***
Элрос бесстрашно вёл Фингона через ночь, то в пятна не-света, то прочь от них, прорубая паутину своим бледно-огненным мечом. Наверное, он знал, куда идти — Фингон не мог понять, как. Наконец, на некотором расстоянии они увидели серую полосу: это была дорога. Сердце Фингона, кажется, забилось чаще. Элрос посмотрел на неё и покачал головой. — Она завивается петлёй, — сказал он. — Можно её укоротить. Сюда! И снова они погрузились во тьму. Фингон почти что уже собрался спросить, как же Элрос может различать здесь направление. Всё выглядело для него одинаковым — и всё одинаково жутким. Наконец, Элрос внезапно остановился. — Здесь! — сказал он. Фингон посмотрел вниз и увидел, что серая дорога — у его ног. — Мы сократили расстояние и прошли вперёд, — сказал Элрос, — так далеко, как я только могу привести тебя. Тут почти что конец дороги. Здесь мы расстаёмся. — Спасибо тебе, — сказал Фингон, — от всего сердца. — Я был только рад, — сказал Элрос. — Я всегда хотел с тобой встретиться. Песня о тебе была одной из лучших. Дай мне руку. Фингон протянул ему руку, и Элрос крепко сжал её, прощаясь, так, как это делают Люди, и затем он внезапно рассмеялся, притянул Фингона к себе и крепко обнял, похлопывая по спине; он едва не оторвал Фингона от земли. И так люди тоже делали, но ни один человек, которого Фингон встречал в Средиземье, не осмеливался пока так с ним обойтись. Элрос расцеловал его в обе щеки. Удивлённый Фингон рассмеялся и сделал то же самое. — Я желаю тебе удачи ради тебя самого, — сказал Элрос, — если и не совсем ради него. Береги стрелы; целься лучше; и не спорь с драконами. Желаю тебе безопасного путешествия! — Он сошёл с дороги и поклонился. — Может быть, мы снова встретимся в месте получше, чем это. — Встретишь ли ты ещё драконов во тьме?.. — сказал Фингон. — Я ничего не боюсь, — сказал Элрос. — Я хорошо вооружён. — Он снова достал свой длинный, бледно-огненный меч. Внезапно он остановился и повернул клинок, показывая его Фингону под таким углом, чтобы тот мог хорошо его разглядеть. Это был эльфийский клинок, прекрасно сработанный, скованный много лет назад в Хитлуме кузнецами из народа Финголфина. Маэдрос носил его в Дориате. Фингон дал его ему сам задолго до того, в холодную ночь в Химринге, стоя на стене замка под светом звёзд. — Вот, — сказал Элрос. — Он не взял его с собой в тот, последний день. Он взял меч Маглора, хотя это был и не такой хороший клинок. Он даже в Сирион его не взял, я думаю. Он дал его мне, и сказал, что я его достоин: и я носил его всю свою жизнь, и его положили в мою гробницу на Вестернессе. Море уже давно поглотило её — но меч здесь, и я не боюсь никакого дракона. Так что, может быть, это то самое одно дело и есть. Дары любви никогда не даются на зло! — Он улыбнулся. — Теперь удачи тебе, родич… дядя! Я пойду своим путём, а тебе лучше пойти своей дорогой. Он улыбнулся и ушёл во тьму. Вскоре его высокая фигура исчезла в тенях. Фингон взглянул на серую дорогу. У него с собой всё ещё был его лук и арфа, и верёвка, и звёздный фиал, но стрел осталось совсем немного и кинжала не было. Кинжал, конечно, не очень помог ему против дракона, но о его утрате он сожалел. А что же теперь? Дорога почти закончилась. А позади где-то был провал – там, где дорогу выжгло драконье пламя. Фингон подумал о Маэдросе, который хранил этот меч: хранил его в безопасном месте, хранил его особо; взял с собой худший меч в Сирион — и в самом конце. Он не стал брать его с собой на эту резню. Он подарил его Элросу — Элросу, который тогда был ещё мальчиком, но всё-таки столь же прекрасным мечником, как любой командующий из нолдор… и тоже левшой. — Осталось ли от тебя хоть что-нибудь? — спросил он тьму. — Я думаю, что да. Я думаю, что может быть, да! Пусть этого окажется достаточно! Фингон пару раз попробовал ногой серую дорогу. Он посмотрел вперёд. Он пошёл по дороге дальше.***
Дорога, на которой Элрос оставил Фингона, была тонкой серой нитью, но она не осталась такой надолго. Вот она уже стала ещё шире, чем была в Дориате. Вскоре она превратилась в широкий, мощный путь, плоский и прямой. По нему без труда могла бы пройти целая армия. Фингон на этой широкой дороге почувствовал себя очень маленьким. Но, по крайней мере, было легко увидеть, куда он идёт. Вскоре на некотором расстоянии он увидел нечто огромное и тёмное. Дорога вела прямо туда. Фингон с любопытством смотрел на это, но не мог догадаться, что это такое: его слишком трудно было отличить от окружающей тьмы. Только когда он уже оказался в тени этого нечто, он понял, что это гигантская стена. Она была совершенно гладкой и совершенно чёрной. Она поднималась из ничто бесконечно ниже в ничто в бесконечной высоте. Не было никакого пути, чтобы обойти её, и на неё нельзя было взобраться. Казалось, сделана она из чего-то вроде камня;, но это могло бы быть и стекло — но если так, то это было чёрное стекло, которое ничего не отражало. Казалось, это препятствие нельзя было обойти. Но широкая дорога вела прямо к нему: так что, наверное, через него должен быть какой-то путь — или придётся обойти его, так, как было с огнями в Лосгаре. Фингон шёл дальше. Дорога вела дальше, и дальше, и дальше — прямо к чёрной стене. Потом стена прямо пересекла её. В чёрную поверхность стены были вставлены железные ворота — настолько узкие, что в них едва можно было пройти по одному. Ворота были заперты и закованы мощными цепями. Не видно было, как можно их открыть. Дорога подходила к воротам и, видимо, продолжалась на другой стороне. В любом случае она исчезала под стеной. Фингон не видел никакого способа ни обойти стену, ни пройти через неё. Но путь должен был быть. Он прошёл так далеко не для того, чтобы сдаться сейчас. И он пошёл вперёд. Он ничего не видел, ничего не слышал и не чувствовал запаха пауков. Но когда он подошёл к воротам, он внезапно понял, что нечто следит за ним – нет, даже два нечто — из тьмы по обеим сторонам ворот. Он не заметил их только потому, что они были такими же бессветными, стеклянными, как и сама стена. Они стояли в нишах на её чёрной поверхности — если только не были частью самой стены. Трудно было сказать. Казалось, что они почти что вырублены из этого чёрного вещества. У каждого было длинное копьё. Ни один из них не двигался. Фингон сам не знал, как понял, что они следят за ним, но всё-таки он это чувствовал. В их взгляде не было недоброжелательности — но не было и добра. Он был совершенно бесчувственным — и это было очень трудно выносить. Но Фингон к этому времени вынес уже слишком много, чтобы бояться тех, кто только смотрел на него. Он пошёл дальше. Как только он подошёл к вратам, обе фигуры одновременно двинулись. Они шагнули к дороге. Их чёрные копья опустились и скрестились перед ним. Это была преграда — и откровенный отказ. Фингон поднял голову и взглянул на их лица. Тогда, кажется, случилось что-то странное: ибо он увидел множество лиц одновременно. Эти две фигуры с их копьями были Элронд Полуэльф и Элрос Тар-Миньятур — один склонившийся под бременем долгого горя, другой — свирепый и ничего не прощающий, в своей крылатой короне. И они были двоюродными братьями Фингона, Амрасом и Амродом — окутанный тенью и поглощённый пламенем. И на какое-то мгновение они стали Лориэном и Мандосом, Ирмо и Намо — повелителями душ во всём их ужасе и величии. Затем двое сделали шаг вперёд; копья их всё ещё были скрещены, заставляя Фингона отойти назад, и сердце его затрепетало в его груди, когда его заставили отступать. Ибо все образы, которыми его разум старался успокоить его, рассыпались, и наконец, он увидел, что эти двое, которые преграждали ему путь, были созданы лишь из камня и чёрного стекла — и бесконечной беззвёздной ночи. Это были хранители врат, стражи тюремной стены — и лиц у них не было совсем. — Вернись! — сказал тот, что справа суровым и страшным голосом. — Вперёд пути нет. Возвращайся обратно! Хранитель слева ничего не сказал. Но он смотрел на него и этот безликий взгляд лёг на душу более жуткой тяжестью, чем страшный голос другого. Фингон весь задрожал. Но он сказал. — Я не вернусь. Я должен идти дальше. — Врата закрыты. Они не откроются. Тебе нечего здесь делать. Возвращайся! — У меня есть здесь дело, — сказал Фингон. — Это моя дорога. Суровый хранитель сказал: — Это не твоя дорога. Если бы она была твоей, то врата отворились бы для тебя. Возвращайся обратно! Но тот, что слева, голосом, который всё-таки был ужасен, но при этом был скорее скорбным, чем суровым, сказал: — А что у тебя за дело? — Я ищу того, кого любил, — сказал Фингон. Оба хранителя опустили глаза (которых на их лицах не было), и ему показалось, что кровь сейчас замёрзнет у него в жилах от одного вида этого. Но он стоял там, где стоял и повторил то, что сказал: — Я ищу того, кого любил. Воцарилось молчание. Это было абсолютное, нерушимое, пустое молчание: молчание Пустоты. В этом молчании суровый хранитель заговорил. — Ты ищешь вора, — сказал он. Слова его падали тяжело, как камни. — Того, кто похитил свет, жизнь, и невинность, пока, наконец, посредством той драгоценности, что он похитил, он не понял самого себя, и поняв это, приговорил самого себя. Тот, кого ты ищешь, — трижды убийца, трижды проклятый, проклятый своим собственным словом, и он справедливо запечатан в тюрьму, которую создал себе сам. Ты ведь это знаешь. — Я знаю, — сказал Фингон. — И ты говоришь, что любил его. — Да, — сказал Фингон насколько твёрдым голосом, насколько мог. — И ты всё ещё его любишь? Фингон сглотнул. — Я не знаю, — сказал он. — Я не знаю. Суровый хранитель, казалось, собрался что-то сказать, и Фингон быстро закончил: — Но всё-таки даже злейшего своего врага я бы не оставил в таком месте. И снова молчание — бесконечное, безжалостное. Затем хранитель слева заговорил: — Здесь ты ещё можешь встретиться с величайшим своим Врагом, — сказал он. — До начала Времени и за пределами его он предъявил свои права на это царство — и никакого другого у него не будет — даже если бы оно было в тысячу раз столь же благословенно, как был Эльдамар до убийства Деревьев. Фингон почувствовал, как дрожь ещё более глубокого страха проходит через всё его существо. — Так Моргот здесь? — Конечно, он здесь, — сказал другой. — Сколько раз мы должны это говорить? Возвращайся назад! Фингон снова сглотнул. — Тогда тем более я должен идти вперёд, — сказал он. — Я не оставлю Маэдроса в царстве Моргота. Для этого я слишком любил его. — Твоя любовь его не спасёт, — сказал суровый хранитель. — Ты думаешь, что Мелькора никто никогда любил? Его любили — его любили! Что падение Феанора по сравнению с его падением — падением того, кто стоял настолько выше его, как ты — выше полуросликов? А чем были его сыновья, как не тенями и отражениями своего отца? Пути вперёд нет. Иди обратно! — Я не пойду обратно, — сказал Фингон. Но врата были закрыты, и хранители оставались неподвижны; их копья были скрещены перед ним. Фингон стоял на месте. За ним лежала неровная и разорванная дорога — через целую жизнь — грех, творившийся в гордыне и сожаления, приходившие слишком поздно, где зловонный туман быстро расползался надо всем, и лишь отдельные пятна света пронизывали тьму, где царили пауки — берег реки в Валиноре, вечер в Химринге, два мальчика, которые спорили у окна, за которым был какой-то свет. И на всём лежала сеть паутины, и она постепенно забирала всё; и если хоть что-то оставалось, то это был дракон — может быть, и не один — бродивший во тьме. Вперёд пути не было. Но Фингон не хотел поворачивать обратно. У него осталось несколько стрел. Но его душа в ужасе отшатнулась от этой мысли. Эти двое действительно были суровы, но они не казались злыми. Он подозревал, что образ величия Ирмо и Намо действительно был ближе всего к их истинной сути. Он не мог напасть на них. Даже если бы у него была воля, чтобы попытаться это сделать, это ничем ему бы не помогло. — Возвращайся! — снова сказал суровый. — Я не могу! — жалобно ответил Фингон. Тогда внезапно он вспомнил о звёздном фиале на своей груди. Он полез за ним; оба хранителя стояли и смотрели на него. Он и сам не вполне понимал, что он ожидал от него, однако фиал дал ему Фродо Кольценосец — Фродо, который знал кое-что о Пустоте. Он достал его. Фиал мягко блистал в его руке. Фингон смотрел на него. Он, конечно, видел уже его свет раньше, когда Фродо дал его ему. Он думал, что фиал невыразимо прекрасен. Но это было в Бессмертных землях – там, где любой, взглянув на запад в вечерний час или утром, мог быть благословен сиянием Эарендила, восстающего или уходящего на Запад, где любой, взглянув на небо в любое время дня и ночи мог видеть Солнце или Луну, или бесчисленные звёзды небесные, и там, где свет Деревьев всё ещё пылал последними отблесками в глазах Высших эльфов. Но здесь!.. Увидеть этот свет здесь, во тьме, которая никогда не знала благословения звёзд! Хотя это была всего лишь небольшая пригоршня света, лишь отражение отражения, запертое в фиале, Фингон, потрясённый, обрадованный, подумал, что до сих пор ничего не знал о свете. Он знал, что его увидит не только он, но и другие существа, и что многие из них возненавидят этот свет. Он не сомневался, что он привлечёт голодных пауков. И всё-таки он держал фиал в правой руке, и когда от этого в его сердце поднималась радость, свет Эарендила горел в фиале Галадриэль, как шар из белого хрусталя. Что-то в тёмной ночи увидело свет. Он услышал злобное стрекотание где-то у себя за спиной. Но приблизиться они не смели — пока нет, и, кроме того, Фингон не мог отвлекаться на то, что происходило за ним. Он был слишком потрясён тем, что было у него перед глазами. Ибо в сиянии звёздного фиала великая чёрная стена преобразилась. Всё-таки это действительно было стекло — и не такое чёрное, как казалось раньше. Оно отражало звёздный свет и затем отбрасывало его — снова и снова; сияющие световые арки, перебрасывавшие свет через всю бесконечную ночь, покуда вся чёрная стена не загорелась бледным и сияющим мерцанием. Стрекотание пауков за спиной у Фингона стало казаться испуганным. Никогда ничего подобного они не видели — и они уходили с отвращением, пока вздымающаяся хрустальная стена превращалась в маяк в тёмной ночи. Фингон поражённо смотрел на это и смеялся. Ничего, кроме смеха, не казалось ему достаточным, чтобы вместить то чувство, которое возникло у него при этом зрелище — столь великом, столь прекрасном, столь неожиданном. Это не продлилось долго. Пока свет перелетал с одной поверхности на другую и становился всё ярче и ярче, хрустальное вещество стены, казалось, полностью испарялось; и когда его не стало, звёздный свет снова потух, и там, где он был, осталась только тьма. Фингон опустил фиал, скорбя от этой потери, пока гасли последние бледные отблески. Осталось лишь маленькое смелое пламя фиала. Потом он понял, что это значит. Стены больше не было. Не было больше и врат. Перед ним лежала свободная дорога. И слабый стук, который он едва услышал — это были два мрачных хранителя, которые положили свои копья. Но всё-таки они стояли перед ним. Фингон протянул перед собой звёздный фиал: он хотел заставить их отступить. Однако при его свете он увидел, что у них всё-таки были лица. У них были лица — и они были ему знакомы. — Элуред! — сказал он. — Элурин! — Я забыл… — тихо ответил близнец слева. Из высокого и жуткого ночного создания он превратился в обычного маленького эльфа. — Я и забыл, что выглядел вот так. — Я так рад вас видеть, — сказал Фингон. — Я так боялся, что вы оба пропали совсем. — Через дорогу за их спинами всё ещё была преграда —, но это была не огромная чёрная стена: всего лишь ещё одна баррикада из листьев, такая же, как та, что мальчики сделали в Дориате. Она напомнила ему кое о чем. — Вы так и не сказали мне, кто из вас кто. Скажите мне теперь! Но мальчики лишь смотрели на него. В конце концов, один из них сказал: — Мы не знаем. — Пауки выпили наши имена, — сказал другой. Сердце Фингона сжалось от боли. Однако мальчики не казались очень несчастными. Они продолжали смотреть на свет звёздного фиала, и, глядя на него, они подошли ближе друг к другу и потом один из них взял другого за руку. — Ты принёс его сюда! — сказал он. Фингон сказал: — Я могу пройти? — Мы не можем тебя остановить, — сказал мальчик. Фингон подумал, что это, может быть, тот, который раньше был таким суровым. — Но это правда. Пути дальше нет. — И если ты пойдёшь дальше, — сказал другой, — то пути назад уже не будет. — Я найду путь, — сказал Фингон. — А вы двое должны пойти со мной. Я и вас заберу домой. Пойдём! — Он протянул руку к тому близнецу, что стоял ближе. Мальчик не взял его руки. Он долго смотрел на Фингона. Хотя свет звёздного фиала вернул ему лицо, он не коснулся его глаз. Они были всё ещё черны, как вечная ночь. — Мы не можем, — сказал он. — Ну конечно же, можете! — сказал Фингон. Но его брат ответил: — Не такова наша судьба. — Он склонился, чтобы подобрать своё копьё. Это было слишком большое оружие для такого маленького мальчика. — Но ведь стены больше нет! — сказал Фингон. — Вам же не надо больше её охранять. — Это только свет разбил её, — сказал мальчик. — Потом она снова построится сама. — Он вздохнул и, подобрав другое копьё, передал его брату. Затем он воткнул конец древка в дорогу и устало прислонился к нему. Его глаза снова были прикованы к звёздному фиалу. — Но всё равно спасибо тебе, — сказал он. — За свет. Фингон даже не позволил себе задуматься. Он протянул фиал. — Возьми его, — сказал он. Один из близнецов потянулся за ним. Однако его рука прошла прямо через фиал Галадриэль, и там, где его рука пересекла хрустальную сферу белого сияния вокруг стекла, она, казалось, была сделана из тени. — Я же говорил тебе, — сказал другой, — это не наша судьба! — Я знаю, — ответил второй брат. Он посмотрел на Фингона. — В любом случае тебе он обязательно понадобится, — сказал он. — Если ты найдёшь путь. Мы только следим за дорогой. — Простите меня, — сказал Фингон. — Я надеюсь, что ты найдёшь своего друга. Нет, действительно! — сказал мальчик, перехватив взгляд брата. Это был грустный близнец. — Никто не должен оставаться здесь. — Неужели вы никак не можете взять фиал? — сказал Фингон. — Неужели никто не может вам помочь? Суровый близнец ответил: — Только не ты! — Он подошёл и встал у барьера из листьев со своим копьём. Его брат подошёл к нему и занял своё место напротив. Он ещё долго смотрел на Фингона и его звёздный фиал. — Стой, — сказал он мягко, наконец. — Кто идёт? Фингон мог бы заплакать. Но он ответил так, как должен был. — Фингон, — сказал он. — Сын Финголфина, прозванный Отважным. — Что у тебя тут за дело? — Я ищу того, кого любил, — сказал Фингон. — Почему он попал сюда? — Потому что он совершил много плохого, — сказал Фингон. Говоря это, он смотрел между близнецами в великом горе. Все молчали. Затем суровый мальчик сказал: — Когда-то у меня был друг, который всегда попадал в беду. — Не было его у тебя, — буркнул его брат. — Ты несёшь с собой свет. Ты сломал стену. Мы не можем тебе препятствовать. Проходи! — Он отошёл в сторону. — Но берегись! — Проходи! — эхом отозвался второй. Он тоже отошёл и отвёл барьер из листьев, сделав проход, лишь настолько широкий, чтобы можно было пройти. — И удачи тебе. Фингон медленными шагами прошёл мимо них, всё ещё сжимая мерцающий звёздный фиал. Когда он прошёл мимо, он обернулся. В этот раз они не исчезли. Они стояли со своими копьями, следя за ним… Нет. Они следили за светом. Где-то во тьме, на расстоянии Фингон слышал тихие щёлкающие и стрекочущие звуки, которые издавали пауки. Они могли видеть звезду, мерцавшую в их мраке, а маяк, в который звезда превратила ту стену, уже исчез. Теперь они могут вернуться, чтобы посмотреть, есть ли для них тут добыча. Он всё-таки не стал убирать фиал. Фингон поднял его и пошёл спиной вперёд по серой дороге столько, сколько мог, покуда близнецы не исчезли во тьме, и ему показалось, что он увидел, как через дорогу за ним снова поднимается стена. Только тогда он снова положил звёздный фиал в карман у себя на груди. И снова ничего не было видно, кроме серой дороги, чистой и прямой, и всё ещё достаточно широкой, чтобы по ней могла пройти армия. Фингон шёл по ней со спокойной решимостью. Что бы тут ни было, видение или сон, призрак Пустоты или истинный дух, или даже сам Моргот; что бы ни таилось тут, во тьме — он встретит это лицом к лицу. Он несёт с собой свет Эарендила. Его оказалось недостаточно, чтобы спасти близнецов. Но ради этого света он будет чтить их до конца дороги — ради света, ради жалости и ради даров, некогда данных в любви. Вскоре он пришёл к пропасти. Это была чёрная яма, перерезавшая дорогу, такая же глубокая, как высока была стена. Фингон стоял на её рваном краю; здесь дорога, казалось, кончалась, и заглянул вглубь. Внизу, во тьме, шевелились отвратительные существа. Он взглянул через пропасть. Она была очень широка. Однако на самом дальнем её конце он, как ему показалось, увидел серую линию. Дорога снова начиналась там. Пути дальше нет! — сказали ему близнецы. Он оглянулся. Во тьме он заметил несколько туманных очертаний. Кучи скал, наваленных на краю пропасти; и что-то перевёрнутое, изогнутое, распавшееся в кучу гнилых досок. Фингон, заморгав, взглянул на него. Когда-то это, наверное, была ладья. Он не мог понять, почему бы это здесь могла находиться гниющая ладья. Он снова склонился над краем и посмотрел вниз. Падать было очень далеко. Затем он напряг глаза, снова посмотрев на другой край. На том конце дороги, как ему показалось, был какой-то силуэт, похожий на протянутую сломанную руку. Может быть, иссохшее дерево?.. Фингон улыбнулся. Он размотал верёвку, которую носил с собой всё это время вокруг талии и через плечо. Один конец он завязал вокруг прочной скалы, которая стояла на краю чёрного провала. Затем он обвязал другой конец верёвки вокруг одной из немногих оставшихся у него стрел и прицелился. Стрела попала в цель: эльфийская верёвка была лёгкой. Она, дрожа, впилась в ствол засохшего дерева. Фингон прочно натянул её, снова привязал оставшуюся к прочной скале, и посмотрел на тонкий мостик, который он сделал. Любой эльф мог пройти по такой тропе, хотя обычно верёвки были привязаны покрепче. Если бы дерево сломалось, или же оказалось бы, что стрела вонзилась в него недостаточно глубоко, Фингон вполне мог упасть в пропасть. Но если бы у него не было верёвки, ему пришлось бы вечно беспомощно сидеть на краю. — Будь благословенен, Сэмуайз! — сказал он. Он снова закинул лук за спину. Глубоко вздохнул и оглянулся. И побежал по мосту. Сухое дерево действительно сломалось, но произошло это, когда Фингон уже добрался до дальней стороны, и ему удалось прыгнуть обратно на дорогу перед тем, как верёвочный мостик прогнулся. Он с некоторым удовлетворением оглянулся через пропасть. Он знал, что на другом конце верёвка хорошо привязана, поскольку он сам привязал её там к скале. Теперь, когда он был здесь, он увидел, что такие скалы есть и на этом конце. Он заново привязал верёвку к одной из них; ещё раз подёргал узлы и выдернул стрелу из дерева. Серая дорога звала его. Теперь должно было быть уже недалеко. Фингон пошёл дальше. Он был прав. Идти ему оставалось недалеко. Впереди него во тьме вздымались три чёрные горы. Под тенью этих отвратительных вершин были огромные чёрные ворота. И страшнее всего, что он когда-либо уже видел в Пустоте, были эти скалы и эти врата. Казалось, из них сочилось зло, что было более тёмным и жестоким, чем ленивая жадность пауков; он было более яростным и свирепым, чем голод дракона. Некоторое время Фингон стоял, молча глядя на пики Тангородрима. Серая дорога закончилась у него под ногами. Маэдроса не было видно. Но всё-таки он зашёл уже достаточно далеко. И на самом деле дорога больше была ему не нужна. Теперь он знал, куда идёт. В конце концов, всё это он уже делал раньше.