы, — сказал Маэдрос, и в голосе его не было скорби — только большое и какое-то робкое удивление. — Они мертвы. — Они мертвы, — сказал Амрас, — а Сильмарилла мы не получили. По крайней мере, нам не придётся из-за него убивать друг друга. — Он рассмеялся. Это был жуткий звук. - Я бы на себя не поставил против Маглора, или против тебя, мой братец-калека! — Да я бы не стал, — сказал Маглор. — Да нет, стал бы, — сказал Амрас. Он повернулся, посмотрел на них, и взгляд его упал на ряд тел. Лицо его перекосилось. — Вот они лежат; и они мертвы. Хотел бы я тоже умереть! Все мы должны были умереть; все мы должны были сгореть в Лосгаре! — Амрас… — сказал Маэдрос. — Что — Амрас? — сказал Амрас. — Я хотел бы умереть, но я надеюсь, что я сначала увижу, как умрёшь ты. Зачем мы вообще сюда пришли? — Это было наше общее решение, — сказал Маэдрос. — Общее!.. Да, общее, — сказал Амрас. — Так мы решили. Я сказал своему отцу, что отомщу за него Морготу; но кто отомстит за меня отцу? — Амрас!.. — воскликнули Маэдрос и Маглор в один голос. Амрас презрительно ухмыльнулся. — А ты думаешь, он не знал? — сказал он. — Он сам бросил первый факел; ты действительно думаешь, что он не знал? — Он не знал! — воскликнул Маглор. — Они умерли — последние жертвы Феанора. У Амрода будут хоть какие-то спутники во Тьме Вечной, — сказал Амрас. — И их будет всё больше и больше! Вот им и конец. — Он посмотрел на Маэдроса. — Сильмарилл уже давно покинул Дориат вместе с дочерью короля. Кое-кто из моих лучших людей отправился в погоню — они почти так же хороши, как и я; но мы не знаем этих лесов, а синдар жили тут долго. Они ушли тайными путями. Мы их не догоним. — У нас будет другой шанс, — сказал Маэдрос. Он снова взглянул на своих погибших братьев. Кажется, он так и не мог отвести от них глаз. Потом он остановился и обернулся. — Подожди… дочь? — Дочь Диора и Нимлот: она совсем ещё маленькая. — А что с её братьями? — сказал Маэдрос. — Их же двое, правда? Мы можем их забрать и обменяться. — Сказал он это вполне спокойно; Фингон взглянул на него, и ему стало дурно. — Люди Келегорма выгнали их в леса, — сказал Амрас. — Они были очень злы! Это было много часов назад. Тогда Маэдрос внезапно замер. — В леса! — сказал он. — Но они же ещё дети. Мы же недалеко от Аглонского перевала… если там окажется отряд орков… Он замолчал. В этой тишине Маглор посмотрел на него и сказал: — К северу от Дориата есть и кое-что похуже орков! — Куда они пошли? — поспешно спросил Маэдрос. — Амрас, ты знаешь, куда они пошли? — На север, — сказал Амрас. — Они пошли на север. Маэдрос и Маглор обменялись взглядами, полными ужаса. Земли к северу от Дориата! Фингон тоже был в ужасе. К северу от Дориата лежит Нан Дунгортеб, место, где живёт отродье Унголианты. Сестра Фингона Аредэль однажды едва ускользнула от них, спасая свою жизнь; и ведь она была дочерью Финголфина, яростной, отважной — и взрослой эльфийкой; в ней была вся сила духа, что подарил ей Свет, в котором она была рождена, и она скакала на коне, рождённом от лошадей Оромэ. Фингон представил себе двух весёлых мальчишек, которых он встретил на лесной дороге, которые так легкомысленно позволили ему пройти, да ещё и пожелали удачи. К северу от Дориата. — Помоги мне! — сказал Маэдрос. Но Амрас ответил: — Уже слишком поздно! Прошло много часов. А Маглор совсем ничего не сказал. Маэдрос быстро зашагал к огромным дверям и здесь остановился. Он был на серой дороге — Фингон увидел, как она завивается и снова сужается, свиваясь петлёй. Тёмные тени двигались вокруг неё. Маэдрос оглянулся через плечо. — Как их зовут? — спросил он. — Элуред, — сказал Маглор, — и Элурин! Маэдрос кивнул и вышел один. Фингон очень глубоко вздохнул. Тронный зал Менегрота уже начал таять, обращаясь в жадное, многоногое ничто. Вокруг них снова выросли деревья, теперь уже опутанные тяжёлой паутиной. Амрас и Маглор исчезли. Никого не было видно. Где-то в незримой дали он слышал голос Маэдроса. — Элуред! — кричал он. — Элурин! Фингон скрипнул зубами и пошёл по дороге дальше. Теперь чудесные леса Дориата были полны не-Света и толстые верёвки паутины превратили тропу в клетку. Снова и снова слышал Фингон голос Маэдроса, выкликавшего имена близнецов: Элуред! — разносилось меж тёмных деревьев, — Элурин! Фингон, помня, что мальчики могли видеть и слышать его, тоже стал кричать. Эха не было. Все звуки падали в этот покрытый паутиной лес, как будто бы он уже был мёртв, и он поглощал их. Крики Маэдроса становились всё более и более отчаянными, и то тут, то там вместе с именами близнецов звучало — пожалуйста! — но никто не отвечал ему. Тогда Фингон услышал другой звук впереди —, но это был не стрекот пауков, а тихий плач. В темноте почти ничего не было видно, но он бежал по дороге и звук становился всё ближе. Наверное, это были они. «Элуред, Элурин!» — ласково позвал Фингон. Дорога огибала кусочек не-Света и входила в рощу; здесь, наконец, и были близнецы. Теперь, после того, как Фингон увидел их родителей, стало понятно, что сыновья очень похожи на отца, но у обоих были глаза Нимлот. Они сидели, прижавшись друг к другу под деревом, так густо увешанном паутиной, что оно склонилось и погнулось под этим весом. Один брат испуганно оглядывался, а другой рыдал у него на плече. — Так вот вы где! — с облегчением воскликнул Фингон. Оба с ужасом взглянули на него. — Это ты! — сказал один из них. Его брат плакал слишком отчаянно, чтобы говорить. – Ты! Не обижай нас! — Он вскочил на ноги и потащил за собой брата, хотя мальчик едва мог держаться на ногах. — Я вас не обижу! — воскликнул Фингон. — Уходите отсюда, тут опасно! Но близнецы только отступали назад, в тень покрытого паутиной дерева, и в ужасе смотрели на его кинжал и лук. — Они убили всех, — всхлипнул плакавший близнец, — они всех убили; а это наши леса! — Я вам ничего плохого не сделаю, клянусь, — сказал Фингон. — Пожалуйста, давайте уйдём отсюда! — Ты был тут раньше; ты искал своего друга — но ты ведь его друг, — обвиняюще сказал близнец, который не плакал. Фингон так и не знал, Элуред это или Элурин. — Разве нет? Ты ведь его друг! Как же ты можешь с ним дружить! Фингон протянул к ним руки. — Пожалуйста! — сказал он. Но в тот момент где-то у него за спиной зазвучал голос. Он громко звал: Элуред, Элурин! Оба мальчика застыли и стали смотреть туда, откуда доносился звук. — Это он! — прошептал один из них. — Нам надо идти дальше, — сказал другой. — Я не могу! — А то он найдёт нас; разве ты этого хочешь? Сюда! — Не надо! — сказал Фингон. Но близнецы смотрели на него со страхом и отвращением, и не слушали его. Рука об руку они побежали единственным путём, которым могли пойти — по серой дороге; ибо во всех других направлениях огромные комки паутины душили деревья. Фингон попытался схватить их, когда они пробегали мимо, но они уклонились и убежали. Фингон тут же побежал за ними. Он мог видеть две их маленькие тени далеко впереди, когда они неслись по дороге. Элуред, Элурин! — всё ещё звучало у них за спиной, и Фингон подумал, что когда они слышали это, то начинали бежать быстрее; они то падали и спотыкались, то карабкались дальше, но они так и не останавливались и не могли свернуть с дороги. Пауки Нан Дунгортеб, которые выползли из своих отвратительных логовищ в те места, куда Мелиан никогда не позволяла им заходить, сделали из своих паутин туннель, который вёл только одним путём. Он обещал спасение лишь чуть-чуть впереди; он гнал близнецов на север, на север, на север — пока, наконец, они не пришли в долину; и здесь, на краю её, Фингон остановился и в ужасе смотрел в переполненную пауками тьму — мальчиков не было видно и следа. Всё таяло вокруг него, кроме серой дороги. Деревья Дориата исчезли, исчезла и Нан Дунгортеб; однако Фингон подумал, что пауки всё ещё там, ибо их вонь никуда не исчезла. И в последний раз во тьме у него за спиной он услышал, как Маэдрос кричит — Элуред, Элурин! Потом воцарилось молчание. Фингон подумал, что знает, почему близнецы могут его видеть. Это были не видения: это не были призраки Пустоты. Их выгнали прочь, одних — и они встретили нечто, что не щадило невинности. Их схватило потомство Унголианты и их превратили в ничто. Их духи никогда не пришли в Мандос. Они были тут. Он смотрел в ничто. Что-то задало ему вопрос. Оно спрашивало очень яростно. На сей раз ответа у Фингона не было.***
Теперь его окутал туман. В первый раз он едва видел дорогу. Фингон едва мог разглядеть то, что было на пять футов впереди. Но он знал, что в этом зловещем тумане впереди должны быть пауки. Он чувствовал их запах. Он стоял тихо. Он молился бы, если бы мог — но ведь Ирмо предупредил его, что никто из Валар не услышит его здесь. Может быть, ему повернуть обратно? Может быть, ему повернуть обратно? Туман был пронизан гнилой вонью пауков. — Я пойду по этой дороге до конца, — спокойно сказал Фингон. И он пошёл дальше. Дальше должен быть Сирион. Безусловно, это будет Сирион. Фингон мрачно ждал, когда туман рассеется, но он так и не исчез. Он даже стал ещё гуще. Смотреть кругом было тяжело. Ему пришлось идти, наклонив голову и внимательно смотреть, куда он ставит ноги. Когда это случится? Какие новые ужасы покажет ему Пустота? «Ты говоришь, что скорбел об Алквалондэ», пробормотал он, ставя одну ногу перед другой на серой дороге. «Дориат был просто безумием. Но вернуться к этому опять — после этого; после близнецов!». Он не смог даже плакать. «Маэдрос!» — сказал он. — «Может быть, я тебя совсем не знал? ..». Ответа не было. Когда это случится? Туман был всё гуще и гуще. В нём дурно пахло. Внезапно что-то тяжёлое и мягкое упало со стуком на дорогу перед ногами Фингона. Фингон остановился. Это был Амрас — мёртвый Амрас, распростёртый во всё растущей луже крови. Амрас умер в Сирионе. Фингон оглянулся, но ничего не смог увидеть в тумане. Он остановился и прислушался, напрягая слух. Ему послышалось, что он различает, где-то на самой грани слышимости, какие-то неясные крики и звуки звенящих друг об друга клинков. Даже умерший Амрас выглядел таким несчастным! Фингон некоторое время постоял над его телом. В конце концов, его образ стал прозрачным, похожим на призрака и потом исчез — а может быть, туман забрал его, ибо он был частью тумана. Осталась только серая дорога. Фингон пошёл дальше. Туман не рассеялся. И как же он пах! Наконец прямо впереди он увидел что-то странное. Там была дверь. Дверь эта была не очень красивая: на самом деле она была сделана довольно плохо — грубые доски прибиты к раме, вместо ручки — ржавое железное кольцо. Но дорога вела прямо через неё. А вокруг неё не было ничего, кроме зловонной мглы. Фингон положил руку на дверь и толкнул её. Она распахнулась, и он оказался в маленькой, простой комнате. Комната была не особо уютной. Похоже было, что построили её люди: везде были признаки типичной для них быстрой, неаккуратной работы. Но здесь не было тумана, не было пауков — и для Фингона это было самое прекрасное место, которое Фингон видел за долгое-долгое время. И здесь было окно, которое выходило в какое-то светлое место; а перед окном с книжкой сидел мальчик. Он оглянулся, когда вошёл Фингон. У Фингона перехватило дыхание, и потом он понял свою ошибку. Это был не Диор Элухиль. Но это был кто-то, очень на него похожий: хотя он и был моложе, и худее, и не так красив. Фингона он не увидел: мальчик терпеливо смотрел в дверь. Фингон чуть дальше зашёл в комнату. Затем у себя за спиной он услышал гневный крик: кто-то быстро шёл – нет, даже топотал — видимо, по деревянному полу. Мальчик у окна закатил глаза. — Ну вот, — пробормотал он. Минуту спустя в комнату ворвался другой мальчик. Он выглядел разъярённым; руки у него были сжаты в кулаки. Он подошёл прямо к столу у окна и некоторое время стоял тут в молчании. Затем он взял кинжал, который лежал рядом, скрутил свои длинные тёмные волосы вокруг кулака в узел и начал их отрезать. Первый мальчик ошарашенно уставился на него и попытался заговорить. — Молчи! — сказал другой, продолжая резать волосы. Грубо отрезанные тёмные локоны падали на пол. Закончив, разозлённый мальчик схватил шнурок, которым были завязаны в хвост, чтобы не падали на лицо, волосы его брата — не озаботившись тем, чтобы спросить его — и использовал его для того, чтобы завязать свои волосы в воинский узел, как делали мужчины из дома Хадора. — Вот! — прорычал он, и отбросил кинжал. — Эльфы! Я их ненавижу. — Всех? — мягко спросил его брат. Волосы теперь падали ему на лицо. Фингон наконец узнал его. Он встречал их раньше, на Эрессеа. Это был Элронд Полуэльф — и это значило, что его брат — Элрос Тар-Миньятур, самый могущественный из всех человеческих королей. Но в этот момент он выглядел не особенно могущественным. Он выглядел очень юным. Они оба были очень юными. Фингон внимательно посмотрел на них. Близнецы не были одинаковыми, хотя оба были темноволосыми и сероглазыми. Элронд был очень похож на своего деда Диора. Однако Элрос — даже с по большей части коротко стриженными волосами, — явно принадлежал к дому Финвэ; было очевидно, что он правнук Тургона, и он был так похож на него, что Фингон не мог отвести от него глаз. Элронд всё ещё ждал ответа на свой вопрос. Элрос вздохнул. Он опустил плечи. — Ну, не всех, — сказал он. — Но их я ненавижу. Турона и Турина. Я их так ненавижу! — Я бы хотел, чтобы ты не называл их так, — сказал Элронд. Фингон нахмурился, услышав эти имена. Он слышал их где-то раньше — но где? Потом он вспомнил. Он слышал эти имена, но на вестроне. Липучка и Вонючка; так Сэм называл Голлума. — Кто они есть, так я их и зову, — сказал Элрос, — а они именно такие. Он сел на стол у кресла брата, обвил свои колени руками и сердито оглянулся. — Эльфы! — снова сказал он. — Смотрят гордо, и это их возможно, это не совсем мудро, и все эти украшения, и эти волосы, и они сидят тут с этим что мы будем делать сотни лет и ничего не делают, пока не – ах, почему бы нам не убить кого-нибудь? Может быть, убить! А может быть, лучше нам спеть милую песенку! А может быть, и то и другое одновременно! Эльфы! Я их ненавижу! — А я и не знал, что ты так не любишь песен, — сказал Элронд. — Маглора бы это расстроило. Ты ведь лучший арфист, чем я. — Ты же знаешь, что я люблю песни! — сказал Элрос и яростно посмотрел в никуда. Он был так похож на Тургона — подумал Фингон — но говорил совсем иначе. У Тургона не было такого бешеного характера. — А что случилось? — сказал Элронд. Сначала Элрос ничего не ответил. Потом он положил голову на колени и сказал потерянно: — Там наш отец! Элрос ничего не ответил. — Он там; он сражается с драконами, Элронд. Мы тоже должны были бы там быть. Мы теперь уже достаточно взрослые. Я такой же хороший мечник, как любой командир нолдор. — Это Маэдрос так сказал? — ответил Элронд. — Это сказано не зря. Он не так щедр на похвалу. — Он ни на что не щедр, — сказал Элрос. — Он злой старый верзила. Турон! Ненавижу его ещё больше. — Но он ведь всё-таки научил тебя владеть мечом, — сказал Элронд. — Надеюсь, что смогу им воспользоваться против него. Пусть всё зло обратится против самого себя! — Не надо так говорить, — сказал Элронд. — Они ведь наши родичи, и мы — не такие, как они. — Я ещё больше его ненавижу, — сказал снова Элрос. — За исключением тех моментов, когда я больше ненавижу Турина за его лицемерие. По крайней мере, Турон не врёт. — Я никогда не слышал, чтобы Маглор лгал, — сказал Элронд. — Да, никому, кроме самого себя! — сказал Элрос. А Элронд ничего не ответил. Прошла минута. Затем Элрос нахмурился. — Мы ведь теперь уже достаточно взрослые, Элронд. Там — наш отец. Это наша страна. Мы ведь не беглецы, не чужестранцы, которые хотят начать войну. Мы здесь родились. Кто они такие, чтобы нас останавливать? Они всего лишь тюремщики. Мы должны быть с нашим отцом. Это наша война! Элронд ничего не ответил. — Это наша война! — снова сказал Элрос, чуть мягче, и Фингону показалось, что он вот-вот заплачет. — Ведь это только они нас тут держат. — Разве это и не их война? — сказал Элронд. Брат посмотрел на него. — Я никогда не слышал, что они пришли с Запада по какой-либо другой причине, — сказал Элронд, — чем чтобы увидеть низвержение Моргота. И ведь многие из них, кого они любили, погибли — и всё от козней Моргота, в первую очередь их отец! Конечно же, это их война, и это только мы держим их тут. Элрос, казалось, пытался что-то сказать. — Я знаю, что ты хочешь сказать! Что они должны идти, и мы тоже должны идти; что мы должны помочь отцу, а они должны погибнуть с честью, встретившись лицом к лицу со злом, с которым они пришли встретиться. — Это был бы лучший конец, чем тот, который встретил любой из их проклятых братьев, и лучший конец, чем они заслужили! — сказал Элрос. — Но если они пойдут, — сказал Элронд, — я думаю, что эта война закончится поражением. Элрос замолк. — Поражение? Со всеми войсками с Запада, с самими Валар, и с нашим отцом — да о чём ты говоришь? Какое поражение?! — Снова и снова оказывалось, что Клятва Феанора оборачивается на пользу Морготу, — сказал Элронд. — Ты только подумай об этом! Это цепь зла, и Повелитель Тьмы знает, как её использовать. Конечно, всё зло в конце концов служит ему. — Их же двое, Элронд, — сказал Элрос. — Два покрытых шрамами старых эльфа не смогут случайно обеспечить поражение всем войскам Запада. — Я не считаю, что это невозможно, — сказал Элронд, — малое может уничтожить великое. — Он взглянул на брата и затем дёрнул его за ухо. Элрос запротестовал, и Элронд показал ему несколько прядок неловко срезанных волос, которые он не смог снять. — Может быть, наша цель в этой войне одна, — сказал он, — удерживать их здесь. — Тебе легко говорить, — мрачно сказал Элрос. — Нет, — сказал Элронд, — на самом деле не так уж легко. Оба мальчика некоторое время молчали. Фингон увидел какое-то движение и взглянул на дверь. Там молча стоял Маглор. Теперь в его волосах показалась белая прядка — от шрама, который он получил в Дориате. Он действительно казался старым. Его взгляд остановился на Элросе с его отрезанными волосами, и его глаза стали печальны. Фингону показалось, что в двери за ним появилась какая-то тень. Может быть, и Маэдрос был там? Это были они оба? — Эта дурацкая клятва, — наконец сказал Элрос очень тихо. — Они должны нарушить свою клятву. Они давно должны были её нарушить. — Наверное, они никогда не должны были её давать, но теперь уже слишком поздно, — сказал Элронд. — А нарушить её они не могут. Они призвали в свидетели Единого — никто не может их освободить. — А я скажу, что они теперь должны её нарушить! — сказал Элрос. — Да кто ты такой, чтобы так говорить? — Я — дитя Илуватара, — сказал Элрос. — Этого разве недостаточно? Если им нужна весть от Единого, то любой может им её принести. Все это знают. Они должны нарушить свою клятву и принять последствия. — Даже Вечную Тьму? — А что, они её не заслужили? — Пожалей их, Элрос! — Почему? — сказал Элрос. — Они нашу мать пожалели? Элронд на некоторое время замолк. Наконец, он сказал: — Конечно, никто не нуждается в жалости более, чем безжалостные. Элрос фыркнул и ничего не ответил. Фингон посмотрел в дверь. Маглор всё ещё стоял там. Он не сдвинулся с места. Стоял ли Маэдрос у него за спиной? Действительно ли там были оба? Наконец, Элрос сказал: — Я всё-таки думаю, что они должны нарушить свою клятву. — Вот это действительно — тебе легко говорить, — сухо сказал Элронд. — Я всё равно так думаю, — сказал Элрос, — или я думаю, что можно просто лечь и умереть, и нашему отцу тоже, и пусть нас сожрут драконы. Вот что я думаю. Поскольку если Всеотец таков, что хочет, чтобы такая клятва соблюдалась, то нам всем нужно бояться чего-то похуже, чем Моргот. — Элрос! — воскликнул Элронд; он был почти так же шокирован и так же упрекал Элроса, как и Фингон про себя. Неужели его двоюродные братья воспитали мальчиков так, что они способны на такие дурные речи? Однако стоявший у двери Маглор тоже, казалось, пришёл в ужас. Элрос рассмеялся, и если ему и было стыдно, то совсем немного. — В конце концов, я дитя Людей, — сказал он. — С тобой просто невозможно разговаривать, — сурово сказал Элронд; но он ещё не был Элрондом Мудрым, который прожил две Эпохи этого мира, и суровость его была не очень убедительна. Так что брат его только рассмеялся. Элронд вздохнул и потянулся за кинжалом. — Если ты, то тогда и я, — сказал он. — Помоги-ка мне. Ты выглядишь ужасно. — Не буду, — сказал Элрос. — Ведь твои волосы тебе нравятся. Оставь, как есть! Братья начали спорить, хотя и не очень серьёзно. Маглор в дверях слегка улыбнулся — лишь тень улыбки пробежала по его губам, и она казалась такой неуместной на лице, столь привыкшем к скорби — и отвернулся. Всё-таки за спиной у него никого не было (если только Маэдрос не стоял там и уже не ушёл). Фингон внезапно подумал о своей дороге. Он был бы рад постоять тут ещё немного — ведь тут не было пауков и зловонного тумана. Добродушная ссора братьев напомнила ему о собственной семье; несмотря на внешний вид, своим здравым смыслом Элронд был больше похож на Тургона, и если у кого-то из них было что-то похожее на живой, отважный дух Элроса — это был он сам, Фингон. Он хотел бы побыть здесь ещё. Но дорога вела дальше. За простой маленькой комнаткой зловонный туман, казалось, рассеивался. И снова серая дорога была пуста. Фингон с ненавистью посмотрел на неё. — Ты должен был нарушить свою клятву, — сказал он. — Любой мог бы сказать тебе об этом, а то бы ты и сам мог бы догадаться. Ты должен был нарушить свою клятву до того, как всё дошло до этого — и смириться с последствиями. Ты должен был бы предстать перед судом, которого ты заслужил. Тот, кого я любил, понял бы это. Молчание ни о чём не спросило его. Вместо этого оно кое-что ему предложило. Фингон обернулся. Дорога за ним была так же пуста, как и дорога перед ним; две бесцветных ленты, лежавшие в бессветной ночи. Фингон коснулся звёздного фиала, который был спрятан у него на груди. Тогда обратно? Он искал того, кого любил — но этот Маэдрос — если он вообще когда-то существовал — был утрачен до того, как он пришёл сюда. Может, это и есть те последствия, которых он заслужил? Что же это, если не справедливость? Обратно к вратам? Вернуться одному? Фингон сделал шаг назад — туда, откуда он пришёл. Затем другой. Тут он остановился. — Кто нуждается в жалости более, чем безжалостные? — спросил он тьму. Ответа не было. Фингон повернулся и снова посмотрел вперед. Трудно было увидеть разницу. Дорога казалась одинаковой позади и впереди. — Но как же близнецы, Маэдрос! — сказал он. Может быть, ему вернуться назад в Дориат и найти там те две потерянные души? Может быть, он, по крайней мере, может спасти их от этой участи? — А ты бы вернулся назад, если бы мог? — сказал он. Он вспомнил несчастный голос, который звал — Элуред, Элурин — и надеялся, что он знает ответ. Но всё-таки он так и не мог решиться. Он мог бы стоять тут вечно. И тут внезапно возникла вспышка того же безжалостного света, который некогда открыл перед ним во всём своём ужасе всю мерзость Тьмы. Фингон закричал и закрыл глаза. Смотреть было больно. Но он увидел призрачный отпечаток того, что было перед ним — и это было нечто худшее, чем-то, что было раньше. Теперь серая дорога шла через воронку паутины, которая сплеталась в сеть ночи во всех других направлениях — сеть, заполненная тысячами пауков, гораздо больше его самого. И через паутины огненными челюстями прорывалось нечто гораздо худшее, нечто... Фингон заставил себя открыть глаза. Тьма была не везде. Алое пламя вспыхивало в тенях, и за ним, и над ним он увидел пару светящихся глаз — глаз дракона. У него было время только понять, что эти глаза тоже его увидели. Затем дракон бросился на него в облаке алого огня. Фингон бросился в сторону за мгновение до того, как огненный шар пал на дорогу, где он стоял. Серая полоса горела и трескалась с чудовищной вонью. Фингон снова вскочил на ноги. Он стоял на тёмном ничто. Дракон снова вперил в него свои золотые глаза. Лук или кинжал? Лук! Фингон положил стрелу на тетиву и выстрелил. И ещё раз, и ещё — и все они бессильно отскакивали от брони чудовища. Оно распахнуло челюсти. Внутри жило алое пламя. Фингон бросился навзничь и огненный взрыв прошёл прямо у него над головой. Дракон наступал на него. Он отполз от удара его длинных когтей. Теперь он стоял в абсолютной темноте. Было очевидно, что лук и стрелы сейчас не помогут. Вместо них он потянулся за кинжалом и услышал где-то во тьме стрекочущий смех. Дракон выплюнул сгусток пламени и бросился вперёд через него. Фингон не мог устоять перед ним; снова он бросился в сторону. Огромное чудовище поворачивалось быстрее, чем казалось возможным Фингону, и его длинный, заострённый хвост бил, как плеть. Фингон снова отполз в сторону, но не осмелился уйти далеко. Дорога, думал он — пауки! Дракон остановил на нём свой золотой взор. Не бойся паутины, маленький эльф, сказал он. Пауки бегут передо мной. Всё бежит предо мной! И с могучим рёвом он напал.