Du Riechst So Gut (Take me forever...)

…Тёплые пальцы медленно блуждают по оголённому телу, встречаясь с горячей водой, стекающей по коже, смывающей остатки прошедших действий. Лёгкий вздох срывается с губ, когда рука сжимает возбуждённую плоть, медленно поглаживая её, образуя кольцо из пальцев и ладони, активно двигающихся вперёд. Яркие воспоминания о прошлой ночи заигрывают с памятью и лишь подогревают нарастающее возбуждение. Кожа щиплет от оставленных укусов и ран, когда вода обволакивает меня полностью, уязвимыми мурашками отдаваясь по всей поверхности. Я стискиваю зубы, доходя до предельной точки, вспоминая его гладкие губы, ласкающие меня… Я таю, когда вспоминаю его образ, языком проводя по губам, словно в поисках кого-то… Но я не нахожу никого и ничего и начинаю дышать чаще, ибо движения становятся быстрее, в то время как лёгкая боль внизу напоминает мне его прикосновения. Моя собственная рука кажется мне его, мои манипуляции имитируют его движения, мои пальцы проводят по той же дорожке из ран, которые он оставил… Я зажмуриваюсь сильнее, поддаюсь вперёд, закусывая губы от напряжения… Я думаю только о нём, мысленно держусь только за его крепкую руку. Не отпуская ни на секунду. Меру яркости называют силой света. Я чувствовал себя ещё более умиротворённым, когда свет Солнца дошел до Земли примерно за семь минут. Я докатился до того, что тупо засекал время на наручных часах. Смотрел на двигающиеся стрелки, считал медленные секунды, замечал даже незначительные промежутки между ними. С просторного балкона моей квартиры хорошо открыт весь вид утреннего города. Этажки, магазы, стоянки. Но я глядел в небо, в далёкое и свободное. Ведь небо никому ничего не должно. Да, его матерят, когда оно пасмурное, но никто не сможет забрать у него лёгкость. Его свободу. Хотел бы я быть этим чёртовым небом. Сигарета в моих зубах слишком горькая, хотя я всегда любил покрепче в этом плане. Красные Мальборо… в США, насколько помню, их называют «убийцами ковбоев». Но сейчас хотелось скорее чего-нибудь сладкого… Кальяна. Мороженого или клубники. Неважно, главное — сладкого. Сахара в крови явно не хватало. Не хватало самой этой крови после вчерашнего… Хотя, смотря сейчас на себя в зеркале… Я, мягко говоря, не удивлён. Огромный синеватый фонарь гордо украшал левый глаз, царапины на локтях и коленях, синяки на бёдрах от железной хватки чьей-то сильной руки, кровоподтёки на челюсти, шее и лице, рана на губах от острых зубов… Я осторожно притронулся к синяку в районе левого глаза, на что прикосновение отозвалось болью. Руку я сразу же отдёрнул, потому что фонарь выглядел довольно серьёзным. Но, несмотря на это, видел я хорошо и выглядел не просто побитым, а побитым и довольным. Мне нравились эти раны, мне нравилось, что они покрывают моё тело, олицетворяют мои воспоминания, которые эхом проносятся в мозгу, принуждая меня слегка вздрогнуть. Боль внизу после вчерашнего только подогревала мои разыгравшиеся фантазии, ибо подобного я ещё никогда не чувствовал. Хотелось, чтобы эти шрамы всегда остались со мной. Хотелось повторить… Я остановился, внимательно всматриваясь в укусы на своей бледной шее, отмечая болящие засосы по всему периметру ключиц, шеи и плеч… Кто-то явно постарался на славу для такого шедевра. Пиздец. Я усмехнулся про себя. Да уж, и как, спрашивается, объясняться знакомым или вообще показываться на людях? Несмотря на всё моё в целом неплохое настроение, я не знал, что делать дальше. Ведь я сбежал сегодня утром в рваных шмотках, ловя косые взгляды прохожих на себе. Я ушёл оттуда. И не знаю, почему… Я вообще нихрена ничего не ебу сейчас. На часах уже девять часов утра. Он, наверное, ещё не проснулся… Спит глубоким и беззаботным сном, не подозревая, что я съебал, поступив с ним этим самым довольно-таки паршиво. Мысленно я ударил себя по лбу. Ну, не мог, не мог я там остаться после всего… Не мог просто и всё. Сидя на диване, гладя мурлыкающего Хью, я смотрел в одну точку, пока мои мысли были вообще не здесь. Не в этой квартире. Они остались там, в том симпатичном здании на четвёртом этаже. Где половина предметов в гостиной разбита вдребезги, да так, что утром мне пришлось немного прибраться перед уходом. Где окна смотрят на Восток, как по советам Фэн-шуя, отчего Солнце освещает всю квартиру, лучами лаская его гладкую бледную кожу, которой этого тепла так не хватает. Я мысленно представил его снова, пытаясь вспомнить всё от начала до грёбаного конца. От любимого аромата до упругой кожи на мощных мышцах. Моя рука до сих пор ощущала его прикосновения, которые я так боялся забыть. Мне было хорошо с ним. Лучше, чем с кем-либо другим. Мужчины упускают морю адреналина, когда спят только с женщинами… Теряя этим самым кучу ощущений, которые они никогда не испытывали. И я много терял, думая, что у любви есть границы. Помню, как Тилль сказал, что любовь неподвластна. И для меня все эти слова были лишь ненужным сотрясением воздуха. Да что там, мать его. Мне до этого вообще было поебать на осознанность своих действий. Я просто делал, не задумываясь, правильно ли это или нужно мне ли это на самом деле. И теперь я понимаю, в чём ошибался. Я всегда ошибался, когда думал, что знаю себя. Я себя нихрена не знаю — вот, что я понимаю сейчас. С одной стороны я чувствовал себя виноватым, что ушёл после этой ночи и до сих пор не ответил на сообщение, присланное «Ёбанным Вампиром» несколько минут назад, которого я так не переименовал в «Рихарда». Но с другой — я обещал себе, что больше не стану покупаться на него. Слишком много херни было с его стороны. И да, кстати, простил ли я его наконец? «Хорошо, встретимся через час где-нибудь». Ответив ему на сообщение через полчаса, я уже точно понимал, что да. Я простил. Но мне надо было увидеть его, услышать всё то, что он скрывал всё это время, держал за замком, который никак не давал мне понять его. Я не понимал и не понимаю Рихарда. Поэтому мне необходимо было посмотреть ему в глаза, посмотреть в глаза правде, услышать всё лично от него. И тогда я смог бы найти ответы на все вопросы. Я ощущал себя предельно спокойным, когда подходил к заветной кофейне, где мы должны были встретиться. Дома я выдул только банку пива, но и её вполне хватило. Купить продукты я планировал ещё вчера, но, как видно, не сложилось. Думаю, схожу наконец в магаз после этой встречи, а то в холодильнике даже дохлой крысы нет. Всю жратву Шнай с Тиллем вчера слопали. А мне не хотелось забирать корм у Хьюго, как старушки-кошатницы у своих пушистых любимцев. Нечестно же, хуле. На улице было довольно жарко, но мне это нравилось. Лето я люблю. Солнце, хорошее настроение и все дела. Но сейчас я был скорее в нейтральном состоянии. Чувствовал себя удовлетворённым, заполненным и уверенным, но в то же время я знал, что дальнейшее моё настроение зависит от разговора, который меня ждёт. Точнее, я решил устроить вампиру допрос, и почему-то точно был уверен, что это у меня сегодня наконец-то выйдет и мне не придётся истерить как обычно. Сейчас сраться вообще не хотелось… Звон колокольчика затронул слух, на мгновение перекрывая мысли, когда я открыл стеклянную дверь, не поднимая взгляда. Когда же я поднял его, то почти сразу встретился с человеком, сидящим за столиком у окна. Мой взгляд остановился на несколько секунд, я задержал дыхание, а затем мои губы затронула лёгкая улыбка, и я неловко почесал взъерошенную макушку, подходя к нему. Видеть его после вчерашнего я был однозначно рад. — Здорово, — сказал я, устраиваясь напротив него, не отводя от него взгляда. Рихард, чьё лицо покрывали синяки и раны, был заметно напряжён, но грустно улыбнулся мне. Его зелёные глаза, исподлобья наблюдавшие за мной, выражали нежность, перемешанную с беспокойством. Его неуверенность я чувствовал прямо на себе. — Привет, — облокотившись на спинку стула, произнёс Рихард. Я сощурил глаза, ухмыляясь, отмечая свои укусы на его груди, которую приоткрывала наполовину расстёгнутая рубашка. — Хорошо выглядишь… — Круспе провёл взглядом по мне, слегка улыбаясь. — Я знаю, — ответил я таким тоном, как будто говорю: чувак, ты чё, прикалываешься? — Ты, кстати, тоже… ничего так, — я еле подавил в себе желание заржать, потому что у Рихарда было целых два фонаря, да ещё и губа похуже моей разбита. Жёстко я его. Смотря на полузаживший шрам на его виске, я вспомнил, что ёбанул его, кажется, подносом. Причём нехило. — Как себя чувствуешь? — вампир внимательно следил за мной, устраиваясь на стуле удобнее, передвинув его немного ближе к столу. Тем самым он стал ближе ко мне, и я мог видеть грустный блеск в его глазах, который дал понять мне — что-то с ним не так сегодня. — Хуёво, а так хорошо, — с уверенной ухмылкой ответил я ему, ставя локти на стол. В отличие от Круспе, я сегодня был настроен на флирт. — Будешь что-нибудь? — казалось, он наблюдал за каждым моим движением, за каждым выражением лица. Будто бы боялся спугнуть меня и сказать что-то не то. — Если заплатишь ты, то да, — с этими словами я взял его за руку, чтобы он понял, что я не злюсь на него сейчас. Он серьёзно посмотрел на меня, но затем улыбнулся, сжимая мою ладонь в ответ. — Хорошо, — с моим жестом ему стало будто легче, и он немного расслабился. Я заказал мороженое, которое хотел ещё с самого утра. Был бы это какой-нибудь другой день из моей жизни, я бы точно предпочёл виски или кофе. Но сегодня мне хотелось сахара, холодного и фисташкового. — Спасибо, — я с насмешливой улыбкой посмотрел на Рихарда, когда официант принёс мне мой заказ. И без стеснения стал лопать, ложкой выковыривая смачные куски и запуская их прямиком внутрь, даже не пережёвывая. Круспе в ответ ничего не ответил, продолжая держать мою левую руку, гладя пальцами кисть. С его грустными глазами и опущенными вниз уголками губ он напоминал мне печального клоуна, которому приходится улыбаться на сцене, а за кулисами снимать маску. Его разлохмаченные волосы были сегодня без привычного геля, оттого и смотрелись естественно. Лучи, проникающие через стеклянное окно, гладили его белую кожу, отчего она светилась. И я только думал, что творится в голове этого до сих пор непонятного для меня чувака. — Пауль, — с этими словами он сильнее сжал мою руку, а я, полностью обратив на него своё внимание, слегка отодвинул от себя чашку с мороженым, в котором почти ничего не осталось. — Скажи мне, — я в упор посмотрел ему в глаза, которые он постоянно отводил от меня. Мысленно я уже решил, что пора переходить к теме, на которую я пришёл сюда поговорить. И уверенности мне хватало. — Скажи мне всё как было, — я наконец поймал его взгляд. — Мне нужно знать и я готов тебя выслушать, я не буду тебя перебивать или осуждать… — сказал я, внутри прося его раскрыться мне полностью, потому что я хотел знать его, заглянуть ему под маску, понять его… Рихард, смотрящий куда-то сквозь, нахмурился, а затем, подняв на меня решительный взгляд, наконец, утвердительно кивнул. Его грудь приподнялась, когда он вобрал воздуха в лёгкие и тяжело выдохнул. Нахмуренная полоска светло-коричневых бровей разгладились, его спина выпрямилась, он посмотрел в окно таким взглядом, будто глядел далеко в прошлое, освежая забытые воспоминания. — Я был самым младшим в семье… — начал он задумчивым тоном. Его голос был мягким и выше обычного, отчего в этот момент казался естественней. — И не самым послушным и примерным. Мне всегда казалось, что мне чего-то не хватает дома, хотелось выбраться, но от этого всё ухудшалось, — я напряжённо смотрел на него, пытаясь вникнуть в каждое его слово.– В восемнадцать я ушёл из дома вместе со своим знакомым… Я никогда никого не слушал, делал всё только наперекор, хотел доказать то, чего сам совсем не знал и не понимал… С этим знакомым я… — он нахмурился, пока его почерневшие глаза глядели только в даль, а я лишь с предельным вниманием впитывал его слова. — Я считал его единственным другом и… я думал, что с ним мне будет хорошо и что только он меня понимает. С ним я продавал и принимал наркоту, отсиживал за… В общем, с ним мы делали такие вещи, о которых вспоминать сейчас не хочется, — Рихард презрительно скривил губы, что меня насторожило. — Я ненавижу то время. Я подвёл семью и опозорил их… И я никогда не прощу себя за то, что так и не успел попросить прощения у отца, — его лицо наполнилось сожалением и виной, и я просто не мог отвести от него предельно внимательного взгляда. — Они с отцом Линды дружили, ещё с детства хотели поженить нас… Я вернулся домой спустя три года, хотя до этого от меня даже записки не было. Они даже не знали, где я был всё это время, а слышали только грязные сплетни от соседей о моих тёмных делах. Но возвращения блудного сына к отцу не произошло. Я опоздал, — мне казалось, что он плачет, но нет, он только сильнее напрягся. — Мама не винила меня, но по её взгляду было всё ясно… В общем, мне надо было жениться на Линде, потому что отец этого хотел, — я смотрел на него, но не понимал, что чувствую. Я уже простил его, а его история вызвала во мне поток странных эмоций, которых я не мог объяснить. Я был зачарован звуком его металлического голоса с тонкими нотками, который имел свойство заполнять ушные перепонки, вытесняя посторонние звуки. В то же время мои пальцы отчего-то дрожали, ибо новый поток информации, который я так долго ждал, наконец открылся мне, и подобно дикому ключу вырвался наружу. Мне хотелось сказать ему, что всё хорошо, но язык, блять, не поворачивался. Этот человек, Рихард, казался мне просто, мать её, вселенной тёмного гротеска, которая вызывает кучу жутких мурашек по коже, но в то же время манит своей искренностью. — Но… почему вы не поженились сразу, зачем было столько ждать? — медленно спросил я его. Комментировать то, что он говорил, я не хотел, я обещал просто слушать. Хотя, я и так не знал, что сказать. — Была одна причина, — Рихард, поджав губы, снова посмотрел в окно, щурясь от света, а на мой вопросительный взгляд продолжил. — Ещё до этого… Мы со знакомым… — Были вместе, — закончил я за ним то ли утвердительным, то ли вопросительным тоном, следя за каждым его выражением лица, с которого не сходила тёмная печать. Его прошлое, покрытое густой загадочной тиной, открылось мне, и я готов был принять его любым. — Не совсем, но можно и так сказать. Он был старше меня, опытнее… — Круспе опустил взгляд вниз, что говорило о том, что ему не особо приятно вспоминать о том времени. — Сидели из-за его делишек то в тюрьме, то на воле, потом снова. От наркоты мне становилось всё хуже, я был сломан изнутри, подавлен. Он точно имел надо мной своеобразное влияние. Он умел внушать, — Рихард невесело ухмыльнулся. — Между нами не было ничего такого, одна только власть и похоть. Но я был от него зависим. Он всегда говорил мне, что я принадлежу ему и что без него я никто, — от последних слов в его светлых глазах вспыхнул злой огонёк, а пальца сжались в кулак. — Но это ведь не так, — мрачно вставил я слово, наблюдая за его реакцией, внимательно сощурив глаза. — Я тоже так думал, но тогда это было именно что так. Мне повезло, что его посадили, а то вряд ли бы я смог от него избавиться… Когда я вернулся домой, то решил, что надо кончать со всей этой хернёй и больше не подводить семью. Я лечился от зависимости, потому что капец как кикосило от ломки, начал играть в группах, как планировал ещё давно… С Линдой мы с детства были знакомы, но она мне не нравилась. Хотя в тот момент это было вообще неважно, главное было почтить память отца. Надо было отделаться от всего дерьма, которое я натворил. Я хотел, чтобы мама гордилась мною, потому что я всегда заставлял её плакать, а знаешь, это самое ужасное… Поэтому я хотел заслужить её прощение. Но потом… — его опущенный взгляд остановился, глядя в пустоту. — Я встретил тебя, — последние слова заставили меня врасплох. — Меня? Это, в смысле… когда? — я даже немного растерялся от неожиданности его слов. Я уже погрузился в глубину его тёмного прошлого, а последние слова никак не входили в этот ряд. — Я тогда проходил мимо твоего двора, заёбаный после ночной смены, помню, ты сидел вместе с Оливером, — с этими словами он внимательно посмотрел на моё недоуменное лицо. — И… что? Ты… — я не мог подобрать слова, растерянно моргая, потому что в голове всё запуталось. Сидел с Оливером? Да это про любой мой день можно так сказать. — Ты вряд ли вспомнишь, ты меня не видел, я всегда был в тени, — Рихард стал копаться в кармане, вынимая оттуда пачку с сигами и жигу, и поставил содержимое на стол. — Я знал Олли с детства, дружил с ним, вот и спросил его, — тонкие бледные пальцы чиркнули зажигалкой, поднося маленький огонёк к толстой сигарете, уже зажатой между губами. На миг я залюбовался появившимся дымом, который подобно воздушным частичкам распространялся по воздуху, вальяжно растекаясь странной еле ощутимой конструкцией. — То есть… ты спрашивал Олли про меня? — произнося это, я удобнее устроился на стуле. Теперь я был уверен, что любое его слово может стать новым поворотом. — Ну, в общем, да, — кажется, он немного смутился под натиском моего испытывающего взгляда. — Понимаешь, Пауль… — его напряжённое дыхание задрожало, он небрежно потушил недокуренную сигарету об пепельницу, бегло посмотрев на меня. — Я рождён мёртвым. Меня никто не понимает, потому что я сам себя не могу понять. Я никогда не знал, чего именно хочу и что мне по-настоящему нужно. Сначала я слушал своего так называемого «наставника», только потому что хотел быть независимым от всех, но тупо стал зависимым от него самого, поэтому из этого ничего хорошего не вышло. Потом я слушал своих родных, потому что чувствовал себя виноватым. Но я не принимал решения сам, я хотел казаться кем-то другим, но я не такой. Я не был таким, я порочный, я чувствовал себя мёртвым изнутри. А ты… — Рихард поднял на меня взгляд, затем опустил его, несколько раз моргнув. — Ты такой… живой… — я приоткрыл глаза, перекручивая в голове всё, что он сказал, и с задержанным дыханием ожидая его дальнейших слов. — Такой яркий… Ты как сама жизнь, как Солнце, с тобой хочется быть рядом, — он смотрел вниз, не поднимая на меня лица, в то время как я не мог отвести заворожённого взгляда. — Олли сказал мне, что ты женат на той милой блондинке, и я не стал лезть, но и сам жениться не мог, поэтому откладывал. Потом я узнал, что ты развёлся, и я… Я решился, познакомился с Якобом благодаря Олли, и пришёл к вам в группу. Мне казалось, что сейчас моя челюсть нахрен отвиснет, а лицо, блять, треснет от удивления. На такой расклад событий его повествования я точно, мать вашу, не рассчитывал. Казалось, что воздух становится влажнее, и я задохнусь от одного фантома аромата его погибшей сигареты. Это значит, что в группу он пришёл из-за меня? — Да, в первую очередь, я пришёл из-за тебя, — сказал он, будто бы читая мои мысли, на что я снова вернулся в реальность, — а потом, к тому же, подружился с ребятами и вообще полюбил саму группу, потому что с приходом в неё жизнь стала лучше. До этого я купил квартиру в соседнем доме от твоего двора, когда съехал от родных. Я знал, что ты тусовался с местными панками и тебя называли драчуном среди них, я видел, что ты любишь фотографировать всё подряд, что ешь так много сладкого, что и сахарный диабет заработать можно, любишь подшучивать над всеми и много пьёшь дешёвого пива. Я видел тебя несколько раз на заброшке с друзьями до встречи в студии, и на фестивале байкеров, где ты занял второе место. Один раз я видел тебя спящим на скамейке вместе с гитарой, тогда я в первый раз приблизился к тебе. Иногда я приходил в библиотеку, где ты работал и в бар, куда ты ходил клеить девчонок, — то, что он мне говорил, вызвало у меня улыбку, и я лишь зачарованно смотрел на него, понимая, что он всё это время был рядом, а я этого даже не замечал. Блять, я, правда, даже не подозревал этого… Это осознание не могло не вызвать удивление и тепло, которое грело меня изнутри. — Потом я наконец-то познакомился с тобой и начал понимать, что теперь я знаю, чего хочу. — Но всё же не до конца, раз не мог сразу порвать с Линдой, — понимая, к чему сводится тема, сказал я, смотря на его неряшливый воротник синей рубашки, который мне хотелось поправить. — Прости, — я мысленно просил его поднять на меня глаза, чтобы он понял, что я простил его. Но он продолжал смотреть вниз. — Я так увлёкся, что даже забыл, что у меня куча неприятностей и что меня ждёт обещанная родным семейная жизнь с Линдой, к которой я точно никогда не был готов, — я думал, что он расслабился, но он только больше мрачнел с каждым произнесённым словом. — Я до сих пор чувствую себя полным мудаком от того, как я поступил с тобой… Я говорил, что ненавижу себя. Это так. Я упускаю всех, я причиняю боль всем, кого люблю, — голос его стал хриплым, и я мог концентрироваться только на нём, не обращая на то, что происходит вокруг. — И в итоге я остаюсь один, я всю жизнь был один, я как будто не могу найти свою дорогу домой. Тишина, которая просто наполнялась пустотой, заглушала посторонние звуки. Я смотрел на него и понимал. Я понимал его. Несмотря на то, какими разными мы были. Я ещё не знал, что скажу ему или что с нами будет… Я лишь хотел взять его за руку. — Рихард, — я, не отказывая себе в жгучем желании, взял его за руку и крепко сжал. — Я понимаю тебя, — я поймал его недоуменный взгляд и утвердительно моргнул, убеждая в своих словах. — Ты мог сказать мне это всё раньше, потому что я всё равно бы понял тебя, — я сжал его руку с крупными венами ещё сильнее, стискивая зубы. В кармане что-то завибрировало, и я быстро вытащил телефон. Пришло сообщение от Оливера: он сказал, что продюсер зовёт меня в студию через час, потому что пришли журналисты, с которыми надо договориться насчёт интервью. Да блять. Надо было идти. Чёрт. — Я не говорю тебе нет или да, потому что мне надо подумать. У нас ведь никогда не было всё просто, с самого начала. Правда? Просто знай, что… — я отодвинул стул, чтобы встать. — Что живым меня делаешь ты. И я приду, когда буду готов. Если фотоаппарат работает по тому же принципу, что и глаз, то в задней его части возникает перевёрнутое изображение. Но он робот, в отличие от человека, и не может чувствовать. Как и мертвецы. Если Рихард, чувствовавший себя с рождения мёртвым, считает, что может сломаться, то что же значит его боль? Чувствуют ли боль эти живые мертвецы? И каково это — быть мёртвым при жизни? Несмотря на то, что я теперь знаю биографию этой загадочной личности, для меня Рихард всё равно останется неразгаданной тайной. Его комплексы из-за смерти отца, его обман и необдуманные поступки, его внутренняя боль и одиночество. Всё крутилось в ушах. Я был просто оглушён его голосом, пока безмерно шагал по бесцветному тротуару, а в голове услышанное так и вертелось, не отпуская. Его история не отпускала меня. И судя по тому, что он рассказывал мне о своём знакомом, у него, наверное, плюс ко всему много грязных секретов в запасе. Вообще вся история с этим бывшим как-то странно мне представлялась, даже, казалось, что я ещё не всё знаю. Рихард сказал, что между ними ничего такого не было, но что это могло бы, чёрт побери, означать? Хрен его короче. Плевать. В мыслях вся его история мешалась, картинки его прошлого становились всё ярче, смешиваясь с его нынешним образом, но внутри присутствовало какое-то глушащее удовлетворение оттого, что он мне всё рассказал и, в принципе, все его поступки понятны. Но меня напрягало совсем другое. Рихард, беспокойный и странный, теперь я понимал, что стоит за этим именем. И мне, как далеко не человеку с образованием квалифицированного или как там, психолога, всё же ясно, что с Рихардом что-то не так. Что-то стоит за всей его историей. Боясь признаться самому себе, я всё равно догадывался, что с Рихардом правда что-то не так. Не явно, но факт, что… У него какое-то расстройство психики и непорядок с нервами… Он вряд ли бы сказал мне об этом сегодня, хоть и говорил всю правду. Но его поведение, варьирующееся от приступа одиночества до явной демонстрации той личности, которой он не является, однозначно вызывает вопросы. Я, конечно, мог и ошибаться. И все его психозы, нервные истерики и комплексы ничего не значат. Но то, что сегодня был настоящий Рихард, без масок и фальши, я был уверен на сто процентов. Я зашёл в магаз, теребя кошелёк в кармане и не замечая толпу людей, стоящих у прилавков с продуктами. Все лица людей и яркие цвета товаров казались мне серыми и бесполезными. Будто бы их яркие оттенки утеряли свою былую значимость. Бабуля, проходящая мимо меня, охнула от ужаса, увидев мою разукрашенную физиономию, на что я даже не усмехнулся, ибо мысли мои были слишком глубоки. Я был погружен в его мягкий голос, так и всплывающий у меня в памяти, эхом отдавающийся произнесёнными словами. «Я как будто не могу найти свою дорогу домой». Я и не заметил, что все эти десять минут я тупо прошёлся по супермаркету, а затем вышел, так ничего и не купив. Забыл походу. Да и похуй. Есть вещи поважнее калорий. Внутри я только думал, что если Рихард, правда, психопат, то это ничего не значит. Мне нравится каждый грязный секрет, который он от меня скрывает. Меня не по-детски штырит от боли и ран, которые он мне причиняет. Я люблю настоящего его, люблю каждую его маску, даже самую фальшивую. Обожаю все его недостатки и пороки, все нездоровые замашки и изъяны вместе с расстройством личности и неадекватностью. Я тащусь от него, каким бы ебанутым он не был. Пока я, погруженный в мысли, ленивой походкой плёлся в студию, даже не удосужившись переодеться, потому что мне было вообще поебать на всё, кроме моих размышлений, мне неожиданно позвонил Олли. — Чувак, ты идёшь? — спросил он меня, вызывая лёгкое недоумение. Он же сам сказал через час, у меня ещё сорок минут в запасе. — Да, пру я, — ответил я, наблюдая, как девочка кормит собаку сладкой ватой. — А что? — Ничего, просто интересуюсь. Извини, что поздно предупредил, Якоб раньше ещё меня попросил, я просто чё-то совсем забыл… — Да забей, нормально всё, — пожал я плечами, отвечая похуистичным тоном. «Я Олли с детства знал, дружил с ним, вот и спросил его». — Слушай, чувак… — я прочистил горло, замедляя шаг. — Я всегда хотел тебя спросить… — Ну, давай, — по звуку было слышно, что он находится на кухне. — Может, ты и посчитаешь меня придурком, но… у меня есть догадки, что у Рихарда есть какие-то психические проблемы или что-то типа этого… Ты что-нибудь знаешь об этом? — когда я говорил это, то чувствовал себя полным идиотом. — Так, значит, он рассказал тебе всё… — после некоторого молчания произнёс Олли. Я напрягся от его слов, переходя улицу с остановкой. — В смысле? Хочешь сказать, что я прав? — на улице было шумно, и я зажмурился на миг, чтобы не пропустить важный ответ от друга. — Ты так решил, когда он тебе всё рассказал? Неудивительно. Но вообще-то нет, он ничем не болен, хотя и кажется наоборот. Я хорошо его знаю, он, конечно непростой, но просто слишком много думает. Может психануть, но это скорее от эмоций, да и прошлое у него невесёлое. Он трудный, с ним в этом плане нелегко. Он иногда такого надумает, что сам путается, хотя на самом деле всё просто, — басист усмехнулся, а я внимательно слушал каждое его слово. — У вас что-то вчера произошло? — словно по зову интуиции спросил он. — Да, увидишь, когда встретимся, — я уже видел пафосную макушку студии, до которой мне осталось пройти метров тридцать. От жары телефон прилип к моей щеке и соскальзывал с ладоней. — Эм… Страшно представить, что вы делали, — его слова вызвали наш общий смех. — А ты пофантазируй, — издеваясь над ним, сказал я. — Делать мне нечего. — Ахах, ладно… — мне в голову пришла ещё одна мысль. — И это, Олли… можно мне ещё один вопрос? — я почти уже стоял у входа в здание, подходя к будке с охранником, имя которого никак не мог запомнить. — Да спрашивай уже. — Тебе до сих пор нравится Эвелин? — как и ожидал, мой вопрос вызвал тишину на другом конце трубки. — Ну, возможно, я пытаюсь об этом не думать. Холодный кондиционер казался мне просто неземным и божественным существом после грёбаной жары. Он выделял мощный поток искусственного и ледяного воздуха, попадающий мне на лицо, которое просто обливалось потом. Даже в своих зелёных шортах и белой футболке, которая вроде несильно должна притягивать солнечные лучи, я просто парился от жары. Рано я начал пиздеть про то, как люблю это блядское лето. — Еба-ать… — я поднял голову на приближающиеся шаги с лестницы и увидел Шная, лицо которого просто выражало спектр различных то ли восторженных, то ли ещё каких-то эмоций. — Вот это пиздец… — он длинными шагами быстро преодолел расстояние и подошёл ко мне впритык, глазами втыкаясь в мою заёбаную рожу. — Ты откуда такой красивый? — От тёлки твоей, которой у тебя нет, — я убрал его руку от себя, когда он решил дотронуться до моего синяка. — Охуе-еть… — Шнай, не обратив внимания на мой подъёб про тёлку, улыбнулся. — Реально круто смотрится… — он восхищённо осмотрел меня с ног до головы. Ага, круто смотрится, а главное дохуя больно. — А если серьёзно, где ты так? — Долгая история, чувак, — я решил уходить от ответа, ибо правду говорить, естественно, не хотелось. Даже под дулом пистолета я бы не признался, откуда у меня все эти грёбаные засосы по всему телу. — Колись, кто тебя так, ты же знаешь, я не отстану, пока не узнаю, — он, сука, толкнул меня в плечо, именно там, где больше всего, блять, болит. Я зашипел от боли и закатил глаза, отходя от него. — Да никто, на улице с какими-то ублюдками посрался, — отмахнулся я. Ну бля, схуяли он приебался. — А засосы тоже ублюдки поставили? — послышался позади голос Флаке, и я даже не успел сообразить, как он стоял уже рядом с нами. На его вопрос я ответить не смог. Шнайдера в этом плане ещё легко наебать, а Флаке, который шарит в медицине, отличает синяки от засосов. — Где эти журналюги? — я решил поменять тему, дабы отделаться от дальнейших вопросов, которые уже успели меня заебать. Нет, ну вот обязательно надо доебаться до человека? Разве не видно очевидного? — Хельнер наверху уже с ними, тебя ждут, — ответил Флаке, подозрительно разглядывая меня. Взглядом я просил его не спрашивать ничего, на что он больше нахмурился. Походу намёк понял. — Мы с тобой вместе через полчаса будем давать интервью, я уже поговорил с ними, теперь тебя ждут, — вставил слово Шнайдер. — А Тилль и ты… завтра вроде? — перевёл он взгляд на клавишника. — Послезавтра, — ответил клавишник, не отводя от меня изучающего взгляда, отчего становилось неловко. Он, наверное, уже что-то там понял. — Ладно, попру я, а то Якоб без меня заскучает, — с этими словами я начал подниматься верх по ступенькам, чувствуя, как боль в заднице почти прошла. В первый раз всегда так, наверное. А второй, должно быть, не так… От этой мысли я подавил нервный смешок и быстро, даже не постучавшись, распахнул дверь, за которой был слышен громкий смех продюсера. — А вот и он… — хотел было воскликнуть Хельнер, как только я вошёл внутрь, но, увидев моё ебало, резко растерялся. Я оглядел троих находящихся в помещении мрачным, похерестичным и незаинтересованным взглядом, который точно выражал, как я к ним отношусь и как я «рад», что они здесь, из-за чего мне пришлось прервать самую важную в моей жизни встречу. — Пауль Ландерс! — девушка вместе с парнем, сидящие напротив продюсера, лишь слегка нахмурились, но вида, что они тоже немного удивлены, не подали. — Мы вас ждали. — Здрасте, — вяло промямлил я в ответ, улавливая напряжённое выражение Якоба. Так и хотелось ему сказать: да расслабьтесь уже. — Мы уже поговорили с вашим согруппником, Кристофом Шнайдером, он ознакомился с темой интервью. Наше издательство очень заинтересованно творчеством вашей группы, у людей много вопросов, касающиеся вас… — прощебетала девушка, пока ее коллега, походу оператор, буквально зевал. Не выспался за ночь, наверное? Знакомая ситуация… — Подробнее хотелось бы узнать о вашем туре по Америке и о личных данных каждого участника, — продолжала говорить журналистка, но я её почти не слушал. Если честно, мне сейчас было вообще поебать на интервью, на неё и на весь этот мир в целом. — Конечно-конечно, Паулю нужно подготовиться для начала, а то я не успел его предупредить, — нервно улыбаясь, поддакнул им продюсер. — У нас ещё двадцать минут, мы подойдём, — сказав это, Якоб приподнялся и, утащив меня за рукав, вышел из кабинета. — А чё вы меня вчера не предупредили? — ожидая, что он сейчас начнёт возмущаться моему виду, спросил я. Хотя знал, что даже если бы я был в курсе, что сегодня у меня чёртово интервью, то вчера поступил также. Ибо мозгом я уже давно перестал думать. — Я не знаю, что вчера ты опять успел натворить, но сейчас не подведи, — сквозь зубы по слогам прошипел он. — Это издательство собирает отзывы критиков, поэтому косячить я тебе не советую. — Ну, блин, мы же не попса какая-нибудь, чтобы за репутацию беспокоиться. И когда это нас волновало мнение каких-то грёбаных засранцев, называемых критиками? — я устало закатил глаза, поражаясь тому, что Хельнер продюсирует рок-группу, а не попсовых мальчиков со слащавыми голосочками. Им-то вот не плевать, что подумают о них критики. — Мне, конечно, нравится твой настрой, но переоденься хотя бы, — раздражённо проворчал Хельнер, толкая меня в раздевалку. Моей одежды, кроме концертных чёрных кожаных штанов с заклёпками, на складе не было, поэтому продюсер, нервничая, начал перебирать чужие вещи, пытаясь найти мне хоть что-то подходящее. — Вы только шмотьё Тилля мне не давайте, а то оно на мне точно висеть будет, — я, освежившись в уборной, посмотрел на груду вещей, которой становилась всё больше. — Будто я сам не знаю, — огрызнулся Хельнер и, наконец, вынул голову из шкафа, как страус из песка. — Вот, думаю, Рихард не будет против, если мы одолжим у него, — он протянул мне тёмную майку и я, не переча как обычно, медленно взял её в руки. Кажется, Рихард надевал эту майку только раз или два. Она ему была прям впритык, а на мне сидела довольно-таки свободно. Мне пришлось надеть её, свои штаны, какие-то кожаные браслеты, которые лежали в ящике, поднять волосы гелем. Хельнер заставил меня подвести глаза и замазать синяки, последнее из которого я не сделал, ибо было впадлу. Дорис уехала в отпуск, поэтому с ёбаной подводкой пришлось повозиться и идти на интервью. Блять, как же я это ненавижу. — Какая песня из вашего альбома вызывает у вас больше эмоций? — журналистка, очень болтливая и любопытная, смеялась всё интервью. И даже Шнайдер косо поглядывал на неё. На удивление, я отвечал активнее ударника, будучи при этом полностью непринуждённым. Слова тупо выходили из меня, даже не спрашивая разрешения. — Песня «Seemann». Её написал наш басист Олли. Я считаю её очень искренней, — машинально ответил я. Оператор сосредоточенно держал камеру, пока Хельнер за кадром следил за нами. Хах, надзиратель чёртов. — Мне нравится отыгрывать партии в «Du Riechst So Gut» и «Asche Zu Asche», — вяло ответил Шнай. Похоже, интервью казалось ему скучным. Да как и мне, впрочем. — Мне очень нравится песня «Du Riechst So Gut». Скажи, Пауль, что послужило вдохновением? — журналистка улыбнулась, объектив камеры был направлен на меня, а я, широко расставив ноги, вальяжно рассевшись на диване, смотрел куда-то сквозь неё. У меня была жвачка со вкусом мяты во рту, и я был рад, что она — такая любопытная журналистка, которая точно любит писать про всякие грязные интрижки, как и все подобные ей папарацци — не спрашивает, откуда я такой разукрашенный. — На эту песню меня вдохновил граф Дракула, — ответил я, сам не догоняя, что говорю. Журналистка рассмеялась за компанию с Шнайдером и Якобом. — Я слышала, что во время тура вас пригласили на фестиваль, где выступали такие группы, как «Korn» и «System of a down». Что вам заполнилось больше всего? — Если честно, это было не самое моё любимое выступление… Я помню, что после мы пошли в местную пиццерию, где было примерно десять аквариумов. Больше мне понравилось выступление в Нью-Йорке, — ответил Шнайдер, теребя кольцо на большом пальце. Его синие тени как-то угарно смотрелись на нём, ибо он напоминал мне типичную тёлку с ток-шоу. Особенно с этой чёрной повязкой на лбу. — …У вас такой привлекательный образ мужественных и воинственных мужчин. Думаете ли вы выйти из него в дальнейшем? — вопрос, а нет, все вопросы журналистки казались мне занудными, и мне хотелось, чтобы интервью быстрее закончилось. — Ну, сложно сказать… мы все разные в группе: Тиллю нравится отдаваться на сто процентов, не жалея себя, Флаке –скептик и не любит рисковать, Оливер всегда идёт на компромисс, Рихард непредсказуемый и часто меняет своё мнение, Пауль у нас бешеный и критичный, критикует всё подряд, потому что ему постоянно что-то не нравится, я вот люблю веселиться и получать от работы удовольствие. И мы не стараемся быть кем-то другим, когда поменяемся мы сами, поменяется наш образ, — ответил Шнай, на что я ухмыльнулся. Я значит ещё и бешеный плюс ко всему, по его мнению. Ну, хорошо. Мы это проверим. — Очень много шума поднял ваш альбом, первый за вашу карьеру. Это объясняется провокационными темами песен, тексты к которым, как нам известно, написал ваш фронтмен Тилль Линдеманн. Как вы относитесь к негативной оценке критиков? — Честно? Мне вообще плевать, — пофигистично пожал я плечами. Это интервью стало меня немного, а нет, сильно заёбывать. — Потому что критики — это куски консервативного дерьма, которые считают, что своим сраным мнением делают этот мир лучше, — я самодовольно улыбнулся, а журналистка, что неудивительно, немного растерялась. Хельнер нахмурился, и я старался не замечать его убийственного взгляда. — Почему вы так считаете? — журналистка сощурила хитрый взгляд, после некоторого обескураженного молчания, в которое я её загнал своим заявлением. Мне показалось, что она провоцирует меня на что-то, и я решил дать ей то, чего она, хоть и неосознанно, но так просит. — А потому что это, мать его, правда, — продолжил я, точно не собираясь останавливаться, ибо меня уже всё нахуй затрахало и хотелось смыться отсюда. — Когда человек творит: создаёт музыку, пишет книги, рисует картины, сочиняет стихи… И делает это искренне, то он всегда может отличить фальшь от правды в творчестве другого создателя. Потому что он, блять, точно знает, что такое искренний посыл. А так называемые грёбаные критики, чья узкая точка зрения зависит только от шаблонных правил ёбаной системы, ничего не дают людям. Они загоняют искусство в чёртовые рамки, а искусству нет предела, чего они не догоняют. И это, возможно, потому, что они просто сами ничего создать не могут, а могут только тупо выразить своё нахрен никому ненужное мнение. Легко говорить, когда ты сам никогда не поднимал свою задницу и не пробовал творить что-то настоящее. Легко судить, когда ты, блять, не выходил за пределы своего жалкого мирка, потому что боишься. Я не говорю, что наша группа самая охрененная, а музыка самая лучшая или что-то типа этого, я говорю, что мы искренние. Что мы создаём в первую очередь, опираясь на тот посыл, благодаря которому мы вообще начали творить. Ради той цели, которая нас сподвигла. И для кого-то покажется, что мы просто пафосные уроды, которым не хватает внимания, но мне, честно, будет поебать, ибо я говорю через музыку ту правду, о которой предпочтительно молчать. Я не боюсь говорить. И в моих словах есть что угодно, но нет фальши. Я точно уверен, что эти критики боятся, раз правда вызывает у них такой дискомфорт. Они боятся, а мне бояться нечему. Мой ответ вызвал молчание журналистки, улыбку Шнайдера и одобрительной кивок от Хельнера, что не могло меня не удивить. — А сейчас извиняйте, но мне надо валить, — с этими словами я встал и вышел за дверь.

***

Звук стеклянных рюмок вперемешку с женским смехом — вот, что окружало меня со всех сторон. В баре, куда я часто ходил раньше и куда я не заходил вообще в последнее время, почти ничего не изменилось. Изменился только я сам, изменилось отношение ко мне. Здесь я — будущая восходящая звезда, здесь я притягиваю внимание. Я выпил уже три рюмки виски, но так и не опьянел, а моё настроение скакало от нервного срыва и веселья до грусти от воспоминаний. И слово «поебать» было единственным, что сейчас крутилось у меня на языке и в голове в дуэте с мыслями о сегодняшнем дне. — Может, угостишь? — прощебетала блондинка. Как только я вошёл сюда, то всё женское население бара набросилось на меня и заняло столик, за который я сел. Девушек было штук девять-одиннадцать или даже больше. И все они сидели вокруг меня, пытаясь привлечь внимание, спрашивая автографы, беспрестанно смеясь и кокетничая. — Конечно, угощу. Всех угощу, заказывайте, что хотите, — на похуй ответил я, теребя толстый кошелёк в кожаных штанах. Сегодня я точно решил раскошелиться и расщедриться. А что? Девушки милые, да ещё и фанатки. Забавляло шутить, говорить с ними всякие глупости. Слушать от них, как идут мне эти шрамы на лице. От девичьего внимания и общения я совсем отвык в последнее время, не считая безмозглых групи, на которых у меня никогда не вставало. Хорошо, что в баре было прохладно, а то бы я точно умер от жары. Взглядом я то и дело натыкался на хмурые рожи парней, сидящих в сторонке, чьи девушки сейчас так и просились мне на коленки. И скажу вам, мне это не льстило, мне было на это просто наплевать. — У вас ещё будут концерты? — спросил женский голос, сквозь другое женское хихиканье сбоку. Я их вообще не различал, и не мог определить, от какой девушки был задан этот вопрос. Странно, что когда я шёл по улице, то никто не обращал на меня внимания, а стоило появиться в баре в кожаных штанах, пафосной майке и солнечных очках, так все сразу встрепенулись и будто бы посадили меня на трон, объявив королём, которого надо обожать. По крайней мере, так я себя ощущал, окружённый женским вниманием. — Будут, в сентябре, — даже не подумав, сказал я, запустив четвёртую рюмку в себя. Девчонки потягивали коктейли типа мохито, создавая такой гул, в котором хрен что можно было разобрать. От такого шума я даже капельку пожалел, что зашёл «просто выпить в свой любимый бар», но да ладно. Шутить мне с ними нравилось, нравилась и лёгкая непринуждённая обстановка, которую они создавали. — А ты бы не мог дать номер Кристофа? Я просто вот хотела познакомиться с ним, — темноволосая кудрявая девушка, сидящая напротив, маячила своим телефоном. Я, недолго думая, продиктовал ей номер ударника, чем воспользовались все остальные. Я не чувствовал в себе ни капельки угрызения совести, потому что Шнайдеру бы, наверное, понравилось, что столько баб позвонят ему… Так что друга я в этом случае не подставил, а даже наоборот. Другое дело было, когда еще девушка попросила номер Тилля… Я ответил, что он уже занят и всё в таком роде. Оливера тоже пришлось как-то отмазать, а Флаке бы меня убил, если бы я его так, как бы он сказал, подставил. Когда спросили номер Рихарда, я после некоторого молчания сказал, что он занят. — А у Флаке есть кто-нибудь? Или какие ему девушки нравятся? Просто на встрече с фанатами он даже ни разу не улыбнулся, — дамочка в ярком платье, которая сидела от меня дальше всех, заморгала своими длинными ресничками. А я только никак не мог понять: как относится то, что Флаке не улыбался на встрече с фанатами с тем, какие тёлки ему нравятся? Хах, вот оно — женская логика во всей красе и чистом виде. — Вроде у него никого нет… И… Не знаю, но… я думаю, что умные ему нравятся, наверное, серьёзные там… — я пожал плечами, потому что никогда не задумывался над этим. Флаке, как истинный мизантроп, вообще с тёлками редко водится, а друзей выбирает очень разборчиво. — Так и думала, — улыбнулась та же дамочка с просто ахуительной логикой. — Слушай, кстати, а у тебя девушка есть? А то я вот недавно с парнем как раз рассталась… — русая, с очень ярким мейкапом, уверенно протиснулась сквозь остальных, ставя свои наманикюренные пальчики мне на плечо. От её уверенных действий я даже усмехнулся. Всегда забавляли такие прямолинейные и бесцеремонные люди. — Знаешь, ты симпатяшка, — я подмигнул ей, затягиваясь сигаретой, выпуская дым, приподнимая подбородок верх. — Но есть девушка… Она сумасшедшая на всю голову. И она мне очень нравится, — я поправил солнечные очки на голове, пока голос мой стал ниже обычного. — А она знает, что ты на неё запал? — послышался позади меня чей-то голос. Я усмехнулся, отпустив глаза вниз, наблюдая, как дымиться сигарета в моих руках, которую я держал над деревянной пепельницей. — Я хотел ей сказать. Сегодня, — даже будто больше для себя ответил я, застенчиво улыбаясь. — Вот и пришёл сюда, чтобы побухать перед признанием, — после моих слов послышались восторженные возгласы и умиления, девушки начали дёргать меня за щёки, желая удачи. На часах было примерно шесть часов вечера, когда я неспешной походкой приближался к заветному зданию. Солнце садилось, образуя алый перевёрнутый полумесяц, который незаметно исчезал за горизонтом, превращаясь в светящуюся полоску. Я снял тёмные очки, чтобы любоваться пурпурным небом с кривыми облаками и жёлто-розовыми оттенками на нём. Жара окончательно спала, и мне было от этого комфортно, в то время как вечерний ветер играл с травой. Никогда я так не любовался природой, потому что не замечал ничего вокруг. Помню, что мне всегда было трудно определить, в какой тип людей я больше всего влюбляюсь… Теперь понимаю, что мне нравятся сумасшедшие, ненормальные и вконец ёбнутые на голову психи. Да, точняк, мне, на самом деле, всегда нравились грёбаные психопаты — это я теперь понимал точно. И ощущал я себя хорошо, особенно будучи слегка пьяным. Я не знал, для чего я иду к нему или что я ему скажу. Я просто знал, что я готов. Уже давно готов. Я прошёл в знакомый двор с детской площадкой, откуда был слышен детский смех. Пройдя мимо несколько подъездов, остановившись на том, который мне нужен, я только сейчас заметил, что идти мне нужно не туда, а прямиком на площадку… Сквозь решётки футбольного поля, сквозь детскую горку и цветные скрипучие качели, сквозь небольшую песочницу, я увидел знакомую мужскую фигуру. Я остановился, а затем подошёл к футбольной площадке, которая отделяла меня полем и решёткой от играющей толпы детишек и Рихарда вместе с ними. Маленькая шустрая девчушка прицелилась водным пистолетиком в него и выстрелила мелким потоком, вызывая тем самым смех вампира. Он погнался за ней, пока остальные дети, беря пример с хулиганки, нацелили свои водные патроны на него. Водная войнушка была в самом разгаре, когда я с неподдельным интересом наблюдал за весельем. Рихард, улыбаясь, потоком из дворового шланга обрызгал детей, отчего они укатывались от смеха. Светлая одежда Круспе промокла насквозь, как и тёмные волосы. Я, продолжая держаться в стороне, пока он меня не замечает и играется с детьми, смотрел на него, чувствуя, что не могу сдержать лёгкую улыбку. Потому что каким бы он ни был. Что бы он ни совершал. И сколько скелетов в шкафу у него не было, о которых я не в курсе… Я точно знал, что у Рихарда очень красивое сердце.